Текст книги "Сумерки богов"

Автор книги: Альбер Камю

Соавторы: Жан-Поль Шарль Эмар Сартр,Фридрих Вильгельм Ницше,Эрих Зелигманн Фромм,Зигмунд Фрейд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 34 страниц)

15

Ни мораль, ни религия христианства ни в одной точке не соприкасаются с действительностью. Сплошь воображаемые причины:«бог», «душа», «Я», «дух», «свобода воли» – а то и «несвобода». Сплошь воображаемые следствия:«грех», «искупление», «благодать», «кара», «прощение грехов». Общение между воображаемыми существами– «богом», «духами», «душами». Воображаемое естествознание– антропоцентрическое, с полным отсутствием понятия о естественных причинах. Воображаемая психология– сплошное непонимание самого себя, недоразумения, истолкование приятного или неприятного самочувствия, например, состояний симпатического нерва, на языке знаков религиозно-моральной идиосинкразии – «раскаяние», «угрызения совести», «дьявольское искушение», «близость бога». Воображаемая телеология: «царство божие», «Страшный суд», «вечная жизнь»… Этот законченный мир фикцийотличается в худшую сторону от мира сновидений: сновидение отражаетдействительность, а фикция ее фальсифицирует – обесценивает, отрицает. Когда придумали понятие «природы» – противостоящей богу, «природное», «естественное» стало означать падшее и порочное, – весь воображаемый мир христианства коренится в ненавистик природе (действительности), он выражает глубочайшую неудовлетворенность реальным… И этим все объясняется.У кого есть причины облыжно самоустраняться из действительности? У того, кто от нее страдает.Но страдает от действительности – действительность несчастная, потерпевшая крах… Преобладание чувств неудовольствия над чувствами удовольствия – причинавоображаемой морали и религии; однако такое преобладание – формулаdécadence’a…

16

К тому же выводу принуждает нас критика христианского понятия бога…Пока народ верует в себя, у него – свой бог. В своем боге народ чтит условия, благодаря которым он на высоте, в нем он чтит свои доблести, – удовольствие от себя самого, чувство силы он переносит на существо, которое можно благодарить за это. Щедрость богача: гордому народу бог нужен, чтобы приносить ему жертвы…В таких условиях религия – форма благодарения. Народ благодарен самому себе: ему нужен бог, чтобы благодарить… Ему надо, чтобы бог мог и быть полезным, и приносить вред, ему нужен бог-враг, бог-друг, которым можно восхищаться во всем – в добром и в дурном. Пока все так, вне пределов желаемого остается исключительно благой бог, пока все так, противоестественно кастрировать бога. Злой бог нужен не менее доброго – ведь и своим собственным существованием ты обязан отнюдь не терпимости и филантропии… Какой прок от бога, которому неведомы гнев, зависть, хитрость, насмешка, мстительность и насилие? Который не ведал бы даже восхитительных ardeurs [19]19
  Горение, пыл (фр.).


[Закрыть]победы и изничтожения? Такого бога народ не понял бы: для какой он надобности?.. Однако правда: когда народ гибнет, когда он чувствует, что его вера в будущее иссякает, надежда обрести свободу окончательно гаснет, когда покорность представляется ему полезным делом, а добродетель побежденного – первым условием сохранения жизни, тогда обязанперемениться и бог. Бог стал тихоней, себе на уме, стеснительным, пугливым, он отныне проповедует «мир души», не велит никого ненавидеть, советует бережно обращаться со всеми и «любить» все одно что друга, что врага. Такой бог беспрерывно резонерствует, забивается в пещеры личной добродетели, он становится богом каждого, становится частным лицом, становится космополитом… Когда-то он представлял собою народ, силу народа, все агрессивное, все жаждущее власти в душе народа… А теперь он просто добрый боженька… На деле нет для богов иной альтернативы – либоты воплощаешь волю к власти и остаешься божеством племени, народа, либоты воплощаешь бессилие к власти, а тогда ты непременно хорош, благ…

