Текст книги "Силач (ЛП)"

Автор книги: Альберто Васкес-Фигероа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

– Несмотря на то, что человек, именем которого вы хотите назвать континент, упрямо твердит, что этого континента не существует?

– Он много чего твердит. Но я не для того прожил честную трудовую жизнь, чтобы остаться в истории похитителем чужой славы. И если уж мне суждено остаться в памяти людей, то пусть они помнят мои пусть маленькие, но честные заслуги, чем большие, но краденые.

– А вы нисколько не изменились, – заметил канарец. – Вы навсегда останетесь для меня первым учителем, и я всегда буду этим гордиться.

– А никто и не меняется: каждый остается таким, каким родился, – просто ответил тот. – На самом деле поступки человека мало зависят от того, где именно он родился и в какую эпоху. Для нашей совести не имеет значения, что думают о нас другие, для нее важно лишь то, что думаешь о себе ты сам.

12

Брат Николас де Овандо с первой минуты показал себя человеком справедливым, честным и решительным, но при этом непримиримым расистом, питавшим почти болезненное отвращение к любому «голому дикарю», оказавшемуся поблизости.

Монархи вряд ли смогли бы найти среди царедворцев лучшего кандидата, способного навести порядок в темных запутанных делах колонии, однако допустили ошибку, упустив из виду, что любые достоинства человека, которого они наделили верховной властью за океаном, пойдут прахом, поскольку душа его связана гнусными предрассудками, совершенно затмившими разум.

К чести монархов, назначивших Овандо губернатором, следует заметить, что им и в голову не приходило – как, возможно, и самому Овандо – что он проникнется такой неприязнью к островитянам. Так или иначе, теперь, глядя сквозь призму времени и расстояния, мы можем сказать, что именно неразумное поведение губернатора легло в основу печально известных событий и на испанцев легло несмываемое пятно, а отношения между ними и местными жителями оказались непоправимо испорчены.

До этой приснопамятной весны 1502 года тоже нельзя было сказать, что между испанцами и туземцами все было так гладко, как хотелось бы их величествам, но большинство испанцев – за исключением, быть может, братьев Колумбов – все-таки уважали достоинство местных жителей. Однако стоило новому губернатору начать выказывать откровенное пренебрежение, вовсе не свойственное испанскому характеру, те же самые испанцы стали вести себя по отношению к местному населению в такой же манере.

Те же немногие, что породнились с индейцами или по-прежнему относились к ним доброжелательно, стали чуть ли не изгоями, недостойными занимать государственные посты и получать от правительства какие-то привилегии. А потому можно ли удивляться, что даже самые лояльные прежде вожди, не говоря уже о более враждебно настроенных, попытались призвать захватчиков к порядку, вследствие чего в считанные дни лишились власти и влияния.

Город, который и в наши дни не вполне определил свою национальную принадлежность, в те времена и вовсе представлял собой невообразимый сплав местных традиций и причудливых иностранных привычек. Теперь же он буквально за одну ночь перешагнул на совершенно новую ступень развития: по приказу высочайших особ ему предстояло стать типичным европейским городом, перенесенным на тропическую почву. Только никто ни удосужился поинтересоваться у самой природы, что она думает по этому поводу. Ну что ж, она не раз еще скажет свое слово.

Скоро, очень скоро сама природа расставит все по местам.

Но сейчас город возводился так, словно остров являлся частью Кастилии, Андалусии или Эстремадуры; в основе его постройки лежало несомненное превосходство чужаков над индейцами, и хотя старожилы без устали предупреждали, что подобное поведение может привести к самым ужасным последствиям, брат Николас де Овандо был настолько уверен в своих силах и поддержке монархов, что откровенно пренебрегал любыми предупреждениями.

Сьенфуэгос, которого одолевали куда как более насущные проблемы, нежели чей-то расизм, все же понимал, что будущее колонии касается его в той же степени, как и всех остальных, и теперь мечтал лишь об одном: покинуть ее как можно скорее. Об этой политике он мог сказать лишь одно (разумеется, не во всеуслышание) – что это настоящее безумие; более того – ставит под угрозу великое дело покорения континента.

