Текст книги "Силач (ЛП)"

Автор книги: Альберто Васкес-Фигероа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

4

Брат Бернардино де Сигуэнса молил Господа о помощи, в которой так нуждался, чтобы Бог указал ему путь и способ выйти из трудного положения, особенно трудного для человека вроде него, преданного святой церкви, но иногда отвергающего ее методы.

Монах знал, что дон Франсиско де Бобадилья выбрал его с единственной целью: использовать в качестве главного орудия Святой Инквизиции в Индиях, чтобы затем открыть дорогу настоящим инквизиторам с их методами добиваться «неопровержимых доказательств» и начать наконец судебный процесс по обвинению в колдовстве немки Ингрид Грасс, более известной как Мариана Монтенегро.

Эта иностранка с бурным прошлым, оставившая высокородного супруга, дальнего родственника короля Фердинанда, чтобы последовать за жалким пастухом, о котором шептались, будто бы он каким-то непостижимым образом выжил во время резни в форте Рождества, была поистине лакомым кусочком для тех, кому доставляло удовольствие пытать беззащитных женщин, особенно если они при этом еще и красивы – и шелудивый монашек делал все возможное, чтобы остаться первым и единственным звеном в цепочке, которая непременно стала бы цепью бесконечных страданий и мук.

Умный и образованный, он принадлежал к числу немногих рационалистов своего времени, понимающих величие и сложность предстоящей задачи. Хотя он не участвовал в спорах искателей приключений, моряков и картографов, но без возражений принял теорию о том, что так называемая Западная Индия состоит не только из многочисленных островов, разбросанных в океане перед Сипанго, но представляет собой огромный барьер из сельвы, рек и высочайших гор, меняя все существующие представления о планете Земля.

Коротышка-францисканец стал одним из первых, кто сумел признать, что Церковь и Корона поставили перед собой слишком сложную задачу по завоеванию новых земель и насаждению на них своей веры. И теперь он сильно опасался – кстати, не без причин – что вмешательство третьего элемента – то есть Святой Инквизиции, глубоко запустившей свои когти в дела и Короны, и Церкви, приведет лишь к тому, что и без того непростое положение осложнится еще больше.

Освоение Нового Света привело бы, вне всяких сомнений, к рождению новой расы, в жилах которой слилась бы кровь аборигенов, христиан, евреев и даже мусульман, а потому крайне глупо было бы требовать, чтобы в условиях слияния стольких различных верований все следовали жестким канонам и правилам, установленным Святой Инквизицией.

Для Конрада Марбургского, Раймунда де Пеньяфорта, Бернара Гуи, считавших, что во всем мире люди должны жить только так, как в Испании, уже само существование полуголых дикарей, открытых публичных домов и чистых душой женщин, моющихся почти каждую неделю, стало бы таким камнем преткновения, что они, не колеблясь, отправили бы на костер добрую половину этих нераскаявшихся грешников. Однако брат Бернардино де Сигуэнса был достаточно разумным человеком и понимал, что жесткие правила, приемлемые для холодной Кастилии, нельзя применять с той же суровостью на этом цветущем острове.

«Другие страны – другие обычаи, – говорил он себе. – И перво-наперво нам следует оставить в прошлом наиболее гнусные из собственных привычек».

Но с другой стороны, были дон Франциско де Бобадилья и другие, желающие видеть донью Мариану осужденной, убежденные (впрочем, как и всегда) в безупречности традиционного жизненного уклада, и чем раньше Святая Инквизиция воцарится на острове, тем лучше для всех.

– Если у вас есть какие-то сомнения – передайте это дело в руки тех, у кого подобных сомнений нет, – советовал монаху духовник, не желающий принимать во внимание, что те, кто никогда и ни в чем не испытывают сомнения, слишком часто ошибаются.

