Текст книги "Дикая роза"
Автор книги: Альберто Альварес
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 42 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]
Альберто Альварес, Е. Александров
Дикая роза
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
…Если взглянуть на город со стороны, не увидишь ничего необычного. Там, где когда-то был заброшенный песчаный карьер, нынче раскинулись такие же заброшенные трущобы, владения бедняков. Это – «затерянный город», скопище развалюх, Вилъя-Руин, как его называют здесь.
А в отдалении, но все-таки неподалеку – роскошные кварталы, откровенно кичащиеся богатством и чистотой.
И там, и здесь живут люди, чьи судьбы могут быть интересны нам хотя бы уже потому, что о них потом снимут картину, огромный телесериал, который ежевечерне будут смотреть в сотнях тысяч домов. И главную роль в нем сыграет актриса, популярность которой трудно преувеличить. Одно имя ее: ВЕРОНИКА КАСТРО – разве оно не заставляло нас кидаться к домашнему экрану, отодвигая в сторону все дела?
Таковы уж мы, телезрители, и простись с покоем тот, кого мы полюбим со всей страстью сердца, бьющегося все равно, в трущобах ли, в богатых ли особняках, – главное, сердца живого, живого и жаждущего сопереживать!
Только картину снимут потом, позже. А уже сейчас здесь живут и действуют люди, не думающие, что станут киногероями, любимыми нами или ненавидимыми…
И вот по грудам отбросов, по грязным тропинкам бегут двое бедно одетых ребятишек. Один – толстый неповоротливый увалень, другой – тоненький, стройный, быстрый…
ВОРОВКА
– Эй, кончай мухлевать!
– Это я-то мухлюю? Вот гляди – все по-честному. Тоненький бросил шарик. Точно бросил.
– Ну, видел?
– Да-а, ты сверху набрасываешь. Это не считается!
– Считается, считается. А ты завелся, потому что знаешь: все равно я выиграю.
– Как бы не так! Не выиграешь.
Но в тоне, каким сказал это маленький толстячок, нет особой уверенности.
– Палильо! – крикнула из окна ближайшей к ним развалюхи женщина с худым быстроглазым лицом. – Иди домой. А то опять поцапаетесь.
Но толстячку не хотелось домой.
– Кидай, твоя очередь, – сказал он приятелю.
Тот надвинул поглубже джинсовую спортивную шапочку с козырьком. Длинные волосы, торчавшие из-под шапочки во все стороны, не помешали ему точно прицелиться.
– Чира! Ну, видел?
– Палильо, – снова крикнула в окно женщина. – Иди домой – все равно в дураках останешься!
Тому, который в шапочке, это не понравилось.
– При чем тут «в дураках»? Мы просто играем. Женщина раздраженно махнула в их сторону рукой и скрылась из окна, чтобы тотчас появиться на пороге развалюхи.
Палильо кинул свой шарик – и неудачно.
– Эх ты, мазила!
– Давай бросай. Ну!
– Ты меня не гони! Я ведь тебя не тороплю, когда твой черед бросать.
– Торопишь!
– Я ведь тебе под руку не говорю, когда бросаешь.
– Говоришь! Жила!
– Чего-о?!
Палильо приплясывал и прихлопывал в ладоши в ритме, модном у подростков Вилья-Руин:
– Жила-жила-жила!.. Тоненький презрительно сощурился.
– Ах, я жила? Смотри и учись.
Вся его фигурка напряглась, а потом вдруг наоборот – расслабилась, раскрепостилась, в ней появилась звериная грация, когда живое существо верит своим мышцам больше, чем своим головным расчетам, и потому редко ошибается.
Бросок и на этот раз был точен.
– Видел? Ты проиграл. Все шарики мои. Палильо покраснел и надулся:
– Мухлеж! Отдай мои шарики!
– Не подумаю, все было честно.
– Воровка!
Тоненький весь как-то подбирается и становится похожим на готового прыгнуть котенка.
– Кому ты сказал «воровка»?
– Тебе! Кому же еще?
