Текст книги "От Тильзита до Эрфурта"

Автор книги: Альберт Вандаль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 37 страниц)

Наполеон позаботился расчистить путь своему посланнику и старался лично понравиться в России. Он ничего не щадил, ни малых, ни великих средств. Чтобы ослабить застой в торговле, Наполеон вызвался купить в России мачтовый лес и выстроить на русских верфях три французских корабля. Он обещал для армии царя пятьдесят тысяч ружей нового образца и открыл наши гавани кадетам, желающим усовершенствоваться в морском образовании. В то же время, он, видимо, был расположен оказать содействие петербургским увеселениям. Так как Савари уведомил его, что открытие французского театра доставит удовольствие, он ответил: “Талейран вышлет актеров и актрис”.[202]202
  Ibid., 13190, На Талейрана, состоявшего в звании обер-камергера, был возложен высший надзор за театрами.


[Закрыть]

Он желал также, чтобы сношения с обоими русскими дворами, сделались правильными и утонченно вежливыми. Хотя для снискания расположения обеих императриц он гнушался употребить грубые приемы, о которых писал ему Савари, тем не менее, он настоял, чтобы его брат Жером и новая невестка, королева Екатерина Вестфальская, родственница Марии Феодоровны, уведомили ее в почтительных выражениях о своем бракосочетании. Самому себе он предоставил влиять на Александра силой личного обаяния. Между обоими императорами установился уже обмен любезностями. Александр послал императору шубы ценностью в восемьдесят тысяч рублей каждая и принял на себя звание его поставщика мехов. Наполеон ответил подарками из севрского фарфора, выбранными по вкусу царя на основании указаний Савари. Кроме того, он стал часто переписываться с самим Александром в надежде, что, уверив его в своей преданности и доверии и овладев, таким образом, его сердцем, он вернее найдет доступ к его уму и будет управлять им. В своих письмах он тактично вводил в беседу о политике и делах уверения в преданности, высказывал в сдержанных, убедительных и трогательных выражениях, не злоупотребляя чрезмерными излияниями, свое желание, чтобы между Александром и им упрочилась истинная дружба, мужская, простая и солидная и чтобы, таким образом, на расстоянии поддерживалась тильзитская близость.[203]203
  См. относительно конца 1807 г. письма Наполеона в Correspondance, t. XVI и ответы Александра, опубликованные Татищевым в Nouvelle Revue, 15 juin 1890.


[Закрыть]

Несмотря на надежду, которую он возлагал на эти отношения и на другие, избранные им способы влияния, Наполеон обладал чересчур практическим умом для того, чтобы придавать им существенное значение. То, что установил Савари, было мало утешительным, и поддерживало в уме Наполеона сомнения, которые он не переставал чувствовать относительно прочности русского союза. Твердо решившись следовать плану, намеченному им в Тильзите, он решил, что ему ясно было указано на неблагоразумие отдаваться беззаветно этому плану. Он мало верил в покушение на царя. Среди вождей оппозиции он не видел ни одного, чья отвага соответствовала подобному злодеянию. Он даже приказал Савари прекратить предостережения, считая их скорее опасными, чем полезными; но, тем не менее, он усматривал серьезную опасность в настроении русского общества: он опасался его вредного влияния на ум Александра, в котором, несмотря на все происшедшее между ними, замечал следы непостоянства и недоверия. Словом, Россия была завоевана только наполовину. Без сомнения, главная, высшая точка позиции, т. е. император, был наш. Но, находясь среди враждебных масс, которые засели в сильно укрепленных окопах, хорошо защищались и только с трудом позволяли добраться до них, он был в наших руках рискованным владением, оставался, говоря языком военных операций, без прикрытия и всегда мог подвергнуться враждебным посягательствам. Возврат России к заблуждениям прошлого все более казался Наполеону возможностью, которую следует иметь в виду как существенный элемент, который должен войти в его расчеты. Это убеждение, которому наблюдения Савари давали прочную опору, должно было заметно повлиять на его политику. Мы увидим, что его сношениями с Петербургом будет руководить двоякая мысль: с одной стороны сохранить союз с Россией; заставить его действовать и приносить все плоды, но в то же время быть постоянно начеку против новой измены России.