Если истина заключена в Боге, как его учили, а в истине заключен Бог, то проблема не решится, если он переложит ответственность на кого-то другого, признавшись в собственном бессилии. Он должен отыскать истину, чтобы найти вместе с ней и Бога.

Почти каждое утро монах навещал донью Мариану Монтенегро, вел с ней долгие богословские беседы и задавал бесчисленные вопросы, впадая в отчаяние, что бедная женщина не может на них ответить.

– Вы можете осудить меня, если угодно, – сказала она во время одной из последних бесед. – Но знайте, что придется для этого пойти на сделку со своей совестью, поскольку у вас нет доказательств моей вины. Я христианка и добрая католичка, и Бог свидетель, не имею отношения к тем деяниям, которые мне приписывают. Если вы полагаете, что сможете найти лучшего свидетеля, то дело ваше.

– К сожалению, ваш свидетель не может предстать перед судом.

– Я это знаю, но если вы отправитесь домой, встанете на колени перед распятием и как следует его попросите, уверена, он даст вам справедливый ответ.

– Именно это я и делаю каждый день.

– И?

– Когда мне уже кажется, что я слышу его ответ, я задаюсь вопросом: а кто я такой, чтобы рассчитывать, что сам Господь удостоит меня своим вниманием, и начинаю боятся, что впаду в грех гордыни, если поверю, что Он действительно меня услышал.

– Он всегда выслушивает тех, кто смиренно просит.

– Вы считаете меня достаточно смиренным?

– Не знаю, – честно ответила она. – Как не знаю и того, на каком основании человек, терзаемый подобными сомнениями, считает себя вправе диктовать волю Божию.

– Я никогда не считал, что имею на это право, – спокойно возразил монах. – И сейчас не считаю, что Господь или даже Святая Матерь Церковь лично возлагают на меня какие-то надежды. Я уверен, что если бы они действительно от меня чего-то ждали, я бы точно знал, что должен делать, – он снова старательно высморкался в грязный платок, словно пытался вытряхнуть ответ из собственных ноздрей. – Это люди ждут от меня решения, которое, вероятно, будет иметь касательство и к церкви; отсюда и все мои страхи допустить ошибку.

– «Если сомневаетесь, воздержитесь», как говорят.

– Если я буду воздерживаться, сеньора, то губернатор на другой же день назначит вместо меня какого-нибудь доминиканца, и тогда у вас останется весьма немного шансов выбраться на свободу, – он развел руками, давая понять, что делает все правильно и не видит никаких оснований менять свое поведение. – Ваша единственная надежда на спасение – если мы сможем доказать, что нет никаких оснований для судебного процесса. В этом случае дон Франсиско де Бобадилья не посмеет оспаривать мой авторитет, назначив нового дознавателя.

– И когда вы примите решение?

– Когда моя совесть это позволит. Брат Рафаэль де Порнасио, человек справедливый и понимающий, вел одно дело на протяжение целых восьми лет, прежде чем пришел к выводу, что астрология и алхимия – все же науки, и отнюдь не всегда они достойны осуждения, если только их не используют в целях незаконного обогащения или как предлог для изучения черной магии.

– Вы хотите сказать, что мне предстоит провести в заточении целых восемь лет? – ахнула пораженная немка.

– В любом случае, это все же лучше, чем окончить жизнь на костре, – сухо ответил монах. – Но вы не бойтесь: я все же не Рафаэль де Порнасио, да и времена сейчас не те. Но если вы согласитесь сотрудничать, то мы, возможно, покончим с этим делом гораздо быстрее, – тут он слегка отвлекся, с интересом наблюдая, как по его рукаву ползет огромная вошь, искренне пораженный ее размерами и наглостью, но при этом даже не пытаясь ее изловить. Затем вновь взглянул на собеседницу, внимательно изучая ее расстроенное лицо. – Так вы по-прежнему настаиваете, что не знаете, кто поджег озеро?

