Текст книги "Пандора в Конго"

Автор книги: Альберт Санчес Пиньоль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

23

Маркус мог быть абсолютно уверен в том, что он первый человек, который видел это странное место. Печальный оранжевый свет заливал всю площадку, погружая подземный мир в мертвенный покой. Невозможно было понять, сколько времени он спал: несколько часов или несколько минут.

Пошел дождь. Он словно ждал пробуждения Гарвея, чтобы пролиться над городом тектонов. С облаков подземного небосвода срывались тяжелые желтоватые капли, которые яростно хлестали долину, словно маленькие жидкие метеориты. Капли смачивали камни площадки и попадали в открытый рот мертвого тектона, труп которого уже закоченел. Они отскакивали от его доспехов с металлическим звуком: дзинь-дзинь-дзинь. Маркус не прятался от дождя и через несколько минут весь промок. Но это его только обрадовало, потому что его организм был полностью обезвожен, как у людей, выдержавших схватку не на жизнь, а на смерть. Гарвей встал на колени и открыл рот, пытаясь поймать все капли жидкости, которые способны были впитать поры его тела.

Ему почудилось на миг, что дождь смывал с него боль, словно налипшую грязь. Уже давно он не чувствовал себя таким бодрым и сильным. Даже бесчисленные царапины, испещрявшие его кожу, становились короче и уже, затягиваясь на глазах. Вода, падавшая с подземного неба, казалась волшебной мазью фей.

Вода? Маркус подставил свои ладони под дождь и внимательно рассмотрел капли. Они не растекались. Это желтое вещество напомнило ему другое, хорошо ему знакомое: золото, которое они добывали на прииске.

В мире тектонов шел золотой дождь. Когда Маркус понял это, он выплюнул всю жидкость, попавшую ему в рот. Золотой дождь! Но удивление быстро сменилось практическим расчетом. Добыча золота на прииске не принесла ему никакой выгоды. Зачем тогда было терять время под золотым дождем? Он одним прыжком подскочил к рюкзакам-скорлупам и вытряс их содержимое на площадку. Теперь Гарвей мог разглядеть груз, не боясь быть застигнутым врасплох.

Его пальцы не обманули его. «Сколько всякой чепухи», – подумал Маркус. В одной из скорлуп лежали три крупных предмета: бивень слоненка, маленькое каучуковое дерево с корнями и камень размером с ядро пушки на пиратском корабле. На лице Гарвея невольно возникла гримаса отвращения. И из-за этой ерунды он чуть не погиб! Ради этого тектоны готовы были напасть на весь мир! Только для того, чтобы унести с собой зуб животного, какое-то растение и камень!

Он продолжил поиски и во втором рюкзаке среди ненужного хлама нашел настоящее сокровище в виде банок с мясными консервами и персиковым компотом. Кроме того, Маркус обнаружил несколько пуль. Потом он подошел к трупу тектона и снял с него его защитную одежду, которая подгонялась по фигуре при помощи хитроумных пряжек на спине. Под этими доспехами на тектоне было некое подобие стеганой пижамы-комбинезона. Гарвей решил надеть только защитную тунику, но каменные чешуйки больно царапали кожу. В конце концов он убедил себя в том, что тектоны не зря поддевали под кольчугу нижнее белье, и раздел труп догола.

Да, это действительно оказалась хорошая идея. Пижама согревала его и защищала кожу от колючих камешков, из которых тектоны складывали мозаику своих доспехов. На внутренней стороне кольчуги, под мышками, были пришиты небольшие кожаные мешочки наподобие боковых карманов. Оттуда Маркус вытащил, восторженно воскликнув «О-о!», второй револьвер. Наверное, тектон утащил эту игрушку просто на память, не подозревая о смертоносной силе, которой она обладала.