ГЛАВА 3. РАЗРЫВ С АНГЛИЕЙ

Россия предлагает в Лондоне свое посредничество; отклонение ее услуг. – Англия подслушивает. – Тайна Тильзита. – Как Наполеон, так и Англия решили не признавать нейтралитета и свободы действий Дании. – Британское министерство предупреждает Наполеона. – Бомбардировка Копенгагена; захват флота. Впечатление, которое произвела эта катастрофа на Наполеона. – Его искусство извлекать пользу даже из самых неблагоприятных условий. – Он хочет использовать нападение, учиненное англичанами, чтобы поднять на их континент и ускорить исполнение тильзитского плана. – Призыв к России. – Вступление Австрии в континентальную лигу. – Причины, побуждающие Александра I временно поддерживать добрые отношения с Англией. – Сеятель интриг и подкупа. – Сэр Роберт Вильсон за царским столом. – Как создается легенда. – Заблуждения Сен-Джемского кабинета. – Русская политика приобретает более определенный характер под влиянием графа Румянцева; прошлое и характер Румянцева. – Причины экономического порядка, благодаря которым отсрочивался антагонизм русских и английских интересов на Востоке. – Соблазнительные речи Вильсона. – Его светская деятельность, его салонные успехи. – Врожденная склонность Савари к сыску сослужила ему полезную службу; он подстраивает жестокую неприятность Вильсону. – Гнев и горе Александра; его слова об освобождении крестьян. – Вильсон выслан. – Манифест о войне. – Истинная причина разрыва между Россией и Англией. – Александр требует, чтобы Наполеон отдал ему княжества.

I

Первым делом, к которому обязывали царя статьи Тильзитского договора, было предложение посредничества с его стороны между Францией и Англией. Александр приказал сделать в Лондоне соответствующие шаги. Ему было отвечено 29 августа, что Его Британское Величество желает прежде всего знать “основы, покоящиеся на принципе справедливости и признания взаимных прав, на которых Франция намерена вести переговоры”. Его Величество просит сообщить ему также и тайные статьи тильзитского договора.[204]204
  Донесения Савари от 9 сентября 1807 г. Депеши барона Жакоби-Клост, прусского министра в Лондоне, 3 и 25 августа 1807 г. Hassel, 342. Mémoires du comte de Stedingle, II, 334–335, 338.


[Закрыть] Вторым требованием, несовместимым с принятыми Александром по отношению к Наполеону обязательствами, фактически отвергалось русское посредничество, и вместе с тем выдавались мысли, которые уже целый месяц осаждали и угнетали английский кабинет.

Лишь только Англия узнала о перемирии и о состоявшемся вслед за ним свидании, лишь только почуяла попутный ветер для интимных переговоров между обоими императорами, она поняла, что их примирение могло состояться только за ее счет. Опасения ее пробудились, и она прибегла к шпионству. Ее ревностные, не стесняющиеся в выборе средств, агенты появились в Тильзите и проскользнули в главную квартиру обеих армий. Насторожив уши, они улавливали слухи о сказанных словах и взаимных обязательствах. Но, как обыкновенно бывает с теми, кто подслушивает, они схватывали только обрывки фраз и мыслей, и могли передать в Лондон только неточные и, следовательно, тревожные сведения. Усилия Англии раскрыть истину обнаружили только часть ее, а в остальном заставили ее прибегнуть к догадкам. Она узнала о состоявшемся против нее соглашении, но точный характер его оставался ей неизвестным.[205]205
  Alison, Histoir of Europe, from the revolution to the Restoration of the Bourbons, VII, p. 243.


[Закрыть]