– Я не могу знать имен всех тех, кто был тогда на «Чуде», – ответила хитрая Мариана Монтенегро, уже успевшая обдумать, как надо отвечать на вопросы, чтобы не угодить в ловушку лжи и предательства. – Насколько я помню, на корабле было четыре катапульты, с помощью которых можно метнуть огненные шары достаточно далеко. Правда, такое можно проделать только вдвоем: один должен был поджечь паклю, а другой – перерезать трос. Но если бы я сказала, что знаю, кто именно это сделал, то солгала бы.

– Эти люди были всего лишь орудиями, сеньора, – заявил францисканец. – Не пытайтесь сбить меня с толку. Меня интересует, кто отдал приказ.

– Разумеется, не я. Все это время я пытаюсь вам объяснить, что я вовсе не испускала огонь из своих рук, как утверждает мой таинственный обвинитель. Из катапульты выстрелил кто-то из моряков, – она немного помолчала. – В этом и состоит разница между колдовством и боевым искусством: благодаря этому выстрелу мои люди одержали честную победу над капитаном де Луной, что, несомненно, привело его в ярость.

– Я уже сказал, что он не имеет никакого отношения к капитану де Луне. Мы это уже обсудили.

– Вы в этом абсолютно уверены, святой отец?

– Совершенно уверен.

– Вы говорили с ним?

– Не вижу в этом необходимости.

– Не видите необходимости? – вскричала немка. – На кону стоит моя жизнь, мне грозит смерть на костре. Святая Матерь Церковь в вашем лице может совершить непростительную ошибку, осудив невинного, а вы даже не видите необходимости в том, чтобы поговорить с человеком, который прячется в тени, но при этом, несомненно, держит в своих руках все нити этой гнусной интриги. Я, конечно, не настолько проницательна, чтобы понять вашу позицию, но если вы так уверены, что знаете истину, изложите мне ваши доводы.

– Не забывайте, сеньора, что если дворянин столь высокого ранга, к тому же родственник самого короля и преданный соратник губернатора Бобадильи, утверждает, что не имеет никакого отношения к этому делу – то кто я такой, чтобы сомневаться в его словах?

– Короли и герцоги так же отвечают за свои поступки перед Богом и церковью, как и последний крестьянин.

– В таком случае, Бог и церковь спросят с него сполна.

– Но тогда будет уже поздно: зло успеет свершиться.

– Разве в этом моя вина?

– А чем лучше убийцы человек, который может спасти жертву, но при этом ограничивается ролью безразличного свидетеля?

– А если свидетель тоже станет жертвой?

– Похоже, вы испугались.

– Я боюсь не того, что стану жертвой, а того, что перестану быть свидетелем, – ответил тот с тревогой в голосе. – И кто тогда сможет подтвердить, что все было именно так, как вы говорите? Кто тогда откроет нам истину, если среди свидетелей останутся одни лишь преступники?

С этого дня немка Ингрид Грасс стала совершенно иначе относиться к человеку, которого прежде считала едва ли не палачом, ибо поняла, что в глубине души брат Бернардино де Сигуэнса ощущает себя таким же узником, как и она сама.

Отталкивающий, почти звериный облик монаха в сочетании с чудовищной грязью и ужасом, который внушала мрачная темница, инстинктивно побуждал Ингрид отвергнуть любую помощь с его стороны, посчитав ее лишь инструментов кошмарной Инквизиции. Но страх одиночества вместе со странной манерой поведения францисканца привели ее к мысли о том, что в этом вонючем мешке с костями скрывается ее единственная надежда на спасение.

Вот уже больше месяца она не видела ни одного дружеского лица, не слышала ни единого слова ободрения и не получала ни весточки из-за стен тюрьмы. Если бы она так хорошо не знала Сьенфуэгоса и не была уверена в его любви, то подумала бы, что он отвернулся от нее в беде, как, по-видимому, отвернулись все старые друзья.

