Текст книги "17 мгновений рейхсфюрера – попаданец в Гиммлера том II (СИ)"

Автор книги: Альберт Беренцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

– А я не дезертир, – ответил Ганс, – Разве я дезертировал? Вот я, здесь. Мне приказано было прибыть в Выру, и я прибыл в Выру. Я отдал свое оружие русскому, верно. А это – измена родине. Не дезертирство. А бессудные расстрелы разрешены только для дезертиров, приказом главнокомандующего Бека. Я сам слышал, до меня довели этот приказ. А до вас?

Гестаповец думал недолго, всего несколько секунд.

– Ну хорошо. На гауптвахту унтер-фельдфебеля. Трибунал разберется.

Нацистская полевая жандармерия (Feldgendarmerie)

Нюрнберг, Территория съездов НСДАП, 5 мая 1943 11:55

Я сейчас сидел внутри Трибуны Цеппелина, циклопической постройки, возведенной несколько лет назад по приказу фюрера.

По мысли Гитлера Берлин был мозгом Германии, а Нюрнберг – её сердцем. Трибуна вмещала несколько тысяч человек, а поле перед ней – в десятки раз больше. Когда-то на этом поле приземлился граф Цеппелин на своем дирижабле, отсюда и название поля, и название фюрер-трибуны тоже.

И если Нюрнберг был сердцем Германии, то эта трибуна – сердцем сердца. Любимый архитектор фюрера Шпеер построил эту трибуну лично для Гитлера, именно здесь располагался духовный центр Рейха, отсюда Гитлер обращался в торжественных случаях к своей партии и к своей нации.

Именно здесь до начала войны проходили помпезные съезды НСДАП, нацистской партии, собиравшие сотни тысяч людей.

С началом войны съезды, естественно, были прекращены, так что здесь даже ничего не разбомбили, бомбить тут теперь было некого. До этого самого дня, когда я приказал расконсервировать территорию съездов и согнать сюда нюрнбергцев на мое сегодняшнее мероприятие.

Фюрер-зал внутри трибуны был отделан золотом, даже мозаика на полу золоченая, а потолок весь в золотых свастиках. Я уже допивал бутылку «Егермейстера» – замечательного немецкого ликера, который в Рейхе прозвали «шнапсом Геринга», ибо должность главного егеря до последнего времени занимал именно Геринг.

От выпитого мне казалось, что золотые свастики на потолке вращаются, крутятся, на манер колеса сансары…

Тем не менее я налил себе еще одну рюмку, рюмка была небольшой, грамм на тридцать, но серебряной, с отчеканенным германским орлом, и немедленно выпил. Потом я закусил свежей баварской колбаской, а потом закурил американский «Camel».

Алкоголь, табак, мясо – организм Гиммлера сожрал все это без всяких проблем. Сказались старые привычки, Гиммлер же не всегда был трезвенником, веганом и противником курения. Так что теперь это тело вполне позволяло мне его травить, особо даже не сопротивлялось…

Проблема была в другом. Я выпил уже почти триста грамм «Егермейстера», но мой разум не пьянел, как мне казалось, и уж совершенно точно – мой страх не уходил. Меня трясло, руки дрожали, меня мучили сомнения.

Черт возьми! Не хватало еще начать заикаться, когда я выйду на фюрер-трибуну и обращусь оттуда не только к германской нации, но и ко всему миру. Но мне было страшно, очень страшно.

А вдруг ошибка? Вдруг я делаю всё неправильно?

Я никогда не просил вручать мне в руки судьбы мира…

Я налил себе еще рюмку ликера, но потом решительно отодвинул. Если выпью еще – то, пожалуй, проблююсь с фюрер-трибуны, на глазах у десятков тысяч немцев. А это будет совсем неудобно.

Я все же не попаданец в Бориса Николаевича Ельцина.

Башка у меня кружилась, а страх не уходил. Он стоял и глядел мне прямо в глаза, срал мне прямо в душу. Зачем я вообще напился…

Я вытянул вперед руку – рука дрожала.

Я глянул на часы, до моего выступления оставалось три минуты.

Я затушил сигарету в тарелке с недоеденной баварской колбаской, потом тут же закурил новую сигарету…

Вошел Гротманн, с оберфюрерскими погонами и петлицами, с рыцарским крестом на шее. Гротманн был встревожен, как и я. А мой неадекватный вид явно заставил его нервничать еще больше.