Для того, чтобы лучше уяснить себе и разгадать настоящее положение дел, ничто не мешало ей обратиться к событиям недавнего прошлого и в них поискать указаний. 1807 г. представлял поразительное сходство с 1801 г. И в то время, как и теперь, Англия также стояла одиноко перед победительницею Европы – Францией. После Маренго и Гогенлиндена, как и позднее после Иены и Фридланда, континентальные государства, не желая долее работать в пользу других и вести войну, в которой все труды и издержки несли они одни, бросали оружие, сдавались одно за другим на капитуляцию, и откровеннее всех отделилась от британского дела Россия. Бонапарт тогда же мечтал сделать Россию своим орудием против англичан; но он не решился потребовать, чтобы она немедленно обратилась против своих вчерашних союзников и удовольствовался тем, что она присоединилась к другим прибалтийским государствам: Швеции и Дании; к той лиге, задачей которой было формулировать, выставить и, в случае надобности, поддержать силою оружия требования о признании прав нейтральных держав, т. е. те требования, на которые Англия смотрела как на отрицание своего господства на морях. Вооруженный нейтралитет привел Россию к разрыву с Лондоном, но дал ей возможность объяснить свою измену заботой о пользе общего дела и благодаря этому совершить переход в другой лагерь постепенно и безнаказанно. Естественно было думать, что и в Тильзите Наполеон прибег к тому же самому приему, и Англия вовсе не рассчитывала, что Александр перейдет на нашу сторону более открыто и отнесется к своим обязательствам менее добросовестно, чем Павел I. По ее предположениям, одним из обязательств, возложенных на царя, было его участие в лиге якобы оборонительного характера, но, в действительности, предназначенной подготовить для действий против Англии внушительные морские силы.[206]206
  Депеша Жакоби, 18 августа 1807 г. Hassel, 345; Stedingk, II, 345 – 36.


[Закрыть] Впрочем, по мнению англичан, возможно было, что Россия ограничится в этой коалиции второстепенной ролью, состоящей в том, чтобы оказывать давление на Швецию и в особенности побудить к войне Данию.

Хотя в 1801 г. принцип о независимости на морях надменно провозгласила Россия, но борцом за это дело выступила Дания; она проливала за него кровь и рисковала своей столицей. Ей-то с ее двадцатью линейными кораблями, хорошо обученным и храбрым экипажем, с населением из природных моряков, по-видимому, и теперь было предназначено снова взять на себя ту же роль, лишь бы царь, ее старинный покровитель, поощрил ее или, по крайней мере, перестал ее сдерживать. Так как для создания балтийской лиги необходимо было участие в попустительство Александра, то было вполне вероятно, что самым деятельным и усердным ее членом сделается Дания. Сразу же поставив Данию в невозможность бороться, Англия могла надеяться привести в замешательство других членов предположенной ассоциации и, быть может, предупредить их враждебные действия. Она решила, что для уничтожения в самом зародыше тильзитских проектов нужно нанести удар в Копенгагене.

Конечно, такой взгляд не был совершенством, ибо он не обозревал всю совокупность обязательств, подписанных Александром, но он был необыкновенно проницателен и верен. Действительно, ближайшие результат, которого Наполеон ожидал от союза с Россией, была возможность для него морской войны. Овладев континентом, он снова обращался к морю, где держалась его неуловимая соперница и где он поклялся до нее добраться. Он снова возвращается к своим проектам непосредственного нападения на нее, на которых еще недавно так упорно останавливался его гений. Видеть в блокадной системе, введенной его берлинским декретом, единственный принятый им способ борьбы с Англией, было бы важной ошибкой, вредящей пониманию его политики. Хотя в течение десяти месяцев после Тильзита он и старается ввести и распространить повсюду применение необычно строгой континентальной блокады, но вместе е тем он без устали и последовательно изучает планы морской войны, которые предназначает для поражения британского государства в его самых жизненных частях.

Между этими планами первый, за которым уже было право давности и который тотчас же пришел ему на ум, относился к северным морям. Наполеон рассчитывал создать из берегов Ла-Манша, точнее говоря, Северного и Балтийского морей, громадный фронт для нападения на Англию и снабдить его могучими средствами для морской войны: флотами, флотилиями, десантными войсками, чтобы затем целым рядом согласованных маневров тревожить неприятеля, угрожать ему и, наконец, подготовить и облегчить высадку.[207]207
  Corresp., 12848, 12874, 12879, 12911.


[Закрыть] В проектированном распределении французских или, лучше сказать, союзных сил, датский флот, единственный, с которым нужно было считаться на Балтийском море, занимал важное место и составлял наше правое крыло. Правда, Копенгагенский двор, несмотря на свои французские симпатии, все еще колебался открыто стать на нашу сторону и пытался сохранить нейтралитет, в котором видел свое спасение. Но император не допускал подобной роли: как известно, секретные статьи тильзитского договора устанавливали, что Дания волей или неволей будет нашим союзником. Впрочем намерение произвести на нее в случае надобности материальное давление явствует из поведения, предписанного императором своей дипломатии и войсками.[208]208
  Ibid., 12962, 12974.