– Есть какие-нибудь новости от моих родных? – спросила она однажды, когда брат Бернардино пребывал в особенно добром расположении духа. – Я чувствую себя словно похороненной заживо.

– Вы имеете в виду капитана де Луну? – ответил тот. – Да вроде ничего нового.

– Вы знаете, что я говорю не о нём.

– А разве у вас есть другие родные? – хитро поинтересовался коротышка, многозначительно покосившись в сторону писца, строчившего протокол. – Насколько я знаю, у вас здесь нет ни родителей, ни детей, ни сестер, ни братьев, ни каких-либо других родственников, коих беспокоила бы ваша свобода или ваше имущество, которое по решению суда будет конфисковано – если, конечно, делу будет дан ход, – он вновь ненадолго замолчал, после чего столь же многозначительно добавил: – Что же касается остальных, то это вовсе не родные, а просто друзья, и я не могу вам передавать о них новости, поскольку не считаю себя вправе втягивать их в это дело.

– Понятно, – донья Мариана Монтенегро печально улыбнулась, погруженная в черную бездну отчаяния. – Я осталась в одиночестве.

– Тот, у кого Господь в душе, никогда не будет одинок.

– Как я могу надеяться, что Бог захочет меня утешить, если те, кто представляет его на земле, пытаются сделать его моим врагом?

– Повторяю вам еще раз: следите за словами, – строго предупредил монах. – У церкви есть право судить вас, но у вас нет права критиковать служителей церкви. Что же касается ваших «друзей», то, насколько мне известно, все они покинули остров на борту «Чуда» в день вашего ареста, и с тех пор не сделали ничего, чтобы помочь вам.

– Страх меняет людей.

– И кого же они так испугались? – поразился брат Бернардино. – Меня? Посмотрите на меня хорошенько! Я – не более, чем скромный слуга Господа, который лишь наблюдает и слушает, но можете не сомневаться, что если дьявол попытается заморочить мне голову, я сумею противостоять его козням.

– Вы полагаете, что если бы я действительно была прислужницей дьявола, он позволил бы запереть меня здесь? Уж если я сумела зажечь воды озера, то уж разрушить стены этой темницы мне тем более ничего бы не стоило.

– Дьявол может сделать лишь то, что ему позволит Господь.

– Если Господь позволяет ему овладевать людскими душами, то почему Бог не позволит дьяволу отпереть эту дверь?

– Мне неизвестны его планы.

– Вам неизвестно слишком многое из того, что происходит вокруг, святой отец... Слишком многое!

Увы, она была права, и брат Бернардино де Сигуэнса не мог с этим не согласиться. Он впал в настоящее отчаяние, потому что с каждым днем все больше отдалялся от истины. Именно это чувство бессилия заставило его однажды набраться мужества и вызвать для допроса виконта де Тегисе, наотрез отказавшегося давать показания.

Однако настырный монах не желал отступать, и дело кончилось тем, что его самого однажды вызвали в Алькасар, пред грозные очи самого губернатора Бобадильи, и потребовали ответа, как он смеет беспокоить столь важных персон.

– Как вы смеете?.. – только и произнес аскетичный и честный по натуре губернатор, который с каждым днем становился все более угрюмым и желчным, понимая, что его тирании скоро придет конец. – Как вам в голову могло прийти допрашивать высокородного виконта де Тегисе?

– Для меня даже последний крестьянин всегда будет слишком высокородной особой, – последовал смиренный ответ. – Но перед лицом закона все равны, и капитан не должен иметь каких-либо преимуществ перед другими.

– Вы забываете, что это я назначил вас вести это дело, так что вы действуете от моего имени.

– Нет, ваше превосходительство, это вы забываете, что моя миссия, для которой вы меня выбрали, не имеет никакого отношения к делам государства, а имеет лишь прямое касательство к делам Святой Матери Церкви, лишь ей одной я имею счастье служить, – брат Бернардино надолго умолк, чтобы собеседник до глубины души проникся его словами, после чего добавил с поразительным спокойствием в голосе: – Вы можете, к величайшей вашей радости, заключить донью Мариану под стражу, чтобы ее делом занялся королевский суд, но если обвинение касается таких вещей, как колдовство, то лишь церковь, и я в ее лице, может решать, как поступить.