– Ну что там, дружище Гротманн?

– Сводка с фронта, – доложил Гротманн, подавая мне бумагу, – Шелленберг прислал.

Разумеется, Шелленберг. Военные меня больше ни о чем не информировали, они больше не считали меня рейхсфюрером. И даже Шелленберг снабжал меня информацией в тайне от собственного руководства.

Читать сводку мне сейчас было некогда, я только глянул одним глазком. Но тут и так все было понятно. Сталин ударил отступающим немцам в спину, сразу же, даже не дожидаясь передислокации фашистов.

Результат: тотальная катастрофа для Рейха.

Потери не поддаются подсчету, немцы оттеснены от Ленинграда за сутки, город деблокирован с юга, ожесточенные бои продолжаются уже ажно в районе Красногвардейска (Гатчины). 16-я и 18-я немецкие армии полностью дезорганизованы и блокированы, дать им подкрепление Ольбрихт не может.

В общем это Ленинградско-Новгородская операция советской армии, такая же, какая имела место в моем родном варианте истории, только на год раньше и в сто раз быстрее.

Это разгром.

Я вздохнул:

– Я так понимаю, это были последние в немецкой истории переговоры со Сталиным?

Ответа на этот риторический вопрос я не дождался.

– Шелленберг еще сообщает, что принято решение вас убить, – доложил Гротманн, – И Бек отстранен. Кто новый верховный главнокомандующий – пока неизвестно.

Я, естественно, не собирался скрывать от Ольбрихта мое мероприятие. Я честно отправил ему бумагу с курьером, пару часов назад. В бумаге сообщалось, что объявленный мною в Нюрнберге внеочередной съезд НСДАП пройдет сегодня в полдень. И что на этом съезде я намерен покаяться в преступлениях Гиммлера, потом сложить с себя все полномочия, как я и обещал Беку, а потом застрелиться, прямо на трибуне, перед толпами немцев.

Поверил ли мне Ольбрихт? Судя по его намерению помочь мне отправиться на тот свет – определенно нет.

– Ну? И что?

Гротманн щелкнул каблуками:

– Думаю, здесь вам ничего не угрожает, рейхсфюрер. По вашему приказу мы собрали на Цеппелин-фельд представителей всех нюрнбергских организаций. Военные, полиция, ᛋᛋ, гитлерюгенд, ветераны, работники нюрнбергских фабрик, партийцы, чиновники, интеллигенция… Бомбить вас здесь Ольбрихт не будет, это бы привело к многочисленным жертвам. Территория оцеплена силами дивизии «Рейхсфюрер ᛋᛋ» полностью, с оружием к вашей трибуне никого не пропустят. Шелленберг также сообщает, что англо-американцы и русские сейчас в вашей смерти не заинтересованы, так что с этой стороны опасности тоже никакой.

Цеппелин-фельд – это огромное поле перед трибуной. Именно сюда по моему приказу и согнали двадцать тысяч человек, почти что одну десятую населения города. Официально – на внеочередной съезд партии и выступление фюрера Адольфа Гитлера.

– В общем, меня убьют, как только я покину территорию съездов, – мрачно подытожил я слова Гротманна.

– Думаю, на дивизию «Рейхсфюрер ᛋᛋ» мы можем всецело положиться, – заверил меня Гротманн, – Они прикроют наш отход.

Я на это только нервически хохотнул.

Ну да. У меня осталась одна верная дивизия ᛋᛋ. И еще батальон охраны. Они по моему приказу передислоцировались в Нюрнберг еще вчера, и Ольбрихт им не мешал, видимо, опасался повторений инцидентов, тех же, что имели место 4 мая на фронте. Но в любом случае, у моих врагов, желающих мне смерти, дивизий теперь сотни. А у меня – одна.

Гротманн тем временем подал мне очередную бумагу:

– Списки приговоренных к смертной казни, рейхсфюрер…

Я просмотрел списки, не вчитываясь, списки были обширным. Тайная полевая полиция арестовала более трех сотен предателей на фронте за прошедшие сутки. В основном – паникеры. Но этих паникеров можно было понять, сталинский удар немцам в спину ничего кроме паники и не мог породить.