Тоненький прыгнул на Палильо и повалил его на землю. При этом надвинутая на лоб джинсовая шапочка свалилась и стало ясно, что перед нами девочка-подросток. Она очень ловко тузила своего неуклюжего противника, при этом успевая приговаривать:
– Кому ты, миленький, сказал «воровка»? А? Кому ты, миленький, сказал «воровка»?
Удары и тычки победителя не были ни жестокими, ни болезненными. Это было скорее символическое и довольно добродушное наказание для нахала, посмевшего заподозрить своего партнера в игровой нечестности.
Девочка не столько лупила, сколько учила приятеля.
Женщина, стоявшая на пороге развалюхи, кинулась на помощь своему сыну. В руках у нее было довольно грозное оружие – мокрая простыня.
– Роза, оставь его!
– И не подумаю. Он меня воровкой назвал.
– Ну и что такого? Подумаешь!
– Нет, не подумаешь! Вот тебе, щекастый! Женщина, пометавшись вокруг борющихся, наконец шлепнула Розу мокрым бельем:
– Отпусти его, бесстыдница! Вот я тебе! Роза отпустила Палильо и поднялась с земли.
– Ну ты, Каридад, потише. Размахалась!
– Да, бесстыдница! Связалась с малышней. Роза, не спеша отряхнувшись, подняла шапочку.
– Эта малышня пошустрее меня. Каридад отряхивала хнычущего сына.
– Ты посмотри, как ты его извозила!
– Подумаешь, «извозила»!.. Да он и был такой. Ты же, подруга, его не моешь, а сам он не умеет.
Каридад от такой наглости перестала отряхивать Палильо:
– Как это «был такой»? Ну ты наглая…
– Да еще чумазей был. Сейчас хоть пообтерся… Каридад понимала, что Розу не переговоришь.
– Пошла отсюда.
Роза приняла позу, выражающую крайнюю степень вызова и презрения.
– А вот не пойду. Может, прогонишь силой?
– Да я тебя!
– А вот слабо!
– У-у, ослица…
– Потише, потише, подруга.
Каридад наконец сообразила, что надо менять противника, потому что этот ей не по зубам. Она вдруг хлестнула Палильо мокрым бельем по пухлым щекам и потащила его за руку домой, продолжая вопить:
– Я тебе сколько раз говорила: не смей с ней играть. Она же дикая! Дикая!
Роза тем временем опустилась на колени и собрала стеклянные шарики.
– Вот-вот, – крикнула она вслед Каридад, – задай ему как следует, чтобы не играл, если не умеет. Вон сколько шариков я у него выиграла!..
Трава на этом газоне была такого яркого зеленого цвета, что казалась ненастоящей. Газон был широченным.
Его отделял от улицы красивый металлический забор – это с фасада. С флангов же забор переходил в каменный и примыкал к старинному тенистому саду.
За газоном возвышался дом. Вообще-то назвать его домом – значило оскорбить.
Это .был настоящий дворец: с колоннами и башенками…
Около решетчатых ворот этого дома, одного из самых заметных даже в этом роскошном квартале, остановился автомобиль, вполне достойный такого жилища. Садовник Себастьян отворил ворота.
Из автомобиля вышли две молодые женщины. По тому, как они уверенно вошли в дом, сразу можно было сказать: это хозяйки особняка.
Старшая служанка Линаресов Леопольдина прервала уборку, привычно ожидая вопросов от приехавших. Они не заставили себя ждать.
– Леопольдина, Рикардо не приехал?
– Нет, сеньорита Дульсина.
Дульсина Линарес устало опустилась в кресло.
– А Рохелио?
– В своей комнате. – Леопольдина тяжело вздохнула. – Заперся, как обычно.
– Мы ли не молим Бога, чтобы исправил его характер. – Дульсина тоже вздохнула.
Леопольдина продолжала стоять, как бы ожидая вопросов от второй сестры Линарес.
– Лиценциат Роблес не приходил?
– Нет, сеньорита Кандида.
– И не звонил?
Леопольдина вздохнула еще тяжелее, чем в первый раз.
– И не звонил. Звонила только сеньорита Леонела, спрашивала молодого сеньора Рикардо. – Леопольдина вздохнула совсем уж тяжело. – Жаловалась, что не видит его уже несколько дней.