– Я освобожу вас от этого дела.

– Это ваше право.

– Считайте, что я это уже сделал.

– Ну что ж, – францисканец опустил голову, поскреб ногтями затылок, а затем, не глядя на губернатора и не говоря более ни слова, извлек из широкого рукава скрепленный печатью свиток и положил его на стол. – Вот мое решение.

– Что еще за решение? – насторожился тот.

– Решение, подписанное вчера и гласящее, что нет никаких оснований или доказательств для судебного процесса над доньей Марианой Монтенегро.

– Что вы хотите этим сказать?

– Что донью Мариану надлежит немедленно освободить, и никто не должен впредь выдвигать против нее подобные обвинения, если не желает иметь дело со Святой Инквизицией, которую я представляю на этом острове по вашему приказу.

– Но это же нелепо! – в ярости вскричал дон Франсиско де Бобадилья. – Я только что вас сместил!

– Я знаю, ваше превосходительство. Но дело в том, что на документе стоит вчерашняя дата, и для того, чтобы его признали недействительным, равно как и для того, чтобы отстранить меня от должности, вам потребуется особое разрешение из Севильи. Даже в том случае, если церковь посчитает нужным его удовлетворить, до тех пор я остаюсь представителем Святой Инквизиции и имею полное право действовать от имени их величеств. Полагаю, вы не рискнете оспаривать их высочайшую волю?

– Это неслыханно! Вы мне угрожаете?

– Никоим образом, ваше превосходительство. Я всего лишь пытаюсь заставить вас понять, что Святая Инквизиция не подчиняется никому, даже губернатору, и может поступать в соответствии со своими желаниями. Если же вы попытаетесь ей перечить, то должны учитывать все возможные последствия своих действий, – монах пристально посмотрел ему в глаза. – Я не просил об этом назначении; более того, предпочел бы отказаться от него, но все же его принял, причем вовсе не потому, что не мог отказаться, а по велению совести. Лично я предпочел бы, чтобы нога Святой Инквизиции никогда не ступала на эту землю, но уж коль скоро вы ее призвали, то должны принимать ее правила.

Франсиско де Бобадилья к тому времени был уже полностью убежден, что безвозвратно утратил расположение монархов, и считал лишь вопросом времени появление корабля из Европы, на борту которого прибудет новый губернатор, а посему не хотел зря рисковать, вступая в споры со служителями всесильной церкви.

Он долго изучал лежащий на столе документ, который, казалось, так и источал волны опасности; наконец, он нехотя кивнул, давая понять, что смирился.

– Ладно! – начал он. – Готов признать, что не ошибся в своем выборе, учитывая вашу репутацию честного и справедливого человека, и будет лучше для всех, если мы оставим это как есть. Спрячьте пока бумагу, – указал он на документ, – и продолжайте ваше расследование.

– А что насчет капитана де Луны? – настаивал маленький францисканец.

– Он примет вас завтра.

– Точно?

– Даю вам слово. Оставайтесь дома.

Монах послушался и целый день и в самом деле не выходил из дома; но с наступлением темноты, когда спала невыносимая жара, к которой он никак не мог привыкнуть, брат Бернардино де Сигуэнса уже робко стучался в дверь особняка виконта де Тегисе – если так можно было назвать строение из камней и необожженной глины, которое виконт делил с Ферминой Константе – привлекательной проституткой, открывшей монаху дверь. Смерив гостя презрительным взглядом, она бесцеремонно спросила:

– Что за черт вас принес?

Монах окинул насмешливым взглядом ее огромный живот и многозначительно произнес:

– Думаю, не тот, который очень скоро может унести отсюда вас. Меня ждет капитан, – пояснил он уже совсем другим тоном.