Моей обязанностью было утверждать эти списки, еще по моим старым договоренностям с Ольбрихтом, которые теперь уже фактически не действовали. Я вообще не понимал, какого черта эти списки сейчас прислали мне, а не Мюллеру, любезно взявшему на себя большую часть моих функций рейхсфюрера…

Судя по всему, Тайная полевая полиция, как орган консервативный, все еще полагала рейхсфюрером меня.

В списках мелькнула фамилия Каминского, который вчера вступил в бой с Вермахтом, выполняя мой приказ, еще фамилия какого-то Шваба, который отказался расстреливать русских военнопленных…

Я выругался. Сталин начал контрнаступление, даже не удосужившись забрать перед этим своих советских пленных, хотя он мог сделать это сто раз! Вариант вернуть ему пленных рассматривался и мной, и даже Ольбрихтом, как рабочий, вот только Сталин в переговоры с нами так официально и не вступил.

Я вернул Гротманну бумагу:

– Не будет никаких казней. Я не подпишу. А вот этого Шваба, который отказался выполнять преступный приказ и стрелять в пленных – немедленно освободить. Я его позже лично награжу железным крестом. Если сам буду жив…

Я глянул на часы. Полдень, ровно полдень.

Полдень, который изменит мир.

Пора.

На поле перед трибуной меня уже ждут десятки тысяч немцев. Кажется, я даже слышал, как гудит толпа за стенами внутренних помещений трибуны…

– Что с кинематографией, Гротманн?

– Да всё готово. Фройляйн Рифеншталь уже работает. Ваша речь, рейхсфюрер, будет снята на тринадцать кинокамер, с десятка ракурсов.

Само собой, снимать мое сегодняшнее шоу я пригласил саму Лени Рифеншталь, ту самую Рифеншталь, которая здесь же в Нюрнберге сняла в 1934 знаменитый «Триумф воли» – лучший образчик нацистской пропаганды за всю историю гитлеровского режима.

Я очень надеялся, что сегодня фройляйн Рифеншталь превзойдет себя и снимет нечто еще более мощное, я планировал превзойти в пафосе самого Гитлера.

Да Гитлер в 1934 и не мог показать немцам то, что сегодня покажу им я…

Жаль только, что не будет съемок с дирижаблей. В 1934 Рифеншталь их производила, но сейчас выяснилось, что организовать столь сложный процесс за сутки невозможно.

Я глянул на часы.

Уже 12:01, я опаздывал.

Я поднялся на ноги, ноги у меня были ватными. Идти наружу мне не хотелось совсем.

Я подошел к зеркалу, еще раз оглядел мою парадную рейхсфюрерскую униформу, мои награды на мундире. Форма превосходна, а вот рожа у меня бледная и потная. Я надеялся, что «Егермейстер» придаст мне здорового румянца, но как бы не так.

– Рейхсфюрер, вас ждут, – деликатно напомнил Гротманн.

Я похлопал себя по кобуре на поясе. Может лучше никуда не ходить, а просто достать пистолет, да и застрелиться? И пусть Гротманн сам расхлебывает это дерьмо.

12:02

– А что там Аденауэр? – спросил я, вместо того, чтобы выйти на трибуну.

– Всё то же самое, рейхсфюрер. Аденауэр полагает ваши действия ошибкой. Он против того, чтобы открыто показывать немцам действие гиперборейского артефакта. Он настаивает на том, чтобы вы поехали в Берлин, на переговоры к Ольбрихту.

Может так и сделать? Все что угодно, лишь бы не ходить на проклятую трибуну, к проклятым немцам!

Тем более что Аденауэр еще ни разу в своих прогнозах не ошибся…

12:03

Гротманн терпеливо ждал.

Я все еще смотрел в зеркало, и чем больше я смотрел – тем больше меня раздражала гиммлеровская морда в отражении. Наконец я ударил в зеркало кулаком, со всей силы, так что зеркало разлетелось вдребезги, а костяшки пальцев моей правой руки покрылись кровью…

– Ладно. Давай Айзека. И дальше всё по плану.

Не глядя на Гротманна, я на ватных ногах сделал несколько шагов, толкнул дверь…

12:04

Я сам уже не помнил, как оказался на трибуне, задрапированной нацистским флагом со свастикой.

