Текст книги "Все то, чем могли бы стать ты и я, если бы мы не были ты и я"

Автор книги: Альберт Эспиноса

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Альберт Эспиноса
Все то, чем могли бы стать ты и я, если бы мы не были ты и я
TODO LO QUE PODRÍAMOS HABER SIDO TÚ Y YO
SI NO FUÉRAMOS TÚ Y YO
Una novela de ALBERT ESPINOSA

Пролог
ЧУДЕСНЫЙ ПАРЕНЬ

 
Наши тигры пьют молоко,
Наши соколы ходят пешком,
Наши акулы тонут в воде,
Наши волки зевают перед открытыми клетками.
 

Нет, это написал не я, но эти строки приходят мне в голову всякий раз, когда я думаю о нем, и тогда я чувствую себя счастливым и храбрым, спокойным и уверенным. Они вызывают у меня широкую улыбку, улыбку номер «три», которую он хорошо знает. У него есть дар распознавать, сколько у тебя лиц, сколько взглядов, вздохов, жестов и улыбок и что означает каждая из них. Другой его дар – умение делиться смирением, счастьем, искренностью, любовью и жизнью с теми, кто его окружает и кого он любит. Он всегда находит подобающие случаю слова и жесты. Он прекрасный и удивительный человек.

Когда я увидел его впервые, я не знал, кто он такой, знал только, что он живет в слишком быстром для человека ритме, что он очарованный жизнью подросток с фигурой крупного парня, что он излагает свои мысли по пунктам – их всегда пять – и большую часть времени тратит на объяснение первого и второго и лишь потом переходит к третьему, четвертому и, наконец, пятому, сопровождая эти объяснения рисунками и надписями на уголках листов бумаги, газет или салфеток.

При первой встрече он приветствует тебя рукопожатием или целует в щеку, а при расставании наверняка заключит в медвежьи объятия.

Я познакомился с ним не так давно, однако за время напряженного общения, сопровождавшегося работой, смехом, волшебными словами и минутами, объятиями, подарками, а порой и слезами, я узнал его лучше. Мы сблизились настолько, что, едва услышав друг друга по телефону, уже знали, что происходит с каждым из нас. Нырнув в глубокое море, именуемое жизнью, я обнаружил в одной из раковин очаровательную сияющую жемчужину, которая была не желтой, а разноцветной и звалась Альбертом Эспиносой.

Альберту удалось написать фантастический роман, полный магии и любви, где все герои не знают преград в своем стремлении находиться рядом с теми, кто им дорог. Это мир обворожительных людей, способных отказаться от снов, но не от любви: «Все то, чем могли бы стать ты и я, если бы мы не были ты и я».

Жизнь для Альберта – это возможность поворачивать дверные ручки. Всю свою жизнь я мечтаю оказаться перед множеством дверей, которые приведут меня в новые места, откроют новые дороги и подарят новые впечатления. Я знаю, что перед каждой из этих дверей встречу надежного друга, возьму его за руку, и мы пойдем дальше вместе, а если он почему-то не сможет меня сопровождать, я попрошу у него совета. Не выпускай моей руки, Альберт.

Рохер Берруэсо,

твой первый странный Актер

1
ОЛЕНИ С ГОЛОВОЙ ОРЛА

Пожалуй, больше всего на свете я люблю спать. Быть может, потому что мне бывает очень трудно уснуть.

Я не из тех, кто, едва оказавшись в постели, мгновенно засыпает. Я не могу уснуть ни в машине, ни в кресле в аэропорту, ни растянувшись в изнеможении на пляже.

Но после того как несколько дней назад я получил одно известие, мне необходимо было выспаться. С детства мне казалось, что сон изолирует тебя от мира, защищает от него. Ведь нападают лишь на тех, кто бодрствует, у кого глаза открыты. Мы же, исчезающие в объятиях сна, ни для кого не представляем угрозы.

Но уснуть мне бывает очень трудно. Приходится признаться, мне для этого нужна кровать, скажу даже больше – моя собственная. Вот почему меня всегда восхищали люди, которые, едва коснувшись головой любой поверхности, уже через две секунды крепко спят. Я восхищаюсь ими и завидую… Но разве можно восхищаться, не завидуя? Или завидовать, не восхищаясь?