Гарвей положил в мешочки на боках оба револьвера и пули, земляные орехи и консервные банки и сделал несколько шагов. Поначалу он чувствовал себя как католический священник или даже как одна из тех модниц восемнадцатого века, что носили широкие юбки на каркасах. Однако потом заключил, что если тектоны носили эти странные сутаны, то на это была какая-то причина. Он снял с мертвеца сапоги и внимательно их изучил. Подземные жители снабдили свою обувь хитроумной прокладкой изо мха, который мог расти внутри нее и мягко пружинил при ходьбе. Гарвей осторожно вставил ногу в левый сапог. О господи! Какое счастье – снова обуться после стольких дней хождения босиком!

Он подошел к краю площадки и бросил последний взгляд на подземный город. Вряд ли в мире могло быть что-то более величественное и одновременно более страшное. Бесконечные проспекты. Безукоризненные небоскребы. И к тому же золотой дождь. «Но золотой дождь не сделал тектонов счастливее, – подумал Маркус, – они стали лишь более алчными». Он увидел и трех тектонов, которых сбросил в пропасть. Они все еще летели вниз.

Вначале доспехи казались Маркусу дополнительным бременем, но, надо признаться, он очень быстро к ним привык. Ему пришлось научиться двигаться так, как будто он одновременно ехал на велосипеде и греб на лодке, потому что для передвижения в таком облачении требовались усилия локтей и коленей. Итак, неудобство, которое он испытывал поначалу, исчезло, и Гарвей начал восторгаться этим изобретением.

Одежда была прочной и одновременно невероятно гибкой, очень легкой по сравнению с железными доспехами и надежнее, чем любая кожаная вещь. Движение в туннеле в этом панцире, как оказалось, могло даже доставлять удовольствие. Союз Маркуса и его туники постоянно креп во время его путешествия. И… раз, и… два, и… раз, два… – двигал он локтями; левой-правой, левой-правой – отталкивался коленями. Подвесные кожаные карманы свисали вниз и не стесняли его движений. И… раз, и… два, и… раз, два…; левой-правой, левой-правой… Гарвей привязал фонарь себе на затылок: в нем оставалось только два светляка одинакового размера. Мягкий мешок обхватывал его шею, точно светящееся ярмо. Тем лучше: с каждой стороны оказывалось по одному светляку, которые освещали путь на несколько метров вперед. И… раз, и… два, и… раз, два…; левой-правой, левой-правой… Вперед, Маркус Гарвей, вперед! Возвращайся в свой мир! Не останавливайся!

Наша жизнь подчас меняет свой темп. Обратный путь длился всего один миг. Благодаря тунике и той силе, которую дает человеку свобода, Маркус стремительно приближался к цели. Его беспокоил только Уильям. Очутившись возле стены, в которой было несколько ходов, Гарвей позвал его:

– Уильям!

Потом он засунул голову в каждое из отверстий поочередно:

– Уильям! Уильям! Уильям!

Никакого ответа.

Маркус не знал, что и думать. С одной стороны, он радовался тому, что Уильяма рядом с ним не было, а с другой – хотелось знать, куда тот подевался. Что задумал этот Кравер?

Дойдя до Девичьего моря, Маркус снова стал кричать:

– Уи-и-и-илья-а-а-а-ам!

Никогда еще человеческий голос не звучал так одиноко. Вокруг был только мрак пещеры, стен которой не дано увидеть глазу; огромное пустое пространство, населенное миллионами мертвых моллюсков.

Его голос разнесся по этим унылым полям далеко-далеко, унесенный ветерком, который был таким легким, что не сопротивлялся звукам и не растворял их в себе. Зов обволакивал колонны и растекался по бескрайнему ковру окаменевших рачков.

– Уи-и-и-илья-а-а-а-ам!

Маркус присел на корточки. По дороге к городу тектонов они прошли по этой тропинке. Это был единственный путь, по которому можно было пересечь равнину, покрытую створками ракушек, острыми, как кинжалы. След отряда еще сохранился на дорожке. В отдельных местах, где почва была более мягкой, можно было различить следы босых ног Уильяма и Ричарда. Но только в одну сторону. Ни одного следа босой ноги человека, который бы двигался в обратном направлении.