– Вас? – поразилась девица. – А вы, случаем, не инквизитор?

– Не инквизитор и не случайно, – спокойно ответил тот. – Я всего лишь скромный слуга закона, ведущий следствие по делу доньи Марианы Монтенегро. Я могу войти?

Она подалась в сторону, давая ему возможность протиснуться мимо своего огромного живота, одновременно указав рукой вглубь дома:

– Капитан ждет вас во внутреннем дворике. Смотрите, не заблудитесь!

По правде сказать, заблудиться здесь было сложно, учитывая крошечные размеры жилища, так что монах сразу же обнаружил виконта де Тегисе мирно похрапывающим в тени индийского ореха, в одном из туземных гамаков, в которых испанцы так любили проводить полуденную сиесту.

Монах слегка потеребил его за плечо, и виконт нехотя открыл глаза, смерив его сонным взглядом, полным досады.

– Брат Бернардино дн Сигуэнса, я полагаю? – осведомился он.

– Он самый.

– Садитесь, пожалуйста, – он сделал неопределенный жест рукой, который мог означать что угодно. – Надеюсь, вы не будете возражать, если я отвечу на ваши вопросы здесь?

– Никоим образом.

Францисканцу с трудом удалось пристроиться на шатком стуле, который никак не желал ровно стоять на мокрой земле; наконец, почувствовав себя достаточно удобно, он смог внимательно рассмотреть этого человека с черной бородой и холодным презрительным взглядом.

Последовали несколько минут неловкого молчания, нарушаемого лишь истошными воплями попугая с забора. Наконец, видя, что гость не знает, с чего начать разговор, хозяин дома не слишком любезным тоном произнес:

– Вы хотели поговорить со мной? Так говорите!

– Тема весьма деликатна.

– Мне нечего скрывать.

– Речь о вашей супруге.

– Я уже давно не считаю ее таковой; много лет назад я вычеркнул ее из памяти.

– Это не мешало вам ее преследовать все эти годы.

– Как говорится, время лечит, – капитан де Луна ненадолго умолк. – Полагаю, вам должно быть известно, что я поклялся под присягой никогда не причинять ей беспокойства. Для меня она давно уже умерла.

– Но она всё ещё жива.

– Насколько мне известно, это ненадолго.

– Это зависит прежде всего от того, будет судебный процесс или нет. Позже Святая Инквизиция примет решение.

– А у вас есть сомнения в ее виновности? Не забывайте, что я и сам был свидетелем огненного кошмара, вызванного ее заклинаниями, – он пристально посмотрел на собеседника, облокотившись о стол. – Если теперь кто угодно может вызывать дьявольский огонь и обращать в пепел десятки невинных людей – значит, в нашем мире многое изменилось.

– Вы желаете ей смерти?

– Только в том случае, если будет доказана ее вина.

– Любопытно! – заметил францисканец. – Почти те же слова произнес ваш помощник, Бальтасар Гарроте.

– Полагаю, эти слова произнес бы любой честный и благочестивый христианин.

– Пусть так, но ответьте мне на один вопрос: за те годы, что вы с ней прожили, вы никогда не замечали за ней ничего странного? Ничего такого, что могло бы указывать на ее связь с Князем Тьмы?

– Никогда.

– И вас совершенно не удивили столь разительные перемены?

– Нисколько. Полагаю, Князь Тьмы овладевает людскими душами, когда сам считает это нужным. Думаю, это произошло, когда она спуталась с козопасом.

– Расскажите об этом подробнее.

– Нечего особо рассказывать. Я тогда сражался с гуанчами на Тенерифе, а когда вернулся домой, узнал, что в полнолуние ее видели на лесной поляне в объятиях козопаса; она исступленно кричала, словно вызывала дьявола, – виконт многозначительно развел руками. – Если бы я не связал себя клятвой, то сказал бы, что именно этот проклятый пастух запустил демона в ее тело. Есть в нем что-то странное. Например, мне клялись, что он был единственным, кто выжил в той бойне в форте Рождества, а потом несколько лет провел в рабстве у каннибалов.

