Текст книги "От Тильзита до Эрфурта"

Автор книги: Альберт Вандаль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 37 страниц)

Он обратился к Александру со следующей речью. Англия надеется найти помощников и вызвать войну на континенте, – вот что поддерживает ее и питает ее воинственный пыл. Следя за настроением и поступками Австрии, лондонский кабинет надеется найти в Вене ядро пятой коалиции, которая будет состоять из Испании, части германских народов, быть может, Турции и которая даст всей Европе сигнал к восстанию. Но если Австрия под совместным давлением обоих императоров будет вынуждена преклониться пред их желанием мира, разоружиться, откажется вполне от всякой мысли и от всякого способа вести войну, если она вынуждена будет порвать связь с Лондоном и чистосердечно присоединится к франко-русскому союзу, сопротивление нашей соперницы потеряет главную точку опоры. Испания, предоставленная самой себе, быстро падет. Англия очутится одинокой пред всеми государствами Европы, сгруппированными около двух императоров, прикованными неразрывной цепью к их политике. Может быть, ее мужество ослабеет при зрелище континентальной лиги, о которой столько раз возвещалось и которая на этот раз превратится в грозную действительность. Итак, следует говорить ясно. Не прекращая переговоров с Лондоном, следует пригрозить в Вене. Необходимо, чтобы результаты, полученные в Вене, тотчас же сделались известными в столице Британского государства. В записке, составленной по указанию Наполеона и предназначенной для императора Александра, подробно излагаются меры, которые следует принять против тайного врага; объясняется тесная связь их с теми мерами, которые будут предприняты против явного, и указывается, каким образом покорность Австрии может обусловить сдачу, Англии.

“Австрия, – говорилось в ноте, – единственное государство на континенте, намерения которого находятся под сомнением. Следует устранить это сомнение. Нужно сообщить Австрии о предложениях мира которые будут сделаны Англии, и дать понять ей, что в случае, если они будут отвергнуты, она не на словах, а на деле должна объявить войну Англии, изгнать всех проживающих в Вене и в наследственных ее владениях англичан, уничтожить все приготовления к войне с Францией, чтобы от них не осталось и следа, и последовать, наконец, по пути, который не оставил бы Англии никакой надежды на возможность отвлечь Австрию от политики континента. Главным образом, ей нужно вменить в обязанность – признать происшедшие перемены в Испании. Было бы желательно, чтобы признание этого порядка вещей Россией и Австрией стало известным в Лондоне в момент получения относящихся к миру предложений. Это известие в совокупности с дошедшим уже до Лондона известием о походе французских войск в Испанию весьма способствовало бы ускорению переговоров. Англия выиграла бы этим еще то, что могла бы включить Португалию в свое Uti possidetis и избавить свою армию от позора быть вышвырнутой в море.

Но такой результат получится только тогда, когда Англия вполне убедится в том, что Франция, будучи совершенно уверена в полной безопасности на континенте, может наводнить Испанию своими войсками и вполне спокойно двинуть их до Гибралтарского пролива.

Австрийским императором прислан сюда барон Винцент. Необходимо, чтобы ему было объявлено обоими императорами, что они требуют признания вновь установленного в Испании порядка; что он должен отправиться за этим признанием; что только при этом условии оба императора согласны продолжать дружественные отношения с Австрией. Признание должно быть изложено Стадионом в ноте, обращенной к английскому правительству. Эта нота будет опубликована в Moniteur, и Англия получит ее в одно время с предложениями о мире.

Значило бы не знать современного положения дел, если не видеть, что без системы объединенных сил и мероприятий, которые давали бы возможность быть всегда готовым к совместным действиям, Англия будет поддерживать в Европе смуту и неупроченное положение и натолкнет Австрию на компрометирующие поступки, которые хотя и не нарушат мира на континенте, но в самой Англии дадут опору и почву врагам мира. Предлагаемые же меры, если они будут проведены энергично, свидетельствуя о согласии обоих императоров и о непоколебимой твердости их решений, заставят Англию дать мир Европе, ибо у нее не будет более надежды вносить в нее смуту”.[566]566
  Archives nationales, AF, IV, 1697.