Маркус следовал строжайшей дисциплине, которую установил для себя сам. Два кусочка консервированного мяса, половинка персика и глоток компота в день. На ночлег он устраивался у подножия первой попавшейся колонны. Ветер теперь беспокоил его гораздо меньше, чем по дороге к городу тектонов, благодаря широкой тунике. Он втягивал руки в рукава и погружал голову в вырез ворота, потом затягивал шнурок, проходивший по нижнему краю одежды, и оказывался в некоем подобии спального мешка. Всему этому Маркус научился, наблюдая за подземными жителями.

Однажды его разбудил какой-то странный невнятный звук. Гарвей не мог даже сказать, что он напоминал: рев гиппопотама или шипение змеи. В конце концов он расслышал:

– Ма-а-ар… к-у-у-ус…

Эхо играло осколками его имени:

– ус!.. ус!.. ус!

Зов повторялся снова и снова. Это происходило неожиданно, когда Гарвей начинал дремать. Он мгновенно просыпался в холодном поту и целился в темноту из двух револьверов сразу.

– Уильям? – спрашивал он, не опуская оружия.

Но за пределами небольшого круга, очерченного тусклым зеленым светом фонаря, ничего не было видно.

Существовали ли эти голоса на самом деле? Гарвей не был уверен в этом. Может, он их придумал, а возможно, они ему приснились. В немом подземном мире стиралась граница между бредом и сном.

Чтобы не обращать внимания на слуховые галлюцинации, Маркус решил продумать план своих действий после выхода на поверхность земли. Но стратега из него не получилось, мысли путались. Он был один, а на поляне остались три тектона. Как ему с ними справиться?

Гарвею удавалось немного отвлечься только тогда, когда он начинал мастерить новую рукоятку для револьвера. Во время передышек, перед сном, он принимался искать подходящие по форме окаменелости, освещая фонарем пол пещеры. Казалось, они вросли в землю, а сверху были залиты цементом. Ему приходилось прикладывать немалые усилия, чтобы вытащить их. Потом он обрабатывал находки, подобно первобытному человеку, изготовлявшему кремневые орудия труда. Найти подходящий для рукоятки камень оказалось делом непростым, но его труды все же увенчались успехом. Самодельная рукоятка точно подошла к стволу и была достаточно узкой, чтобы пальцы могли ее крепко сжимать. Маркус сделал несколько резких движений, орудуя револьвером, как настоящий бандит с Дикого Запада, и удостоверился в том, что его конструкция выдерживала любые нагрузки.

На следующий день начался подъем по извилистой тропе. Когда Маркусу хотелось спать, он забивался в одну из щелей в скалах. Фонарь он прятал в ногах, в складках туники, чтобы свет не выдал его. В нем остался всего один светляк: он сожрал своего товарища прежде, чем завершился путь на поверхность земли. Маркус подумал об Уильяме, и ему стало не по себе.

В тот день Гарвей обернулся и посмотрел назад. С высоты перевала ему показалось, что далеко внизу, где-то в Девичьем море, поблескивал огонек – крошечный зеленый пузырек на поверхности темноты. Но не прошло и минуты, как он исчез. Может быть, его преследовали тектоны?

Нет, невозможно. Они бы потратили несколько недель на организацию экспедиции и еще больше времени на то, чтобы подняться из города на площадку, где Маркус убил четырех подземных жителей.

– Уильям! – крикнул он, но не получил ответа.

Может, тогда ему просто почудилось? Он никак не мог склониться в сторону какого-то одного решения, пока однажды не сказал себе: «Не будь дураком, тебе надо бояться не того, что окружает тебя сейчас, а того, что ждет наверху».

Дальнейший путь прошел без приключений. Наконец Маркус оказался в последнем туннеле, который вел в шахту. Он стал двигаться по нему, не обращая внимания на тесноту, как хорошо натренированный спортсмен: и раз, и… два, и… раз, два…; левой-правой, левой-правой… Через несколько дней в конце туннеля забрезжил свет, и Маркус пополз к нему, стараясь не шуметь.

Гарвей выглянул из отверстия, которое, кстати сказать, было очень невелико. Ему показалось, что он пролезает головой в узкую горловину свитера. Довольно долго он, немой и неподвижный, наблюдал за шахтой, превратившись во внимание и слух.

