Текст книги "Карибы"

Автор книги: Альберто Васкес-Фигероа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

12

Его светлости капитану Леону де Луне, виконту де Тегисе, казалось поистине чудом, что он после без малого двух месяцев ужасного путешествия на борту крошечной, потрепанной и вонючей каравеллы, управляемой бестолковым и вечно пьяным капитаном, все же сумел достичь острова Эспаньола, где судно встало на якорь возле городка под названием Изабелла. Так наконец закончилось самое ужасное из перенесенных им бедствий, не идущее ни в какое сравнение ни с одним из сражений, в которых ему довелось участвовать за долгую карьеру военного.

Кровожадные мавры, жестокие фламандцы или ловкие гуанчи, умеющие устраивать засады, оказались в тысячу раз предпочтительней, чем бесконечные страдания от качки, с риском каждую минуту опустошить желудок, в недрах которого уже не осталось пищи, и одновременно с этим постоянно колотиться головой о переборки в тщетной попытке этого избежать.

Морская болезнь – глупейшее, но при этом неистребимое недомогание, которое все привыкли считать чуть ли не женской болезнью, стала его поистине заклятым врагом. Именно из-за нее виконт с детства возненавидел море; именно она едва не заставила его отказаться от новых владений, когда капитану де Луне сообщили, что он получил в наследство добрую половину острова Гомера. Одна мысль, что предстоит перенести ужасное путешествие, приводила его в ужас.

Спустя два года виконт понял, что ему не осталось другого выбора, кроме как вновь пуститься в плавание, чтобы свершить месть и отнять жизнь у обманувшей его женщины и мальчишки, отнявшего у него самое чудесное в мире создание. Он испытал искушение забыть о терзавшем его желании, но его подстегнула поруганная честь, и несмотря ни на что капитан де Луна взошел на борт самой вонючей и прогнившей каравеллы, когда-либо осмелившейся пересечь Сумрачный океан.

Когда он ступил наконец на землю, первым делом ему захотелось опуститься на колени и поцеловать ее, но он чувствовал себя так отвратительно, что лишь подал несколько монет парнишке, несущему его скромный багаж, и отправился на единственный имеющийся здесь постоялый двор, где рухнул на грязную постель с намерением проспать два дня кряду.

Он проснулся почти на закате третьего дня, и несколько минут ощущал себя счастливейшим человеком на земле, поскольку пол больше не уходил из-под ног. Он распахнул настежь окно и полной грудью вдохнул новые ароматы, пьянящие и незнакомые, рассказывающие о том мире, о существовании которого виконт даже не подозревал.

Кроны высоких деревьев тонули в синеве неба, тысячи невиданных птиц щебетали в чаще в двух шагах от ближайших домов. Но полдюжины тусклых огней, теплящихся вдали, остро напомнили о нестерпимой обиде и навели на мысль о том адском пламени, куда, несомненно, будут ввергнуты два существа, которых он убьет.

Наконец, напомнил о себе многомесячный голод, и виконт покинул свою грязную каморку и, пройдя по темному и мрачному коридору, очутился в вонючей и засаленной таверне, в углу которой играли в кости четверо мужчин. Тем временем вялый абориген, первый, встретившийся виконту после приезда на Сипанго, мыл посуду за установленной на бочках стойкой.

– Добрый вечер, господа, – вежливо поприветствовал виконт присутствующих. – Не могли бы вы подсказать, где я здесь могу подкрепиться?

Незнакомцы доброжелательно ответили на приветствие, проявив сдержанное любопытство по поводу его неожиданного появления. А самый толстый из них указал пальцем на туземца.

– За мараведи индеец подаст вам хлеба и рыбу, – сказал толстяк. – За два – мясо игуаны. За три – полкролика.

– Три мараведи за полкролика? – удивился капитан. – На Гомере за такие деньги можно купить полсотни.

– В таком случае и ужинать вам придется на Гомере, – ответил второй игрок – высокий, с долговязой лошадиной физиономией – и тут же примирительно поднял руку. – Нет! Я не хотел вас оскорбить. Входите же! Садитесь с нами. – Он поманил жестом туземца и приказал ему: – Донгоро! Полкролика для кабальеро. Я плачу.