17

В какой бы форме ни деградировала воля к власти, всякий раз совершается и физиологический регресс, décadence… Божество décadence’a, у которого кастрированы мужеские доблести и влечения, – это божество непременно станет теперь богом физиологически деградировавших, слабых людей. Они-то не называют себя слабыми, а называют «добрыми», «благими»… Понятно и не требует подсказок, когда, в какой момент истории впервые появляется возможность дуалистической фикции – доброго и злого бога. Один и тот же инстинкт заставляет побежденных низводить своего бога до «благого в себе» и отнимать у бога победителей все его добрые качества. Мстят господам – обращают их бога в черта…И добрыйбоженька, и дьявол – оба исчадия décadence’a… Можно ли в наши дни идти на такие уступки простоте христианских богословов и вместе с ними постановлять, что поступательное развитие понятия бога, ведущее от «бога Израилева», от племенного бога, к богу христианскому, – это прогресс?!..Но ведь сам Ренан ^{21}так поступает. Как будто у Ренана есть право быть простачком! Обратное слишком ясно. Предпосылки жизни по восходящейлинии – все крепкое, смелое, гордое, властное – изымаются из понятия бога, шаг за шагом он превращается в символ костыля для усталых людей, спасительного якоря для тонущих, становится богом нищих, богом грешников, богом болезненных par excellence [20]20
  По преимуществу (фр.).


[Закрыть]; «спаситель», да «искупитель» – таковы его последние предикаты…О чем говорит такое превращение? О чем – такая редукциябожественного?.. Верно: «царство божие» от этого выросло. Раньше у бога был только свой народ – «избранный». Тем временем бог, как и сам народ, отправился на чужбину, пустился в странствия, нигде ему не сиделось. Пока он не прижился повсюду, великий космополит, – пока на его стороне не оказалось «большое число» и пол-Земли. И все же бог «большого числа», этот демократ среди богов, не сделался гордым богом яз ыков, – он как был евреем, так им и остался, богом закоулков, богом темных углов, мрачных лачуг – богом всех нездоровых жилых помещений на целом свете!.. По-прежнему его мировой империей остается подземное царство, подполье – souterrain, лазарет, гетто… А сам он – какой бледный, какой немощный, какой декадентский!.. Даже бескровные из бескровных в силах завладеть им – господа метафизики, альбиносы мира понятий. Они плетут и плетут вокруг него свои сети, плетут до тех пор, пока, зачарованный их движениями, он сам не превращается в паука, в «метафизикуса»… А тогда он начинает тянуть мир из себя – sub specie Spinozae [21]21
  Под знаком Спинозы (лат.).


[Закрыть] ^{22},– преображаясь во все более тонкое и блеклое, делаясь «идеалом», делаясь «чистым духом», «абсолютом», вещью в себе… Так деградирует бог– становится «вещью в себе»…

18

Христианское понятие бога – он бог больных, бог-паук, бог-дух – одно из самых порченых, до каких только доживали на Земле; вероятно, оно само служит показателем самого низкого уровня, до какого постепенно деградирует тип бога. Выродившись, бог стал противоречием – возражениемжизни вместо ее преображения, вместо вечного Да, сказанного ей! В боге – и провозглашена вражда жизни, природе, воле к жизни! Бог – формула клеветы на «посюсторонность», формула лжи о «потусторонности»! В боге Ничто обожествлено, воля к Ничто – освящена!..

19

Могучие расы Северной Европы не отвергли бога, и это не делает чести их религиозным дарованиям, чтобы не говорить о вкусе. Им бы вовремя совладать с таким болезненным и дряхлым порождением décadence’a! Но зато на них и лежит проклятие, раз они не совладали с ним: их инстинкты впитали болезнь, старость, противоречие, – и с тех пор они уже не творили себе богов! Прошло почти две тысячи лет, и не родилосьни одного бога! И все еще продолжает жить и существовать, словно бы по праву, словно бы ultimum и maximum [22]22
  Крайняя и высшая степень (лат.).


[Закрыть]богопорождающей силы (creator spiritus [23]23
  Дух-творец (лат.).


[Закрыть]в человеке), жалкий божок христианского монотоно-теизма! Эта упадочная помесь нуля, абстракции и возражения, освящающая инстинкты décadence’a в душах, любые проявления трусости и утомления в них!..