[Закрыть]

Но поддастся ли Александр этим пылким речам? Захочет ли он предписать Австрии, чтобы она заранее сдалась на капитуляцию и сложила оружие; согласится ли он предъявить ей такие требования из боязни, чтобы она не воспользовалась сделанными приготовлениями для ничем не оправдываемого нападения? Александр заявил, что он готов подписать обязательство действовать заодно с нами, если почин к разрыву будет исходить от венского двора, и согласился снова взяться за хлопоты о признании новых королей. Затем в весьма ясных, твердых и вместе с тем крайне любезных и сдержанных выражениях он дал понять, что дальше этого он не пойдет; что он никогда не пойдет на преждевременное насилие над Австрией. Никогда не согласится на лишение ее свободы располагать собой; не нарушит ее прав самодержавного государства, насильственно изменяя ее политический путь и принуждая ее разоружиться в то время, когда она ничем не проявила своего намерения нарушить европейский мир и когда приходилось обвинять ее скорее в намерениях, чем в поступках.

Наполеон настаивал, и спор принял необычайное значение. Все остальные обсуждения были приостановлены. О Пруссии уже мало говорили и совсем не говорили о Востоке. Внезапно поставленный вопрос о согласовании мер против Австрии казался единственным, который с этих пор волновал императоров. Он отодвинул на второй план слегка задетые или наполовину уже решенные вопросы и заставил совещания уклониться от их первоначального предмета.

Неистощимый в средствах воздействия, прибегая то к хитрости, то к настойчивым просьбам, то к ласке, то к требованиям, Наполеон до бесконечности разнообразил свои приемы и доводы. Он прочел Александру письмо Андреосси и дал ему красноречивое разъяснение. Чтобы доказать исключительно оборонительный характер своих намерений, он не прочь был гарантировать Австрии, неприкосновенность ее территории, если она согласится разоружиться. Он допускал, чтобы она была успокоена со стороны Франции, лишь бы только оставалась под угрозой со стороны России. Если бы предлагаемый план действий был принят, повторял он, если бы у австрийцев была отнята возможность мутить Германию, ему было бы гораздо легче совсем очистить Германию от войск. Тогда он мог бы облегчить участь Пруссии и сохранить на Одере только одну крепость вместо трех. Но и эти подкупающие маневры действовали на Александра не лучше прямых нападений. Этот император, о котором говорили, что он слабохарактерный, непостоянный и нерешительный, таил под видом невозмутимо ясного душевного спокойствия удивительную стойкость характера. Он выслушивал все с удивительным терпением, спорил мало, даже не пытался опровергать многочисленных и сильных доводов своего противника, давал волю этому стремительному потоку, но затем возвращался к высказанной им идее и отстаивал ее с кротким упорством.

Его кроткое, но упорное сопротивление, совершенно не поддававшееся силе убеждения, уступая, подобно пружине, давлению только для того, чтобы вслед за тем вновь незаметно выпрямиться, страшно раздражало императора. Вернувшись к своим приближенным после таких встреч, во время которых его противник, уклоняясь от сражения, лишал его победы, он не щадил Александра и, смотря по расположению духа, высказывался о нем или язвительно или насмешливо. Однажды он сказал Коленкуру: “Ваш император Александр упрям, как лошак. Прикидывается глухим, когда не хочет чего-нибудь слышать”.[567]567
  Неизданные документы.


[Закрыть] Затем, намекая на злосчастное предприятие, в котором признавал источник своих затруднений, он воскликнул: “Эти дьявольские испанские дела дорого мне стоят”.[568]568
  Ibid.


[Закрыть] На другой день он возвращался к сражению совершенно свежим, полным сил, с новым оружием; но его энергия снова разбивалась о неуловимого противника.

Исчерпав все доводы, он разразился жалобами. Союз, говорил он, потеряет всю свою силу. С тех пор он не будет иметь в глазах англичан никакого значения и не обеспечит всеобщего мира. Александр оставался невозмутимым. Упреки, как и любезности, не действовали на него. В конце концов Наполеон прибег к вспыльчивости. Он рассердился. Произошла бурная сцена. В один прекрасный день, когда, расхаживая по кабинету императора, опять перешли к нескончаемому вопросу, спор разгорелся, и Наполеон в порыве яростного нетерпения бросил на пол свою шляпу и начал топтать ее ногами. Александр тотчас же остановился, пристально, с улыбкой посмотрел из него, помолчал немного, затем сказал спокойно: “Вы вспыльчивы, а я упрям. Гневом от меня ничего не добьешься. Поговорим, обсудим – иначе я ухожу”.[569]569
  Неизданные документы.


[Закрыть] И он направился к двери. Императору оставалось только стихнуть и удержать его. Спор возобновился в сдержанном, даже в дружеском тоне; но дело нисколько не подвинулось вперед. И в этот раз Александр не дал увлечь себя на какой-либо угрожающий шаг против Австрии.