Он еще раз оценил свое положение. Где-то рядом, совсем недалеко, разгуливали тектоны. Их было трое. Но два пистолета и возможность нанести неожиданный удар давали ему необходимое преимущество. Шахта пришла в запустение. Своды были свидетелями рабского труда, ненависти и любви. Они видели страшную битву. Теперь здесь было тихо и пусто. Деревянные балки, упавшие во время взрывов, по-прежнему валялись на полу. Трупы кто-то убрал, однако других изменений Маркус не заметил. Тут и там виднелись осколки ламп, обрывки одежды и непонятно как попавшие сюда странные предметы, шахта как будто превратилась в свалку хлама и мусора.

Маркус не мог решить, как ему действовать. Если тектоны остались на поляне, значит, они были очень близко. Чтобы напасть на них, ему придется сначала спуститься в шахту. Но внутри шахты и при подъеме наверх по лестнице (к счастью, тектоны оставили ее на своем месте) он будет чрезвычайно уязвим. С другой стороны, можно попытаться найти потайные ходы, которые тектоны прорыли перед штурмом, чтобы выбраться на поверхность неподалеку от шахты. Именно так – со спины – напали на них тектоны, и, вероятно, такой маневр будет менее рискованным.

Но очень скоро Гарвей понял, что этот путь тоже заключал в себе опасность. К шахте вело огромное количество маленьких подземных галерей. Каждое из отверстий в стенах подземного зала представляло собой начало туннеля, созданного природой. Тектоны долго вели свои саперные работы в поисках выхода на поверхность и соединили между собой несколько мелких проходов. Сперва Маркус решил пойти по одному из них. Он надеялся найти выход, через который можно было бы попасть на поляну, не привлекая внимания врага. Оттуда он смог бы понаблюдать за жизнью на поляне, прежде чем начать наступление. Однако Гарвей заблудился один раз, потом другой, и с каждым разом все больше отчаивался. Туннели вели вверх, вниз, поворачивали то направо, то налево. Маркус не понимал, приближается он к поверхности или, напротив, удаляется от нее. Вдруг он увидел перед собой тоненький луч света, который пробивался через камни. Поскольку туннель шел наверх, Маркус вообразил, что скоро выйдет на волю, и пополз туда, яростно работая локтями и коленями. Но он ошибался. Ему удалось только дойти до шахты.

Смирившись с судьбой, Гарвей присел отдохнуть. Он рассматривал стены подземного зала, ни о чем не думая. И вдруг – неожиданность: в шахту влетел шмель. То ли он был очень дерзок, то ли просто потерял дорогу и решил разведать, что скрывает этот пустой колодец. Насекомое кружило по шахте, возмущаясь и выражая свое недовольство громким жужжанием.

Как прекрасен может быть простой шмель! Особенно для человека, который возвращается после погружения в недра земли, во время которого он посетил юдоли самых страшных страданий и рабства. Сердце у Маркуса забилось, как у кролика. После стольких дней, проведенных среди скал и вымерших моллюсков, этот шмель возвращал его в земной мир. Он никогда бы не подумал, что полет обычного насекомого мог заключать в себе столько жизни.

Гарвей вышел из состояния оцепенения. Он не хотел оставаться в этой яме навсегда и потому решил рискнуть. Несколько коротких и решительных движений – и его тело пролезло через отверстие в стене. Потом он выбрался из шахты по лестнице, быстро и бесшумно.

Стоя на одной из верхних ступенек, он осторожно высунул голову – настолько, чтобы увидеть поляну. На южной ее стороне, там, где раньше был их лагерь, Маркус увидел огонь. Один из трех тектонов, очень небольшого роста, варил обед в огромном котле, помешивая его содержимое длинной палкой. Тектон номер два был невероятно толст и мирно возлежал на траве недалеко от котла. Сложив пальцы на круглом животе, он созерцал облака. Он предавался праздности, и только его челюсти работали: он, точно корова, жевал травинку. А куда же подевался третий тектон? Его нигде не было видно.