[Закрыть] Итак, следует признать, что преемники Питта, отправляя против Копенгагена экспедицию с предписанием привести к покорности Данию и лишить ее флота, только разгадали и предупредили намерения Наполеона; они лишь разломали оружие, прежде чем он, решившись завладеть им, успел схватить его. Но их нападение по вероломству и жестокости, с которыми оно было совершено, по общей симпатии, которую внушала жертва, и по необычайным размерам катастрофы осталось самым жестоким примером того, как, к прискорбию, несовершенны те преграды, которые именуются правами людей, святостью договоров, уважением нейтралитета, и которые в решительные исторические моменты тщетно выдвигаются против необузданного произвола великих политических сил.

В последних числах июля английская экспедиция вышла в море. В начале августа эскадра из тридцати семи кораблей обложила остров Зеландию и высадила на нем армию. Известно, какими деяниями адмирал Гамбио и генерал Каткарт ознаменовали там свое присутствие. 1 сентября после ряда надменных требований с одной стороны и мужественных отказов с другой линия фугасных батарей открыла огонь по Копенгагену. После пятидневной бомбардировки часть города была в пламени, погибли сотни жертв. Тогда Копенгаген сдался, открыл городские ворота, передал арсенал, позволил увести свой флот и спас только честь. Принц регент удалился в Гольштейн. Отсюда он написал Наполеону, предлагал ему союз, теперь уже бесполезный, и призывал нас отомстить за него.[209]209
  См. Thiers, VIII, 188–199; Lefebvre, III, 136–145; Alisson, VII, 249–256.


[Закрыть]

Вышеописанный разгром захватил императора врасплох и привел в бешенство; уверяют, что со смерти Павла I он не подвергался таким припадкам гнева. В этом нет ничего удивительного. И в самом деле, если Наполеон хоть короткое время мог рассчитывать на то, что Англия, покинутая Россией, пойдет на переговоры, зловещее дело ее флота самым оскорбительным образом опровергало такое предположение. Оно означало, что постоянные неудачи Англии не только не ослабили, но, скорее, возбудили ее мужество, что в ее глазах Тильзит был только одним из событий великой борьбы, о прекращении которой она не хотела и думать и не собиралась слагать оружия. Сверх того, с захватом Англией датского флота исчез главный фактор первоначального плана, составленного для того, чтобы силой принудить Англию к миру в случае, если бы она отказалась от него. Следовательно, всему проекту не доставало основы, он рушился. Но характерной чертой Наполеона была удивительная способность приспосабливаться к обстоятельствам и постоянно видоизменять и возобновлять свои планы в зависимости от хода событий. Он из всего умел искусно извлекать пользу, даже из неудач. Рассматривая совершившиеся факты со всех сторон, он всегда старался открыть в них элементы, с помощью которых он мог бы овладеть событиями и повернуть их в свою пользу; так что после неоднократных размышлений неприятное, даже роковое событие становилось исходной точкой для его победоносных операций. Потерпев в Копенгагене косвенное поражение, он видит в потере датского флота средство привести в исполнение другую часть своих планов – закрыть англичанам доступ на континент. Объявив всей Европе об их гнусном поступке, он, в особенности, обратит на него внимание России; заставит ее сдержать все свои обещания, даже ускорит их исполнение и вынудит ее при первой возможности открыто выступить против Великобритании. Вместе с тем он воспользуется Россией для давления на остальные государства, на Швецию, даже на Австрию, чтобы побудить их к принятию суровых и исключительных мер против английских продуктов, агентов и подданных. Он предназначает царю задачу поднять против Англии север и даже центр континента, тогда как сам он займется югом; как в тисках сдавит он Испанию, займет войсками Португалию и будет преследовать до самых недр Иберийского полуострова влияние и торговлю наших соперников. Так как англичане еще раз доказали, что на океане они хозяева, он вооружится их преступной победой, чтобы закрыть им доступ на континент и изгнать их из европейского общества.

