Текст книги "От Тильзита до Эрфурта"

Автор книги: Альберт Вандаль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 37 страниц)

Идея понравилась Наполеону. Он только нашел, что Савари не был достаточно скромен и посвятил в дело слишком много людей. “Все, что касается частной жизни государя, должно быть для него священно.” – приказал передать Наполеон Савари.[189]189
  Шампаньи к Савари, 27 сентября 1807 г.


[Закрыть] Так как это было государственное дело, то следовало обратиться по этому поводу прямо к императору, который пожелал взять лично на себя это поручение. После министерского выговора, он собственноручно, в дружески бесцеремонных выражениях написал Савари: “Я и не знал, что вы такой дамский угодник, каким вы оказались на деле. Но тем не менее, наряды для ваших русских красавиц будут вам отправлены. Я беру расходы на себя. Передавая наряды, вы скажете, что случайно распечатав депеши, в которых вы их требовали, я сам хотел их выбрать. Вы знаете, что я отлично понимаю толк в туалетах”.[190]190
  Сorresp. 13, 190.


[Закрыть]

Неизвестно, нужна ли была такая предупредительность, чтобы окончательно привлечь на нашу Сторону Марию Антоновну; ею руководили более серьезные побуждения. В действительности она не особенно любила Францию и еще менее политику; но она нежно любила Александра. Делаясь нашей союзницей, она верила, что служит его заветным желаниям, его интересам и даже делу его личной безопасности. Ее содействие было нам не бесполезно. Савари несколько раз передавал царю полезные советы через ту, которую царь, говоря языком сентиментальных рыцарей, называл “предметом своих отдохновений”. Кроме того, Нарышкина охотно помогала генералу в его светских делах и облегчила ему доступ во многие салоны.

В русском обществе была сделана брешь; зато рвение наших противников удвоилось. Будучи до сих пор бесспорными господами положения, они ограничивались при своей обороне только презрением; но по мере того, как выяснялся характер деятельности Савари – создавалось и их сопротивление. Открылась война салонов. Те кружки общества, доступ к которым был нам закрыт, – а их было значительное большинство – предали анафеме других; достаточно было какому-нибудь дому принять французов, чтобы другие отшатнулись от него. В то же время общественное мнение, точно с цепи сорвавшись, набросилось на Александра. Тон разговоров из ворчливого, каким он был до сих пор, перешел в ожесточенный; злословие принимало более опасный характер; поговаривали о необходимости добиться во что бы то ни стало перемены политики, хотя бы даже ценою перемены главы государства. Савари, до сведения которого дошел этот ропот, спрашивал себя, не следовало ли видеть в этом симптоме предвестника катастрофы. Воспоминание о 1801 г. овладело его умом; его врожденная склонность к сыску заставляла его видеть повсюду заговор. Он опасался, как бы Александра не постигла участь Павла I. Считая, что долг перед Наполеоном обязывал его заботиться о безопасности царственного друга, он добросовестно отнесся к этому делу. Он взялся за русскую историю, отыскивая в ней описание прежних переворотов; спрашивал себя, каким путем можно было предупредить их, умолял Александра прибегнуть к мерам охраны, возбуждал бдительность его приближенных и добровольно взял на себя роль его министра полиции.[191]191
  Mémoires de Rovigo, III, 175 et suiv, 191 et suiv.


[Закрыть] Он дошел до того, что доносил ему о неосторожных или преступных словах, говорившихся в его армии. Прием, оказанный его предостережениям, побудил его к шагу, который, по его мнению, мог дать решительные результаты. Что если бы ему удалось наглядно показать Александру опасности, могущие произойти от чрезмерной терпимости. Навести его на мысль переменить своих советников, почистить высшую администрацию и удалить подальше коноводов враждебной партии? Такое проявление власти обуздало бы гордое общество, не желавшее сдаться.

Сначала Савари позондировал почву у Нарышкиной. Там его намеки были отлично приняты. Его умоляли поговорить с императором, быть с ним откровенным и настойчивым. “Помните, – говорилось ему, – что вы можете ему все сказать и что он вас выслушает”.[192]192
  Донесение от 23 сентября 1807 г.


[Закрыть] Но, так как Савари не решался взять на себя инициативу подобного объяснения, Нарышкина сказала: “Ну, хорошо! В таком случае с вами заговорят и мы посмотрим, хотите ли вы служить ему… По крайней мере, – прибавила она, – постарайтесь сделать его более злым.[193]193
  Ibid.