Я не могу уснуть в чужой постели. Мне кажется, это правильно характеризует меня или, скорее, мой сон. К тому же я считаю, что кровать, а точнее, подушка играет в нашей жизни очень важную роль.

Порой мне задают бессмысленный вопрос: «Что бы ты взял с собой на необитаемый остров?» И я всегда думаю: «Мою подушку». Хотя почему-то отвечаю: «Хорошую книгу и великолепное вино», – всегда употребляя эти два не слишком удачных эпитета.

И в самом деле, должны пройти годы, прежде чем подушка станет по-настоящему твоей, нужно сто раз с ней переспать, чтобы она приняла особую, неповторимую форму, которая тебя влечет и приглашает ко сну.

Со временем начинаешь понимать, как положить подушку, чтобы сон был крепким, как ее перевернуть, чтобы температура не превышала той, что тебе приятна. Ты даже знаешь, как она пахнет после сладкого сна. Знать бы нам столько о любимых людях, которые спят рядом с нами.

Хотя, признаться, я не верю в любовь, говорю об этом прямо, чтобы у вас не осталось никаких сомнений. Не верю, что можно просто так влюбиться, умереть от любви, сохнуть по кому-то, потерять из-за кого-то аппетит.

А вот во что я верил всегда, так это в то, что подушки вбирают в себя часть наших кошмаров, проблем и мечтаний. Поэтому мы надеваем на них наволочки: чтобы скрыть следы нашей жизни. Никому не хочется видеть свое отражение в каком-нибудь предмете. Как много говорят о своих владельцах машины, мобильники, одежда…

В тот день, когда мне позвонили в дверь, я проспал, вероятно, часа четыре. На время сна я почти всегда отключаю источники внешних звуков.

Когда мы исчезаем в своих снах, в нашей жизни остается много звуков: звук телефона, мобильника, домофона, будильника, текущего крана, компьютера… Они не знают отдыха, они всегда начеку. И либо ты их отключаешь, либо они вторгаются в твой сон.

Не знаю почему, в то воскресенье я оставил включенным домофон, нет, знаю: как раз в тот день мне собирались принести пакет, который должен был изменить всю мою жизнь. А я никогда не отличался терпением.

Еще в детстве, зная, что завтра меня ожидает что-нибудь приятное, я всю ночь не смыкал глаз. Не опускал жалюзи, чтобы рассвет ударил мне в лицо и новый день наступил быстрее, не позволяя сну продолжаться дольше нескольких рекламных роликов. Да, я всегда полагал, что сны – это реклама. Одни бывают длинными, как клипы, другие короткими, как анонсы фильмов, третьи крошечными, как тизеры. И все они говорят о наших желаниях. Однако мы не понимаем их, как будто их снимал Дэвид Линч.

Но вернемся к теме. Я знаю, что нетерпелив, и мне это нравится. Нетерпение вдруг превратилось в ужасный недостаток, хотя все понимают, что это достоинство. Когда-нибудь мир будет принадлежать нетерпеливым. Я надеюсь на это.

Домофон вновь зазвонил и вторгся в мой глубокий сон. Помнится, в тот день мне снились олени с головой орла. Мне ужасно нравится смешивать разные понятия, чувствовать себя в своих снах немножко Богом.

Мне нравится создавать причудливые существа из фрагментов других существ или считать друзьями едва знакомых мне людей и особенно видеть во сне незнакомцев, с которыми я вступаю в близкие отношения. Порой мне кажется, что люди в своих снах совершают надругательство: надругательство над близостью, надругательство над языком, на котором говорят, надругательство над общепринятыми представлениями.

Сколько раз я занимался во сне сексом с какой-нибудь женщиной, а на следующий день не решался даже с ней поздороваться, опасаясь, что в словах «добрый день» прозвучит «доброй ночи, которую мы вместе провели».

Мир, вероятно, стал бы лучше, если бы мы рассказывали о своих эротических снах их главным действующим лицам.

Однако в эпоху, в которую мне выпало жить, это было невозможно. Я даже не мог себе представить, что этот день изменит мой мир – и, разумеется, мир всех остальных. Возможно, такие дни следовало бы отмечать в календаре цветом фуксии. Тогда нам пришлось бы раз и навсегда понять, что с этого момента больше ничего не будет прежним, что этот день затронет всех и породит коллективную память. И тогда мы могли бы решать, стоит ли в день фуксии вставать с постели.