– Туземцы во множестве побегут отсюда на Кубу, Ямайку, Боринкен и даже на Твердую Землю, разнося слухи о том, как ужасно мы с ними обращаемся; и в итоге, если мы завтра решим основать колонию где-нибудь в другом месте, нас там примут далеко не столь дружелюбно, как принимали здесь.

– Так ты же сам говоришь, что оказался единственным выжившим в форте Рождества? – удивился Бонифасио Кабрера. – О каком дружелюбии может идти речь, если все закончилось такой бойней?

– Тогда мы сами были виноваты, – ответил Сьенфуэгос. – Это были мирные, дружелюбные люди, а недоброй памяти губернатор Диего де Арана обращался с ними, как со скотом – именно так, кстати, собирается теперь вести себя и Овандо. Ничего удивительного, что в конце концов нас всех перерезали.

Канарец, как человек знающий, мог бы, разумеется, предсказать,с какими трудностями столкнутся испанцы, решившие предпринять очередные шаги в завоевании новых территорий, лежащих к северу, югу и западу, но прекрасно понимал, что ни сам губернатор, ни его окружение не обратят ни малейшего внимания на его слова, вздумай он указать на явные ошибки их политики. А потому он не отважился высказывать по этому поводу свое мнение, оставаясь лишь молчаливым зрителем.

– Мне бы только избавиться от капитана де Луны да подыскать с десяток отважных ребят, – признался он однажды своему неразлучному другу. – Когда мы обустроимся на нашем острове, нам нужно будет ввести там систему мирного сотрудничества в стиле Бастидаса.

Сьенфуэгос многому научился от кастильского храбреца, который уже находился на свободе и готовился к возвращению в Испанию с флотом Овандо, и с удовольствием убедился, что мастер Хуан де ла Коса не преувеличивал способности и доброту писаря из Трианы.

Он был долговяз и улыбчив, с трудом мог удержать шпагу, плохо ездил верхом и был самым скверным моряком, какого только можно представить. Одним словом, на первый взгляд трудно вообразить более неподходящего человека на роль командира экспедиции, исследующей неизведанные земли, нежели Родриго Бастидас; тем не менее, мимолетный след, оставленный им в истории, наглядно показал, что здравый смысл и дипломатические способности порой могут выиграть больше сражений, чем самая мощная армия.

Множество таких Родриго Бастидасов и несколько Овандо, Писарро и Лопе де Агирре создали совершенно иную карту, которая легла в основу долгого завоевания Нового Света и помогли установить тот строй, который на протяжении веков помогал удерживать множество различных колоний под эгидой единой власти.

За время своего единственного, хотя и весьма насыщенного плавания, полного приключений, трианец имел возможность вникнуть в самую суть характера уроженцев Карибского бассейна; в глубине души любого из них жила вера, что однажды наступит день, когда по морю к ним приплывут какие-то высшие существа и твердой рукой поведут их к славе и благоденствию.

Эта идея о явлении великодушных богов, казалось, прочно засела не только в их сердцах, но и в памяти. Совершенно очевидно, что когда-то, в далекие времена, какие-то мудрые и добрые люди действительно пришли с востока, оставив глубокий и неизгладимый след в памяти этих бесхитростных созданий.

– Для них все далекое всегда волшебно, – уверял Бастидас. – А потому нам следует держаться на расстоянии, чтобы не разрушить ореола окружающей нас тайны; ведь даже у нас письмоносец-турок вызывает куда больший интерес, чем такой же письмоносец, но родом откуда-нибудь из Эсихи. Боги обитают на Олимпе, и мы должны следовать их примеру.

– Хотите сказать, что мы должны притворяться полубогами?

