Текст книги "Все то, чем могли бы стать ты и я, если бы мы не были ты и я"

Автор книги: Альберт Эспиноса

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

11
ПРИНЯТЬ НЕЖЕЛАННУЮ ЛЮБОВЬ, ПРЕЖДЕ ЧЕМ ЕЕ ПОТЕРЯТЬ И ЗАХОТЕТЬ ВЕРНУТЬ

Я понимал, что осуществить мое предложение нелегко, так как комплекс хорошо охранялся, но в пришельце было что-то такое… Не знаю, был ли то взгляд парнишки, спасавшегося от красного дождя, или пятиугольная планета, или то, как он сказал, что мне важно познакомиться с девушкой из Испанского театра.

Шеф стал вытаскивать карты из сейфа и объяснять различные возможности. Дани внимательно слушал, а я думал о девушке из театра.

Я понимал, что мое мнение о плане побега не будет решающим. Я всегда осознавал пределы своих возможностей. Я считаю это своим большим достижением: знать, на что я не способен – из-за недостатка способностей или отсутствия интереса.

Почему пришелец сказал, что встреча с девушкой из Испанского театра так важна для моей жизни? Я размышлял об этом, пока шеф с Дани решали стратегические задачи. Почему я испытывал к ней такое сильное чувство? Хорошо, что мне удалось преодолеть страх и я решился задать пришельцу еще несколько вопросов.

Дело в том, что пришелец обладал какой-то непонятной магией. Любопытно, что моя мать так же завораживающе действовала на публику, смотревшую ее спектакли, или просто на тех, кто оказывался рядом с ней.

Пока Дани не понял до конца наши намерения и план действий, он хранил полное молчание.

– Но куда мы его денем? – поинтересовался он. – То есть, если нам удастся вытащить его отсюда, куда мы его отвезем? Его же сразу найдут.

– А мы не будем его прятать, – изрек шеф. – Мы просто его освободим.

– Но если он… – Дани было нелегко произнести эти слова. – Если он пришелец, разве мы не должны его стеречь?

Я не знал, надо ли рассказать им о том, что я видел. О красном дожде, о пятиугольной планете. Надо ли рассеять их сомнения по поводу его происхождения? Но я боялся, что они изменят свое решение.

– Помоги нам, Дани, – сказал я. – Доверься мне.

Дани никогда меня не подводил. С тех пор как мы познакомились, я чувствовал, что на него можно положиться.

Дани был в меня влюблен. Я понял это с нашей первой встречи. Моя мать с детства учила меня ценить те чувства, которые испытывают к нам другие люди, даже если мы не отвечаем им взаимностью.

– Ты должен понять, что эта нежеланная любовь, это желание, оставшееся без ответа, – большой подарок для тебя, – сказала она во время долгой поездки на поезде из Барселоны в Париж. – Не пренебрегай ею только потому, что она тебе не нужна.

Я был тогда слишком молод и не понял ее. Я никогда ее не понимал. Она же, напротив, жила в атмосфере любви, о которой говорила. Ее любили многие. Ее танец, ее манера исполнения, ее хореография пробуждали в людях страсть, в которой соединялись любовь и секс.

Я с детства видел, с какой симпатией она относилась к влюбленным в нее людям, хотя и не отвечала им взаимностью. Казалось, одно то, что их чувства были подлинными, воодушевляло ее и помогало ощутить всю полноту жизни.

Ее любили как мужчины, так и женщины. И это никогда ее не волновало.

– Не думай о сексуальных предпочтениях, – заметила она однажды. – Предпочтения всего лишь отражают страх перед непривычным, и тем, чего ты еще не понимаешь. Ты должен принимать лишь те из них, которые пробуждают в тебе чувство.

Я думаю, у нее никогда не было любовной связи с женщиной, хотя не могу сказать наверняка, ее не могли оставить равнодушной бушевавшие вокруг нее чувства, от кого бы они ни исходили.

Она также научила меня замечать, распознавать и понимать тех, кто в тебя влюблен или тайно тебя желает. Любовь спаяна с сексом, а секс с любовью, говорила она. Надо искать место их спайки.

– Ты должен находить в людях, окружающих тебя, следы обоих чувств. Иди навстречу их желанию, их страсти прежде, чем получишь признание. Тайные желания – двигатель жизни, – говорила моя мать.