Видимо, информация, прозвучавшая в приемной особняка Линаресов, была невеселой, потому что на этот раз вздохнули все трое. А Дульсину даже будто подняло из кресла неведомой силой.
– Ох Рикардо, Рикардо… Странный человек наш братец… Казалось бы, Леонела Вильярреаль – красива, хорошо воспитана, образованна наконец – чего еще желать?
Дульсина неутомимо вздохнула.
– Я уж не говорю о деньгах. О больших, между прочим, деньгах…
– Ты же знаешь, Дульсина, Рикардо наплевать на деньги, – сказала Кандида.
– Конечно. Пока он занят своей учебой – мы не жалеем средств. Но сколько же это может продолжаться?.. И что он собирается делать, когда мы не сможем оплачивать его учебу?
Дульсина задумчиво посмотрела на сестру. Кандида мечтательно потянулась, глядя в окно:
– Эх, влюбился бы он в Леонелу… Или в какую-нибудь другую, не менее богатую… Гора бы с плеч…
И сестры направились в столовую, довольные таким согласием между собой.
В доме, где живет Леонела Вильярреаль, девушка из знатного семейства (фамилию которого Боже упаси нас путать с названием трущобного города Вилья-Руин), много цветов. Леонела и ее подруга и даже дальняя родственница Ванесса любили все красивое.
Вот и сейчас Ванесса поливает цветы. На пороге своей спальни появилась Леонела, высокая темноглазая блондинка, домашний костюм которой лишь подчеркивал ее хрупкость и женственность.
– Пока!
Леонела помахала Ванессе кончиками пальцев, демонстративно кокетливой походкой направляясь к выходу.
– Ты куда это? – удивилась Ванесса, глядя на часы.
– Тс-с! – Леонела кокетливо приложила пальцы к губам и сделала большие глаза. Ей нравилось играть роль легкомысленной и нерадивой хозяйки дома в то время, как она знала: в этом доме жизнь хорошо налажена, и никакие сбои ей не грозят.
Леонела остановилась в дверях.
– Иду обедать.
– С Рикардо Линаресом?
– Увы, нет… Рикардо Линарес неуловим, нигде не могу его застать.
– Ну, он наверняка в университете. Где ему еще быть?
– Что ж… В таком случае я ему не очень интересна. Леонела как будто раздумала идти обедать. Говорить о Рикардо ей хотелось явно больше, чем есть. Ванесса тоже поставила лейку. Тема требовала полной сосредоточенности.
Ванесса села в кресло, потому что знала по опыту: разговор с Леонелой о Рикардо Линаресе не может быть коротким.
Леонела, невесело улыбаясь, по-прежнему стояла в дверях.
– Не думаю, кузиночка, что Рикардо – подходящий для тебя мужчина, – сказала Ванесса. Она приходилась Леонеле дальней родственницей, по правде сказать седьмой водой на киселе, но любила напоминать об их родстве. – Стоит ли тебе гоняться за молодым Линаресом? Есть варианты и получше.
– Мне нравится Рикардо. И точка. Он красив, мужествен, цельная натура, из хорошей семьи. Мне этого достаточно.
– Ну, ты забыла еще об одном его достоинстве… Леонела не спеша подошла к креслу и опустилась в него.
– Что ты имеешь в виду?
– Деньги, конечно. Леонела помолчала.
– Так думают все. И все ошибаются. Рикардо может рассчитывать лишь на деньги, которые ему дают его сводные сестры. Да и то лишь до тех пор, пока он учится.
– Зачем же тебе такой муж, безо всякого будущего? Леонела задумчиво улыбнулась.
– Ну, моих денег хватит на нас двоих… И потом… Словом, когда он закончит учебу, он сможет хорошо зарабатывать.
Ванесса закурила сигарету.
– Подумай, кузина, – а стоит ли твой каприз лишних слез и страданий?
Почти все, что говорила до сих пор Леонела, она говорила с улыбкой. Сейчас она встала. Лицо ее было серьезно.