В письме к Александру от 28 сентября, он указывает на копенгагенскую экспедицию как на знаменательный ответ англичан на предложения России. “Мне кажется, – добавлял он, – что нам легко будет прогнать их со всего континента: это должна сделать совместная декларация”.[210]210
  Corresp., 13191.


[Закрыть] 13 октября в длинной депеше к Савари Шампаньи, заместивший Талейрана на посту министра иностранных дел, подробно излагает принятые Россией обязательства и напоминает, что 1 декабря она должна закрыть свои гавани и начать войну. “Гавани Португалии и Швеции, – продолжает министр, – должны быть также закрыты добровольно или силою. Сила обстоятельств требует, чтобы Франция взяла на себя закрытие португальских гаваней, а Россия шведских… Оба двора должны сообща повлиять на венский кабинет и заставить его примкнуть к общему делу”.[211]211
  Archives des affaires étrangères Russie, 144.


[Закрыть] Последняя просьба вскоре должна была сделаться бесцельной. Предвидя такое требование, Австрия сочла за лучшее избавиться от него, предупредив наше желание, и после простого намека отозвала своего посланника из Лондона. 7 ноября Наполеон приказал Савари передать известие об этом императору Александру. Оно было такого свойства, что должно было поторопить русского государя и подстрекнуть его усердие в случае, если бы он не занял еще того положения, которое требовалось обстоятельствами. “После события, которое так близко касается России, было бы постыдно для нее остаться позади, – говорил Наполеон; но я надеюсь, что лорд Говер уже изгнан”.[212]212
  Corresp., 13339.


[Закрыть]

II

О проходе кораблей Гамбие через Зундский пролив в Петербурге узнали в августе. Вслед за этим были получены один за другим потрясающие бюллетени об английских операциях. Волнение росло с каждым днем. Как только стало известно о бомбардировке города и о первых случаях пожара, Александр тотчас же приказал передать Говеру ноту с протестом и в то же время в частном разговоре сообщил Савари о своем негодовании. При первых же предложениях генерала выступить против Англии, он ответил, что готов принять против нее меры, которые ему укажет император, что он ждет только сигнала.[213]213
  Correspp. de Savary, août-septembre, 1807, passim Pf., Stedingk, II, 334 – 35.


[Закрыть]

Но были ли вполне искренни уверения Александра? Некоторая разница между приподнятым стилем публичного обращения к Англии и той речью, с которой обращались к ней по секрету, разница между тоном дипломатических нот и тоном разговоров наедине – заставляют с самого начала усомниться в этом. Будберг дал понять лорду Говеру, что царь не оставил еще привычки смотреть на Англию как на свою лучшую союзницу;[214]214
  Stedingk, II, 370 et suiv.


[Закрыть] отношения же самого Александра с не имеющим официальных полномочий агентом лондонского двора, по-видимому, скорее, подтверждали, чем опровергали уверения Будберга.

С некоторого времени Савари стал указывать на присутствие в Петербурге “сеятеля интриг и подкупа”.[215]215
  Письмо к императору от 21 октября 1807 г.


[Закрыть] Это был молодой английский офицер Вильсон. Он считался в числе тех агентов, которые составляли так называемую бродячую дипломатию коалиции. Без определенного местожительства, не имея определенного звания, они беспрестанно переезжали из одной столицы в другую, подогревая повсюду рвение наших противников. Смотря по обстоятельствам, их или признавали, или отрекались от них, оставляли их в роли простых исполнителей поручений или возвышали до звания уполномоченных посредников. Даже в то время, когда Наполеон мечом разрубил узел коалиций, их происки все-таки сохраняли между государствами невидимую связь.

Родовитый, умный и образованный сэр Роберт Вильсон доблестно участвовал во всех кампаниях против нас и завоевал на поле битвы чин полковника. Однако, рассматривая портреты, оставшиеся нам о его физических и нравственных свойствах, смотря на его почти женски лукавое лицо, на его тонкий профиль, на взгляд, одновременно и пронизывающий и ласкающий, читая донесения о нем наших агентов, а также его дневник о пребывании в Петербурге, представляющий собой настоящий светский вестник, где к политике примешиваются рассказы о балах и пикантные мнения о женщинах, узнаешь в нем человека, привыкшего находить в придворных и кабинетных интригах свою родную стихию. В настоящее время он с наслаждением погружался в нее, так как это было средством вредить его заклятому врагу. Бонапарт олицетворял собой все, что он ненавидел: Францию, революцию и торжество народных сил над правами происхождения и воспитания. Он питал к завоевателю непримиримую ненависть, сотканную из желчного патриотизма и кастовых предрассудков, ненависть англичанина и аристократа. В 1806 г. он сделал кампанию с пруссаками, а затем кампанию 1807 г., находясь при главной квартире императора Александра. Посланный теперь в Россию с дипломатическими депешами, он снова на другой почве возобновил борьбу с нами и деятельно вел ее в петербургских салонах.