Тысячи немцев смотрели на меня, толпа до самого горизонта.

Раздались крики.

– Хайль Гитлер! – грянули тысячи ртов разом.

Первыми поднялись люди, сидевшие на самой трибуне – нюрнбергские чиновники, ветераны Первой Мировой, девушки из «Союза немецких девушек»… Девушек и ветеранов я посадил на трибуне, рядом со мной, потому что знал, что их Ольбрихт не решится бомбить.

Крики стали оглушительными, следом за обитателями трибуны стали рвать глотки и остальные на бескрайнем поле. В воздух полетели зиги. На меня на самом деле смотрели десятки кинокамер, расставленных повсюду.

А я стоял на трибуне, на фюрерском месте. Айзек уже стоял рядом со мной, но на приветствия не реагировал, Айзеку было приказано молчать и бездействовать.

Я постучал по микрофону, громкоговорители во всех концах поля отозвались эхом…

Я знал, что моя сегодняшняя речь транслируется через систему громкоговорителей на весь город, так что каждый житель Нюрнберга услышит меня.

День был ясным. Хороший день для бомбежки… Я бы честно предпочел выступить ночью, когда уже стемнеет, так было бы эффектнее, тем более что трибуна была снабжена системой прожекторов для настоящего светового шоу.

Но то, что я собирался показать сегодня немцам, нужно было показывать именно днем. Не ночью, потому что тогда меня могли обвинить в мистификации. А если я покажу при свете солнца – то это вынуждены будут сожрать даже скептики.

Толпа прооралась, стихла. Повисла странная оглушительная тишина…

12:06

Я молчал. Я от волнения вообще забыл, где и зачем нахожусь.

– Надо бы что-нибудь сказать, – тихонько подсказал мне Айзек.

А ведь он прав.

«Егермейстер» времен нацистской Германии. Возможно подделка. Присутствие свастики на бутылках Егермейстера в 1934–1945 гг. остается дискуссионным вопросом среди историков и любителей алкоголя.

Трибуна Цеппелина, венчавшая трибуну гигантская свастика взорвана американцами в 1945, сама трибуна в сильно перестроенном виде существует до сих пор, используется в качестве музея и места проведения массовых мероприятий.

Подсветка трибуны и «световой храм», созданный посредством зенитных прожекторов.

Нюрнберг, Территория съездов НСДАП, 5 мая 1943 12:07

Ну и как мне начать мою речь?

Бумажки я, естественно, не заготовил, я не хотел выглядеть, как Леонид Ильич Брежнев. Хотя бумажками не брезговал и сам Гитлер, но я желал быть круче Гитлера.

Как мне обратиться к нации? «Товарищи»? «Фольксгеноссе»? «Дамы и господа»?

– Мою возлюбленные храбрые германцы… – начал я.

И вздрогнул от того, как грянул мой голос в десятке громкоговорителей разом. Звук был столь оглушительным, что наверное сам Сталин в Москве слышал.

Конечно, я заготовил речь у себя в голове заранее. Вот только теперь она от страха, а то и от алкоголя, у меня из головы просто выветрилась.

Немцы смотрели на меня, то на меня, то на Айзека.

Я решил сказать правду…

– Вас обманули!

Я оглядел толпу. Внятной реакции – ноль. Немцы явно ждут стандартного продолжения, ждут, что я дальше начну болтать про обманщиков евреев, как это тут принято. Но как бы не так.

– Вас обманули, – повторил я, – Вас обманули! Мир, в котором вы живете – есть мир тотальной лжи! Вам просто насрали в мозги, мои храбрые германцы! Но кто это сделал, кто насрал в мозги германской нации? КТО это сделал? Я вас спрашиваю!

Молчание на несколько секунд. Потом какой-то толстый ветеран СА, стоявший ближе к трибуне ожидаемо предположил:

– Евреи!

– Евреи, евреи… – повторило еще несколько глоток.

Но крики были жидковаты, видимо, орать без приказа немцы не привыкли, интерактивность моей речи была им в новинку.