– Не будь я Леонела Вильярреаль, если не выйду замуж за Рикардо Линареса. – Леонела снова улыбнулась. – А на твоем месте я бы уделила внимание его братишке, Рохелио.
– Ты с ума сошла, Леонела! Боже сохрани меня от этого Рохелио! Глаза бы мои на него не смотрели!
– Ишь ты какая привередливая! – И, смеясь, Леонела наконец удалилась обедать.
В особняке Линаресов много комнат. В одной всегда тихо. Только иногда из-за двери доносится негромкое постукивание. Это стучат костыли, с помощью которых Рохелио Линарес передвигается по комнате.
Вот и сейчас он на костылях добрался до окна, из-за которого доносился птичий щебет: окно выходит в дивный сад Линаресов, где ветки деревьев сгибаются от тяжести сладких плодов.
Рохелио любит наблюдать за птицами в саду, как может любить только человек, лучше других знающий цену свободным и легким движениям.
Но на этот раз ему не удается полюбоваться на птиц, потому что кто-то стучит в дверь.
– Кто там? – недовольно спрашивает Рохелио. Дверь открывается, и в комнату входит Леопольдина. В руках у нее поднос с едой. Она ставит его на комод.
– Я ведь сказал тебе, что не хочу есть, – говорит Рохелио.
– Вы должны питаться как следует, а то и захворать недолго, – наставительно отвечает Леопольдина.
Она начинает накрывать маленький столик.
– Не все ли равно?.. Захворать… Умереть… Да я с детства о том только и мечтаю, чтобы умереть. Разве лучше жить калекой?.. Унеси еду, я же сказал тебе, что не буду есть.
Леопольдина, как бы не слыша его слов, продолжала стелить скатерть.
– Ты что, не слышишь? Унеси еду, если не хочешь, чтобы я тебе ее в лицо бросил.
Леопольдина постелила скатерть и поставила на нее поднос.
– Да вы ведь ничего не хотите делать, чтобы вылечиться, – сказала она. .
Рохелио ответил не сразу.
– Ты же знаешь, Леопольдина, что мне нельзя помочь. Сколько врачей меня смотрели с самого детства! Хоть один мне помог?.. Для чего же мне жить калекой?
Старшая служанка опустила голову.
– Надо смириться, – сказала она тихо.
– Смириться? Легко сказать… Знаешь что, лучше уйди отсюда, оставь меня одного. И пусть никто сюда не заходит. Сегодня я никого не хочу видеть. Ты слышишь?
– Хорошо, молодой сеньор, хорошо.
Она все сделала как надо и теперь могла уйти.
Уже спускаясь по лестнице, она услышала крик из-за двери: «Леопольдина, разве я не просил тебя убрать отсюда эту проклятую еду?!» Не обращая внимания на крик, Леопольдина продолжала спускаться.
Грохот посуды, сброшенной со столика костылем Рохелио, и падение самого больного, потерявшего равновесие от неловкого движения, Леопольдина уже не слышала.
В одном из уголков Вилья-Руин, возле дома Розы, стоит алтарь Девы Гвадалупе. Жители «затерянного города» следят за тем, чтобы здесь всегда было чисто.
В это утро алтарь убирала Томаса.
Ей мешала Каридад.
– Мое дело предупредить тебя, Томаса, – говорила она. – Если ты не приструнишь свою Розу – хлебнешь с ней горя. Во всяком случае, я терпеть ее выходки больше не собираюсь. Она меня допекла!
Томаса, продолжая мести около алтаря, поздоровалась с двумя женщинами, остановившимися, чтобы перекреститься.
Каридад, однако, не унималась. Томаса устало посмотрела на нее.
– Неужто ты не понимаешь, Каридад, что Розита совсем еще дитя?
– Дитя?! Это она-то дитя? Да на ней воду возить можно! Она тебе помогать должна. У тебя во всем нужда. А ты ей потворствуешь. Делает что хочет! И это ты виновата. Кого ты из нее вырастила? Дикарку! Тупицу!
– Ну хорошо, хорошо, Каридад, утихни ты, утихни… Я поговорю с Розитой… Чтоб она, значит, оставила твоего сына в покое.