– Ни в коем случае! – слегка раздраженно ответил капитан. – Я не могу позволить, чтобы вы за меня платили, хотя с удовольствием сяду за ваш стол. Позвольте представиться: капитан Леон де Луна, виконт де Тегисе.

– Очень приятно, сеньор, – ответил долговязый. – Я Хуан де Овьедо, астуриец, а это мои друзья – маркиз де Гандара, дон Фелипе Манглано и мастер Хусто Паломино. Как так вышло, что мы раньше не встречались?

– Я прибыл на остров лишь три дня назад, но порядочно вымотался. Путешествие было трудным, и должен признаться, навыки мореплавания не входят в число моих достоинств.

– Как и моих, – признался маркиз де Гандара, привлекательный молодой человек, чьи утонченные черты наводили на мысль о высоком происхождении. – Скажу честно, я предпочитаю состариться и умереть в этих землях, чем возвращаться обратно на одном из этих вонючих кораблей.

– Состариться и умереть, это вы-то? – с иронией заметил Хуан де Овьедо, но под пристальным взглядом товарищей тут же замялся и что-то невнятно пробормотал, схватил нервным жестом кости и бросил их на стол, а потом немедленно спросил, явно пытаясь сменить тему: – Но скажите, виконт, что привело вас в эти дикие земли?

– Любопытство.

– Любопытство? – удивился толстяк Манглано, вероятно, владелец заведения. – Отличный ответ! Многие приехали сюда ради золота, приключений, славы или власти. А некоторые просто бежали от какой-нибудь женщины, голода или закона... Но ради простого любопытства... Пожалуй, вы такой единственный.

– Вы действительно ни от кого не скрываетесь? – в первый раз вмешался мастер Хусто Паломино, обладатель патриархальной бороды, из-за которой он казался старше своих лет. Когда капитан де Луна прокачал головой, он добавил: – В таком случае позвольте признаться, что я никогда не встречал человека, предпринявшего такое долгое путешествие не ради поисков чего-либо и не потому, что ищут его самого. А выглядите вы как человек преуспевающий.

– Так и есть, – сказал капитан де Луна с легкой улыбкой. – Но надеюсь, вы простите, если я признаюсь, что помимо любопытства, есть и еще одна причина, заставившая меня приехать, но она касается только меня.

– Разумеется! – поспешил его успокоить Хуан де Овьедо. – И будьте уверены, никто больше не станет об этом спрашивать. На этом берегу океана прошлого не существует.

– Мне это кажется поистине мудрым решением. – Виконт замолчал, потому что туземец поставил перед ним огромное деревянное блюдо с половиной кролика, плавающей в море чечевицы, и хотя вид жирного рагу был не особо аппетитным, капитан с жадностью набросился на него, при этом внимательно разглядывая остальных присутствующих.

– Простите, – только и смог пробормотать он.

Ему подали большой кувшин вина, кисловатого, но показавшемуся виконту самым чудесным в мире, и когда всего за несколько минут он отдал должное первому ужину в Новом Свете, капитан де Луна глубоко вздохнул и удовлетворенно откинулся на стуле.

– Слава Богу! – воскликнул он. – А я-то уж думал, что больше никогда не смогу наслаждаться простыми удовольствиями. – Капитан с улыбкой осмотрелся и подмигнул другим мужчинам. – А что насчет остального?

– Женщин?

– А то!

– Никаких проблем. Местные всегда к вашим услугам и совсем мало просят взамен.

– Местные? – прикинулся разочарованным капитан де Луна. – Простите, но я много времени прожил среди гуанчей, и туземки меня не особо привлекают. Где бы найти настоящую блондинку со светлыми глазами и белой кожей!

– Блондинку со светлыми глазами и белой кожей? – ошеломленно повторил маркиз де Гандара. – Очнитесь, сеньор! Вспомните, где мы находимся!

– Значит, нет?

– Разумеется нет.

– Так что же, со второй экспедицией не приехала ни одна испанка? Я слышал, что...