Мой дядя пережил одиннадцатое сентября. В тот день ему было двадцать два. Он говорит, что его особенно потрясло столкновение второго самолета с небоскребом в прямом эфире. Он постоянно задавал себе вопрос: «Второй самолет задержался только для того, чтобы все телеканалы успели показать столкновение первого? Или же оба самолета должны были врезаться в башню одновременно, но второй просто опоздал?» Это его необычайно занимало. Ему хотелось знать, на самом ли деле террористы замышляли, чтобы все, включив телевизор, увидели второе столкновение, или же имела место зловещая случайность. Иногда он отвечал самому себе: «Если верно первое, то человеческая злоба беспредельна». И, клянусь, его глаза наполнялись глубочайшей печалью.

Однако вернемся к тому дню. Когда мне принесли пакет, мне снились олени с головой орла. Я проснулся оттого, что животное смотрело на меня в упор глазами орла и целилось рогами оленя, как будто собиралось наброситься на меня и выцарапать мне глаза своими орлино-оленьими копытами…

Внезапно в мой сон ворвался красный свет, замигавший в глазах оленя и зазвонивший, как домофон. Через пятнадцать секунд я, почувствовав неладное, проснулся. Хотя, возможно, я проснулся быстрее, не стану утверждать наверняка. Время в сновидениях – таинственная вещь, настолько оно относительно…

По-моему, надо быть благодарным этим нестыковкам в наших снах. Порой замечаешь некий сбой непрерывного сюжета, но продолжаешь спать, потому что не хочешь просыпаться. Это доказывает, что, выбирая между жизнью и сном, многие предпочитают сон, хотя и догадываются, что наслаждаются мнимой реальностью.

Я не из их числа. Мне не нравится убеждаться в том, что ощущения, которые я испытываю, всего лишь сон. Если я предчувствую сбой, то сразу просыпаюсь.

Вновь зазвонил домофон. Однако на этот раз он не вклинился в мой сон, я уже проснулся. Я бросил взгляд на часы: три ночи, именно в это время мне обещали доставить пакет.

Я встал с постели, не надевая тапочек. В жизни бывают моменты, когда ты должен шествовать к дверям босым, тем самым придавая происходящему оттенок героизма.

Так и есть, мне принесли препарат, который должен был покончить с моими снами, позволить жить без отдыха круглые сутки…

И, разумеется, его доставка нарушила мой отдых. Расколола мой вымышленный мир сверху донизу.

В конце концов, начиная с этого момента, он, возможно, исчезнет навсегда.

2
МОЯ МАТЬ ПОКИНУЛА МЕНЯ, И Я РЕШИЛ ПОКИНУТЬ ЭТОТ МИР

Подойдя к домофону, я увидел на экране таиландца лет двадцати пяти в джинсах и футболке, а рядом с ним пожилого мужчину лет семидесяти в строгом сером костюме, похожего на голландца. Хотя одному могло быть двадцать, а другому шестьдесят. Не верьте моим оценкам, мне никогда не удается угадать чей-то возраст, хотя я неплохо разбираюсь в национальной принадлежности и чувствах.

Что касается возраста, я принимаю на веру любую цифру, которую мне назовут. Если человек говорит, что ему тридцать, и это звучит правдоподобно, я верю, хотя ему может быть за сорок. По-моему, возраст в этой жизни мало что значит. Моя мать говорила, что об истинном возрасте можно судить по желудку и мозгам. Морщины не более чем следствие волнений и плохого питания. Мне всегда казалось, что она права, и я старался поменьше волноваться и побольше есть.

Я замечал, что людям нравится, когда я высказываюсь по поводу их возраста. Я говорю: «Ты выглядишь моложе», и это сводит их с ума. И еще восхищение загаром – вот за что они бывают особо благодарны. Если сказать: «Ты выглядишь моложе и великолепно загорел», человек не помнит себя от счастья.

Здесь уместно вспомнить шестилетнего сына моего двоюродного брата. Когда ты просишь его определить возраст человека, которому больше двадцати, он поднимает на него глаза, внимательно разглядывает и говорит: «Тебе десять лет». Будь тому семьдесят, пятьдесят или двадцать, мальчик всем дает десять лет. Если твой возраст выражается двузначным числом, для него ты уже немолод. Он прав: когда твой возраст обозначается всего одной цифрой, две – это конец всему.