Маркус подошел к ним, целясь из двух пистолетов. Он двигался медленно, но не стараясь спрятаться, и наконец оказался совсем близко от тектонов. Те, как бы невероятно это ни было, не замечали его. Коротышка продолжал мешать свое варево, а толстяк мечтал, рассматривая облака.

Руки Маркуса, сжимавшие револьверы, были вытянуты вперед. До котла оставалось тридцать шагов. Двадцать, десять. А тектоны не обращали на него никакого внимания. Даже в самой нелепой из своих фантазий Маркус не мог предположить ничего подобного. Он был уверен, что стоило ему подняться из шахты, и его заметят, нападут со всех сторон одновременно, что противник разработал четкую военную стратегию. Ничуть не бывало. Маркусу стало до смешного неловко. Тектон-повар по-прежнему интересовался только котлом, а его товарищ не видел ничего, кроме облаков. В конце концов Гарвею пришлось как-то объявить о своем присутствии. Ему не пришло в голову ничего лучшего, чем сказать:

– Привет.

У повара дрогнула рука, и он выпустил палку, которой мешал похлебку. Рот бедняги раскрылся, словно его нижняя челюсть сломалась, и он поднял руки вверх в знак того, что был готов сдаться. Второй тектон действовал спокойно и как настоящий солдат. Он приподнялся на локтях и, заметив опасность, попытался незаметно протянуть руку к висевшей у него на поясе дубинке. Но Маркус прицелился из револьвера прямо ему в лицо, словно говоря: «Нет, лучше этого не делай».

Тектон нехотя подчинился, и тут возникла странная пауза. Нападающий всегда владеет инициативой, но Маркус не имел ни малейшего представления, как ему поступить. Оказалось, что он был совершенно неспособен хладнокровно убить их. Время остановилось. У тектона-повара дрожали руки. Толстяк почувствовал колебания Гарвея, но не мог действовать.

Вероятно, Маркус так и не выстрелил бы, но в этот момент за спинами двух тектонов появился третий. Он вышел из палатки Уильяма. Это был тот самый высокий и стройный офицер, который взял когда-то Гарвея в плен (теперь казалось, что это произошло давным-давно). Под его туникой угадывались длинные ноги, он решительно шагал вперед и выкрикивал какие-то приказы повелительным и резким тоном. Когда офицер увидел Маркуса, он потерял дар речи. Его черные зрачки сузились от ненависти. Но сейчас он скорее напоминал мышь, чем кошку. Тектон, покидая палатку, не задернул за собой полог, и через эту щель Маркус увидел Амгам: ее руки были прикованы к столбу.

А теперь остановимся на минуту, чтобы задать себе следующий вопрос: неужели эти три тектона выглядели так, как описал мне их Маркус? Возможно ли, чтобы один из них был так же высок и строен, как Уильям? А второй так же плотен и мускулист, как Ричард? И, наконец, третий – действительно ли он был коротышкой-поваром в услужении у двух остальных? По словам Маркуса (а мои записи беседы, во время которой я специально расспрашивал его об этом, не оставляли в том ни малейшего сомнения), трое тектонов на самом деле были именно такими. Однако я пришел к заключению, что память иногда бывает весьма гибкой, и в данном случае детали выстроились в соответствии с той правдой, которая составляла суть этой истории: приключения Маркуса Гарвея явились путешествием, очистившим его, и, только уничтожив этих трех чудовищ, он стал другим человеком.

Увидев Амгам, Маркус почувствовал, что сходит с ума. Он нацелил оба револьвера в грудь высокого тектона. Тот с завидным самообладанием отдал громким голосом приказ, и остальные прыгнули вперед. Маркус разрядил оба револьвера в офицера. Но даже после этого, если бы два оставшихся тектона не пошевелились, вероятно, не стал бы их убивать. Однако движение подстегивает стрелков. Толстый тектон наступал со своей дубинкой, а повар вытащил огромную палку из котла, собираясь использовать ее в сражении.