Всюду хорошо принятый, обласканный нашими врагами, он смело вступил в антагонизм с Савари, которого называл “палачом герцога Энгиенского”.[216]216
  Life of générale sir Robert Wilson. II, 319.


[Закрыть] Ловкий, находчивый, необыкновенно подвижный, он всюду противодействовал генералу. Во время визитов Савари он или следовал за ним по пятам с целью разрушить успешный результат его работы, или же являлся до него, чтобы заблаговременно создать ему затруднения. Отправлялся ли Савари к Нарышкиной, он сталкивался у ее дверей с англичанином; открывала ли какая-нибудь дама свой салон французскому послу и “его клике”, Вильсон делал ей по этому поводу строгий выговор. Он заботливо охранял “светскую”[217]217
  Ibid., II, 362.


[Закрыть] Россию, старался защитить ее от французов и избавить ее от опасности замарать себя общением с нами. Стремясь всюду пролезть, он проник и ко двору, где император принял его с дружеской фамильярностью, как старого товарища по оружию; даже обедал на Каменном Острове, и, по довольно странной случайности, его рассказ об этой сцене точь-в-точь походит на рассказ Савари после его первого вечера во дворце. Англичанину были оказаны те же почести, та же предупредительность, предоставлено то же место около государя, как и французу. Императрица говорила с англичанином немного более, чем с французом – в этом только и было все различие с внешней стороны.[218]218
  Ibid., II, 354–355.


[Закрыть] Вот что еще более странно: несколько дней спустя Вильсон в разговоре с Алопеусом, русским посланником в Швеции, намекнул на некоторые более чем утешительные слова, будто бы сказанные ему императором. Александр будто бы дошел до того, что сказал ему, что он будет доволен, если английские войска продлят свое пребывание на Зеландском острове около Копенгагена. Эти слова, переданные Вильсоном своим начальникам и друзьям в Лондоне, впоследствии повторенные ими в виде особой исторической подробности, в связи с заявлением Будберга, допустили создаться легенде, что Александр изменил Наполеону, чуть ли не на другой день после Тильзита и перед тем, как угрожал англичанам войной, заранее успокаивал их относительно своих намерений.[219]219
  Walter Scotte, Histoire de Napoleon VI, 24.


[Закрыть]

Поспешим добавить, что подобная роль, приписываемая царю, основана на неточных данных или на ложных толкованиях. Во-первых, на слова Будберга нельзя смотреть, как на выражение императорской мысли. Александр уже не доверял ему и готовился его заместить. От слов же, приписанных ему Вильсоном, Александр несколькими неделями позже отрекся с гневом, – не перед Наполеоном или его агентами, а перед Англией, и обращаясь только к ней, Вильсон, вынужденный дать объяснение, пытался выйти из затруднения, ссылаясь на то, что слова, сорвавшиеся с уст императора, он сообщил по секрету Алопеусу, а этот последний передал их царю; что только после такого путешествия они могли вернуться к своему автору в страшно искаженном виде; он не настаивал на своем первом изложении.[220]220
  Письмо Вильсона к Каннингу, 29 октября 1807 г. Wilson, II, 434 et suiv.


[Закрыть] Однако мы не затруднимся допустить, что в то время в своих частных сношениях с Англией, Александр говорил с ней миролюбиво, почти дружески. Но, по нашему мнению, было бы безрассудно искать в этом вероломный умысел по отношению к Франции.