– Видите ли, одно дело притворяться богами, и совсем другое – вести себя, как боги, – спокойно пояснил тот. – Если мы будем относиться к ним со всей добротой, уважением и пониманием, они и сами будут считать нас полубогами, и у нас не будет необходимости кем-то притворяться, ведь те, кто пришел сюда много лет назад, несомненно, именно так себя и вели. Моя экспедиция наглядно показала: чтобы достичь цели, вовсе не обязательно бряцать оружием и выкрикивать боевой клич, – добавил он. – И если мы хотим жить с ними в мире, торговать и нести им свою веру, то должны следовать примеру Христа, который никогда не прибегал к насилию, чтобы проникнуть в сердца последователей.

– Тем не менее, – заметил канарец, – другие путешественники, побывавшие в тех же местах, что и вы, далеко не везде встречали столь радушный прием, а иных так даже принимали откровенно враждебно.

– Я знаю, – так же просто признался Родриго де Бастидас. – И это я тоже могу понять. Вполне объяснимое поведение примитивного существа, близкого к животному, при встрече с неизвестным. Некоторые проявляют любопытство и дружелюбие, а другие – страх и агрессию. Мои собаки тоже ведут себя по-разному при встрече с незнакомыми людьми: одни лают и кусаются, другие ластятся. Точно так же и туземцы ведут себя, повинуясь инстинкту.

– Хотите сказать, что они мало чем отличаются от животных? – спросил Бонифасио Кабрера.

– Я лишь хочу сказать, что эти «животные» во многом благороднее, чем те, кого мы называем «разумными людьми». – Цивилизация лишила нас тех примитивных достоинств, которые они сохранили.

Сьенфуэгос затаив дыхание слушал севильца Бастидаса, потому что в глубине души разделял его взгляд на мир. Но, к сожалению, сейчас было не время для философских бесед, скорее для активных действий; сейчас ему следовало думать прежде всего о спасении близких, оказавшихся в опасности.

В эту ночь наступало полнолуние, и он с нетерпением дожидался наступления темноты, когда «Чудо» сможет без особого риска войти в устье реки. Едва стемнело, он вместе с верным Бонифасио Кабрерой отправился в дальний уголок пляжа, где они спрятали в зарослях маленькую индейскую лодку-каноэ.

Когда свет луны наконец пробился сквозь густые облака, они подивились, каким зеркально гладким было море вокруг; казалось, их окружает не вода, а вязкое и плотное оливковое масло. И все было бы замечательно; если бы вскоре они не заметили у самой кормы грозные плавники двух огромных акул, неотступно следовавших за их лодкой. Поневоле подумалось, что этим тварям ничего не стоит прокусить хрупкий борт.

– Кажется, они собираются поужинать двумя канарцами, – воскликнул хромой, пытаясь шутить, чтобы как-то справиться с охватившей его паникой. – Может, вернемся?

– Боюсь, что поздно уже возвращаться, – с улыбкой заметил Сьенфуэгос. – Но мы можем отдать им на съедение твою хромую ногу. – Все равно тебе от нее толку мало.

– Уж лучше скормить им твои яйца, – обиженно проворчал тот. – Нет, как же они действуют мне на нервы!

– Пригнись, – велел Сьенфуэгос.

– Уже пригнулся, – печально ответил тот. – От страха чуть не обделался.

Чуть позже к первым двум акулам присоединилась третья, затем – четвертая, и в скором времени по заливу уже следовала целая процессия, напоминавшая крестный ход в пасхальную пятницу. Возглавляла процессию шаткая лодка, где двое дрожали от страха, боясь опустить в воду весло и сходя с ума от мысли, что в любую минуту им могут отхватить руку до самого плеча, а за ними следовала вереница треугольных плавников, словно толпа прихожан, не хватало только свеч в руках.

– Возвращаемся! – прошептал хромой, даже не пытаясь продолжать путь в этой мгле. – Туман все гуще, ни черта не разглядишь...

– Спокойно! – велел Сьенфуэгос. – Мы уже на месте.

– Откуда ты знаешь?