[Закрыть]

Через день после этого разговора Савари, в полной парадной форме присутствовал на смотре и сопровождал верхом императора. Когда проходили войска, Александр сделал ему знак, чтобы он занял место возле него и сказал: “Сегодня вы обедаете со мной. Вечером не уезжайте, мне нужно с вами переговорить”. Во время разговора Савари должен был сказать все, что знал. Он в резких чертах обрисовал злословие салонов возрастающую агитацию и зловредное поведение некоторых лиц, указал на необходимость для предупреждения их планов действовать против них решительно и положить конец их развращающему влиянию на общественное мнение. “Общественным мнением, – прибавил он, – отнюдь не следует пренебрегать. Оно что-то замышляет; с ним крайне необходимо быть настороже и мечом рассечь тучу. Иначе, если за ним не наблюдать, оно в конце концов, охватит все умы до такой степени, что, когда, наступит момент исполнить обязательства, принятые на себя Вашим Величеством, вы найдете все пружины ослабленными, даже среди членов правительства… Мне кажется, что Ваше Величество много выиграет, если удалить слишком явно оппозиционных людей и заместить их другими, известные принципы которых помогут привести в исполнение предначертания Вашего Величества. В противном случае, возможно, что в непродолжительном времени интрига, даже крамола, и вопли всего торгового сословия заставят вас поколебаться в выборе между Англией и нами. Признаюсь, Государь, я предвижу такой момент”…

Царь прервал его, и, взяв за руку, сказал: “Генерал, мой выбор сделан, ничто не может его изменить. Не будем говорить об этом, а подождем событий”. После этого он в трогательных выражениях просил Савари не судить о России по некоторым интриганам, пренебречь их происками и противопоставить им спокойствие и презрение. Он говорил, что работает над тем, чтобы поставить все на другую ногу, но что при этом он должен поступать осторожно и не торопиться; что ему нужно победить массу предрассудков, перевоспитать народ. Задуманная им перемена могла совершиться только постепенно. Сверх того, он утверждал, что никакая интрига не собьет его с намеченного пути и не помешает идти к своей цели. Он намекнул, между прочим, и на разлад, который старались посеять между его матерью и им, и, постепенно оживляясь, сказал: “Я очень люблю моих родных, но я царствую и хочу, чтобы ко мне относились с уважением”. – “Говоря это, – прибавляет Савари, – император, видимо, начинал горячиться. Он вдруг остановился, устремив взоры в пространство, затем взял мою руку, пожал и продолжал: “Вы видите, генерал, что я отношусь к вам с большим доверием, ибо посвящаю вас в мои интимные отношения к семье. Я рассчитываю на вашу скромность и преданность”.[194]194
  Донесение от 23 сентября 1807 г.


[Закрыть] Такая вспышка казалась искренней, но ею и окончился разговор, не приведший ни к какому результату. Савари понял, что ничто не могло побудить его на решительные меры и жестоко поступить с оппозицией, где было много лиц, дорогих его сердцу.

Так как попытка покончить с оппозицией одним ударом не удалась, Савари вернулся к делу медленной осады. Он был неутомим. Верный данному предписанию, состоявшему в том, чтобы во что бы то ни стало найти себе доступ в общество, он не падал духом от дурных приемов. Если ему отказывали у дверей “петербургской красавицы”, он являлся во второй, в третий, в четвертый раз, когда, наконец, его принимали.[195]195
  Wilson, II, 359.


[Закрыть] Если он встречался с противниками, он принимал бой и держался, как подобает храброму воину. В этот период времени мы видим, как он ведет непрерывную борьбу, говорит авторитетно, всегда готов к едкому ответу, смело подхватывает всякий злорадный намек и заставляет относиться с уважением к своему императору и своей нации. Если он слишком часто заменяет такт самоуверенностью, если у него иногда сказывается дурная привычка высказывать революционные мысли за столом дипломатов старого режима, зато мы также слышим, как он отражает самохвальство наших врагов словами, вызывающими смех. Какой-то англичанин с ехидством заговорил о нашей потери Египта. “Это произошло от того, что императора самого там не было, – живо ответил генерал, – пошли он туда только свою ботфорту, и вы обратились бы в бегство. Удивляя странностью своих манер, он подкупал своею то резкой, то цветистой речью и кончил тем, что внушил к себе всеобщее уважение.[196]196
  Переписка Савари, сентябрь, октябрь, ноябрь 1807, passim, Gf. les Mémoires du fel-maréchal comte de Stedingk, ministre de Suède en Russie, 11, 354, 376, 403, 404.