– Да, – вмешался Хуан де Овьедо. – Несколько женщин сумели затесаться среди мужчин, но большинство из них – шлюхи, которые повсюду таскаются за солдатами. Послушайте моего совета: если приходится выбирать между этими проститутками, в большинстве своем старыми и потасканными, и молодыми туземками, лучше уж выбрать местную.

– Понятно, – согласился виконт не особо убежденным тоном. – Я приму ваш совет, хотя не буду оставлять надежду найти настоящую даму.

– Даму? – расхохотался Фелипе Манглано. – Здесь? Умоляю!

– Простите мое невежество. Мне сказали...

– Глупости!

– Может, они говорили о немке, – вдруг вмешался в разговор молодой маркиз и тут же побледнел под осуждающим взглядом астурийца. – Прошу прощения! – добавил он. – Молчу, молчу.

Повисла долгая тишина, все четверо игроков явно чувствовали себя неловко, а капитан де Луна тем временем рассматривал одного за другим, пытаясь прочитать в их взглядах причины подобного поведения.

– Что такое? – наконец осведомился он. – Что еще за тайна?

– Тайна? – раздраженно повторил мастер Хусто Паломино. – Никакой тайны здесь нет. Какая еще тайна?

– Та, что существует вокруг этой немки.

– Забудьте о ней!

– С чего это?

– Вас это не касается.

– Вы правы, – согласился капитан, сделав вид, что не придает значения этому разговору. – Меня это и впрямь совершенно не касается, – и он дружелюбно улыбнулся. – Начнем сначала. Где я могу найти одну из тех юных и прелестных туземок, которые вызывают у вас такой восторг?

Собеседники посмотрели на него с недоумением.

– Прямо сейчас? – осведомился Хуан де Овьедо.

– Я провел на борту корабля несколько месяцев, а вечер только начался.

– Только не здесь. Адмирал установил караул, и после наступления темноты запрещено покидать город. Завтра днем...

Виконт хотел еще что-то добавить, но его слова прервало появление невысокого человека представительной внешности и с уверенным поведением, который немедленно привлек внимание всех присутствующих. Они уважительно встали и поспешили предложить ему почетное место во главе стола.

– Добрый вечер, дон Алонсо! – воскликнули в унисон все четверо. – Как мы рады вас видеть! Проходите, пожалуйста! Садитесь за наш стол, окажите такую честь.

Вновь прибывший приблизился легким шагом танцора и с грацией короля, и его приветливая улыбка сразу же привлекла внимание капитана де Луны, который тоже встал, понимая, что перед ним какой-то особенный человек.

– Позвольте представить, – поспешил вмешаться толстяк Манглано. – Виконт де Тегисе, а это капитан Алонсо де Охеда.

– Охеда! – восхищенно воскликнул виконт. – Какая неожиданная честь! Ваша слава...

– Глупости! – жестом прервал его Охеда. – Глупости и преувеличения, уж поверьте. Единственная правда в том, что я – несчастный, проигравший в карты последние деньги. – Он повернулся к Фелипе Манглано. – Не нальете ли мне в долг этой кислятины, которую вы продаете по цене лучшего вина из Сарагосы? – спросил он. – Могу заверить, что забуду о том, сколько вам должен, когда однажды все-таки смогу расплатиться. Но имейте в виду, – строго покачал пальцем он, – если станете просить меня передвинуть вас в очереди, то передвину на два места ниже. – Тут он, похоже, вспомнил о присутствии чужака и замолчал, будто выболтал что-то важное. – Простите! – сказал Охеда.

– Забудьте об этом! – поспешно перебил его маркиз де Гандара. – Я плачу! – широко улыбнулся он. – И уж будьте уверены, я единственный, кто не попросит ничего взамен.

– Что ж, тогда пожалуйста. Умираю от жажды.

Бесстрастный индеец принес большой кувшин вина и поставил его в центре стола, все выпили, и виконт де Тегисе воспользовался этим, чтобы вытащить из кошелька крупную монету и положить ее на стол.

– За мой счет! – сказал он и тут же выставил вперед руки, отвергая любые возражения. – За удовольствие выпить в компании капитана Охеды и столь приятных кабальеро.