– Так может быть, именно он, а вовсе не донья Мариана подожгла озеро?

– Если бы это был он, она призналась бы в этом. Или нет?

– Возможно, любовь заставила ее молчать.

– Вы считаете, что ради любви она готова пойти на костер и сохранить тайну? Да бросьте, святой отец! Вы же знаете не хуже меня, что такой любви не существует – если, конечно, ее не вдохновляет сам Люцифер, – капитан де Луна невозмутимо поднялся на ноги, щедро плеснул в стакан вина из кувшина, стоявшего на столе в глубине дворика, и выпил одним глотком, даже не подумав предложить гостю, после чего лениво продолжил: – Но лучше уж я промолчу. Я всегда выполняю свои клятвы, и мне не хотелось бы невольно ее нарушить, неблагосклонно отозвавшись об этой особе.

– Но вы также ничего не сделали для того, чтобы ее спасти.

– Разумеется, я для нее и пальцем не пошевелю! Женщина, запятнавшая мое имя и причинившее мне столько страданий, вполне заслужила все то, что с ней сейчас происходит.

– А вам не приходит в голову, что сейчас она может причинить вам намного больше страданий?

– Страданий? – удивился тот, усаживаясь за стол и отхлебывая глоток вина из огромного стакана. – Каким образом она может причинить мне страдания оттуда, где сейчас находится?

– Она? Ничем, – пожал плечами монах. – Абсолютно ничем.

– Ну и в чем же дело?

– Имейте в виду, что, если Инквизиция признает ее виновной в колдовстве и осудит, всё ее имущество, как и имущество ее близких и дальних родственников, в том числе и ваше, перейдет в собственность церкви.

Видимо, дело приняло для виконта совершенно неожиданный оборот, поскольку лицо его вдруг побледнело, а рука со стаканом едва заметно дрогнула.

– Но это невозможно! – воскликнул он в замешательстве.

– Тем не менее, это так.

– Но я столько лет даже не видел ее!

– Но в глазах церкви вы по-прежнему остаетесь ее супругом, а по закону все имущество супругов, детей, родителей, сестер или братьев лиц, обвиненных в колдовстве, должно быть возвращено церкви или государству.

– Но это же несправедливо!

– Таков закон.

– Несправедливый закон.

– Никакой закон по определению не может быть несправедливым, ибо любой закон уже сам по себе является опорой справедливости, – глумливо ухмыльнулся брат Бернардино де Сигуэнса и добавил: – Возможно, не вполне справедлива сама система, диктующая подобные законы, но по этому поводу следует обратиться к вашему кузену, королю.

В эту минуту капитан де Луна наконец понял – как понимали до него многие другие, порой слишком поздно – что этот вонючий, шелудивый, шмыгающий носом и на первый взгляд совершенно ничтожный монашек на самом деле – опаснейший сукин сын, выжидающий, словно паук в паутине, когда ничего не подозревающая жертва попадет в сети, расставленные им для нее с безграничным терпением и мастерством.

Поэтому он лишь крепче вцепился в стол, как утопающий хватается за соломинку, и воскликнул:

– Я не желаю иметь ничего общего с этой проклятой ведьмой, которая ухитряется пакостить мне даже из могилы! – прорычал он. – Ненавижу ее! О, как же я ее ненавижу!

– Лучше придержите язык, – ответил монах. – Не забывайте, что вы говорите с дознавателем по этому досадному делу.