[Закрыть]

Чтобы ослабить предубеждения императрицы-матери и ее двора, употребленное им средство не было плохо выбрано. Он просил разрешения посетить одно из больших благотворительных учреждений, созданных Марией Феодоровной, которым она лично заведовала и любила показывать как образец. Он очень громко восторгался всем, что ему показывали, и вскоре узнал, что его одобрение произвело благоприятное впечатление. Некоторое времени спустя, хотя, он лично и не имел доступа ко двору императрицы-матери, он сумел ввести туда молодого французского офицера де-Монтескье, который был принят благодаря своему аристократическому имени, несмотря на невысокий чин. Хотя он не проник, сам, но, благодаря сделанной бреши, он мог бросить взгляд на внутренний строй этой крепости и завязать в ней кое с кем отношения. Таким образом, он достиг того, что владел даже в самой враждебной среде, если не партией, то, по крайней мере, соучастниками, и если и не привлек на свою сторону лиц другого толка, то мог познакомиться с позициями, которые нужно было завоевать, узнать их слабые стороны, изучить средства, которыми легче добиться успеха, – одним словом, установить свое мнение о настроении русского общества и способах овладеть им. После пятимесячного пребывания сборник трудов, под названием “Заметки о Русском дворе и С.-Петербурге” передал императору результат своей разведки.[197]197
  Archives nationales A. F., IV, 1697. Мы опубликовали этот документ в Revue d'Histoire diplomatiquе, l juillet, 1890.


[Закрыть]

II

“Путешественник, приехавший в С.-Петербург, – говорит Савари в своем донесении, – совершенно ясно различает в нем четыре отдельных слоя: двор, дворянство, купечество и народ, который находится в крепостной зависимости”. Коснувшись бегло двора, он добавляет только несколько подробностей к сообщенным уже сведениям об императоре Александре, в искренность чувств которого верит все более. На минуту он останавливается перед загадочной фигурой императрицы Елизаветы, тайну которой никто еще не разгадал. “Вот уже четырнадцать лет, – говорит он, – как царствующая императрица здесь. Ее характер еще не разгадан даже теми, кто видит ее чаще всего. В обществе она до такой степени сдержана, что у нее не вырывается ни одного слова, ни одного взгляда, по которым можно было бы о ней судить”. Савари считает ее очень умной, с выработанным суждением, а “так как она, – говорит он, – много занимается серьезными вещами, много читает, правильно судит о наших выдающихся писателях, восхищается, читая наших трагических авторов”, то он думает, что легче было бы “овладеть ее умом, чем сердцем”. Но зачем стремиться проникнуть в душу той, которая хочет остаться непроницаемой? Императрица менее, чем когда-либо, желает играть роль. Нам нечего надеяться на ее поддержку, равно как и опасаться ее враждебности. “Оказанное время от времени внимание, любезно поднесенный подарок удержат ее на пути, избранном императором, ее супругом”.

Следует, во что бы то ни стало привлечь на свою сторону императрицу-мать и ее салон. Какими способами можно добиться этой победы? Савари избегает высказаться и сказать что-нибудь определенное по этому вопросу. По его мнению, попытаться можно, даже следует; но это дело настолько серьезно и щекотливо, что пусть император возьмет его лично на себя. Его непогрешимая мудрость подскажет ему, как довести его до желанной цели. Между прочим Савари подметил, что императрица Мария была крайне чувствительна к знакам внимания. Ей дорого всякое доказательство уважения, она свято хранит самые незначительные подарки, особенно, если они являются знаками внимания или предупредительности. Она живет окруженная предметами, которые все вызывают воспоминания, из которых одни говорят ее сердцу, другие ее самолюбию. Ее дворец в Павловске – храм прошлого. Посетив, как путешественник, ее чудную резиденцию, Савари видел там кабинет императора Павла, сохраненный в том виде, как он был в минуту его смерти.[198]198
  Gf. Mémoires de la comtesse Edling, 98–99.