– А вот и нет, – ответил я толпе, – Не евреи! Мимо! Вы не угадали. Разве евреи развязали войну, в которой уже погибли миллионы немцев? Войну на два фронта кто развязал, евреи что ли? Кто угробил наше немецкое производство, переделав его полностью под военные нужды, а потом подставив под бомбы наших врагов? Разве евреи? Точно ли евреи? Кто виноват в нашей нынешней нищете, в том, что наши родные и близкие гибнут на фронтах?

Кто виноват в том, что мы умираем под бомбами, в том, что гестапо хватает невиновных людей посреди бела дня и бросает их в тюрьмы без суда и следствия? Кто виноват в том, что в Германии больше нет свободы, что Германия превращена в один большой тюремный каземат?

В том, что в Германии воцарилось беззаконие, кто виноват?

Я замолчал.

А вот теперь немцы пребывали в полном замешательстве. Я видел это по глазам. Они еще не успели испугаться, они пока что вообще не понимали, куда я клоню.

– Вспомните, как вы жили! – безжалостно продолжил я, все больше входя в азарт, – У нас в Германии когда-то был закон и порядок. У нас был парламент, у нас была свобода, у немцев было право самим выбирать себе власть. У нас была наука! Куда делась наука? Я скажу вам, куда: она была уничтожена, когда Гитлер выгнал всех ученых-евреев, всех ученых-социалистов и демократов.

Когда из ученых у нас остались одни тупоголовые фанатики-нацисты – тогда наука и закончилась. И после этого кто-то еще удивляется, почему мы проигрываем на всех фронтах! А мы на них, да будет вам известно, проигрываем полностью. Американцы через месяц захватят Италию. Русские через месяц уже войдут в Прибалтику! Хотите честный прогноз исхода этой войны? Так вот он, ваш честный прогноз, кушайте его. Война проиграна.

Ибо нельзя выиграть войну, когда Гитлер, повторюсь, разгромил всю немецкую науку. Просто так разгромил, потому что она не соответствовала его расовым представлениям. Вспомните еще! Когда-то у нас было искусство, немецкие режиссеры и писатели когда-то были лучшими в мире… Где они сейчас? Правильно: за границей или в концлагерях! По той же причине, по которой там находятся немецкие ученые. Просто потому, что идиот Гитлер решил разгромить нашу немецкую интеллигенцию.

У интеллигенции, видите ли, оказался не тот размер черепов. Но простите меня, разве ценность интеллигенции определяется размерами её черепов, а не содержимым этих самых черепов? Итого: у нас ни науки, ни искусства. А у наших врагов тем временем все это есть! Вы в курсе, сколько немецких интеллектуалов уехали в США, например? Да, конечно, знаю, что многие из вас сейчас думают… Что ученые еще туда-сюда, но зачем нам искусство в условиях войны?

Таким дуракам я намерен напомнить: искусство – это душа нации.

Чем немцы при Гитлере заменили искусство? Чем они заменили своих писателей, поэтов, художников, режиссеров, скульпторов, архитекторов? Продукцией министерства доктора Геббельса? Ну так эта продукция – дерьмо, просто дистиллированное дерьмо, ориентированное на самый тупоголовый скот!

А искусство, как я только что сказал – душа нации. Выходит, что ваша душа нации – это дерьмо? А как вы собираетесь выиграть войну, если у вас вместо души дерьмо? На что вы собрались опираться в этой войне, если ваш дом построен на дерьме?

Я замолчал, повисла тяжкая тишина, такая, что в ней можно было увязнуть. Но я не спешил разбить эту тишину, я ждал…

Но не дождался ничего. Немцы теперь были дезориентированы.

– Итого. Немецкая наука разгромлена. Не евреями разгромлена, а Гитлером. Я был недавно на оборонном производстве, я видел, какую чушь там строят. Гигантские танки, какие-то абсурдные минные тральщики, порождение мозга безумца… И никто не занимается толком, например, ядерным проектом, ведь ядерная физика, как объявил фюрер – еврейская физика! А вы в курсе, что ядерная бомба – это оружие будущего, что одна ядерная бомба уже через пару лет сможет стереть с лица земли ваш поганый Нюрнберг?

Ни науки, ни искусства у вас больше нет. Нет даже закона, в стране царит хаос. Чиновников чуть ли не больше, чем военных, каждый плевок требует согласования в нескольких ведомствах, у нескольких фюреров! Бюрократия! А бюрократия – это хаос. И за любое малейшее слово против такого плачевного положения вещей – вас тут же потащат в гестапо. Поэтому вы все только боитесь целыми днями и ночами. Боитесь не только английских бомб, но и своих немецких гестаповцев.