Маркус стал бешено стрелять по этим трем мишеням. С такого расстояния промазать было невозможно. Раненые тектоны падали, но тут же поднимались и пытались снова напасть на него. Гарвей стрелял в них почти в упор, но они сражались отчаянно, потому что понимали, что им необходимо остановить нападавшего. Иного выхода у них не было. Маркус стрелял и стрелял, пока наконец его револьверы не стали издавать только «щелк, щелк, щелк»; и лишь услышав эти щелчки много раз подряд, Гарвей заметил, что тектоны уже мертвы. Мертвы навсегда.

Все кончилось, но он не чувствовал счастья. Скорее наоборот. Маркус ощутил неясный испуг, тоску, которая всплывала в его душе, как туман над сгоревшим лесом. Высокий и стройный тектон лежал, уткнувшись лицом в землю, словно хотел в последнюю минуту вернуться в свой мир. Повар казался псом, которого раздавила телега. А толстяк упал в котел: его голова и туловище оказались в супе, а ноги висели снаружи.

Маркус выпустил из рук револьверы; они ударились о землю с глухим стуком. Гарвей не смог отвести взгляда от дымящихся стволов, пока не услышал голос Амгам. Тогда он побежал к палатке, встал на колени и освободил ее. Продолжая стоять на коленях, Маркус заплакал. Скорее это был не плач, он просто исходил слезами.

Мне хотелось бы оказаться там, чтобы стать свидетелем этой сцены. Нет, не из зависти, просто из удовольствия увидеть момент счастья, настоящего счастья. Амгам, все еще одетая в брюки и рубашку Уильяма, рассматривает его, не веря до конца в то, что это он, что он вернулся. Маркус, одетый в перепачканную землей тунику тектона, закрывает себе лицо руками, чтобы она не видела его слез. Она встает, протягивает руку и дотрагивается пальцем до его щеки. Он поднимает взгляд, вытирает влажные глаза грязными руками, смотрит на поляну, на мертвецов, на шахту, потом на нее – и тут словно просыпается от долгого кошмара, самого долгого из кошмаров. «Ты – это ты, и я здесь, – говорят они друг другу, – и все кончилось».

Никакого страстного поцелуя не было. Амгам и Маркус обнялись, как два заблудившихся ребенка, которые снова встретились: даже если им не суждено найти дорогу, то, по крайней мере, они снова вместе. Маркус снял с себя тунику и пижаму, потому что ненавидел это облачение. Амгам увидела его раны и тоже разделась, сбросив с себя одежду Краверов.

И тут Маркус позволил себе каприз. Возможно, он считал, что мир ему чем-то обязан, после того как он пережил столько боли и несчастий. Гарвей символически отомстил за всех носильщиков мира, завладев одной из ненавистных бутылок шампанского. Это была большая пятилитровая бутыль теплого французского шампанского. Потом она схватила его за руку, и они побежали к краю поляны, а потом дальше и дальше в сельву. Куда увлекала его Амгам? Никуда. Они просто убегали от поляны, переплетя свои пальцы, куда глаза глядят. Ветки хлестали их по всему телу, но эта боль не беспокоила их. Маркусу она даже нравилась, потому что боль, причиненная растениями, не уничтожала жизни, она была отлична от той, которую он испытал в подземном мире.

Неизвестно, сколько времени они бежали по лесу. Наконец Маркус натолкнулся на плотную стену травы, которая преградила ему путь, и упал на землю. Они лежали, растянувшись на зеленом ковре, и смеялись, с трудом переводя дыхание. Зеленый потолок защищал их от тропического солнца. Спустя какое-то время Маркус понял, что они попали в очень странное место.

Стена травы, которая их остановила, была гораздо более плотной и густой, чем показалось вначале. Гарвей раздвинул руками верхний слой растительности и обнаружил, что вся эта зелень была лишь занавесом, за которым скрывалась настоящая стена из дерева. «Это ствол дерева, огромного дерева», – догадался он и попытался обойти его вокруг, но не смог. Ветки, шипы и заросли кустарника не давали ему двигаться вперед. Ревнивая сельва не хотела, чтобы кто-нибудь еще ласкал ноги великана. Маркус не столько видел, сколько чувствовал необъятность этого ствола, его нельзя было даже охватить взглядом. Если ствол у самых корней так велик, то каким же высоким должно быть само дерево? Гарвей понял, что перед ними одно из чудес природы.