[Закрыть] В парке ему показали рядом с мавзолеями и надгробными урнами, воздвигнутыми императрицею в память ее усопших родителей, деревья, которые имеют свою историю, ибо они сажались по желанию Марии Феодоровны в день рождения каждого из ее детей и были посвящены воспоминаниям о ее семейных радостях. Он также обратил внимание на музей с подарками царствующих особ, на севрский сервиз, присланный Людовиком XVI и украшавший малые апартаменты императрицы, на обои, подарок Людовика XV Екатерине II, – приобрел уверенность, что такого же рода подарки от необыкновенного человека, на котором сосредоточено внимание всего мира, будут приняты с признательностью, лишь бы они были выбраны со вкусом, скромно предложены и до известной степени могли сойти за утонченную дань уважения. “Изящный выбор, – говорит он, – и искусство поднести, – вот что, главным образом, придает цену подобным вещам. Это произвело бы тем лучшее впечатление, что здесь, в особенности при этом дворе (при дворе императрицы-матери), есть люди, убежденные, что в царствование императора Наполеона наши фабрики и мануфактуры не выделывают уже таких изящных вещей, как в царствование королей. Очевидно, думают, что мы обошлись с искусством и ремеслами, как турки и арабы”.

Остановив на некоторое время внимание своего высокого читателя на Павловске, он заставляет его сделать быстро обзор дворца в Стрельне, местопребывании великого князя Константина. Великий князь почти совсем офранцузился; так как он любит только военное ремесло и легкие удовольствия, то Наполеон его бог, а Париж его рай. Он желает снова увидеть Наполеона и познакомиться с Парижем. Пока он живет один со своим уланским полком, в тридцати верстах от Петербурга, и здесь он приблизительно воспроизводит привычки и занятия своего деда Петра III. Как и тот, он безумно играет в солдатики. Его дворец содержится как крепость. Все мелочи крепостной службы соблюдаются со всей строгостью. Покои великого князя представляют арсенал; его библиотека состоит только из сочинений, относящихся к армии. Устремив взоры на великую военную нацию Запада, он беспрестанно отыскивает в ней предметы для кропотливого изучения и бесцельного подражания. Для украшения своих садов он заставил французских пленников соорудить в миниатюре Булонский лагерь; музыканты его кавалерии играют только французские мотивы; во время развода его уланы дефилируют при звуках Chant du départ. К тому же, благодаря своему причудливому нраву, Константин Павлович не пользуется в армии особенной любовью; его упрекают в том, что он только военный, а не воин; да и сверх того этот наш новоявленный новобранец, несмотря на его положение в императорской фамилии, по-видимому, вовсе не способен сблизить с нами просвещенное общество Петербурга.

Общество, которое исключительно состоит, из дворян, доставляет Савари сюжет для подробной, крайне жизненной и очень язвительной картины. Не доходит ли суровость Савари до несправедливости? Мы склонны были бы так думать, если бы его описание не было согласно с описаниями других лиц, имевших возможность наблюдать лучше, чем он, при том принадлежащих к другим слоям общества и руководившихся совершенно другими побуждениями и склонностями. Его донесение является безжалостным, быть может, преувеличенным, но логическим развитием известных наблюдений, приводимых князем Адамом Чарторижским в его мемуарах и Жозефом де-Местром в его переписке.[199]199
  См. относительно первого, 1, 366; относительно второго том Mémoires politiques et correspondance diplomatique les page, 99, 324–325.


[Закрыть] Мы, однако же, не прочь признать, что Савари, очерчивая тех людей, которые столько раз его выпроваживали, не забыл и своих собственных неприятных приключений. Не вникая в глубину этого неспокойного и сложного общества, где боролось столько различных стремлений, где столько идей бродило под покровом страстей и светского легкомыслия, он старался уловить только характерные его черты, те, которые бросались в глаза и выступали рельефно. Затем, рассмотрев их в их связи с политикой, он настойчиво обращает на них внимание императора.

Савари различает в русском обществе при его тогдашнем составе две группы: в первую входят некоторые семьи с прочным положением, с безукоризненной репутацией, с традиционным блеском; другая, более многочисленная и неуравновешенная, представляется нашему наблюдателю толпой разоренных, алчущих роскоши, но не имеющих денег вельмож, которые при денежных затруднениях не всегда считались с требованиями нравственного чувства и по заведенному порядку прибегали к непозволительным средствам.