Нужно заметить, что у Александра были причины никоим образом не обнаруживать преждевременно своих планов двору, на который он обязался напасть. Ударом, который только что нанесла Англия, она показала, что предпочитает предупредить нападение, а не ожидать его. Ее флот находился в Балтийском море. Слишком явное поведение России могло привести его к устью Невы с целью подвергнуть Петербург одинаковой с Копенгагеном участи. В Кронштадте в продолжение нескольких дней ожидали его появления; форты были исправлены, батареи вооружены, сделан был запас каленых ядер. Но эти меры, достаточные для защиты столицы, оставляли открытыми для нападения другие гавани Балтийского моря, так как зима не воздвигла еще перед ними своих ледяных преград.[221]221
  Савари, сентябрь-октябрь 1807 г., passim. Stedingk, II, 357.


[Закрыть] С другой стороны лучший флот России под командованием адмирала Сенявина, действовавший в начале года против турок и отозванный теперь с Востока, медленно возвращался на Север, огибая Европу. Разделенный на несколько отрядов, разбросанных в Средиземном море, он до окончания своего кругосветного плавания был во власти британских крейсеров. Итак Россия, если бы она слишком рано высказалась, подвергла себя почти неизбежному бедствию, она не просто сжигала, она отдавала свои корабли. При таких условиях естественно думать, что Александр хотел усыпить недоверие лондонского кабинета, что с Вильсоном и его соотечественниками он пустил в ход всю силу скрытности, которой природа, по замечанию одного британского государственного человека, так щедро наделила его, и что, если он и старался обмануть кого-нибудь, то скорее Англию, чем Наполеона.

Его цель была достигнута, ибо лондонский кабинет поверил в возможность избежать разрыва и в свою очередь старался не ускорять событий. Придавая успокоительным сообщениям Говера и Вильсона больше значения, чем протестам против бомбардировки, в которых он видел только выражение официального гнева и по поводу которых мало беспокоился, он надеялся при помощи некоторых уступок заключить с Россией по делам Дании сделку, которая обеспечила бы бездействие великой северной державы. После того, как Дания была поставлена в невозможность принимать участие в борьбе, Англия могла легко признать ее нейтралитет и нейтралитет Балтики. В английском министерстве иностранных дел вздумали предложить царю принять на себя их охрану и ручательство за их нейтралитет; там думали, что такая роль миротворца и покровителя польстила бы, быть может, сентиментальной гордости Александра. Вильсон, отозванный в сентябре в Лондон, немедленно должен был отвезти это предложение в Петербург и дать по всем вопросам самые успокоительные объяснения. Если бы его предложения встретили хороший прием, лорд Говер должен был вмешаться официально и подписать соглашение. Таким образом, вездесущий офицер только самое короткое время оставался в Лондоне. После нескольких дней, проведенных в совещаниях с Каннингом, он 2 октября отправился в путь, ехал на курьерских и 17 попал в Петербург, где его друзья при дворе и в городе приняли его с распростертыми объятиями.[222]222
  Wilson, 374.


[Закрыть]

Пока он отсутствовал, время не ждало. Наступившая зима закрыла для англичан Балтийское море. Что же касается кораблей Сенявина, то некоторые из них нашли уже убежище в итальянских гаванях, большая же часть в Лиссабоне. Попав в руки Наполеона, они, по крайней мере, спаслись от британского захвата. В то же время Россия все более двигалась по пути, неблагоприятному для Англии, не столько в силу бомбардировки Копенгагена, сколько вследствие естественной перемены взглядов, начало которой было положено в Тильзите.

Такому более решительному изменению в русской политике способствовала перемена в министерстве. Однажды в сентябре к графу Румянцеву, заведовавшему департаментом торговли, вошел сам император, держа в руках портфель министерства иностранных дел; – в то время портфель был не только в переносном, но и в буквальном смысле этого слова принадлежностью министерской должности. Александр передал графу, или, скорее, возложил на него эту драгоценную ношу, несмотря на довольно сильное сопротивление.[223]223
  Stedingk, II, 339.


[Закрыть]

Николай Румянцев был самым доблестным ветераном прошлого века. Так как он издавна, благодаря очень важным заслугам, занимал высокое положение, был страшно богат, пользовался почетом и уважением, то государственные должности, как бы высоки они ни были, ничего не могли прибавить к блеску его положения. Этот старец, обремененный годами и почестями, этот министр-вельможа, особа и манеры которого сохраняли изящество и аромат минувшего века, мог считать, что, подвергая себя повседневной заботе о делах, скорее, снисходил к возлагаемой на него должности, чем получал повышение. Тем не менее он позволил соблазнить себя предложенной должностью, ибо видел в ней средство дать преобладание дорогой его сердцу политике и вести ее к блестящему будущему.