И поэтому молчите.

Так что ли должен выглядеть, так что ли должен себя вести храбрый германец? Я очень сильно сомневаюсь в этом, друзья. Я сомневаюсь, что наши славные предки стали бы такое терпеть. Я клянусь вам, что ни Бисмарк, ни Генрих Первый, ни отважные тевтонцы, ни даже Мартин Лютер не стали бы Гитлера терпеть ни секунды. Они бы ему в рожу плюнули, этому вашему Гитлеру.

Я в очередной раз сделал паузу, замолчал.

Теперь я, конечно, не слышал, но видел: кто-то начал перешептываться. Какой-то старенький ветеран Первой Мировой на трибуне упал в обморок, к нему уже спешили медики.

Если в меня будут стрелять – то только сейчас. Вот сейчас самый опасный момент.

Но никто не выстрелил.

А глядели немцы теперь все больше на Айзека, а не на меня. Айзек же явно ощущал себя сейчас предельно некомфортно.

Я же совсем осмелел и вошел во вкус, я теперь жаждал диалога:

– Гитлер разрушил всё! Привел Германию к катастрофе! Кто хочет возразить мне? Говорите! Докажите мне, что не все немцы – подлецы и трусы, черт возьми!

Из стоявших возле трибуны возразить мне осмелился только толстый ветеран СА, тот самый, который орал про евреев.

Он сложил руки рупором и крикнул:

– Армия! Фюрер вернул нам армию!

Я на это дьявольски расхохотался:

– Армия! Ну конечно! Вот тут один штурмовик подсказывает мне: Гитлер дескать вернул Германии армию. Так на это я вам, напомню, друзья. Несколько вещей. Первое: эта армия воюет, как дерьмо, эта армия отступает и на Западе, и на Востоке, эта армия никакие свои задачи не выполнила. И это неудивительно: ведь эта армия обезглавлена. Гитлер выдавил всех талантливых офицеров сразу же после прихода к власти. Просто потому что боялся их!

А другие талантливые офицеры этого вашего Гитлера ненавидели и ненавидят до сих пор. Да будет вам известно, что они устроили 1 мая в нашей стране государственный переворот. Государственный переворот, в условиях войны! Вы же не думаете, что Бека назначил Гитлер? Нет, Бек сам себя назначил.

Вот как при Гитлере устроена армия, Гитлер сделал армию недееспособной и довел Германию до государственного переворота в условиях войны. Обратите внимание: не в Лондоне переворот, не в Вашингтоне, не в Москве даже, а у нас!

Так и кто после этого слабее? Мы слабее. Армия все свои задачи запорола. Еще возражения?

Вот теперь толпа переговаривалась уже открыто, не скрываясь. Над полем стоял гул, будто тут перевернули миллион пчелиных ульев разом.

Основная реакция: страх.

Я видел это по глазам, до немцев дошло.

Я все еще жаждал диалога, я даже поглядел на толстяка из СА, но тот приткнулся и молчал.

Людей, способных к диалогу со мной, тут сейчас не было.

– Подытожим еще раз, – с удовольствием крякнул я в микрофон, – Ни науки, ни искусства, ни закона, ни армии. И проигранная война в придачу. Зачем Гитлер вообще эту войну начал? Есть тут готовые ответить мне? Разумеется, нету. Тем не менее, факт остается фактом – Гитлер начал эту войну. Не евреи, не американцы, не англичане, не Сталин. Гитлер нападал. Нападал, не думая, прикрываясь вами, как живым щитом, используя вас на манер живого тарана. Фюрер использовал вас, как стадо баранов! Фюрер хотел войти в историю. Ну что же… Он в неё вошел. А вы как же? Вы сами как, я спрашиваю? У кого из вас уже погибли родные и близкие? Поднимите руки. Поднимите, я говорю! Не бойтесь. Бояться уже поздно…

Они на самом деле подняли руки. Где-то треть из собравшихся на поле. И я был уверен, что руки подняли далеко не все из тех, у кого кто-то погиб. Многим хотелось поднять руку, но они еще боялись, они еще сомневались, они еще опасались, что все мои речи – просто гиммлеровская провокация…

– Ну вот, – констатировал я, – Сами видите. У многих из вас родня уже в могиле из-за этой войны. А сколько людей еще погибнет? Миллионы! Зачем они погибнут, за что? Война, повторюсь, ПРОИГРАНА. Так за что они погибнут? За наш послевоенный позор, когда весь мир будет считать немцев варварами, дикарями и идиотами? Смысл – он в чем? Смысл этой войны для Германии?