Мой дар не помогал мне обнаружить тайные чувства. Он показывал только реальное положение вещей, осуществившиеся, а не платонические чувства.

Распознавать такие чувства научила меня мать. В тот день, когда я увидел Дани, я понял, что он испытывает ко мне любовь и сильное сексуальное влечение.

Я никогда не понимал, как возникают эти сильные чувства, которыми так трудно управлять. Когда любовь и сексуальное влечение остаются нереализованными, говорила моя мать, наслаждение, которое испытывает человек, может превратиться в боль. Обладать любовью, которая ничего для тебя не значит, и потерять ее – не одно и то же. Хотя ты теряешь чувство, которое не разделяешь, ты никогда не сможешь его вернуть, и это страшно.

Моя мать наверняка не потеряла никого из тех, кто был платонически в нее влюблен. Потому что она по-своему их тоже любила. Вероятно, именно это делало ее такой сильной.

– Хорошо, я помогу тебе, – сказал Дани в ответ на мою просьбу.

Шеф с облегчением вздохнул. Без помощи Дани осуществить наш план было бы гораздо труднее. Я знал, что он согласился мне помочь не только из-за чувств, которые он ко мне испытывал, но прежде всего из-за того, что верил в меня, в мое чутье.

– Я должен быть в Испанском театре. Когда вы его освободите, позвоните мне.

Мои слова озадачили шефа и Дани.

– Ты пойдешь в театр? – изумился шеф.

– Мне нужно кое с кем увидеться, – объяснил я.

– Но… – Шеф был совершенно потрясен.

– Я должен там быть, это очень важно. Кроме того, я ничего не смыслю ни в побегах, ни в том, как вытащить его отсюда. Вы разбираетесь в этом гораздо лучше меня. Уверен, у вас все получится.

Этому меня тоже научила мать: доверять людям, не обремененным твоими недостатками. Этот принцип лежит в основе настоящего таланта. Хотя ей, такой совершенной во всем, что касалось танца, вероятно, никогда не приходилось применять этот принцип на практике.

Я встал. Мне не удалось их убедить, но я понимал, что шеф обязательно освободит его, даже при условии, что это будет означать конец его карьеры. Дани, напротив, мало чем рисковал, и у него еще оставались сомнения. Я понимал, что совесть способна сыграть с ним злую шутку. Совесть на редкость опасная штука.

– Зайди на третий этаж к начальнику охраны, – сказал мне шеф.

– Зачем? – поинтересовался я.

– Мне нужен на него компромат, чтобы он не смог нам помешать, если что-нибудь пойдет не так. Изучи его при помощи твоего дара и позвони мне, если что-то обнаружишь.

Это мне не понравилось. Раньше шеф никогда не просил меня нарушать этические нормы. Использовать мой дар для шантажа значило идти против его и моей совести.

Я понимал, что не должен этого делать, но тогда шеф не должен был звонить журналистам, а Дани соглашаться нам помочь. Все мы нарушали моральные нормы, потому что знали: отчаянные ситуации требуют отчаянных решений.

– Ладно, – сказал я, выходя из комнаты.

12
ОН ПРИШЕЛЕЦ, ПОТОМУ ЧТО СПОСОБЕН ВЫНЕСТИ НЕМЫСЛИМУЮ БОЛЬ

Раньше я никогда не был на третьем этаже, мой пропуск не позволял мне находиться в этой зоне. К тому же мне не хотелось знать, что там происходит.

Так или иначе, я предпочел бы, чтобы начальник охраны с того этажа не имел за душой никаких грязных дел, а если таковые обнаружатся, чтобы мой шеф сумел освободить парнишку, не прибегая к моей информации.

Я безгранично уважал свой дар.

Лифт остановился на третьем этаже. Начальник охраны курил в конце коридора. Я почти его не знал, это был молодой парень лет тридцати, его родители были бразильцами, но он почему-то считал себя французом. По-моему, я слышал, как он однажды говорил, что французами были его дед и бабка по отцовской линии.

Я направился к нему, поглядывая на часы. Если я хотел успеть на площадь Санта-Ана до того, как коммивояжер погибнет в автокатастрофе, следовало поторопиться.

Начальник охраны посмотрел на меня. Мне оставалось до него шагов тридцать. Он молчал. Не заговорил со мной издалека и даже не поздоровался. Просто ждал, как будто он меня не видел. Сразу было видно, что он за человек. Он три раза опускал глаза, глядел в окно и курил.