– Но вы же наш гость, – возразил долговязый астуриец. – Вполне естественно, что в первый день...

– Естественно, что в первый день новичок платит за поступление в подмастерья, – дружелюбно прервал его де Луна. – В обмен я прошу лишь кое-какие сведения. Правда ли, что, как говорят в Испании, все оставшиеся в форте Рождества погибли?

– Вплоть до последнего кота, – заверил его Охеда. – Я собственными глазами видел трупы, а если какие сомнения и оставались, то их развеял Каноабо собственной персоной. Он не оставил там камня на камне, ни единой живой души. – Он пристально посмотрел на виконта. – А что, у вас был друг среди этих несчастных?

– Нет, конечно. Простое любопытство.

– Вы мне кажетесь излишне любопытным, – заявил старый Паломино. – А на этих землях, где каждый поклялся заниматься лишь собственными делами, это большой недостаток.

Он улыбнулся, словно желая смягчить грубость своих слов.

– Запомните это, – добавил он. – Здесь ненужный вопрос может вызвать в качестве ответа ненужный удар шпагой.

– Приму во внимание.

– Для вашей же пользы.

– Хватит уже о неприятном! – поспешил примирительно вмешаться Охеда, протянув руку к стаканчику с костями. – Я собирался приятно провести время, а не устраивать ссоры.

Он бросил кости на стол.

– Кто-нибудь хочет сыграть, поверив мне на слово? – засмеялся он. – Сомневаюсь, что когда-нибудь смогу расплатиться.

Его искреннее и дерзкое предложение возымело желаемый эффект, и вскоре все разговоры свелись лишь к игре, шансам на выигрыш и требованиям принести еще выпивки, чтобы залить жар вечно сухих глоток.

Вполне естественно, что на следующее утро капитан Леон де Луна, виконт де Тегисе, проснулся с головной болью и дурным самочувствием, даже хуже, чем он чувствовал себя на корабле, и потому ему пришлось проваляться в постели до полудня, пока не появился Хуан де Овьедо, тоже выглядящий весьма помятым. Гость рухнул на табурет и глубоко вздохнул.

– Ну и ночка! – воскликнул он. – Вот угораздило же пить с Охедой. Даже не знаешь, когда он опаснее – со шпагой в руке или за кувшином вина. Удивительный человек!

– Он и впрямь так храбр и такой хороший фехтовальщик, как о нем говорят?

– Охеда? – удивленно спросил астуриец. – На земле не найдется никого более смелого и более безумного, он сражался в тридцати битвах и победил более чем в сотне дуэлей, при этом не получив ни одной царапины.

– Как такое возможно?

– Понятия не имею, но некоторые уверяют, что всё дело в образке Богородицы, который всегда при нем и отводит от него сталь и даже пули.

– Чепуха!

– Чепуха? – повторил Овьеда и бросил на виконта долгий взгляд, иронично улыбнувшись. – А если я вам расскажу о невиданных чудесах, настоящих чудесах, которые случаются в его походах? Кто ж кроме него мог это найти...? – пробормотал он и смущенно запнулся, побледнел и сменил тему: – Но что за глупости я болтаю? Я ведь пришел лишь пригласить вас на прогулку по городу, – подмигнул он. – Вас по-прежнему интересует знакомство с какой-нибудь милой и заботливой туземкой?

– Конечно! – с готовностью откликнулся капитан де Луна. – Но будет гораздо интересней, если вы в то же время продолжите рассказ об Охеде.

– Да больше особо и сказать-то нечего, – сухо отрезал собеседник. – Так что лучше идемте.

Покинув место временного пребывания виконта, Овьеда сообщил ему, что по какой-то необъяснимой причине чувствует себя ужасно неловко, и во время пути на другую сторону бухты, к скрытой среди кустов хижине, едва произнес десяток слов и вел себя грубо и уклончиво, совершенно не в соответствии с собственной натурой.

Туземки, похоже, оказали благотворное влияние на его настроение, и на обратном пути в город он сел на поваленный ствол пальмы, решив подождать, пока огненное солнце не скроется за линией горизонта.