Когда я вижу очень старого человека, я думаю: «Ему сто лет», три цифры – предел для человека, чей возраст обозначается двумя. Дети не слишком отличаются от взрослых, нас отделяет друг от друга всего одна цифра.

Почувствовав холод под ногами, я не стал возвращаться за тапочками: раз уж ты принял решение выглядеть героически, надо идти до конца. Иначе ты не герой, а дерьмо!

Я с нетерпением ждал, пока лифт поднимется на мой этаж. Его красный огонек мигал, и мне припомнились олени с головой орла. Их глаза тоже мерцали. Я чувствовал, что волнуюсь. У меня слегка задергался левый глаз. Это бывает со мной всегда, когда я волнуюсь или вру. После того как я это понял, я стараюсь никогда не делать этого на людях.

Пока я дожидался лифта, я чувствовал себя очень одиноким. Дело в том, что я не думал, что в этот героический момент окажусь один.

По-моему, если уж ты решился что-то в корне в себе изменить – в данном случае, не спать, – тебе нельзя жить одному. Кто-то должен быть рядом, какой-то человек, который скажет: «Гениально, это твой великий день».

Ведь мы не каждый день принимаем важные решения. На свадьбе всегда бывают люди, говорящие что-то в этом роде. Даже когда ты подписываешь ипотеку на тридцать пять лет, кто-то находит нужные слова, чтобы тебя приободрить. Перед тем как санитар отвезет тебя в операционную, кто-то пожелает тебе удачи, и это особенно ценно.

Но в тот момент рядом со мной никого не было. Я всегда был одиночкой.

Что ж, по-моему, настало время сообщить о том, что со мной случилось несколько часов назад. Не знаю, почему я не сказал об этом раньше…

Нет, знаю: порой человек устремляет взгляд к ветвям, чтобы не смотреть прямо в корень. Особенно если этот корень болен и дерево может упасть.

Вчера умерла моя мать.

Мне позвонили из Бостона, где проходило ее прощальное турне. Она была известным хореографом и чаще бывала за границей, чем дома. Она всегда творила, всегда создавала новые миры, всегда жила искусством и для искусства… Когда я спрашивал ее, почему она столько работает, она приводила мне в ответ слова Джеймса Дина о том, что такое жизнь в театре: «Я не стремлюсь быть лучше всех. Я лишь хочу летать так высоко, чтобы никто не мог ко мне подняться. Не для того чтобы что-то доказать, я лишь хочу попасть туда, где оказываются те, кто посвятил одной-единственной цели всю свою жизнь и самого себя».

Моей матери это удалось. По правде говоря, когда я вчера узнал, что она покинула меня, я понял, что тоже должен покинуть этот мир.

Я решил, что этот мир утратил свой главный капитал, и потерял к нему доверие, потому что ее никто не удержал. Мир даже не остановился, даже не заметил утраты.

Я не хочу сказать, что решил покончить жизнь самоубийством, уйти из жизни. Мне нужно было, чтобы что-то изменилось, чтобы что-то поменялось, потому что я уже не мог жить в том мире, каким его знал.

Моя мать ушла, и боль была нестерпимой. Прежде я не испытывал ничего подобного, клянусь.

Однако не подумайте, что я впервые столкнулся со смертью. Иногда первые в твоей жизни смерти настолько потрясают тебя, что кажутся невыносимыми. В моей жизни их было несколько. Три года назад умерла моя бабушка, всегда обожавшая меня, и это тоже было для меня тяжелым ударом. В последние годы она мало что помнила, но, увидев меня, безумно радовалась. Даже вскрикивала от волнения. Я чувствовал себя таким любимым… Я долго ее оплакивал.

Помнится, однажды ночью на Капри (я обожаю острова, отдыхаю только на них, и чем меньше они, тем лучше, там я ощущаю свою значимость) моя невеста, неожиданно проснувшись, увидела, что я безутешно плачу, потому что мне приснилась бабушка. С ее смерти прошло всего два месяца. Посмотрев на меня с нежностью, которую я не скоро встретил в другом человеке, девушка крепко меня обняла (ее жест был вызван не страстью или дружбой, а состраданием). Я не сопротивлялся. Я был так подавлен, что позволил ей крепко себя обнять. Хотя я никогда не допускаю ничего подобного. Не люблю, чтобы меня обнимали, люблю это делать сам.