Я подошел к нему вплотную.

– Привет, не знаю, помнишь ли ты меня, я…

– Я тебя знаю. Ты тот, у которого дар, – прибавил он, цинично улыбнувшись.

Его улыбка мне очень не понравилась. Я улыбнулся в ответ и сухо произнес:

– Верно. Это я.

– Но сегодня он тебе не слишком пригодился. К тому же, говорят, ты в штаны наложил от страха.

Он вызывающе на меня смотрел. Я ему не нравился. Было видно, что он мне не доверял.

– Твоя мать знаменитая балерина, верно? – прибавил он и снова улыбнулся.

Я понял, что он изучает меня, и задал этот вопрос, чтобы показать свою власть. Его характер и развязность помогли мне быстрее получить то, за чем я пришел, хотя и не сделали мою задачу более этичной.

– Да, она была балериной, – ответил я. – Вчера она умерла.

Он сглотнул. Его попытка раскусить меня провалилась. Вероятно, он пробормотал «мне очень жаль», хотя мне почти ничего не удалось расслышать. Не думаю, что он когда-нибудь произносил эти три слова в полный голос.

Моя мать всегда учила меня не доверять тем, кто не говорит «мне очень жаль» или «простите». По ее мнению, эти слова следовало произносить как можно чаще без всякого страха и стыда.

Зазвонил телефон. Начальник охраны посмотрел на высветившийся номер.

– Эти журналюги вконец затрахали, – сказал он.

– Что-что? – переспросил я.

Он с яростью посмотрел на меня.

– Не думай, что этот пришелец всего лишь дружелюбный мальчуган, – сказал он. – Я его допрашивал и знаю без всякого дара, что он совсем не тот, за кого себя выдает.

– С чего ты взял? – возмутился я.

– А вот с чего: никто не в силах выдержать такую боль.

Он вытащил другую сигарету и зажег ее от первой, почти догоревшей дотла. Внезапно я вспомнил, что видел эту марку сигарет на фотографиях, снятых во время допроса. И понял, что все запечатленные на них зверства были делом рук стоявшего передо мной человека, примером его умения получать информацию.

Хотя я еще не включил свой дар, то, что я видел, вызвало у меня отвращение.

– Кому какое дело, с какой он планеты? – возмутился я. – Разве он не имеет права скрывать свое происхождение?

Он изумленно на меня посмотрел. Мои слова явно ему не понравились. Я почувствовал, что ему захотелось допросить меня, узнать, что мне известно на самом деле и о чем я говорил с пришельцем, когда все камеры и микрофоны были выключены. Но он лишь сделал пару затяжек и сказал:

– Нет, не имеет.

Я никогда не думал, что жизнь бывает так похожа на кино. Появляется пришелец, а мы хотим от него лишь одного: чтобы он признался, кто он такой и каковы его намерения.

Хотя ничего удивительного в этом нет. Если мы так жестоко обращаемся с нелегалами, приехавшими в нашу страну, что говорить о нелегале с другой планеты.

– Тебе что-то надо? – спросил он, намереваясь закончить разговор.

– Нет, я искал шефа, но вижу, что его здесь нет, – солгал я.

– Да, его здесь нет. А ты проваливай отсюда со своим поганым даром.

Прежде чем уйти, я активировал свой дар. Я впервые заглянул ему в глаза, и мне невольно открылись его главные чувства.

Его переполняла злоба. Самым страшным его воспоминанием было хладнокровное убийство заключенного в сырой подвальной камере. Я не мог различить лица жертвы, не мог понять, когда и где произошло убийство. Было унижение, много крови и криков. Но я не знал, сможет ли шеф использовать это преступление против него. Возможно, оно даже было законным.

На другом полюсе я заметил страстное увлечение стрельбой. Но это чувство ничем не напоминало счастье, которое испытывал мой шеф, когда брал в руки лук. Этот тип из охраны обожал стрелять в животных, особенно сзади. В эти моменты он испытывал безграничное счастье. Странное представление о счастье.

На позитивной шкале выделялась его страсть к двум женщинам. Он безумно их любил, пока обе в разное время не бросили его.

Неожиданно на пятом месте я обнаружил воспоминание, в котором нуждался шеф. Нечто такое, что ему приходилось скрывать. И как всегда, это воспоминание не было ни лучшим, ни худшим. Крайности ничего не определяют, главное всегда находится посередине, где-то на пятом-шестом месте.