20

Осудив христианство, я не хотел бы совершить несправедливость в отношении родственной религии, превосходящей его числом приверженцев, – это буддизм ^{23}. Обе нигилистические религии, обе религии décadence’a и близки, и самым замечательным образом разделены. Критик христианства глубоко благодарен индийским ученым за то, что может теперь сравнивать…Буддизм во сто крат реалистичнее христианства; у него в крови наследие объективной и хладнокровной постановки проблем, он возник в итоге продолжавшегося сотни лет философского движения; когда буддизм появился на свет, с понятием «бог» уже успели покончить. Буддизм – это единственная во всей истории настоящая позитивистскаярелигия – даже и в своей теории познания (строгом феноменализме); буддизм провозглашает уже не «борьбу с грехом», а «борьбу со страданием», тем самым всецело признавая права действительности. Буддизм глубоко отличается от христианства уже тем, что самообман моральных понятий для него пройденный этап; на моем языке он – по ту сторонудобра и зла… Вот два психологических факта, на которых основывается и на которых останавливает взгляд буддизм: это, во-первых,чрезмерная чувствительность, выражающаяся в утонченной способности страдать, а затем– чрезмерная духовность, следствие слишком долгого пребывания среди понятий, логических процедур, от чего понес ущерб личный инстинкт и выиграло все безличное (то и другое состояние по собственному опыту известно, как и мне, хотя бы некоторым из моих читателей, а именно «объективным»). Как следствие таких физиологических предпосылок, установилась депрессия– против нее Будда и принимает свои гигиенические меры. Его средство – жить на природе, странствовать; быть умеренным и ограничивать себя в пище; соблюдать осторожность в отношении любых spirituosa, а также любых аффектов, вызывающих разлитие желчи и горячащих кровь; не заботитьсяни о чем – ни о себе, ни о других. Он требует, чтобы представления приносили покой или радовали дух, и изобретает способы, как отвратить от себя все иное. Для Будды благо и доброта – то, что укрепляет здоровье. И молитва,и аскетическиеупражнения исключены, – вообще никакого категорического императива, никакого принуждения, даже и в монастырской общине (всегда можно выйти из нее). Все подобное лишь усиливало бы чрезмерную возбудимость. По той же причине он не требует бороться с инакомыслящими; ни против чего так не восстает его учение, как против мстительности, антипатии, ressentiment’a [24]24
  Досада, рассерженность, мстительность (фр.).


[Закрыть] ^{24}(«не враждою будет положен конец вражде» – трогательный рефрен всего буддизма…). И справедливо: именно эти аффекты и нездоровыв смысле главной диэтетической цели. С утомленностью духа, которая налицо и которая сказывается в преувеличенной «объективности» (то есть в ослаблении индивидуальной заинтересованности, в утрате центра тяжести, «эгоизма»), он борется, последовательно относя к личности даже и самые духовные интересы. Учение Будды вменяет эгоизм в обязанность: вся духовная диэта определяется и регулируется одним – как отрешиться от страдания (вспоминается афинянин, равным образом объявивший войну чистой «научности», – Сократ ^{25}: он возвел личный эгоизм в ранг морали даже в самом царстве проблем).

21

Предпосылками буддизма служат очень мягкий климат, кротость и вольность нравов, немилитаризм, а еще то, что очаг движения – высшие и даже ученые сословия. Стремятся к высшей цели – радости духа, невозмутимости, отсутствию желаний – и цели своей достигают. Буддизм – не та религия, в которой лишь чают совершенства; совершенство – это норма.

В христианстве на первый план выходят инстинкты угнетенных и порабощенных: в нем ищут спасения низшие сословия. Здесь занимаются как средством от скуки казуистикой греха, самокритикой, инквизицией совести; здесь постоянно поддерживают (молитвой) аффект в отношении всемогущего,прозванного «богом», – наивысшее считается недоступным, принимается как дар, как «благодать». Нет и ничего публичного: закуток, темное помещение – вот это по-христиански. Здесь презирают тело, отвергают гигиену чувственности; церковь противится даже чистоте тела (первое христианское мероприятие после изгнания мавров состояло в том, чтобы закрыть общественные бани, которых в одной Кордове насчитывалось двести семьдесят). Известная жестокость к себе и к другим – это тоже христианское; тоже ненависть к инакомыслящим, воля к преследованию. Мрачные и возбуждающие душу представления выдвигаются вперед; состояния, к каким стремятся и какие награждают возвышенными именами, – состояния эпилептоидные; диэту выбирают такую, чтобы способствовать болезнетворным вид ениям и перенапрягать нервы. Христианское – это смертельная вражда к господам земли, к «благородным», – одновременно же и скрытое, тайное состязание с ними (оставляют им «тело», а берут только «душу»…). Христианское – это и ненависть к духу: к гордости, мужеству, свободе, libertinage [25]25
  Вольность, вольнодумство (фр.).