Толпа бухтела.

Кажется еще секунда – и тут все забьются в массовом эпилептическом припадке. Цеппелин-фельд теперь был одной большой пороховой бочкой, только спичку поднеси – и начнется. Что именно начнется? Этого даже я не знал. Я немцев явно раззадорил, но вот в какую сторону – этого я и сам не понимал. Они сейчас или бросятся рвать нацистов, или бросятся рвать меня. Да они и сами пока что не знали, что им дальше делать, их реакция пока что была чисто невротической…

– И это всё, еще не считая творящегося в концентрационных лагерях, – хладнокровно продолжил я, – А там, на секундочку, сейчас находится около миллиона немцев. Миллиона! Если бы вы только видели, что там происходит… Благодарите Бога, что не видите. Впрочем, я не собираюсь вас щадить. По моему приказу снимки происходящего в концентрационных лагерях сегодня же будут опубликованы в газетах и на досках объявлений по всей Германии. Так что вы это всё еще увидите.

И тогда ужаснетесь, что Гитлер сделал с немцами. Да-да, с такими же немцами, как вы, которые честно служили Германии и работали на её благо, которые говорили и думали по-немецки. Но Гитлер их всех объявил евреями и коммунистами, хотя если вдуматься… Чем они отличаются от вас? А ничем. А теперь я повторяю свой вопрос, мои возлюбленные германцы. Еще раз. Так кто виноват в сложившемся положении? Кто наша главная проблема? Кто наш ВРАГ?

Толпа затараторила, заметалась. Я теперь понимал, что значит «овладеть массами». Пожалуй, сейчас произошло именно это – я немецкими массами успешно овладел. Сказался мой опыт провальных речей в Равенсбрюке и потом в главном управлении ᛋᛋ. Я с тех пор кое-чему научился…

Немцы кричали, но сами не понимали, что они кричат. Их крики не складывались в осмысленные слова. Похоже, что я только что добился массового психоза. Это напоминало какую-то глоссолалию. Как у пятидесятников на мессе, когда верующие говорят на ангельских языках.

Немцы просто орали, просто выплескивали всю накопившуюся боль, весь свой страх…

Но через несколько секунд послышались и содержательные крики, сначала робкие, потом все громче, все стройнее:

– Гитлер!

– Гитлер – враг!

Кричали совсем близко.

Я повернул голову: про врага-гитлера орала какая девочка из «Союза немецких девушек» на трибуне, ей вторил даже какой-то ветеран Первой Мировой, он при этом еще и грозно тряс костылем.

Я поглядел на толстого штурмовика из СА. Этот насупился, глядел на меня стеклянно.

Ясно.

Половина немцев в психозе с непредсказуемыми последствиями, половина – в кататонии, в нервном ступоре.

Интересненько…

Я сейчас уже не боялся буквально ничего. Алхимия масс оказалась делом занимательным, она меня увлекала все больше.

Мальчик-барабанщик из гитлерюгенда тем временем бросил барабанную палочку в мою трибуну, он целил не в меня, а в Айзека. Палочка стукнулась о трибуну и сломалась пополам.

На Айзеке уже лица не было, он вжал голову в плечи, он весь побелел, он был готов сбежать. Я понял, что я увлекся, что ненависть и ярость тысяч немцев сейчас направлена на Айзека, и Айзеку от этого тяжко. Он наверняка ощущает себя сейчас, как в аду на сковородке.