– Каждый день зов плоти толкает меня на этот путь, как зверя на случку, – пробормотал Овьеда. – И каждый день меня охватывают угрызения совести, заставляя раскаиваться в своих поступках, – задумчиво покачал головой он. – Бесконечно сражение! Какая бессмысленная растрата энергии и чувств в борьбе тела и души! Какой стыд осознавать, сколько гнусностей и мерзостей мы принесли на этот берег океана!

Он поднял долговязое лошадиное лицо и посмотрел на капитана де Луну круглыми глазами навыкате. – А знаете, ведь эти милашки понятия не имели, что такое проституция, пока мы их не просветили.

– Нет, – честно признался тот. – Я этого не знал.

– Ну так вот, – продолжил Овьедо. – Отношения между мужчинами и женщинами были здесь чистыми и честными, никто никого ни к чему не принуждал, никто не делал ничего такого, чего ему самому не хотелось. А теперь взгляните, что творится! – с этими словами он указал себе за спину. – Они ведут себя, как перепуганные животные, но при этом готовы сносить любые унижения, терпеть любые гнусности – за кусок ткани, монетку, зеркальце или погремушку. И ведь их даже нельзя за это винить!

– Никто их не заставляет этим заниматься.

– Мы их заставляем, превратив в рабынь вещей! Ненавижу это барахло! – воскликнул Овьедо и плюнул прямо в воду. – Ненавижу всё то, что привязывает нас к собственным страстям и развращает невинных, – он поднес руки к лицу, словно хотел спрятаться за ними. – Боже мой! – безутешно всхлипнул он. – Зачем вы меня сюда привели? Зачем поставили меня перед искушением, таким близким и таким ужасным, самым сильным, что может стоять перед человеком? – Он поднял на растерянного виконта де Тегисе затуманенный слезами взгляд. Капитан де Луна никак не мог понять истинных причин приступа внезапной истерики и отчаяния, а его спутник тем временем взвыл, с силой сжав кулаки: – Я не хотел этого, хотел это отвергнуть, но... Кто сможет найти в себе силы, чтобы отказаться от подобного чуда?

Несколько секунд капитан Леон де Луна не мог ничего произнести от изумления, а потом едва слышно поинтересовался:

– О каком таком чуде вы говорите?

Хуан де Овьедо недоверчиво покачал огромной головой, но в конце концов махнул рукой куда-то в сторону моря, простирающегося прямо перед ним.

– О каком же еще, если не об источнике Охеды, – хрипло ответил он.

– Об источнике? – переспросил виконт. – Каком еще источнике?

– Вечной молодости, ясное дело.

13

Когда на следующий день Сьенфуэгос пришел в себя, Педро Барба по прозвищу Бабник, лежащий в гамаке и чистящий свое оружие, лишь бросил на него безразличный взгляд, давая понять, что за ним присматривают.

– Пить хочу, – едва слышно прошептал канарец.

Лысый и беззубый Бабник продолжал молча заниматься своим делом, не обращая никакого внимания на Сьенфуэгоса. Тот настойчиво повторил:

– Воды!

– Ты должен был помереть, – последовал обескураживающий ответ. – Я в жизни не промахнулся с такого расстояния, поверить не могу, что ты до сих пор ходишь и напоминаешь о моей ошибке.

– Ты не промахнулся, – ответил Сьенфуэгос. – Просто я бессмертен.

– Да ну! – весело воскликнул тот, взмахнув широким клинком, который держал в руке. – А что будет, если я одним ударом снесу тебе башку?

– Перестану быть бессмертным. Только дай мне воды, умоляю.

Бабник задумался, но в конце концов неохотно поднялся, взял бутыль из тыквы, стоящую в углу, и дал Сьенфуэгосу напиться, придерживая его затылок.

– Ты правда говоришь на языке туземцев? – поинтересовался он, а после молчаливого кивка добавил: – Тогда считай, что тебе повезло. Голиаф не любит чужаков, уверяет, будто все они предатели, и хочет перерезать тебе глотку.

– Этот чертов карлик вообще бешеный, – хрипло заявил канарец. – Чуть без глаза меня не оставил.

– Это точно, – согласился Бабник. – Но зато он самый умный из всех, кого я знаю. Он сделает нас богачами.