Я ушел. Прежде чем я повернулся к нему спиной, оставив его наедине с его сигаретами, прошло всего несколько секунд. Но за эти секунды передо мной промчалась вся его жизнь.

Я сел в лифт. Спустился в гараж и посмотрел на часы. Заказывать такси было поздно, и я попросил своего друга-перуанца подбросить меня к Испанскому театру. Он охотно согласился.

Как только я сел в машину, зазвучали «Кренберрис». Зубы перуанца сверкнули, и я подумал, что в этом здании произошло много разных вещей и что я ухожу отсюда не таким, каким сюда вошел.

Удивительно, но жизнь может совершить крутой поворот, когда ты этого совсем не ждешь. Моя мать говорила, что иногда жизнь человека в корне менялась всего лишь после просмотра спектакля.

– Это инопланетянин? – спросил перуанец, как только мы выехали за пределы комплекса.

– Да, – ответил я.

Я впервые подтвердил этот факт, и, по правде говоря, был в этом совершенно уверен. К тому же я обратил внимание на то, что впервые следую совету человека с другой планеты.

Моя мать часто говорила мне, что в любви и сексе любой совет может оказаться полезным, хотя в ее устах это звучало по-другому.

– Любовь и секс настолько необыкновенные вещи, что ключ к ним имеют только необыкновенные люди.

13
СНЫ БЕЗ ХОЛСТОВ И КАРТИНЫ БЕЗ КРАСОК

На обратном пути к Санта-Ане я волновался больше, чем по дороге к комплексу. Я то и дело поглядывал на часы, боясь опоздать.

Я в общих чертах объяснил перуанцу, зачем я еду на площадь, когда я там должен оказаться и уговаривал ехать побыстрее. Но он отвечал, что превышение скорости может привести к серьезной катастрофе. Я ездил с ним только в пределах комплекса со скоростью тридцать километров в час.

Меня удивила его сознательность, но я отнесся к ней с уважением.

Я попросил его включить радио. Мне хотелось узнать, что говорили в новостях о пришельце.

Я опустил окно. Ночь была очень жаркой, и мне вспомнился фильм Лоуренса Каздана «Жар тела». Действие там происходит невыносимо душным летом, и даже полицейский говорит: «Стояла такая жара, что люди решили, что законов больше нет, что их отменили и можно их не исполнять».

Перуанец выключил «Кренберрис», и все пространство заполнили новости. Я тут же заметил, что ситуация в корне изменилась. Официальные опровержения, преувеличение, обман. Все, что говорилось прежде, отрицалось. Лицо перуанца представляло собой захватывающее зрелище. Они хорошо делали свою работу. Новость умирала от недостатка кислорода. При жизни моей матери ходило множество слухов о ее любовниках, ее профессиональном деспотизме (это не было ложью) и смерти.

Насколько я помню, ее хоронили при жизни четыре раза. Она всегда мне говорила, что это ее молодит и служит поводом для подведения итогов.

Она воспринимала это как вскрытие при жизни. И свято верила в эту разновидность аутопсии.

Когда мне было шестнадцать, она заговорила со мной о сексуальной аутопсии.

Она сказала, что было бы неплохо проходить такое «вскрытие» каждые пять лет.

Мы лежали бы совершенно неподвижно, и врач говорил бы нам, какой части нашего тела не хватило ласки, сколько раз нас целовали и в какое место – в щеку, в брови, в ухо или в губы.

Настоящее вскрытие нашей сексуальной жизни, проведенное на живых, хотя и неподвижных людях.

Моя мать представляла себе эту процедуру во всех подробностях, ей нравилось думать, что кто-то, лишь бросив взгляд на наши пальцы, знал, касались ли они кого-то со страстью или просто по привычке. Смотрел ли кто-то в наши глаза с любовью, встречался ли наш язык с другими языками.

Вдобавок мы могли бы получить информацию о том, какие из наших половых актов были лучшими – по аналогии со спиленными стволами деревьев, по которым можно судить о том, сколько проливных дождей или засух они пережили. Возможно, их было семнадцать или тридцать, или сорок шесть. Возможно, они случались только весной или только у моря.