Такое безденежье объясняется историческим путем. Екатерина II по расчету, Павел – по склонности к деспотизму допустили установление отвратительного обычая, в силу которого государь не только награждал дворянство, но платил ему в строгом смысле этого слова за услуги; он платил ему деньгами, поместьями, людьми. В царствование Екатерины после каждого счастливого похода против Турции происходил между генералами и офицерами раздел завоеванных земель. Россия воевала столько же ради добычи, сколько и ради славы. “В этом отношении мы еще немного азиаты”,– простодушно сказал один из министров. Когда не хватало земель, отнятых от побежденных, Екатерина, чтобы по горло засыпать богатствами тех, которые ей хорошо служили, пользовалась государственными имуществами; ее чрезмерная щедрость вошла в пословицу. Павел, сумасбродный, доходивший во всем до крайности, еще усугубил эту систему: он дарил “три тысячи крестьян, как какой-нибудь перстень”.[200]200
  Донесение Савари от 4 ноября.


[Закрыть] Русское дворянство, поощренное такой чрезмерной щедростью, стало смотреть на государственную казну, как на неисчерпаемый запас, и дало волю своим расточительным и тщеславным инстинктам. Им овладела бешеная страсть наслаждаться, выезжать в свет, лихорадочное стремление веселиться, и самая молодая столица Европы сделалась самой тщеславной. В конце восемнадцатого века, в те мрачные дни, когда буря революции разразилась над Европой, Петербург остался светлой точкой, куда устремился весь цвет старого общества, где жилось легко, и не думали о завтрашнем дне, где царило гостеприимство, где старались перещеголять друг друга баснословной расточительностью.

Вдруг среди охватившего русское общество вихря удовольствий иссяк источник наживы. Призванный волею судеб на престол, Александр выступил с преобразовательными стремлениями, с честным желанием восстановить государственные финансы, а вместе с тем, покончить и с унизительным обычаем. Он прекратил все награды за счет государственной казны. На просьбы о пособиях отвечал советами быть экономнее. Но толчок был уже дан, привычки были сильнее воли монарха. Дворянство не сумело умерить свой образ жизни, продолжало жить в своих убранных с утонченной роскошью дворцах широко и открыто, среди толпы приживальщиков и прихлебателей; но так как царская щедрость не исправляла уже брешей, которые беспрестанно образовывались в состояниях, то вскоре под этот золоченый внешний блеск прокралось всеобщее безденежье. В 1807 г. Петербург – столица, блестящая по внешности, сделалась городом должников. На этот счет Савари дает характерные подробности. “Я знаю, – говорит он, рассказывая о русских, – нескольких титулованных особ, которые покрыты бриллиантами в дни представлений ко двору, занимают высокие должности в государстве, а между тем булочник нередко отказывается отпустить им хлеба к обеду. В этом отношении здесь увидишь вещи, которых нет нигде. Можно видеть людей с миллионными долгами, которым ничего не остается, как жить по примеру прочих, успокаивать себя этим и даже делать из этого предмет своей гордости. Одна титулованная дама в С.-Петербурге рассказывает, как о чем-то, чему она не придает никакого значения, что у нее полтораста тысяч рублей долгу. Когда ее приглашают на бал и она не может поехать, она обыкновенно извиняется, говоря, что ростовщик не хотел доверить ей бриллиантов на эту ночь. Особенно странно то, что все это нисколько не роняет этих дам в глазах света, так как все они приблизительно в одинаковом положении.

Далее он продолжает, что в этом разорении кроется некоторая опасность и для новой политической системы, и для самого Александра. Английская партия могла так легко возмутить общественное мнение против подписи тильзитского договора только потому, что она обратилась к тем, которые уже давно были недовольны. Среди них многие истощили свои последние средства. Ужас их положения делает их на все готовыми. Революция, которая вновь открыла бы им при новом монархе дорогу к выгодным почестям, является для них средством к спасению. Если явится вождь, достаточно смелый, чтобы вести их на приступ против власти, он найдет в них вполне подготовленных борцов. Савари, хорошо знакомый с нашими авторами, узнает этих корыстных врагов государя в следующих знаменитых стихах:

 
Un tas d'hommes perdus de dettes et de crimes
Que pressent de ses lois les ordes légitimes,
Et que, désespérant de les plus éviter,
Si tout n'est renversé, ne sauraient subsiste.
 