Он начал карабкаться вверх. Амгам ничего не понимала.

– Пойдем! – сказал Маркус и жестом предложил следовать за ним.

И она послушалась. Сначала Гарвей задавал ритм, открывая дорогу среди переплетения лиан, которые так же, как они, поднимались вверх по стволу, но очень скоро девушка опередила его. Умения спелеолога, наверное, сродни навыкам скалолаза. А может быть, этой женщине, которая поднялась выше небесного свода мира тектонов, верхушка дерева, каким бы огромным оно ни было, казалась только крошечной ступенькой. А может, Амгам по своей натуре не могла допустить, чтобы кто-то указывал ей дорогу. Как бы то ни было, ее решение оказалось верным. Двенадцать пальцев цеплялись за древесную кору крепче, чем лапы любой обезьяны. Кроме того, у нее был особый дар находить выемки и сучки, чтобы поставить ногу.

– Погоди! – закричал Маркус, который уже начинал отставать.

И поскольку девушка не обращала на него никакого внимания, он прокричал громче еще раз:

– Погоди!

Амгам обернулась. Маркус помахал ей рукой, в которой удерживал бутылку шампанского, давая понять, что ему трудно подниматься, держась одной рукой. Она прищелкнула языком, словно говоря: «А, вот оно в чем дело!», вернулась назад, забрала у него бутылку и снова полезла вверх так же быстро, как раньше, или даже еще быстрее. Амгам казалась большим белым пауком.

Поначалу подъем не стоил им большого труда, благодаря растениям, которые цеплялись за кору дерева. Это был плотный слой лиан и ветвей других деревьев, росших неподалеку. Они напоминали руки верных поклонников, которые удовлетворялись тем, что гладили ноги своего идола. Но, когда они поднялись над зеленым пологом сельвы, им стало гораздо труднее продвигаться вперед. Ствол стал плотным и гладким, он горделиво поднимался вверх и был похож скорее на вавилонскую башню, чем на порождение дикой природы. Только теперь Маркус и Амгам осознали истинные размеры великана, которого они решили покорить. Уточнить? Когда я попросил Маркуса сравнить высоту дерева с Биг-Беном, он стал хохотать как сумасшедший.

Они добрались до первой большой ветви, крепкой, точно таран на носу корабля. Амгам заговорила. В ее голосе звучали веселые и восторженные нотки, она говорила быстрее, чем обычно, и казалась очень оживленной. Вероятно, она только сейчас поняла, что дерево не было горой мертвых камней, что перед ней живое существо, полное других живых существ. Никогда раньше Маркус не видел кошачьих глаз Амгам такими восторженными. Однако сам он чувствовал себя совершенно разбитым. Приключения в подземном мире истощили его силы. То напряжение воли, которое помогло ему вынести всю боль и преодолеть все испытания, сейчас куда-то испарилось, и у него начали дрожать колени. Амгам поняла это. Она обняла его и стала говорить с ним на языке тектонов, который, как это ни удивительно, мог звучать нежно. Однако Маркус высвободился из ее объятий так резко, словно они были для него оскорбительны.

– Нет, нет, – настойчиво повторял он, – наверх, наверх!

И два обнаженных тела продолжили свой путь к вершине. Каждая мышца его рук и ног жалобно сжималась при каждом новом движении. Амгам тащила тяжелую бутылку шампанского. (Спрашивать Маркуса, зачем они несли эту дурацкую бутылку, оказалось совершенно бесполезно. Просто несли ее, и все тут. Им самим это было неясно. Впрочем, они не знали также, зачем им понадобилось лезть на это дерево, – они просто лезли, и все тут.) Амгам находила самые незаметные трещинки в коре и иногда останавливалась и помогала Маркусу подниматься, крепко ухватив его за плечо. На какую высоту они поднялись? Сто метров? Двести? Наконец они добрались до самой вершины, где ветви образовывали маленькую, но очень удобную площадку. Покрытая мхом, она была немного вогнутой в середине. Над их головами оставался только тонкий слой листьев, который служил им солнечным зонтиком. Когда Маркус перевел дух, он сказал лишь одно слово:

– Смотри.