С трудом разогнув спину, Томаса направилась домой. Каридад не удержалась от того, чтобы не пообещать ей в спину:
– А не то я ее так отделаю – не узнаешь! Ну, прощай, Томаса, я тебе добра желаю…
Войдя в свое нищее жилище, Томаса застала Розу в кресле за чтением журнала.
– «Хватит курочить из себя»… Нет, неправильно… «Хватит корчить»… Во дает!.. Манина, послушай-ка, эта «ворушка» прямо как я…
Томаса поставила в бутылку с водой цветы, которые принесла с улицы.
– Тебе нравится читать это?
– Так все равно скучища. А эта «ворушка» – она уж за себя постоит, на нее где сядешь, там и слезешь!
– Послушай, Розита, за что ты отлупила Палильо?
– Как – за что? Да он меня воровкой обозвал. А мамаша его сказала, что я дикарка. Еще раз такое скажет – я ей вообще фонарь под глазом поставлю! Вот увидишь.
– Плохо, Роза. Тебе пора перестать играть в шарики.
– Да, это верно…
– И в футбол. И негоже девочке, да уж почти и девушке, с мальчишками по деревьям лазать.
– А кому от этого вред?
– Страшно подумать, что с тобой будет, когда не станет меня. ,
Розита сорвалась с места и обняла Томасу.
– Не говори так, Манина, ладно? Ты всегда будешь со мной! Всегда!
– Но я же могу умереть.
– Не дай Бог! Он не допустит!
– Да ведь я как все. Сколько человеку отпущено – никто не знает. И что ты одна делать будешь?
– Ну… В служанки пойду.
– Ты? В служанки?
– Почему бы и нет?
– Ты хочешь сказать, что будешь выполнять чужие приказания? Не смеши!
Роза заливисто рассмеялась. Томаса тоже улыбнулась:
– Да тебе только прикажи, так ты хозяйке тут же – кастрюлей по голове.
– Да, пожалуй, служанка – это не для меня. – Роза задумалась.
Томаса отвернулась к окну. Помолчала.
– Эх, Розита, Розита… Самая твоя большая беда – что ты попала в руки такой бедной й неграмотной старухи, как я.
– Не смей так говорить, Манина! Ты – лучшее, что мне послал Господь.
Но Томаса продолжала говорить как о наболевшем:
– Кого я из тебя сделала? И впрямь – дикарка, как я сама. Надо было заставить тебя ходить в школу. Права Каридад!
– Манина, я прямо зверею, когда такое слышу!
– Я тебя погубила, держа все время при себе.
– Не надо, ну прошу тебя…
Но Томаса не могла отрешиться от грустных мыслей, посещавших ее в последнее время все чаще. Она чувствовала себя виноватой, что девочка всю жизнь провела возле нее,
необразованной прачки, не сумевшей заставить Розиту даже как следует учиться в школе.
– Тебе лучше быть от меня подальше, – сказала Томаса, печально глядя на Розу.
– Да что ты такое говоришь?! Я лучше буду темной, грязной, как свинья, и пусть меня все будут презирать, только бы меня не разлучали с тобой. Никогда, Манина, поняла?
– Ох, доченька, несправедлива к тебе судьба.
– Это почему же?
– Потому что все у тебя могло быть. Все-превсе. А судьба у тебя даже родителей отняла.
Томаса ласково сняла с головы Розы шапочку, которую та носит даже дома, и стала нежно гладить по ее спутанным густым волосам.
– Отца у тебя отняла смерть. А мать – время да забытье… Роза обняла Томасу и не дала говорить ей дальше.
Старая Эдувигес слышала, может, уже и не очень хорошо. Но она так давно знала семью, в которой жила, что ей не нужно было слышать слов, чтобы понимать: мирная трапеза за столом ее любимицы Паулетты хоть и сопровождается улыбками и ласковыми словами всех троих ее участников, на самом деле полна напряжения. Отношения у Паулетты с мужем Роке и сыном Пабло непростые. Но они хорошо воспитаны и дорожат друг другом. Эдувигес жалела всех троих.