Но не содержит ли зло в самом себе спасительного средства? Русская аристократия, опасная благодаря своей неустойчивости, сама по себе представляет легкую добычу. Если такая неустойчивость и располагает некоторых из ее членов к отчаянным предприятиям, то с другой стороны, она не защищает их от увлечений удовольствиями, от блеска балов и от поклонения высокому светскому положению. Нельзя ли одурманить ее и привлечь на нашу сторону подобными средствами? Если посланник Франции устроится в Петербурге так, чтобы привлечь всеобщее внимание, если будет жить на широкую ногу и поражать своим богатством, если двери его дома будут для всех широко открыты, если балы его будут предметом разговоров и будет считаться необходимым присутствовать на них, тогда политические убеждения не устоят перед притягательной силой удовольствий, и русские вельможи будут толпиться в салонах нашего посла: он будет в состоянии залучить к себе и подчинить своему влиянию одних, проникнуть в замыслы других, следить за обществом и управлять им.

Этот прием с успехом употреблялся то тем, то другим государством. В стране у него есть уже традиции, а в настоящее время его применяет Англия. Она до такой степени хорошо усвоила себе идею о необходимости держать в Петербурге открытый дом, что у нее как бы два посольства: дела ведет министр второго разряда, сэр Стюарт; на действительном же посланнике лорде Говере лежит, главным образом, обязанность представительства. “Большой лентяй, который не любит своего дела”,– сказал о нем император Александр. Но у этого надменного, удивительно беспечного представителя британской аристократии самые красивые лошади в Петербурге, самые роскошные экипажи, превосходный стол; он живет на более широкую ногу, чем некоторые немецкие короли, и знать, поклоняющаяся его манерам, ослепленная его пышностью, привлекаемая его блестящими приемами, является почтительно выслушивать от него наставления Англии. Когда император Александр, согласно тильзитскому договору, порвет с Лондоном, отъезд британской миссии произведет переворот в привычках общества и приведет его в замешательство. Следует воспользоваться этой неурядицей для привлечения его на нашу сторону; взять на себя роль руководителя его удовольствиями и предложить ему тотчас же новый сборный пункт. Следовательно, необходимо; чтобы к этому времени у Франции был в Петербурге надлежащий представитель, прекрасно обставленный на своем посту. Этот посол должен быть не только добросовестным и искусным агентом, но и человеком с величественной осанкой, громкого имени и, если возможно, древнего рода, с выдающимся личным положением. Самое важное, чтобы дом его не имел себе равного, чтобы он отнюдь не боялся соперников в уменье создавать блестящее положение. Если наш посланник будет иметь все эти качества, ему, вероятно, удастся занять то господствующее положение в свете, которое теперь занимает посланник нашей соперницы, и отчасти приобрести ее политическое наследство. Конечно, нельзя рассчитывать на безусловное торжество: всегда будет весьма резко очерченная и стойкая оппозиционная партия. Но та неустойчивая и беспочвенная толпа, которая плывет по течению и которую можно увлечь обедами и танцами, придет за приказаниями вместо английского дворца во французский.

Есть еще средство заменить влияние Англии нашим: это занять в торговле России господствующее положение. Савари мог судить, до какой степени выгоды торговых сношений, установившихся между Великобританией и Россией, способствовали политической дружбе обоих государств; он дает на этот счет любопытные подробности. Он видел, что торговля с Англией все более входила в права России. Она заставляет Неву кораблями, возбуждает деятельность в ее портах, оживляет ее набережные. Из тысячи двухсот судов, которые ежегодно входят в эту большую реку, более шестисот носят британский флаг. В Петербурге купечество всецело обязано своим благосостоянием торговым сделкам с Англией; большинство купцов британской национальности или британского происхождения. Что же касается остальных, кто бы они ни были, немцы или русские, барыш создал им из Англии второе отечество и сделал их англичанами. Даже дворяне состоят данниками Великобритании. Она покупает лес в их обширных поместьях и доставляет им самую аккуратную статью их доходов. Более того, она приучила их видеть в ней общепризнанного, традиционного, неизбежного поставщика целой партии предметов, необходимых для их жизни. Произведения ее промышленности распространены повсюду в России, они каждую весну прибывают в виде громадных грузов. Те же продукты, ввоз которых невозможен, благодаря строгим или запретительным пошлинам, Англия выделывает на месте руками своих добровольно эмигрировавших рабочих, т. е. в самой России выделываются на фабриках английские продукты. Она поставляет дворянам сукно для одежды, мебель для домов, посуду, которая украшает их стол, даже бумагу, перья и чернила, которыми они пользуются; она сделалась госпожой их вкусов, привычек, комфорта; сумела соткать тонкие, но бесчисленные и прочные нити, которые обвивают Россию и держат ее в плену.