– Виселица не делает различий между богачами и бедняками, но раз уж за дезертирство нас все равно уже приговорили, то лучше попытаться извлечь как можно больше пользы из сложившегося положения. Здесь и впрямь столько золота, как ты говоришь?

– Дикари приносят нам по двести унций в неделю.

– В обмен на что?

– Да ни на что, – загадочно ответил Бабник. – Голиаф умеет убеждать.

– Ясно. – Рыжий немного помолчал. – Со мной был индеец, коротышка с лицом крысеныша. Что с ним стало?

– Утоп. С перепугу сунул башку в воду, да так и не всплыл.

– Как жаль! Он был хорошим другом.

– Другом? – удивился беззубый Бабник. – Ни один цивилизованный человек не может подружиться с этими тварями. Они же почти что обезьяны, я скорее возьму в друзья пса, чем индейца.

Сьенфуэгос хотел уже сердито ответить, но счел за лучшее притвориться, что не придал значения этой фразе, и протянул к Бабнику руки, пытаясь подняться.

– Помоги же мне! – попросил он. – Я должен сдвинуться с места, иначе не выживу. Ну и подарочек ты мне преподнес!

– Я целился в сердце, и если о чем и жалею, то лишь о том, что промахнулся, – честно ответил тот.

– Да уж, плешивый, ты весьма дружелюбен!

Сьенфуэгосу пришлось найти опору, чтобы снова не упасть, и через несколько мгновений, преодолев головокружение, он медленно пошел, приволакивая ноги и не отходя стола, за который время от времени хватался рукой, чтобы удержать равновесие.

У него болело всё нутро, он горел в лихорадке, а ноги отказывались повиноваться, но канарец продолжал движение, шаг за шагом, пока не свалился в новом обмороке. Так он и лежал посреди хижины, пока не явился баск Иригоен.

– Что здесь происходит, мать твою? – спросил он, бросив сердитый взгляд на Педро Барбу, снова принявшегося начищать оружие. – Ты что, хочешь, чтобы он сдох, как свинья?

– Я ему не нянька.

– Точно. Я уж вижу. Ты просто гнусный сукин сын. И дурак к тому же! Ты разве не понял, что он нам нужен живым? Что мы будем делать, когда соберем столько золота, сколько нам нужно? Как отсюда выберемся? Местные земли знают только дикари, а этот тип может с ними объясняться. Давай! Бери его за ноги!

Тот неохотно повиновался, и они снова уложили канарца, который на мгновение открыл глаза, застонал и прошептал:

– Ингрид!

– Говорю же, это без толку! – проворчал Бабник. – Он всё равно помрет, потому что я никогда не промахиваюсь.

Патси Иригоен резко протянул руку и схватил приятеля за глотку, сжав с такой силой, что у Бабника чуть глаза не вылезли из орбит.

– Слушай, ты, кретин! – вышел из себя Патси Иригоен. – Хватит уже заливать эту вечную песню про то, что ты никогда не промахиваешься и отымел тысячу баб. Я только это от тебя и слышу со дня нашего знакомства, и мне на это плевать, мне вообще на всё было плевать. Но теперь всё изменилось, теперь я богат, очень богат! И хочу остаться в живых, а для этого нужны люди, от которых будет толк, – он наклонил голову, чтобы взглянуть на лежащего без сознания канарца поближе. – Ты останешься здесь и будешь работать нянькой. Клянусь собственной бессмертной душой, если он помрет, ты не переживешь его и на пару часов. Ясно тебе?

Бабник широко раскрыл рот, глубоко вдохнул, как будто ему не хватало воздуха, громко откашлялся и несколько раз кивнул, очевидно, находясь под впечатлением.

– Ясно, Патси! Совершенно ясно! Конечно, я о нем позабочусь.

– Позаботься, потому что от этого зависит твоя собственная жизнь.

Должно быть, беззубый весьма уважал рассвирепевшего баска, раз с этой минуты не спускал глаз со Сьенфуэгоса, и едва стоило тому моргнуть, бросался выполнять все желания раненого, приносил ему воду и пищу и даже помогал ходить по хижине.