[Закрыть]духа; ненависть к чувствам,к чувственным радостям, к радостям вообще – тоже христианское…

22

Когда христианство оставило свою первоначальную почву – низшие сословия, нижний мирантичности, когда оно пустилось завоевывать власть среди варварских народов, то здесь исходной предпосылкой для него выступали уже не усталые, но внутренне одичавшие, рвавшие друг друга на части люди – сильные, но плохо уродившиеся. Недовольство самими собой, страдание, причиняемое себе самим, выражались здесь не так, как у буддистов, – не в чрезмерной восприимчивости и болезненности, а совсем напротив, в огромном желании причинять боль и изживать внутреннее напряжение во враждебных действиях и представлениях. Христианство нуждалось в варварскихпонятиях и ценностях, чтобы одержать верх над варварами, – таковы принесение в жертву первенца, причащение кровью, презрение к духу и культуре, пытки во всевозможных формах, чувственных и иных, помпезность культа. Буддизм – эта религия рассчитана на людей поздних, предназначена для рас добрых, кротких, слишком духовных, – в них так легко вызвать ощущение боли (Европа далеко еще не созрела для боли); буддизм возвращает этим расам мир и радость, размеренность духовной диэты, известную телесную закалку. А христианству хочется овладеть хищными зверями,и вот его средство – надо заставить их болеть, надо их ослабить – христианский рецепт укрощения,«цивилизации». Буддизм – религия утомленного финала цивилизации, а христианство вообще не обнаруживает перед собой цивилизации, – оно при известных обстоятельствах лишь закладывает ее основы.

23

Итак, еще раз: буддизм во сто крат холоднее, правдивее, объективнее. Ему уже не нужно, перетолковывая грех, делать страдания, боль приемлемымидля себя, – он просто говорит, что думает: «Я страдаю». Напротив, варвару вовсе не приличествует страдать; он сначала нуждается в истолковании, чтобы признаться в том, что страдает (инстинкт скорее побуждает его таить страдания, сносить их молча). Слово «дьявол» было благодеянием – дьявол слишком сильный и грозный противник, не стыдно переносить страдания, причиняемые таким врагом.

На дне христианства сохраняются известные тонкости восточного происхождения. Прежде всего христианству ведомо: сама по себе истинность чего-либо совершенно безразлична, но в высшей степени важно, во что веруют как в истину. Истина и верав истину – два крайне далеких, почти противоположныхмира интересов, к ним ведут совсем разные пути. Ведать такое – значит на Востоке почти уже стать мудрецом: так разумеют дело брахманы, так разумеет его Платон ^{26}, да и всякий последователь эзотерической мудрости. Вот, например, если счастье– в безгрешной жизни, то для искупления грехов важно не то, чтобы человек был грешен, а т о, чтобы он чувствовалсебя грешным. Итак, если вообще нужна вера,то необходимо вызвать недоверие к разуму, познанию, исследованию: путь к истине оказывается тогда под запретом…Крепкая надеждакуда лучше стимулирует жизнь, чем любое ставшее реальностью счастье. Поэтому надо поддерживать в страдающих надежду – такую, с которой ничего не может поделать сама действительность, такую, которая не кончится тем, что сбудется, – потому что это надежда на «мир иной» (как раз по той самой причине, что надежда водит за нос несчастного человека, греки считали ее бедою из бед, самым коварнымбедствием, – когда опрокидывалась бочка всех несчастий, надежда все-таки оставалась в ней…). Чтобы можно было любить, бог обязан стать личностью; чтобы могли соучаствовать и самые низкие инстинкты, бог обязан быть молодым. Страсти женской можно предъявить прекрасного святого, страсти мужской – деву Марию. Все это при условии, что христианство вознамерилось воцариться там, где культы Адониса или Афродиты ^{27}предопределили понятиекульта. Требование целомудрияусиливает неистовство и проникновенность религиозного инстинкта – культ становится теплее, душевнее, мечтательнее… Любовь – состояние, в котором человек обычно видит вещи не такими, каковы они. Сила иллюзии – достигает своих высот – все приукрашивает, преображает.Любя, переносишь больше, терпишь все. Итак, надо было придумать религию, в которой можно любить: тем самым уже возвышаешься над всем скверным, что есть в жизни, – просто больше не замечаешь ничего такого… Вот что можно пока сказать о трех христианских добродетелях – вере, надежде, любви; назову их тремя христианскими благоразумностями…Буддизм же для этого слишком позитивистичен – он уже опоздал умнеть таким путем…