Можно ли сказать, что он хотел поощрить Австрию начать с нами войну? Ничуть. Александр так же, как и император французов, искренне желал сохранения мира. Еще более он желал избегнуть войны в Германии, ибо дал обязательство в ней участвовать. Оба императора были согласны относительно цели, но резко расходились в способах ее достижения. Александр думал, что дружеские и успокоительные слова вернее, чем угрозы, удержат Австрию. Он был убежден, что австрийский двор не желал войны, что он вооружался только из страха и что если его не выведут из терпения, он никогда не начнет вражеских действий. “Он никогда не дойдет до такого безумия, чтобы сделаться зачинщиком и в одиночку вступить в борьбу”, – говорил он.[570]570
  Ibid.


[Закрыть]

По его мнению, истинная опасность шла не от Вены, а от Франции; он думал, что Наполеон только скрывал свое собственное намерение напасть на Австрию и уничтожить ее. В предлагаемых ему крутых мерах Александр видел неопровержимое указание на такие намерения; в них он усматривал только способ обезоружить несчастную монархию и лишить ее средств защиты, чтобы вернее справиться с нею. Чем настойчивее просили его, тем глубже укоренялась в его уме эта мысль. Вследствие этого он считал полезным, даже необходимым, чтобы Австрия вместо того, чтобы сдаться на волю победителя, оставалась во всеоружии, обладая всеми своими силами, оставалась в положении, настолько внушающем уважение, чтобы отбить у Франции охоту от всякого корыстного покушения. Что же касается России, то она вместо того, чтобы преждевременно перейти на нашу сторону, должна была, по его мнению, занять строго нейтральное положение и стараться, сколь возможно дольше, не склонять весов в чью-либо пользу. Если бы Франция или Австрия стали питать планы, противные миру, необходимо было, чтобы ни та, ни другая не могли рассчитывать на его содействие. Такое его поведение будет поддерживать между обеими сторонами известное равенство положения и сил, поставит их лицом к лицу с готовыми в равной степени к бою внушительными силами, даст им возможность защищаться, но не нападать. Следствием такого равновесия сил будет их обоюдное бездействие. Если Франция и Австрия будут таким образом взаимно держать друг друга в почтении, парализуя друг друга, континентальный мир не будет нарушен, а, с другой стороны, Россия получит свободу действий на Дунае и отнимет у Турции то, что Наполеон предоставлял ей в этой империи.[571]571
  Некоторое время спустя после свидания Александр писал Румянцеву: “Вы, вероятно, помните, что во время наших разговоров в Эрфурте я всегда находил, что самым полезным было бы создать в Европе политическую систему, целью которой было бы помешать какой-нибудь из трех ныне существующих великих держав – России, Франции и Австрии – нарушать всеобщий мир на континенте. Эта система возможна только при существовании равновесия между этих трех держав, и, следовательно, Россия, которой лично нечего опасаться Австрии, может, в некотором роде, спокойно видеть в увеличении ее боевых сил средство достичь введения вышеупомянутой политической системы”. Александр Румянцеву, 18 декабря 1808 г. Archives de Saint-Pétersbourg.


[Закрыть]

Эти мысли, которые поддержал и укрепил в уме царя своими внушениями Талейран,[572]572
  Александр Румянцеву, 19 октября и 18 декабря 1808 г. Archives de Saint-Pétersbourg.


[Закрыть] основывались на глубоко ошибочной оценке положения. Александр, равно как и французский министр, сделавшийся его советником, не считался ни с характером Наполеона, ни с требованиями его политики, ни с истинными намерениями Австрии. Если Англия не уступит, Наполеону придется начать с ней трудную борьбу на новой почве, придется сражаться с нею в Испании. Ему не желательно, да и нельзя будет терпеть позади себя отделившееся от его системы, шедшее вразрез с требованиями его политики, всегда пытавшееся зайти ему в тыл государство. Рано или поздно он обернется против него и мечом рассечет нестерпимое положение. Поддерживать в Австрии дух возмущения и скрытой вражды было наивернейшим способом вызвать войну, которой хотели избегнуть.

Более того. Допуская, что принятые в Вене меры носили сначала чисто оборонительный характер, они в силу обстоятельств должны были существенно измениться и окончиться нападением. Благодаря вооружениям, совершенно не отвечающим ее средствам, ее денежным доходам, Австрия была на пути к разорению. Такое положение не могло долго продолжаться. Уже теперь император Франц с грустью повторяет: “Армия съедает государство”.[573]573
  Archives des affaires étrangères, Vienne, 381.