– Я прекрасно понимаю, с кем разговариваю, – ответил тот равнодушным тоном безмерно уставшего человека. – Но в жизни порой наступает момент, когда становится абсолютно безразлично, что будет дальше, – он вновь отхлебнул вина, но на сей раз с тяжким усталым вздохом, словно и впрямь чувствовал себя совершенно разбитым и обессиленным. – Оглянитесь вокруг! – он сделал широкий жест рукой со стаканом. – Взгляните, с кем я вынужден жить: с честолюбивой проституткой, которая ждет ребенка, а я даже не уверен, мой ли он. Как вы считаете: подобает ли жить в таком месте и вести такой образ жизни виконту, герою шести сражений, родственнику короля и владельцу огромного состояния? – он встряхнул головой. – Разумеется, нет! Совершенно не подобает. И в такое положение меня привело очаровательное, юное и нежное создание, в которое я влюбился, как мальчишка, и дал свое имя, состояние и даже собственную жизнь...

Он замолчал; казалось, желая вновь окунуться в те светлые и счастливые времена, которым не суждено вернуться. Брат Бернардино де Сигуэнса неподвижно стоял, глядя на виконта и понимая, какой глубокой тоской и болью охвачено сердце этого человека, хотя со стороны он выглядит таким могучим и грозным.

– Где и когда я допустил ошибку? – вопрошал капитан, словно кто-то мог ему ответить. – Когда оставил ее одну? Но мне приказали идти воевать, и я с честью исполнил свой долг солдата и подданного. Что еще я мог сделать?

– Ничего, уверяю вас.

– Целых три месяца меня не было дома! Три месяца голода, бессонницы и погони за дикими гуанчами по крутым горам, отвесным скалам, непроходимым лесам! Вам знаком остров Тенерифе?

– Я видел его издали, по пути сюда.

– Так вот, там есть огромная гора, Тейде, ее вершина покрыта снегом, а в недрах бурлит и клокочет огонь. Оттуда неустанно доносится грозное рычание, а порой гора извергает огонь и лаву, наводя ужас на самых отважных, – он цокнул языком, чтобы собеседник проникся, чего стоило пребывание на этом острове. – И ты знаешь, что каждую минуту можешь утонуть, попасть в засаду, сорваться со скалы... Я потерял десятки людей, был ранен, невыносимо страдал, но тогда меня хотя бы грела надежда, что дома ждет любимая... – тут он возмущенно фыркнул. – Да уж, любимая! Моя возлюбленная супруга перед Богом и людьми все это время лежала в объятиях демона, принявшего облик рыжего козопаса.

– Рыжего? – удивился францисканец.

– Рыжего! – повторил тот. – Однажды он едва не попался мне в лапы, так вот, у него была огромная грива до самого пояса – рыжая, как пламя ада.

– Странно! – произнес монах. – Я никогда не слышал о рыжих гуанчах.

– Этот гуанче был рыжим. Его мать была настоящей дикаркой, никогда не спускавшейся с гор. Поговаривали даже, что она совокуплялась с козлами.

– Вы в этом уверены?

– Так мне рассказывали. Но что уж точно не подлежит сомнению – везде, где появляется этот ублюдок, происходят странные вещи. Здесь рядом живет один астуриец, что плыл на борту «Санта-Марии»; так вот, он рассказывал, что именно пастух взял в руки румпель, когда корабль сел на мель у северных берегов острова.

– Возможно, мы и в самом деле ошиблись и должны судить вовсе не донью Мариану, а этого козопаса, – едва слышно прошептал францисканец. – Говорят, что Люцифер любит вселяться в рыжих.

– Так вы действительно считаете, что он может оказаться демоном, принявшим человеческий облик? – удивился виконт.

– Несомненно, – убежденно ответил францисканец. – Я совершенно уверен, что он – сын демона, с которым спуталась та дикарка-гуанче.

– А если женщина переспала с сыном демона и зачала от него ребенка, этот ребенок тоже будет сыном дьявола? – поинтересовался виконт.

– Не знаю, – честно ответил монах. – Это весьма деликатный вопрос, и лишь высшие церковные власти могут в нем разобраться.