– Завоняло из трюма.

– Я тоже чувствую.

Бонифасио повернулся к другу, стараясь двигаться как можно осторожнее, чтобы не перевернуть шаткую лодку, и возмущенно спросил:

– Ты чего это взобрался на самый нос? Еще лодку перевернешь!

– Да я бы и рад пониже, – ответил тот. – Да только, похоже, у нас в лодке вода!

– Да я вижу. Сам в ней сижу. Вот же ты свинтус!

Они продолжали грести, чувствуя себя несчастнейшими на планете существами посреди безбрежного океана, окруженные голодными акулами. Луна не светила, и они сбились с курса и даже потеряли из виду тусклые огни жалких хижин на далеком берегу.

Под конец они и вовсе утратили надежду отыскать в непроглядном тумане корабль или берег, тем временем акулы, что до сих пор опасливо следовали за кормой, теперь начали понемногу окружать лодку, подбираясь все ближе, готовые в любую минуту прокусить хрупкий борт.

Так прошло много времени.

И вдруг неподалеку чей-то голос затянул песню.

Голос был просто ужасен; кто-то столь же бездарно подыгрывал ему на каком-то струнном инструменте, но старая знакомая мелодия, раздававшаяся над морской гладью, показалась им совершеннее, чем целый хор ангелов. Никогда прежде не слышали они ничего прекраснее и чудеснее, чем этот гундосый и фальшивый голос, доносившийся с запада:

О Тринидад, неважно, куда занесет меня ветер,

Неважно, куда я прибуду

И что меня там ожидает,

Какие там ждут меня беды.

Мне важно одно лишь море

До самого горизонта.

И вкус соленого пота.

Еще мне на свете важно твое прекрасное имя...

О Тринидад, предо мною расстилается синее море,

И то же синее море смыкается за кормою...

– Эй, там, на корабле! – крикнули они в один голос.

Музыка смолкла, и их окликнул тот же гнусавый голос:

– Есть кто живой?

– Сьенфуэгос и Бонифасио Кабрера! Только боюсь, это ненадолго.

– Какого дьявола вы хотите этим сказать?

– Мы нахлебались воды и вот-вот потонем, а вокруг чертова прорва акул. Зажгите фонарь!

– Сию минуту! – ответили с корабля. – Капитан! Эй, капитан! Тут люди в опасности.

Спустя пять минут они уже были на борту. После горячих объятий и приветствий они попросили сухую одежду и бросились смывать невыносимый запах пота и пережитого страха.

Потом они жадно пили крепкую и горькую настойку, приготовленную, очевидно, Сораидой из каких -то диких трав, и рассказывали дону Луису де Торресу, капитану Моисею Соленмоу и всей команде о событиях на Эспаньоле, и готовясь слушать их собственные рассказы.

– Да нечего особо рассказывать, – сказал дон Луис. – Мы всего лишь спрятали корабль и ждали, как повернутся события. Жизнь на Ямайке, конечно, спокойна, но беда в том, что слишком многого нам там не хватает – например, одежды. Как видишь, мы совсем обносились и скоро останемся в чем мать родила, как те самые дикари.

От их одежды и в самом деле остались одни лохмотья, и теперь они мало чем напоминали прежнюю гордую команду доньи Марианы Монтенегро полуторагодичной давности. Но несмотря на это, дисциплина на корабле по-прежнему была железной – благодаря твердой руке капитана Моисея Соленого, который крепко держал поводья и не давал команде расслабиться.

– Если не ошибаюсь, Сораида привезла вам одежду, – заметил Бонифасио.

– Только самое необходимое, – ответил капитан. – В такое времечко в городе мало что можно найти.

– Теперь уже можно, – ответил Сьенфуэгос. – Корабли Овандо прибыли нагруженными под завязку, и теперь в городе есть все, чего душа пожелает. Вот только цены и впрямь грабительские. Обычный хубон стоит вчетверо дороже, чем в Севилье, а приличная шпага – аж в десять раз.