Но она крепко обняла меня и прошептала: «Успокойся, Маркос, она знала, что ты ее любишь». После этого слезы полились у меня ручьем.

Я разразился рыданиями. Это выражение приводит меня в восторг. Никто не говорит «разразился весельем» или «разразился завтраком». Разражаются только рыданиями или смехом. По-моему, оба этих чувства ст о ят того, чтобы как следует постараться ради них.

В ту ночь на Капри мне так и не удалось уснуть. А она уснула у меня на руках, в моих объятиях. Мои слезы высохли, и наши отношения через несколько месяцев закончились.

Я думал, в день разлуки она вспомнит, как обняла меня и успокоила. Сделай она это, я остался бы с ней еще на полгода. Я понимаю, в моих словах сквозит холодный расчет. Одно объятие в ответ на безутешный плач равно полугоду отношений без любви? По правде говоря, я не против таких расчетов. Не в области математики, а в области чувств. Но она промолчала, и я ей за это благодарен.

Мне всегда казалось, что я потерял ее по глупости, хотя никогда не признавался в этом. Я слышал, что потом она вышла замуж на Капри, и у меня возникло ощущение, что мой тик каким-то образом связан с этим, но, возможно, это просто совпадение.

Но я вам не сказал, кого я любил больше всех и поэтому потерял свою девушку. Есть множество вещей, о которых не принято говорить вслух, иначе откроются такие сокровенные тайны, что мы, возможно, не сможем их принять.

Я до сих пор никому не рассказываю, что время от времени горько оплакиваю свою бабушку. Не знаю, сумеют ли люди меня понять, не знаю, попытаются ли они это сделать.

А что касается моей матери, я до сих пор не позвонил никому из близких. Ни с кем не обсуждал свою утрату. Люди понимают только то, что хотят, что их интересует.

Я знаю, может показаться, что я разочаровался в людях. На самом деле так оно и есть.

Когда боль сделалась невыносимой, открылся лифт. Оттуда вышли молодой таиландец в джинсах и пожилой голландец в костюме.

Парень нес серый металлический чемодан, из тех, что берут лишь в тех случаях, когда перевозят что-то ценное. Они оглядели меня с ног до головы. По-моему, их удивило, что я босиком. А может быть, и нет… По правде говоря, когда я чувствую себя не таким, как все, мне кажется, что остальные это замечают, но большинство людей не замечает ничего.

Помню слова одной песни: «Красавцы – странные люди, это знают все, но никто не решается об этом сказать. Они тоже не нравятся себе и страдают от комплексов, потому что не похожи на других». Мне всегда нравился этот текст, я понимаю, что слова о красавцах ложь, но мне приятно думать, что быть красавцем не панацея. Сам я не красавец, это легко понять, иначе мне не нравилась бы песня.

Моя мать говорила, что я похож на Джеймса Дина. Все матери пристрастны. Хотя впоследствии мне говорили то же самое много раз. Я познакомился с Джеймсом Дином на Менорке. Конечно, не в физическом смысле слова, к тому времени он давно погиб в автокатастрофе, но я помню, что моя мать должна была выступить на острове и этому помешал дождь.

Мы сидели в отеле «Форнелс» и наблюдали за тем, как дождь превращает воскресный отдых на пляже в унылый день ожидания. Похоже, в жизни такие дни даже не принимают в расчет.

Мать спросила, не хочу ли я познакомиться со звездой, одной их тех, что сияли на небосводе совсем недолго, но очарованный ими мир не может их забыть. Я, двенадцатилетний мальчишка, страстно желал увидеть сверкающую звезду – все что угодно, лишь бы развеять тоску в дождливый день.

Мы посмотрели «К востоку от рая», «Бунтарь без причины» и «Гигант» на одном дыхании. Всю его фильмографию за одну ночь. Это было легко. Когда закончился «Гигант», я почувствовал то, о чем говорила мать: мою жизнь пересекла сверкающая звезда, которую нельзя забыть.