Русских государственных людей можно разделить на две категории: на сторонников западной и сторонников восточной политики. Первые, главным образом, мечтают для своего правительства о роли вершителя и посредника в раздорах на европейском материке, вторые думают, что Россия должна забыть Европу и принимать во внимание только свои личные интересы на Дунае и Черном море. Румянцев был сторонником восточной политики. Он был им по традиции и, так сказать, по рождению. Как сын фельдмаршала Румянцева, который первый перенес императорского двуглавого орла по ту сторону Дуная и у подножия Балкан пожал бессмертные лавры, он свято чтил память об этих великих событиях. К тому же, достигнув во время самого блестящего периода царствования Екатерины полной зрелости – тех лет, когда человек окончательно устанавливает свои принципы, когда его ум, характер, взгляды и суждения принимают устойчивый склад, Николай Румянцев выработал свои политические убеждения и правила по идеям, господствовавшим тогда при Русском дворе, по тем идеям, которые вызвали повторные нападения на Турцию и нашли свое самое смелое выражение в греческом проекте. По его мнению, если великая императрица только мечтала завоевать Византию, если смерть помешала ей подчинить своей верховной власти наилучшие части Оттоманской империи, то разве не завещала она своему внуку славное дело возобновления ее плана? Румянцев тем более был сторонником этой идеи, что французская революция, сопровождаемая войнами и переворотами, по-видимому, особенно благоприятствовала ее осуществлению. Среди разрушения старого света России было бы легче толкнуть ногой гнилое, расшатанное здание на Востоке. Было бы только одним переворотом больше, к тому же он был бы среди других самым естественным и самым законным. В начале нового царствования, в то время, когда Россия истощалась в борьбе с Наполеоном, вместо того, чтобы следовать по стопам Екатерины на Дунае, Румянцев стушевался, посвятив себя исключительно делам своего департамента. Тильзитский договор, намечая возврат к восточной политике, естественно снова выдвинул Румянцева на первый план и указал на него, как на человека, назначенного самой судьбой, почти незаменимого. Призванный к власти, он внес в политику взгляды более установившиеся, чем взгляды его государя, в планах которого было нечто туманное и неопределенное, придал более смелый характер ее стремлениям, больше твердости ее выводам. Он более Александра был предан идее о разделе Турции и, во всяком случае, не допускал окончания настоящего кризиса без значительного расширения для своего отечества. Благодаря его влиянию начинают точнее определяться взгляды России на Восток. Желания очень пылкие, но в то же время очень неопределенные, стремятся превратиться в строго обдуманную связную систему, в которой разрыв с Англией составляет один из существенных элементов. Правда, Англия долго закрывала глаза на восточные захваты России. Напротив, она рукоплескала победам Екатерины II. Чтобы оказать ей содействие при уничтожении оттоманского флота, она ссужала ее своими моряками и офицерами и направляла действия России в восточных морях. В этом зрелище восемнадцатого века нет ничего удивительного. Такое поведение Англии, выступившей впоследствии соперницей России на Востоке, объяснялось коммерческой выгодой. В то время Восток оставался еще рынком Франции, Россия же была рынком Англии, и наши соседи по ту сторону Ла-Манша помогали своим покупателям, потребителям их произведений, во вред туркам, которые отказывались от лондонских сукон ради лангедокских. Но накануне революции, в то время, когда успехи России угрожали самому существованию Турецкого государства, когда и Англия тоже создавала себе сферу влияния в Азии, Питт пророчески предугадал столкновение между двумя силами, стремящимися к одной цели. Он нашел неблагоразумным допустить переход сухопутных путей в Индию из беспечных рук мусульман в руки честолюбивых и властолюбивых русских. Он попробовал возвести сохранение Оттоманской империи в догмат британской политики.[224]224
  См.: Albert Sorel. L'Europe etla Revolution, 206.


[Закрыть] Но нация не поняла его и отказалась за ним следовать. Купцы Сити почти что взбунтовались при мысли о войне с Россией. Питт не мог действовать и был только предвестником.