– Цена не имеет значения, – спокойно ответил дон Луис де Торрес. – В реках Ямайки достаточно золота, и туземцы нисколько не возражают против того, чтобы мы его добывали... – в доказательство он открыл тяжелый сундук и извлек из него несколько туго набитых мешочков из пальмового волокна. – Так что у нас достаточно золота, чтобы сделать жизнь вполне комфортной.

– Вот только где взять женщин? – напомнил кок.

– А туземки?

– В конце концов они все нас покинули. Осталась лишь парочка, а это еще хуже, чем ничего: из-за них в команде сплошные раздоры.

– Женщин всегда можно найти, а вот из-за золота случаются раздоры куда более серьезные, – заметил Сьенфуэгос.

– Возможно, но женщины нам нужнее, – настаивал кок. – Нам нужны крепкие девушки, чтоб могли обустроить семейный очаг, ловить рыбу и рожать детей.

– Сомневаюсь, что вы найдете таких в Санто-Доминго, – заметил канарец. – Там незамужние – как правило, шлюхи.

– А я ничего не имею против шлюх, – заметил один мурсиец. – Сораида тоже была шлюхой, но трудно найти лучшую спутницу для той авантюры, что вы затеяли.

– Таких, как Сораида, слишком мало, – заметил Бонифасио Кабрера. – Тем более, в Санто-Доминго.

– Значит, придется поискать в других местах, – заключил Сьенфуэгос. – Сколько времени потребуется, чтобы сплавать в Испанию и вернуться обратно? – спросил он, повернувшись к капитану Соленому.

– Месяца два, – ответил моряк после недолгих раздумий. – Самое большее – три.

Сьенфуэгос какое-то время молчал, вглядываясь в лица матросов, которые, в свою очередь, смотрели на него, и наконец с улыбкой ответил:

– Итак, полагаю, что если кто-то из вас не обзаведется невестой в течение месяца – значит, ему суждено навсегда остаться холостым, – улыбнулся он. – Хотите попытаться?

Гул одобрения пронесся по палубе, и Сьенфуэгос повернулся к Луису де Торресу.

– А вы что скажете? – спросил он. – Думаю, нам стоит сплавать в Испанию, закупить там все необходимое, отобрать несколько крепких здоровых девушек, а затем подыскать какой-нибудь красивый остров, где мы сможем основать мирную колонию.

– Звучит заманчиво, – заметил тот, переглянувшись с капитаном Моисеем Соленым. – Как вы считаете?

– Если так, то надо отправляться немедленно: первые циклоны могут обрушиться на нас в любую минуту.

– Меня беспокоит донья Мариана, – заметил дон Луис. – В конце концов, корабль принадлежит ей.

– Ей в любом случае потребуется четыре месяца, чтобы родить ребенка и прийти в себя после родов, – напомнил канарец. – Мы с Бонифасио останемся с ней, а в середине августа будем ждать вас в Харагуа.

– Мне бы не хотелось уезжать без нее, – понизил голос бывший иудей. – У Инквизиции длинные руки, и если ее поймают, немедленно отправят на костер.

– Анакаона обещала нам защиту.

– А кто защитит саму Анакаону? – спросил де Торрес. – Судя по тому, что вы рассказали, на острове теперь дует расистский ветер, а ее королевство – самое крупное на острове.

– Не думаю, что Овандо осмелится ее тронуть. Посмей он это сделать – и не избежать ему самого страшного индейского бунта.

– Вот как раз по этой причине донья Мариана в опасности, – заметил Луис. – Возможно, Овандо из тех, кто считает, что Эспаньола никогда не станет нашей, пока не исчезнет с лица земли последний индейский вождь. Чего в этом случае нам следует ожидать?

– Не знаю, – честно признался Сьенфуэгос. – Но могу ручаться, что за эти четыре месяца ни Овандо, ни кто-либо другой не сможет захватить Харагуа. Для этого необходимо целое войско, которого у них нет.