– Я собираюсь пойти позаниматься к друзьям, – сказал Пабло. – Ты не против, мама?
– Что ж… А ты, Роке?
– У меня вечер свободен, и я хочу провести его с тобой. Конечно, если у тебя нет других планов.
Паулетта улыбнулась.
– Ах, Роке!.. Да хоть бы и были.
Она отхлебнула кофе, приготовленный Эдувигес так, как любила ее хозяйка.
– Папа, ты же знаешь, мама почти не выходит из дома, – сказал Пабло.
– Поэтому я и остаюсь. Я не знаю другой такой домоседки, как твоя мама. Другие мужья были бы в восторге. Но не я. Я решительно протестую. Я хочу, чтобы ты, Паулетта, почаще бывала со мной на людях.
– Это упрек, Роке?
– Это шутка, Паулетта. Разве ты когда-нибудь давала мне хоть повод для упрека?.. Ты сопровождала меня по моей просьбе, даже когда тебе этого не хотелось.
Паулетта помолчала.
– Я знаю, я скучная жена… Но я стараюсь…
Роке протестующе поднял ладонь.
– Что бы ты ни делала, ты должна знать: я боготворю тебя… Конечно, мне бы хотелось, чтобы то выражение печали, которое не покидает твое лицо с момента нашей свадьбы, однажды исчезло… Иногда мне кажется, что ты где-то очень далеко от меня.
– Прости меня, Роке, мне очень жаль…
– Это ты прости меня. Но, конечно, мне хотелось бы знать причину этой печали.
– Причины нет. Просто я такая. Это мое свойство, от которого никто не может меня избавить.
Пабло, молча слушавший разговор родителей, встал.
– Покидаю вас, потому что опаздываю.
Он поцеловал в макушку мать, помахал рукой отцу и вышел из комнаты.
Паулетта продолжала привычно хозяйничать за столом: нарезать любимый мужем кекс, подливать горячий кофе в его чашку, очищать от кожуры яблоко его любимого сорта.
Их стол, как, впрочем, и весь дом являл собой образец хорошего вкуса. И старинная голубая с серебряной крышкой сахарница на хрустящей от свежести и белизны скатерти выглядела как бы символом этого годами устоявшегося быта.
Так, во всяком случае, казалось.
Роке тоже встал.
– Пойду переоденусь. Только немного отдохну… Не составишь мне компанию?
– Чуть позже, дорогой, – не сразу ответила Паулетта. Роке вышел, поцеловав жену, и в двери тотчас появилась Эдувигес, с беспокойством смотревшая на Паулетту.
– Ах, девочка моя, – сказала она. – Так и будешь молчать? До каких же пор?
– Наверно, всю жизнь, кормилица. Раз уж мне сразу не хватило духа признаться Роке… Раз уж я струсила… Раз уж позволила, чтобы меня разлучили с Розитой…
– В футбол погоняем?
– А как же, Розита! Ура!
Мальчишки потянулись за Розой к пустырю.
– Слышь, Розита, говорят, ты Палильо отлупила.
– Было дело. – Роза весело рассмеялась. – Не прискакала бы его мамаша, мокрого места от него не осталось бы.
– Ух ты! Ну ты даешь!
– Я его вот так! – Роза ловко подставляет ножку идущему рядом мальчишке, опрокидывает его на землю и тут же помогает подняться. Мальчишка скорее польщен.
– А знаешь, Роза, что я видел?
– Что ты видел, дурачок?
– Видишь вон тот дом за пустырем, желтый такой?
– Ну?
– Забор видишь?
– Ну, вижу.
– За ним сад.
– Ну и что?
– А то, что там вот такие сливы! – Мальчик показывает Розе два сложенных вместе кулака.
Роза останавливается. И тотчас останавливаются ее друзья.
– Обчистим?
Ребята молчат недолго.
– Уж как я сливы люблю! – говорит один.
– Подбери слюни, Кот, – отвечают ему. – Там вон какая ограда!
– Ну и какие сложности? – спрашивает Роза. – В первый раз, что ли?
– То-то, что не в первый. В прошлый раз еле ноги унесли.