С такой высоты весь мир казался зеленой равниной. Деревья, деревья, деревья. Амгам сделала глубокий вдох. Она наполняла свои легкие воздухом с такой силой, что Маркусу стало страшно. Казалось, весь кислород Конго входил внутрь этого тела, созданного, чтобы дышать в совершенно другом мире.

Она что-то сказала.

– Да, я знаю, – согласился Маркус. – Ни Пепе, ни шампанское. Конго.

Маркус уже видел эту безбрежную сельву с похожей башни во время похода Краверов. И она не показалась ему привлекательным местом. Совсем наоборот. Что же изменилось теперь? Маркус увидел, что Амгам возвела глаза к небу и направила взгляд прямо на тропическое солнце. Он хотел заслонить ее лицо ладонью, чтобы солнце не причинило ей боли, но вспомнил о том, что глаза девушки были устроены как у кошки. Если в темноте зрачки Амгам расширялись настолько, что закрывали собой всю радужную оболочку, как тень от луны скрывает солнце во время затмения, то теперь они сузились и превратились в тонкую вертикальную линию, не шире волоса.

Но вернемся к нашему вопросу: что сейчас делало Конго таким прекрасным местом? Маркус понял, что разница заключалась вовсе не в пейзаже, а в нем самом. Картина прекрасна потому, что он теперь не такой, как раньше.

Потом они растянулись на этом деревянном ложе, покрытом ковром изо мха. Маркус поднял руку и несколько минут внимательно рассматривал бутылку шампанского, не веря своим глазам. Он уже не помнил, зачем принес ее сюда.

В своей книге я написал, что Маркус передал бутылку Амгам. Она, движимая любопытством, разглядывала ее, пока не услышала, как Гарвей произнес слово «шампанское». И тогда она бросила бутылку вниз, вспомнив обо всех ужасах, которые сопровождали это слово. Так я написал в первом варианте своей книги. Однако должен признаться, что Маркус рассказал мне совсем другую историю. Просто в этом фрагменте я позволил себе некоторую вольность; причиной тому были моя увлеченность литературой и моя любовь к Амгам. Прошло довольно много времени, прежде чем я осознал несоответствие между записями, которые сделал в тюрьме, и текстом книги. Чтобы избавиться от своих чувств и навсегда забыть о книге, я решил просто воспроизвести в ней точный рассказ Маркуса, и в третьем издании хотел исправить этот фрагмент. Однако издатель попросил меня не трогать его, считая, что Амгам, пьющая из горлышка бутылки, вряд ли может стать украшением романа. Дело происходило в двадцатые годы в разгар действия сухого закона, а издательство поддерживало постоянные контакты в Соединенных Штатах, где рассчитывало продать огромное количество экземпляров моей книги. Позднее, в пятом издании, я опять стал настаивать на исправлении этой ошибки. Но к этому времени я уже продал права на роман другому издательству, и там меня тоже стали умолять не трогать этот пассаж. Новый издатель был большим поклонником символов в литературе и утверждал, что данный жест Амгам необходимо было сохранить: мятежная героиня восставала, таким образом, против людского общества и против общества тектонов, коррумпированность которых воплощалась в бутылке шампанского. Я не стал спорить. В шестидесятые годы новое издательство возвратило к жизни книгу, которая уже практически была предана забвению. И опять меня попросили не трогать фрагмент с шампанским. Экологические теории были в моде, и отказ Амгам от употребления напитка, производство которого связано со столь сложными технологиями, означал интеграцию пары в естественную среду и ля-ля-ля, ля-ля-ля… И наконец, при последнем издании книги издателем оказалась женщина. Она считала, что освобожденная женщина должна была разбить бутылку шампанского вдребезги, поскольку в повествовании слово «шампанское» превратилось в синоним власти мужчин в обществе. Одним словом, на протяжении шестидесяти лет я не смог привести этот фрагмент в соответствие с рассказом Маркуса Гарвея. Теперь, наконец, я исправлю свою ошибку.