– Пока нет, – подчеркнул Луис. – Но будьте уверены: как только Овандо его получит, он тут же нападет на Харагуа. Санто-Доминго – ключевая точка, из которой можно сделать бросок в любую часть острова, и Овандо должен быть уверен, что является ее единоличным владельцем, а потому не может рисковать подвергнуться нападению изнутри. Бунты Франсиско Рольдана наглядно показали, чем могут грозить подобные вещи, так что дни Анакаоны как правительницы сочтены.

– Согласен, – ответил Сьенфуэгос. – Не сомневаюсь, что вы правы, но я также уверен в том, что у нас достаточно времени, поскольку Харагуа отделяют от Санто-Доминго тридцать лиг высоких гор и непроходимой сельвы, а также болота, в которых запросто тонут пушки и всадники вместе с конями. А кроме того, несмотря на то, что мы располагаем лучшим оружием, испанские солдаты значительно уступают туземным воинам в боевом искусстве.

– Ну хорошо, – сдался Луис де Торрес. – Я готов признать, что никто лучше вас, прожившего в сельве столько лет, не сможет присмотреть за доньей Марианой. – После этих слов он вновь повернулся к команде. – Итак, кто за то, чтобы вернуться в Испанию, прошу поднять руки.

Большинство охотно повиновалось, хотя боцман, здоровенный угрюмый верзила, который всегда старался держаться особняком, предупредил:

– Только сюда я уже не вернусь, – заявил он. – Я слишком устал и хочу провести остаток жизни со своими внуками.

– Каждый решает сам, возвращаться ему или нет, – заявил Луис де Торрес. – Получите свою долю золота, и ступайте с миром. Только предупредите заранее, как это сделал боцман, кто из вас намерен вернуться сюда, а кто – нет.

– А я, если не возражаете, предпочел бы остаться здесь, в Санто-Доминго, – вдруг заявил коротышка, которого все называли Сычиком – видимо, за привычку возникать неизвестно откуда и столь же неожиданно исчезать, как эта малютка-сова. – Если Инквизиция оставила нас в покое, то не вижу причин, почему я должен скрываться.

– А вот на это даже на надейся! Уж я-то знаю тебя, как облупленного и ни минуты не сомневаюсь, что ты тут же побежишь доносить губернатору, где скрывается донья Мариана! – разразился гневной тирадой капитан Соленый, внезапно забыв о привычке произносить не более полудюжины слов. – Ты – единственный из всей команды, кому я не позволю вернуться, и тебе очень повезет, если на полпути в Испанию я не прикажу вышвырнуть тебя за борт, чтобы ты потом не вздумал донести и на нас тоже.

– Но, капитан! – возмутился тот.

– Никаких капитанов! Пошел отсюда, если не хочешь, чтобы в эту ночь в заливе передохли все акулы, отравившись тобой!

Сычик, казалось, понял, что дело и впрямь серьезное, и большинство присутствующих его никак не поддержат, а потому предпочел поскорее исчезнуть в кубрике, скользнув по палубе, словно крыса.

– Не спускай с него глаз! – велел боцман одному из матросов. – Капитан прав: с него станется украсть шлюпку и смыться, чтобы сдать нас всех. Думаю, если душе Иуды суждено было перевоплотиться, то он, вне всяких сомнений, вселился в тело этого сукина сына.

Остаток ночи они провели, обсуждая предстоящее плавание, что они будут делать в Испании, и под конец договорились, что встретятся в одном славном местечке к северу от Харагуа. Примерно за час до рассвета капитан приказал спустить на воду добротную крепкую шлюпку, чтобы гости могли добраться до берега, не опасаясь акул, а остальные члены команды тем временем принялись готовить корабль к долгому плаванию.

– Итак, держим курс на Боринкен, оттуда – на северо-восток и, наконец, на Виго, – подвел итоги верный Моисей Соленый. – И к августу прибудем в Харагуа, а если нет – значит, нас уже нет в живых.