Роза презрительно сплевывает.
– Прямо зла на вас не хватает. Бабы какие-то!.. Сама, без вас, залезу. Тогда уж слив не просите.
Она решительно направляется к дому, крыша которого чуть виднеется из-за растрепанных крон кучки деревьев, приютившихся на краю пустыря, служившего ребятне «заброшенного города» футбольным полем.
– Я с тобой, Розита!
Это Кот. Он с такой же решительностью двигается за ней.
– А кто не с нами, тот старуха поганая!
Кто-то из ребят, изображая походку дряхлой старухи, направляется за двумя смельчаками.
– Что ты, Розита, мы здесь все – молодцы ребята, – шамкает он старческим голосом…
Подойдя к ограде, Роза командует:
– Нагибайся, Кот!
– Уж больно ты длинная.
– Я длинная, но легкая.
Роза забирается на спину Кота и, подпрыгнув, садится на ограду.
– Слышь, Роза, давай быстрей. У меня слюнки текут… Уж как я люблю сливы!
Роза, протянув руку, прямо с ограды, срывает с дерева крупную синюю сливу и ест ее.
– Во! Сама жрет, а мы тут дожидайся! – раздается снизу. Роза кидает мальчишкам сливу за сливой.
– Нате, ешьте, трусишки, что бы вы без меня делали! Сливы доставать все труднее. Роза тянется за ними с трудом.
– Сверзится она, – мрачно предполагает Кот.
Но Роза не падает. Она намеренно спрыгивает в сад, собираясь набрать слив в свою любимую шапочку.
Сестры и братья Линарес имели общего отца.
Матери у них были разные.
Родительница Кандиды и Дульсины умерла, когда братьев-близнецов Рикардо и Рохелио еще не было на свете.
В детстве сестры опекали малышей и привыкли, чтобы мальчики слушались их. Но мальчики росли, становились юношами, потом молодыми людьми. И в последнее время опека сестер довольно часто раздражала их, особенно Рикардо.
Он вообще был самостоятельнее и решительнее брата, на характер которого, довольно нелюдимый, безусловно повлияла тяжелая травма, полученная во время автомобильной аварии и приведшая Рохелио к инвалидной коляске и костылям.
Рикардо, наоборот, был олицетворением молодой силы и здоровья. Он был очень способным спортсменом и выступал за легкоатлетическую и волейбольную команды университетского клуба, а в последнее время увлекся еще и восточными единоборствами, целыми часами пропадая в гимнастическом зале университета, где проходили тренировки.
Довольно дружные в детстве, в последнее время сестры и братья стали заметно прохладнее друг к другу. Этому способствовала и финансовая зависимость братьев от сестер, главным образом от Дульсины, ведшей хозяйство.
Впрочем, в финансовых вопросах у семьи был надежный и опытный советник – лиценциат Федерико Роблес, старый знакомый семьи.
В мрачноватом кабинете своего дома, где вечерние лучи солнца отбрасывали легкий отблеск на дорогую кожу кресел и старое темное дерево рабочего стола, сестры Линарес разговаривали с адвокатом Федерико Роблесом.
– Как вам кажется, Федерико, я дала достаточно денег Рикардо? – спросила Дульсина.
– Вполне достаточно. Он много тратит.
– В этом месяце я не намерена давать ему ни сентаво.
– А если он обратится с просьбой о деньгах ко мне?..
– …То вы ему откажете. Этот мальчик сущий мот.
– Я согласен с вами. Но хочу напомнить, что в завещании вашего покойного отца…
Дульсина не дала ему договорить.
– Кто знает об этом завещании, кроме нас с Кандидой? Ну и, естественно, вас тоже.
– Я согласен, сеньорита Дульсина: что касается Колонии дель Валье…
Дульсина опять, прервала его, на этот раз поднявшись из кресла.
– Что касается Колонии дель Валье, то полезно будет взглянуть на документы. Ключ от сейфа в моей спальне. Я сейчас принесу его.
– Очень хорошо, сеньорита.
Едва Дульсина успела выйти, Федерико протянул руку к молчаливо сидящей рядом Кандиде и, вытянув ее из кресла, крепко прижал к себе.