Сколько покусываний, сколько слов, произнесенных шепотом, сколько сигаретных затяжек у нас было? Тщательный подсчет всех наших сексуальных переживаний, нашего сладострастия, нашего уединенного удовольствия.

По мнению моей матери, лучшим завершением этой аутопсии было бы осознание того, что мы живы, что мы можем, совершенствуясь, получать все больше ласк, чтобы в нас пробуждалось желание, чтобы мы любили и любили нас.

Я никогда не подвергал себя такому вскрытию. Меня страшил результат.

Надо иметь большое мужество, чтобы выслушать такой диагноз из чужих уст, к тому же неизвестно, существует ли на свете человек с подобными способностями.

Но моя мать была отважной женщиной. Я снова вспомнил о картине, посвященной сексу. Я по-прежнему оставался должником – моей матери и незаконченной трилогии.

Когда я упорно занимался живописью, то часто посещал один магазинчик на углу Вальверде и Гран-Виа. Его держал пожилой канадец лет за девяносто, который давал мне скидки.

Уже два года я не писал картин. Мне захотелось заглянуть к старику. Времени было в обрез, но я не знал, смогу ли навестить его потом. Если шефу с Дани удастся освободить пришельца, ситуация может осложниться.

– Можешь сначала подкинуть меня на угол Вальверде и Гран-Виа? – спросил я перуанца. – Всего на одну минуту.

Перуанец охотно согласился. Я даже не заметил, как он поменял направление.

Я думал о девушке из Испанского театра: что ей сказать, как объяснить эту странную встречу, чтобы она не приняла меня за сумасшедшего или за бабника.

Телефонный звонок вернул меня к действительности. Это был шеф.

– Что у тебя на него есть? – спросил он напрямик.

Я надеялся, что мне удастся избежать рассказов о начальнике охраны, не хотелось даже говорить об этом вслух. Я попросил водителя поднять матовое стекло, хотя прекрасно понимал, что он услышит каждое мое слово.

– Тебе действительно нужно это знать? – спросил я.

– Наш первоначальный план провалился, его хотят перевести в другой комплекс. Мне нужно, чтобы начальник охраны нам помог. Что у тебя есть?

Мне не хотелось об этом говорить, и несколько секунд я медлил с ответом.

– Маркос, мы его потеряем, – настаивал шеф. – Если ты будешь молчать, его отсюда увезут. Журналисты пойдут на все, чтобы его найти, так что его уничтожат еще до этого.

Мне не хотелось рассказывать, но другого выхода не было.

– У него хранятся фотографии обнаженных детей, от двух до пяти лет, – сказал я. – Он довольно часто их разглядывает и прячет в папку «Приложение 2», а ее прячет в папку «Приложения», лежащую на письменном столе.

Я чувствовал себя отвратительно. Шеф также ничего не сказал, проглотил все в полном молчании.

Как только я закончил разговор, автомобиль остановился на углу Вальверде и Гран-Виа.

Выйдя из машины, я не увидел знакомой вывески. В магазинчике, где торговали рамами, теперь торговали сновидениями. Я слышал, что этот бизнес в последнее время пошел в гору.

Люди, переставшие спать, тосковали по снам. Один мой друг с площади, с которым я по четвергам играл в покер, сказал мне, что несколько раз пользовался этой услугой. Он говорил, что можно заказать любую тематику и с помощью гипноза тебе покажут нечто весьма похожее на настоящий сон.

Любопытно, что люди начинают тосковать по снам. Нам всегда бывает жаль того, что мы потеряли.

Я вошел в магазин, возможно, потому что мне хотелось увидеть, как его перестроили внутри.

Едва переступив порог, я услыхал звон колокольчика. Такой же, как прежде. Меня порадовало, что хоть что-то сохранилось с прежних времен. Знакомый звук приветствовал меня.

Через несколько секунд появился старый канадец. К моему удивлению, он меня узнал.

– Сколько лет, сколько зим, – произнес он. – Ты потерял вдохновение или мы потеряли тебя?

И тут же заключил меня в объятия. Мне понравилось, что он не ограничился рукопожатием и не повел себя со мной как с посторонним, хотя раньше мы были близки.

– Мы больше не торгуем холстами, – сказал он. – Теперь…

– Теперь вы продаете сны без холстов, – закончил я.

Он громко рассмеялся, его смех остался прежним. Есть вещи, над которыми не властно время.

– Хочешь вернуться к живописи? – спросил он.