[Закрыть] А вскоре его министры и администраторы объявят ему об ужасной пустоте в его казне; они укажут ему, что Австрия не в состоянии больше содержать войска, если не будет субсидий от Англии или если армии не будут кормиться за счет неприятеля.[574]574
  Beer, Zehn Jahre oesterreicihscher Politik, 341.


[Закрыть] Итак, пройдет еще несколько месяцев, а может быть, даже недель, и Австрия вынуждена будет или сражаться или разоружиться. Из двух решений она изберет первое. Она скорее предпочтет пойти на крайне рискованное дело – использовать собранные ею громадные военные средства, вернувшие ей веру в самое себя, чем примириться с горестным положением и открыто признать свое падение. Если бы император Александр мог проникнуть в тайны венского кабинета, он открыл бы в них то, о чем через несколько дней сообщит Андреосси, и что проницательность Наполеона позволяла ему заранее предчувствовать, а именно, – что идея о нападении, о необходимости попытать счастье оружия, о реванше быстро брала верх. Стадион всегда поддерживал ее. Теперь присоединился к ней осторожный эрцгерцог Карл, и даже сам император Франц начинал предпочитать рискованный, быть может, спасительный кризис тревожному, изнуряющему монархию, выжидательному положению. Единственное обстоятельство смущало и могло удержать Австрию – это страх, что Россия открыто присоединится к Франции, и что Австрия погибнет, раздавленная под тяжестью их двойной массы. Если царь даст повод усомниться в его намерениях, откажется идти заодно с нами, тогда в Вене война будет окончательно решена, и рано или поздно обоим императорам придется сражаться с Австрией, если они не сговорятся теперь же смирить и обезоружить ее. Предлагая это решение, жесткое и властно-требовательное, Наполеон указывал на него, как на единственное средство сохранить мир, который был столь же дорог его союзнику, как и ему самому. При настоящем положении дел он один был безжалостно последователен. Александр и Талейран, – великодушный монарх и тонкий политик, – оба сбились с пути.

Хотя Наполеон видел лучше и дальше всех, но он ошибался, думая, что Александр мог смотреть на вещи его глазами и что он согласится с его требованиями. В общем он просил Александра на время сдержать Австрию. Но не была ли Австрия, снова ставшая на ноги и занявшая твердое положение, единственной преградой, защищавшей Россию от наполеоновского всемогущества, единственным буфером, поставленным между русской границей и распространившейся по всей Европе Францией? Для России разоружить Австрию значило, остаться самой без прикрытия, подставить под удар самое себя, отказаться от всякой гарантии, кроме веры в добросовестность Наполеона. Но испытанные Александром со времени Тильзита разочарования и невнимательное отношение к его интересам не допускали уже такого чуда. Наполеон нес наказание за то, что в продолжение целого года скрывал от своего союзника конечный результат и величие своей цели, которая состояла в том, чтобы дать покой миру; за то что в своих самовластных поступках он слишком мало принимал во внимание его беспокойство и личные его интересы и за то, что насиловал королей и народы. Его наказание состояло в том, что теперь, когда он чистосердечно заявлял о своем желании мира и о своих чисто оборонительных намерениях, ему никто не верил. Александр не мог читать в его душе, он судил по его поступкам, а прошлое давало ему право не доверять будущему. Его опасения, основанные на неправильном толковании фактов, оправдывались внешним их характером; он вполне основательно не мог соглашаться на то, чего вынужден был просить у него Наполеон. Вопрос о совместном плане действий против Австрии, в том виде, как он был теперь поставлен, становился неразрешимым. Всякое усилие достичь полного и действительного соглашения неизбежно должно было сокрушиться о неожиданно появившийся камень преткновения.

Прошло восемь дней, потерянных в бесплодных спорах, а по вопросу, сделавшемуся главным, не получалось никакого результата. Наполеон понял, наконец, что он гоняется за невозможным; что он ничего не добьется от Александра; что он наткнулся на непреодолимое сопротивление. Тогда по своему обыкновению он внезапно переменил план и, не сходя с места, переменил фронт. Почти не надеясь избегнуть войны с Австрией, он хотел, вести ее при наиболее выгодных для себя условиях. Он взял с Александра простое обещание, что, если Австрия нападет, Александр окажет ему содействие. Вместе с тем, чтобы ограничить и локализовать борьбу и помешать революционному пламени распространиться на всю Германию, он объявил о своем намерении сохранить все, что обеспечивает за ним благоприятный исход. Он сказал, что оставит за собой в Пруссии три крепости на Одере на все время, на какое давал ему право договор от 8 сентября.