Хижина была просторной, удобной и достаточно чистой благодаря ветерку, продувавшему сквозь тростник двух стен, а влажность с реки оставалась внизу, так что хижина служила не только местом обитания четырех испанцев, но и наблюдательным пунктом – из нее можно было обозревать берега реки в обоих направлениях, даже не повернувшись, в отличие от любой другой хижины.

В углу, где сходились две хлипкие стены и висели гамаки, так что невозможно было миновать спящих в них испанцев, не разбудив, стоял грубый деревянный сундук с замшелой громадной крышкой – из тех, что обычно используют капитаны кораблей, почти доверху наполненный золотым песком.

Перекладывание в сундук содержимого тыквенных сосудов, что приносили индейцы, составляло целый ритуал, Сьенфуэгос обожал смотреть, с каким вожделением лилипут высыпал золото на огромную кучу, уже там лежащую, а потом отмечал ножиком уровень и дрожащим голосом подсчитывал, насколько выросло их богатство.

Сьенфуэгос с трудом понимал, как могут существовать подобные люди, которые, забравшись на край земли, за тысячи миль от цивилизации, рискуя головой за дезертирство, с таким вожделением глазеют на нечто, что здесь, посреди сельвы, имеет гораздо меньшую ценность, чем мешок с бобами.

Они говорили о «своем золоте», как о живом существе, деятельном и могущественном, способном открыть все двери и победить все трудности, и отказывались признавать, что в этом уголке земли нет дверей, а главные трудности происходят именно по вине этого металла.

От этих разговоров Сьенфуэгосу начало казаться, что каким-то удивительным образом уже на следующее утро они могут очутиться в еврейском квартале Толедо, чтобы обменять золото на монеты по самому выгодному официальному курсу, и канарец задавался вопросом, каким образом простой блеск золота может настолько затуманить человеческий разум.

Много лет спустя он скажет спасибо судьбе – и сохранит эту благодарность на протяжении всей своей жизни – за то, что злые чары желтого металла никогда не имели над ним власти, а потому он мог смотреть на сундук с золотом совершенно спокойно, без всякого вожделения, видя перед собой всего лишь старый ветхий сундук, наполненный песком.

– И как вы собираетесь его переносить, он же развалится прямо в руках? – только и сказал Сьенфуэгос в качестве предупреждения. – Он не выдержит такого веса.

– Без тебя знаем, не дураки! – как всегда сварливо и злобно ответил Голиаф. – Хочешь жить – умей вертеться! Вся беда в том, что в этом долбаном месте нет ни единого клочка ткани, чтобы сшить мешки, – он в раздражении швырнул в сундук очередную горсть песка. – Вот хоть бери да снимай портки!

– Ага, и будешь сверкать своими яйцами перед дикарями! – заржал Бельтран Винуэса. – Богатейший в мире карлик – и без штанов!

Единственным человеком, которого совершенно не беспокоили подобные мелочи, был баск Иригоен. Несколько дней назад ему посчастливилось наткнуться на громадную анаконду, которая едва его не задушила, но в конце концов ему удалось разрубить ее надвое. Сняв с нее шкуру, он стал обладателем готового кожаного мешка, весьма прочного и красивого, который как раз сейчас неспешно сушился на солнце.

– Ну, еще месяц-другой, и можно сматывать удочки! – ненавязчиво повторил карлик Санлукар. – Как только золото достигнет краев сундука, мы отчаливаем.

– Куда?

Этот вопрос задал Сьенфуэгос, не прекращающий ходить по хижине, чтобы укрепить мышцы. Он не остановился, даже когда лилипут ответил, угрожающе наставив на канарца указательный палец.

– А это уж твоя забота, Гуанче. Если тебе удастся договориться с дикарями, чтобы они показали нам дорогу, то получишь свою долю добычи и можешь отправляться на все четыре стороны. А иначе я просто чикну тебе ножиком поперек горла, и дело с концом!

– Поперек или вдоль – какая разница? – усмехнулся Сьенфуэгос. – Но ты мне так и не ответил, куда вы собираетесь отправиться.