– Да, – неожиданно для себя признался я. – Меня посетила старая идея, и мне нужен материал.

– Когда у тебя появляются идеи, нужно иметь материал под рукой. Ты по-прежнему спишь?

Я улыбнулся. Показал ему ампулы, которые нашел не сразу.

– Собираюсь бросить, – уточнил я.

Он предложил мне сесть.

Я не смотрел на часы. Я знал, что у меня нет времени, но я не мог себе позволить пренебречь его гостеприимством. Он плеснул мне немного вина в стакан, который стоял на столе, как будто поджидая меня. Я заметил, что спинка кресла слегка откинута назад, и представил себе, как в него садятся посетители, чтобы немного отдохнуть.

Я помню, многим казалось, что люди, покончившие со сном, продадут свои кровати. Они ошиблись. Кровать по-прежнему играла важную роль в их жизни: на ней любили, занимались сексом, отдыхали с открытыми глазами, валялись, просто жили… Продажи кроватей выросли, как никогда.

– Не делай этого, – сказал канадец. – Я видел, как плохо этим людям. Они отчаянно тоскуют по сну… Им нестерпимо хочется, чтобы их день делился на две части… Ты не понимаешь, каково после ужасного дня, полного невообразимых неприятностей, знать, что он никогда не кончится – ни он, ни следующий день, ни тот, что придет ему на смену. Ночь ничем не отличается от дня. У тебя портится характер, в конце концов ты превращаешься в другого человека и мечтаешь отключиться хотя бы на несколько часов. На самом деле сюда приходят не за снами, а за тем, чтобы на несколько мгновений исчезнуть из бесконечной череды дней и месяцев. Не делай этого…

Прозвучал автомобильный гудок. Перуанец помнил, что мне нужно вовремя попасть на площадь Санта-Ана. Но я был потрясен услышанным.

– А сны… – Я тщательно подбирал слова. – Вам удается сделать так, чтобы им снились сны? Удается их отключить?

Канадец взял левой рукой обе мои ладони. Я ощутил текстуру его кожи. Мы были давно знакомы, но он никогда не прикасался ко мне. Правой рукой он закрыл мне глаза.

– Сегодня ты видел во сне… Оленей и орлов… Верно?

Мое сердце екнуло, а желудок сжался. Он отгадал мой сон настолько точно, что я не мог поверить своим ушам.

– Как вам это удалось? – изумленно спросил я.

Он промолчал, так же поступил бы и я, если бы кто-то спросил меня о моем даре. Он поднялся, подошел к стеллажу, снял оттуда несколько свернутых холстов и вручил их мне.

– Я думал, у вас ничего не осталось, – сказал я.

– В новом деле всегда что-нибудь остается от старого, – он улыбнулся. – Не считая хозяина.

– А мои картины, они по-прежнему у вас?

Он покачал головой. Мне было больно узнать об этом. Он взял себе две первые картины трилогии – о детстве и о смерти. Когда я показал ему готовые полотна, он буквально влюбился в них, и я ему их подарил. Я думал, он никогда не расстанется с ними, мне нравилось, как он на них смотрел. Прежде чем распрощаться со своими картинами, надо найти для них любящих приемных родителей.

– Я отдал их твоей матери, – сказал он. – Ей так хотелось их иметь, что я не мог ей отказать.

Я не поверил своим ушам. Она никогда не говорила об этом. Я знал, что ей нравятся мои картины, но не думал, что ей хочется иметь их у себя. Она давала мне советы, ласково хвалила меня, когда ей нравились мои работы, смотрела на них с интересом, но мне казалось, ей не хочется смотреть на них каждый день. К тому же у нее никогда не было постоянного жилья, ей негде было их повесить.

Я вытащил бумажник, но канадец прикрыл его рукой. Я вновь ощутил его прикосновение.

– Это подарок, Маркос, – шепнул он. – Послушай моего совета, не отказывайся от сна.

На этот раз я заключил его в объятия. Он принял их с благодарностью. Я ушел.

Оказавшись в машине, я почувствовал себя более уверенно. Я знал, что мне нужно иметь холсты при себе. Я не знал, удастся ли мне написать последнюю картину, но, как говорил старый канадец, чтобы воплотить идеи, нужно иметь под рукой материал.

Мы взяли курс на Санта-Ану. Через три минуты публика в театре вернется к действительности. Перуанец нажал на газ.