Но будет ли Франция в состоянии тотчас же после политического разрыва, вслед за которым прекратится ввоз Англии, заменить ее произведения нашими и сделаться наследницею ее монополии? Савари не думает об этом. Советуя предпринять это дело, он не скрывает, что средства к достижению этого, как то: ввоз избранных товаров, французские фактории, торговые дома могут создаться только постепенно и в течение долгого времени. Экономическое завоевание империи должно быть делом времени, рынок не захватывается, как военная крепость. Итак, Франция не может надеяться на немедленное заполнение громадной пустоты, которая произойдет в России, благодаря прекращению торговых сношений с Англией, и не будет в состоянии избавить ее от временных затруднений. Переходное время явится острым испытанием для союза. Тогда-то на почве материальных интересов вспыхнет против нас возмущение и разразятся яростные нападки недовольных. В это время от Александра потребуется исключительная энергия, которую необходимо будет внушить ему. Только один император Наполеон, благодаря своим непосредственным отношениям с русским государем и влиянию, которое он на него имеет, сможет внушить ему необходимую твердость и силу, чтобы устоять против всякого рода давления, сможет заставить его принять необходимые строгие меры и, таким образом, косвенно сломить оппозицию торгового мира, изгнать интригу при дворе и окончательно создать торжество Франции в России. Обращение к императору, призыв к его всемогуществу, надежда на чудодейственную силу его гения, – таково заключение, к которому приходит Савари, как по этому, так и по другим вопросам. Это лучше всего доказывает, как мало верил он во все человеческие и рациональные средства.

В донесениях генерала Наполеон почерпнул необходимую точку опоры для нескольких решений. Его крайне заботил выбор посланника для Петербурга. Сознавая необходимость придать своему представительству в этой столице исключительный характер, он сперва остановился на следующем решении: крайне искусный дипломат, владеющий в совершенстве опытом и умением управлять делами, де Ла Форе, бывший посланник в Берлине, будет аккредитован в качестве посла; но, кроме него, император будет всегда держать в Петербурге одного из своих флигель-адъютантов, которому было назначено состоять при особе самого царя и заменить Савари в дружеских отношениях с монархом. Это решение приобрело уже огласку, когда Наполеон признал, что крайне необходимо влиять не только на императора, но и на высшее общество. Это заставило его отказаться от первоначального плана и придать представительству своего посланника исключительный блеск. С этой минуты назначение только посла и выбор для этой цели другого, чем думал сперва Наполеон, лица сделались необходимыми.

Наполеон имел в своем распоряжении человека, имя и семейные традиции которого связывали его с прежней Францией, но который в то же время дал новому правительству доказательства безусловной преданности; это был его обер-шталмейстер, дивизионный генерал Коленкур. Человек выдающегося ума, с прямой и великодушной душой. Коленкур питал к императору рыцарскую привязанность и доблестно служил ему при выполнении многих его поручений. Благодаря одному из них он был уже в России. Позднее, в дни испытаний, он возвысился еще более, сохранив верность и в несчастье, – удел только истинно благородных душ. В то же время этот благородный человек не забывал о своем происхождении и любил напомнить о нем своей манерой говорить и держать себя. Его от природы художественно развитой вкус заставлял его стремиться к изящному и роскоши; он искал придворной атмосферы, и никакая слава не могла более льстить его самолюбию, как слава – примирить императорскую Францию с аристократией одного из государств Европы. Наполеон нашел, что никто из состоящих при его дворе и в его свите не был более способен занять не только с достоинством, но и с блеском первый пост во французской дипломатии. “Я окончательно решил послать Коленкура”.[201]201
  Corresp., 13318.


[Закрыть] В таких выражениях объявил он 1 ноября 1807 г. Савари о своем выборе. Несколько дней спустя Коленкур, несмотря на горячее сопротивление, был снабжен полномочиями и должен был отправиться в Петербург в звании чрезвычайного посла, с содержанием в 800000 франков, 250000 франков на расходы по помещению и с избранным персоналом секретарей и чиновников. Ему приказано было во всем поступать широко, превзойти всех в роскоши и заняться делом завоевания светской России.