Я никогда не знал, действительно ли я похож на Джеймса Дина или же со временем уподобился ему, желая на него походить. Возможно, то же чувство испытывают собаки, обожающие своих хозяев, в конце концов они становятся на них похожи.

Я всегда утверждал, что Дин был не красавцем, а волшебником. И его волшебство принимали за красоту.

Молодой парень с серебристым чемоданом был настоящим красавцем, с черными как смоль волосами. Мне всегда нравились волосы четко выраженного цвета. Этим качеством я тоже не обладаю, У меня волосы тускло-коричневые. Девушка, которая обняла меня на Капри, часто повторяла, что у меня замечательные волосы, но я никогда не знал, действительно ли она так считала. Я не слишком верю комплиментам, которые говорят во время объятий в постели.

– Можно войти? – спросил парень с черными волосами, не подумав представиться.

– Конечно, конечно, – дважды ответил я. Когда я волнуюсь, я всегда повторяю слова, это у меня с детства.

Пожилой голландец молчал. Они вошли.

Сразу за дверью они остановились. Это проявление вежливости всегда представлялось мне странным, особенно если из прихожей можно попасть лишь в гостиную. Такие люди напоминают мне лабораторных мышей, ждущих, когда им укажут дорогу к сыру. Решив не затягивать встречу, я провел их в комнату.

На столике еще стояли остатки вчерашнего ужина. Я до сих пор готовлю на троих. По привычке собрался поднять жалюзи, но ночью это было ни к чему.

Они собирались усесться ровно посреди дивана, но мне не хотелось, чтобы они располагались у меня в гостиной, как близкие друзья. Что-то мне подсказывало, что этого не следует допускать.

– Может быть, выйдем на террасу? – спросил я тоном, не терпящим возражений.

Старик посмотрел на юношу, тот как будто не возражал. Тогда я понял, что юноша – телохранитель старика.

Если не принимать в расчет соображений безопасности, наверняка они приняли мое предложение, потому что им тоже не хотелось сидеть перед остатками чужой лазаньи.

Они снова вежливо дождались, пока я укажу им путь. Я любезно прошел с ними два шага до террасы. На редкость послушные мышки.

За свою жизнь я жил в девяти квартирах. Я менял их с легкостью, только просил, чтобы терраса в следующей квартире была больше предыдущей. Для меня это шаг вперед: более просторная терраса и лучший вид. С моей террасы видна многолюдная площадь Санта-Ана, одна из самых красивых площадей, на которых я жил. Не знаю, почему она так мне нравится, но то, что на ней стоит Испанский театр, сообщает сценическую магию каждому ее уголку.

Даже тогда, в три ночи, посмотрев с террасы вниз, я был поражен кипением жизни на площади. Все магазины были открыты, дети качались на качелях, их матери пили кофе вместе с другими матерями и множество людей наслаждались рэмом, недавно появившимся модным блюдом. Многие утверждают, что лучше рэма ничего нет. Не знаю, может быть, и так. Если взглянуть на это с точки зрения круглосуточного бодрствования, рэм может оказаться превосходной пищей.

Часы показывали три. Я всегда на минуту спешу. Ведь я уже говорил вам, что нетерпелив. В этот час всегда можно заметить бегущих людей в деловых костюмах, они опаздывают на работу. В половине четвертого утра начало одной из рабочих смен.

На площади царил хаос. Что может быть лучше – получить препарат среди этого безумия. Которое ждет, когда я им воспользуюсь.

По-моему, пожилой мужчина даже не взглянул на площадь. Он поставил чемодан на белый садовый столик, стоявший посреди террасы.

В этот момент я вспомнил о матери, что она сказала бы, узнав, что после ее смерти я решил сделать себе инъекцию против сна.

Но я не хотел вновь и вновь переживать во сне свою утрату. Я хотел, чтобы мир преобразился, чтобы мои дни не походили на те, когда она была со мной.

По щеке у меня скатилась слеза. Эти двое, вероятно, решили, что я волнуюсь перед приемом препарата. Узнай они правду, они бы вряд ли ее поняли.

Вероятно, у них были матери, но на первый взгляд это было неочевидно.

Пожилой мужчина сунул руку в чемодан. Через несколько секунд я увижу, какая она, «Сетамина», препарат, от которого девять месяцев назад наш мир сошел с ума.