– Человек рядом со мной – не фюрер, – произнес я в микрофон, и все крики тут же стихли, – Не Адольф Гитлер. Это двойник. Его зовут Айзек. А настоящий Гитлер сбежал из страны, еще первого мая. Я пытался убить его, но смог лишь ранить. И я не знаю, где сейчас настоящий Адольф Гитлер. Но в Германии его больше нет, власти он больше не имеет. Так что от Гитлера я вас освободил, мои братья и сестры, мои германцы. Я прогнал Гитлера, потому что я люблю вас, несмотря на всю вашу трусость и глупость, несмотря на то, что вы позволили Гитлеру обмануть вас. Но клянусь: отныне я не оставлю вас моими заботами!

В ответ мне послышались крики, снова нестройные.

Однако мне было уже плевать.

– Я не Гиммлер, – продолжил я, – Не Генрих Гиммлер. То, что вы видите – лишь оболочка, лишь тело. Но в этом теле – душа древнего короля Генриха Первого Птицелова, душа вашего короля, мои германцы.

А вот теперь снова тотальное молчание.

Теперь ступор распространился на всех одновременно. Это была, пожалуй, самая стремительная эпидемия психической болезни в истории. Все поле, все тысячи, разом заткнулись.

Я переборщил. Вот теперь они считали меня сумасшедшим. Проклятый дуализм немцев! Этот народ – наивен, как дети. С одной стороны, готовы фанатично поверить во что угодно, с другой стороны – как только начнешь говорить нечто нерациональное, нечто не укладывающиеся в логику, то реакции не будет вообще. Немецкий мозг такое просто не считывает.

Я был уверен, что среди любого другого народа сразу бы нашлись те, кто порадовался бы «возвращению короля», хотя бы несколько человек. Но не среди немцев. Эти рогом упрутся, но не поверят. Ну что же…

– Остался еще один враг, – хмыкнул я, – Главным врагом был Гитлер, и он сражен мною. Но второй враг здесь! Среди нас!

Я ткнул пальцем в толпу, по толпе прокатилась прямо ощутимая волна ужаса. Немцы завертели головами, принялись искать врагов в рядом стоящих товарищах…

– Друг на дружку можете не глядеть, – свирепо потребовал я, – Ибо враг, о котором я толкую – враг духовный. Этот враг есть порождение гитлеровского безумия, проекция фюрерской шизофрении, его черная магия и его гипноз! Этот враг есть национал-социализм – глупое и вредное учение. Учение, превращающее людей в стадо свиней! И ныне я намерен покончить с национал-социализмом!

Я сорвал с себя фуражку, швырнул её в толпу.

Ветеран СА, в которого я и метил, попытался было эту фуражку подобрать, но стоявшие рядом немцы верно поняли мой посыл и эсэсовскую фуражку тут же затоптали ногами.

Потом я сорвал с трибуны нацистскую драпировку, красный флаг со свастикой, скомкал его. В толпу бросать не стал, потому что черт его знает, что тогда немцы отчудят, вполне могут и устроить соревнование, кто первый порвет нацистскую тряпку, а так и до давки недалеко. А мне Ходынка сейчас ни к чему.

Так что флаг со свастикой я бросил себе под ноги:

– Вот он, гитлеровский национал-социализм! Я попираю его моим сапогом! Попираю вот эту гитлеровскую свастику, эту глупейшую шизофрению! Вы знаете, что свастика – индийский символ? И что цыгане, например, происходят именно из Индии? Так и какого черта, я вас спрашиваю, Гитлер навесил себе на флажок свастику, но при этом убивал самих цыган? Где тут логика, в чем она? А где логика в остальном национал-социализме? Гитлер объявил превосходство арийцев, ха! Но ведь русские – такие же арийцы, такие же индоевропейцы, как и немцы… Более того, даже поляки – арийцы и индоевропейцы. Так считает современная лингвистика! А расовым понятием слово «арийцы» не было никогда, не существует никакой арийской расы. И люди не делятся на расы высшие и низшие. Этот бред – антинаучный бред. И я больше не потерплю никакого бреда. Расизм, расология, нацизм – пошли вон из МОЕЙ Германии, из НАШЕЙ Германии!

Закончив надругательство над нацистским флагом, я протянул руку. Не в нацистском приветствии, а просто в сторону, в требующем жесте. Костяшки пальцев у меня все еще были в крови, после того, как я расколошматил зеркало.

– МЕЧ! – потребовал я, – Король Германии хочет его меч, чтобы покончить с национал-социализмом один благородным ударом! Смотрите, немцы. Смотрите, вот он – конец гитлеризма!