24

Лишь коснусь сейчас проблемы происхожденияхристианства. Вот первыйтезис к ее решению: христианство понятно лишь на той почве, на какой оно произросло, – это не движение против иудейского инстинкта, а закономерное его развитие, новое звено в его внушающей ужас логической цепочке. По формуле искупителя: «Спасение от Иудеев» ^{28}… Второйтезис гласит: мы еще в состоянии разглядеть психологический тип галилеянина, но лишь в полнейшем своем вырождении этот тип, одновременно изуродованный и перегруженный посторонними чертами, мог послужить тем, чем послужил, – типом искупителячеловечества…

Иудеи – самый примечательный народ во всемирной истории: оказавшись перед необходимостью решать вопрос – «быть или не быть», они вполне сознательно предпочли во что бы то ни стало, любою ценоюбыть; ценою же была радикальная фальсификацияприроды, всего естественного, любой реальности мира внутреннего и мира внешнего. Они обособились от любых условий, при которых когда-либо мог жить, при которых когда-либо смел жить народ; они из самих себя вывели понятие, обратное понятию естественныхусловий; они поочередно вывернули наизнанку, превратив в противоречие их естественной ценностии неисцелимо извратив религию, культ, мораль, историю, психологию. С этим же феноменом мы встречаемся вновь: пропорции несказанно возросли, и тем не менее это всего лишь копия, – в отличие от «народа святых» христианская церковь не может заявить ни малейших претензий на оригинальность. Вот почему иудеи и выступают как самый фатальныйнарод во всемирной истории: их воздействие внесло в человечество такую фальшь, что и сегодня христианин может быть настроен антииудейски, не понимая того, что сам он – конечный вывод иудаизма.

В «Генеалогии морали» я впервые психологически представил противоположность двух понятий – аристократической морали и морали ressentiment’a, последняя возникла как Нет, произнесенное первому понятию. Иудейско-христианская мораль и есть целиком и без остатка такое Нет. Чтобы сказать Нет всему, что воплощает в себе движение жизни по восходящейлинии – силе, красоте, здоровью, самоутверждению, – инстинкт ressentiment’a должен был, став гением, изобрести иноймир: глядя оттуда, можно было в любом акте жизнеутверждениявидеть зло и порочность. Если психологически задним числом все расчесть, то выйдет, что иудейский народ наделен самой упрямой жизненной силой: в немыслимых условиях жизни он добровольно, следуя глубочайшему благоразумию самосохранения, принял сторону всех инстинктов décadence’a – не инстинкты владели им, но он угадал в них силу, с помощью которой можно отстоять себя в борьбе с целым «миром». Иудеи – это соответствие всем décadents [26]26
  Декаденты (фр.).


[Закрыть], им пришлось играть эту роль до возникновения полнейшей иллюзии; благодаря non plus ultra [27]27
  Крайняя степень (лат.).


[Закрыть]актерского гения, они встали во главе всех движений décadence’a (вроде христианства Павла ^{29}), создав из них нечто такое, что было сильнее любой партии жизни с ее Да жизнеутверждения. Для человека-жреца– того вида человека, который вожделеет власти в иудаизме и в христианстве, – décadence лишь средство: этот вид человека кровно заинтересован в том, чтобы человечество болело и чтобы были вывернуты наизнанку понятия «добра» и «зла», «истины» и «лжи» – в смысле опасном для жизни и содержащем клевету на мир.