Александр снова восстал против этого притязания. Теперь он, в свою очередь, должен был занять наступательное положение, а Наполеон развить всю силу своего сопротивления. Императора французов и просили, и умоляли покинуть крепости, дать России и Европе этот залог умеренности. “Вы предлагаете мне систему слабости, – гневно сказал он, – если я на это соглашусь, Европа будет обходиться со мной, как с мальчишкой”.[575]575
  Неизданные документы.


[Закрыть] Он с некоторой досадой, в раздраженных, почти оскорбительных выражениях отверг просьбу Александра. “Как! Мой друг и союзник, – сказал он, – предлагает мне покинуть единственную позицию, откуда я могу угрожать австрийскому флангу, если бы Австрия напала на меня в то время, когда мои войска будут на юге Европы за четыреста лье?.. Впрочем, если вы непременно требуете эвакуации, я соглашусь, но тогда вместо того, чтобы идти в Испанию, я теперь же покончу мои счеты с Австрией”.[576]576
  Неизданные документы.


[Закрыть] Перед такой перспективой, которой он боялся больше всего, Александр отступил. Удостоверившись в том, что убедил Наполеона удовольствоваться против Австрии тайным соглашением оборонительного характера, веря, что благодаря этому мир будет сохранен и, следовательно, его главная цель достигнута, он согласился, чтобы Наполеон удержал временно крепости на Одере, полагаясь в будущем обеспечить полное освобождение Пруссии. Таким образом, монархия Фридриха-Вильгельма понесла издержки за неполное соглашение, к которому с таким трудом пришли оба императора.

Оставалось изложить на бумаге установленные пункты: предложения Австрии, уступки России княжеств, содействие в случае нападения Австрии. Наполеон представил Александру, как свой личный труд, составленный Талейраном проект договора. Но он не вполне отвечал выработанным соглашениям; кроме того, и царь, со своей стороны, приказал написать целый ряд статей. Прежде, чем сличить и изложить в форме договора оба проекта, императоры решили дать себе отдых.

Вне их интимного круга ничто не обнаруживало происшедших между ними разногласий. На глазах публики они продолжали расточать друг другу самое нежное внимание, как будто они всецело отдавались своей дружбе и удовольствию быть вместе. Для успокоения и направления общественного мнения Наполеон отправлял каждое утро записки в следующем роде: Камбасересу: “Совещания продолжаются; все идет как нельзя лучше”. Королю Жозефу: “Все принимает хороший оборот”. Камбасересу: “Высочайшие особы и иностранцы прибывают со всех сторон, и дела продолжают подвигаться к общему удовлетворению”. Королю Мюрату: “Эрфурт великолепен”.[577]577
  Archives nationales, AF, IV, 876.


[Закрыть] Действительно, съезд достиг тогда апогея своего блеска. Только что прибыли государи Баварии, Вюртемберга и Вестфалии, и вечером в партере театра короли были в полном составе. 4 октября давали “Эдипа” Вольтера. Когда дошли до стиха:

L'amitié d'un grand homme est un bienfait des dieux[578]578
  Дружба великого человека – благодеяние богов.


[Закрыть]

________________

Александр встал, взял руку сидящего рядом с ним Наполеона и крепко пожал ее. Этот жест, подсказанный артистическим внушением, восторженно принятый присутствующими, отмеченный в истории, был понят не только, как банальное проявление дружбы. В нем видели освещение соглашения и торжественное возобновление союза.

На третий день после этого императоры намеревались посетить в его столице герцога Саксен-Веймарского, их временного соседа. Во время их отсутствия оба министра иностранных дел – Шампаньи и Румянцев, – с пером в руке должны были рассмотреть статьи договора и редактировать их, дабы при своем возвращении государи нашли работу уже начатой; тогда им останется еще окончательно столковаться относительно встретившихся между министрами затруднений и довершить дело соглашения. Эта последняя часть их роли будет не менее затруднительной. Когда их мысли будут изложены в точной форме, они яснее посмотрят на принятые обязательства. Тогда могут возродиться некоторые сомнения и различия во взглядах; могут обнаружиться задние мысли, и найдутся новые поводы для интриг. Поездка в Веймар, предпринятая императорами, как переходная ступень и как отдых, разделяет свидание в Эрфурте на два различных, но почти одинаковых по значению, периода. В первом – с большим трудом пришли к соглашению по некоторым основным вопросам; во втором – придется подойти к более деликатной задаче, к вопросу о применении соглашения.