– Ко двору Великого хана. К золотым городам Сипанго.

Канарцу пришлось ухватиться за столб посреди хижины, чтобы не рухнуть от изумления.

– В Сипанго? – переспросил он, решив, что ослышался. – Ко двору Великого хана? Ну-ну! А я и не знал, что остались еще идиоты, которые верят, будто фантазии Колумба имеют какой-то смысл. Уж куда-куда, а в Сипанго отсюда никак не добраться, а если Великий хан где и существует, то на другом краю света.

– Врешь!

– С какой стати мне врать?

– Потому что ты не хочешь нас отсюда вытащить.

Сьенфуэгос повернулся к Бельтрану Винуэсе, который всегда говорил мало, зато, казалось, мог прочитать самые потаенные мысли. Был он человеком мрачным и глядел на всех окружающих недоверчиво.

– А какая мне выгода от того, что вы останетесь здесь? – спросил он. – Или вы думаете, я сам хочу здесь остаться? Вы понимаете, что, будь у нас малейшая возможность достичь обитаемых мест, мы бы уже давно туда добрались? Я вовсе не такой дурак, каким вы меня считаете. А поскольку изучил и язык карибов, и асаванов, то могу сказать, что живущие здесь люди на протяжении многих поколений ничего не слышали ни о городах, ни о Великом хане. Даже их легенды о нем молчат, а ведь в легендах куда меньше правды, чем в действительности.

– А ведь он, пожалуй, прав, – вмешался баск Иригоен, производивший впечатление самого разумного человека из этой четверки. – Мы же все видели дикарей Эспаньолы, а местные ничуть не лучше. Королевские географы утверждают, что чем дальше на запад, тем дальше от Сипанго и Катая, и я уже начинаю верить, что это правда. Самый короткий путь из Европы в Катай должен пролегать по суше, с запада на восток – или уж на юг, огибая Африку. Так что боюсь, они правы, а адмирал ошибается.

– Но ведь Колумб всегда говорил... – вмешался беззубый Бабник, который сидел возле сундука и в качестве развлечения зачерпывал горстями золотой песок и алчно любовался, как он медленно течет сквозь пальцы.

– Вздор! – оборвал его Иригоен. – Я всегда говорил, что это полный вздор. Он обещал нам рай, а вместо этого привел прямиком в ад; клялся, что приведет в золотой город, а вместо этого запер в дерьмовой Изабелле, где мы пухли с голоду и кормили комаров, – он презрительно плюнул в реку. – Так что я думаю, Гуанче прав: мы, четверо сукиных детей, стали очень богатыми, но при этом оказались совершенно одни у черта на рогах.

После этих слов воцарилось долгое молчание, когда каждый из присутствующих пытался свыкнуться с неизбежной истиной, которую в глубине души все осознавали уже давно, но никто до сих пор не решался признаться в этом даже себе самому. Наконец, Бельтран Винуэса решился нарушить молчание, задав тот самый вопрос, что не давал всем покоя:

– И что нам теперь делать?

– То же самое, что мы делали до сих пор, – заявил карлик и начал ковыряться в носу толстым пальцем, напоминающим сардельку. – Собрать как можно больше золота и ждать. В конце концов, Испания всегда останется на том же месте, будь она на востоке или на западе, так что можете не сомневаться: с такими-то богатствами мы всегда найдем способ туда добраться.

С этими словами он шлепнул по руке Педро Барбу, чтобы тот оставил в покое золотой песок, и запер сундук висящим у него на шее тяжелым ключом, шутливо погрозив пальцем канарцу:

– А ты смотри у меня! Если вздумаешь мутить воду, я сделаю кошель из твоего члена. Уж четыре-то унции там точно поместятся.

Сьенфуэгос прекрасно знал, что Голиаф способен так поступить. Этот гнусный лилипут с приплюснутым лицом, бледными глазами и отвратительным языком, оказался самым жестоким и извращенным типом из тех, что до сих пор прибыли в Новый Свет, и если в этом оставалась хоть тень сомнения, то она развеялась два дня спустя, когда индеец вручил карлику тыкву, в которой, по мнению Голиафа было слишком мало золотого песка.