– Что ты делаешь? Дульсина сейчас вернется!
– Ну и что? Что она может сказать? Здесь ты хозяйка. Хотя почему-то и позволяешь Дульсине командовать… Qua ни в чем не сможет упрекнуть тебя, даже если узнает про нас. Потому что главная наследница рода Линаресов – моя любовь! Моя Кандида!
У Кандиды нет сил противиться ни его словам, ни его поцелую.
Направляясь к спальне и проходя через залу, Дульсина увидела старшую служанку, что-то внимательно разглядывавшую в окно.
– Что ты там увидела, Леопольдина?
– А вот поглядите-ка, сеньорита Дульсина: никак, мальчишка к нам в сад залез!
Дульсина выглянула в окно.
– Так и есть. Это воришка из Вилья-Руин. А ну-ка давай спустимся в сад…
Служанка кинулась за Дульсиной по пятам.
Роза заметила преследовательниц вовремя. Но вскарабкаться на ограду оказалось не таким простым делом. В последний момент Леопольдина, оказавшись шустрее или смелее своей хозяйки, ухватила девочку за джинсы и стала стягивать с ограды.
– Вот я тебя сейчас!
– Воришка! Нахал! Бандит несчастный! – вторила ей Дульсина.
– Эй, поосторожней, я же так шмякнусь… – довольно миролюбиво объявила Роза, не оставляя попыток взобраться на забор.
– Ты, негодник из трущобы! Вот я тебя! – продолжала вопить Леопольдина, стягивая Розу за джинсы с ограды.
– Да брысь ты! – Розе резким движением ноги удалось стряхнуть Леопольдину, со стоном рухнувшую в траву. Но теперь в нее вцепилась Дульсина.
– Вставай же, Леопольдина, помоги мне!
Леопольдина, кряхтя, присоединились к хозяйке, и вдвоем им наконец удалось стащить Розу с ограды.
– Вот старые кобылы, – недовольно признала Роза свое поражение.
– Ворюга!
На эти вопли в саду появился Себастьян.
– Где вы пропадали, – крикнула ему Дульсина, – вы что, не видите, что этот парень того гляди удерет через ограду?!
– Я был в розарии…
– Карамба! Я спрашиваю, где вы шлялись?
– Я же говорю: в розарии был.
Роза, раздраженная своей боевой неудачей, решила, что настала пора вмешаться в эту перебранку:
– В розарии, в розарии – заладил, как попугай.
Она не спеша сняла свою шапочку, рассыпая по плечам густые волосы и наслаждаясь произведенным эффектом.
– Чего вылупились? Тетки никогда не видели? Все остолбенели.
В это время в саду появился красивый молодой человек. Вид у него был спортивный, как будто он только что покинул беговую дорожку или волейбольную площадку. Загорелую золотистую кожу очень красиво оттеняли голубая с желтым майка и такие же трусы – форма спортивного клуба университета города Мехико.
Он подошел к застывшей в молчании группе.
Дульсина и Леопольдина продолжали судорожно сжимать рукава Розиной куртки.
– Что здесь происходит, Себастьян? – спокойно спросил молодой человек.
– Да вот, сеньор Рикардо, девчонка за сливами залезла. Дульсина снова взяла инициативу в свои руки:
– Знаешь ли ты, негодница, что залезть в чужой дом – это преступление? Отвечай!
– Какое преступление-то? Это слив-то насобирать, которые никто не ест, потому как червивые? Вот так преступление! Совсем спятили…
– Ах ты, воровка!..
Роза вскинула на нее глаза.
– Возьми назад «воровку», а не то…
– Ах ты со мной еще и на ты!.. Ну я тебе задам урок, чтобы неповадно было воровать.
– Да вы что, и впрямь спятили? Что я такого сделала? Дульсина вдруг очень спокойно обратилась к служанке:
– Вызови полицию, Леопольдина.
И Леопольдина, смотрящая иногда телевизор и проглядывающая газеты, рявкнула на Розу тоном свирепого полицейского сержанта:
– Стоять!
