Текст книги "Повенчанные (СИ)"

Автор книги: Алана Инош

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Явь встретила её простудной хмарью в голове и адской мукой в животе. Состояние – ложись и помирай, и был очень большой соблазн так и поступить, тем более что первый пункт Карина уже выполнила – она лежала. Второй при таком самочувствии казался весьма реальным и близким.

Она всё-таки проглотила обезболивающее и вздрогнула от телефонного звонка. На экране высвечивалось: «Слава». Палец сам дёрнулся к зелёной кнопочке принятия вызова, но память с остекленелым взглядом вдавила её в береговой песок и выкрутила руку. До сих пор Карина видела от Славы только ласку и нежность, а сегодня узнала её другой – такой, какой не хотела бы видеть никогда. Хотя, впрочем, был случай: Слава отхлестала её ремнём по заднице. Но тогда Карина заслужила эту порку, едва не сведя на нет жертву мамы, заслонившей её в тот роковой день от пуль. А сегодня... Это был леденящий кровь кошмар.

Карина сбросила звонок и сжалась на кровати комочком.

Она долго вслушивалась в зябкие отголоски этого кошмара, погружаясь в морозный мрак тоски. Что-то сломалось в ней... Впрочем, она вся была сломана и раздавлена, и чем склеить обломки – непонятно. Получится ли когда-нибудь восстановиться? Сможет ли она по-прежнему принимать ласку Славы, выбросив из памяти этот жуткий взгляд и боль в вывернутой руке? Карина даже не представляла себе, насколько Слава сильная. Пожалуй, она была способна убить голыми руками. Понятно, конечно, что на такую службу хилых и не берут, но сегодня отвлечённые представления обрели плоть и кровь.

Она не ответила и на следующие три звонка. А потом поступил вызов от Наташи, и комок тревоги ежовыми иглами впился в сердце. Карина сразу нажала зелёную кнопочку, и её обеспокоенное «да?» прозвенело тихо и грустно.

– Кариночка... Это я.

Душа упала в объятия родного голоса – глухого и усталого, почти как в тот раз, когда Слава разговаривала с Кариной с больничной койки, раненая. Боль, но сладкая. Радость, но с перебитым крылом.

– Почему ты с Наташиного телефона? – только и смогла Карина пролепетать.

– Потому что мне ты не отвечаешь. Не хочешь со мной разговаривать?.. И не надо. Просто скажи, как ты там. Я беспокоюсь.

Полететь туда на крыльях, обнять её, успокоить и больше не отпускать – так требовало сердце. Но память со стеклянными глазами выкручивала руку.

– Я не знаю, Слав... Не знаю, как я. Ты... напугала меня. И сделала очень больно.

«Не добивай её этими словами, не упрекай, ей и так плохо сейчас! – кричало сердце. – И неизвестно, что с ней случилось там, в командировке. Может быть, что-нибудь ещё похуже, чем с тобой в ту новогоднюю ночь...» Поздно: слова сорвались с языка. А голос Славы прозвучал в ответ всё так же глухо и виновато:

– Мне Наташа рассказала, что я... натворила. Малыш, я не помню ни хрена... Помню только, как под руку попалась твоя заколочка. А потом – ты в кустах. И глазёнки твои испуганные. Прости меня, принцесса. Прости, если можешь.

Сердце уже простило. Оно обливалось тёплой кровью, а по щекам катились такие же тёплые слёзы.

– Я ни в чём тебя не виню, Слав...

– Карина... Не плачь, пожалуйста. Я сейчас приеду домой. Всё будет хорошо... Я скоро.

– Слав, не надо сейчас! – похолодела Карина. – Вы с дядей Виталиком очень долго и много пили, тебе нельзя за руль!

– Не волнуйся, солнышко. Мне, конечно, хреново с перепоя, но я уже трезвая. Скоро буду дома... Не плачь там, ладно? Всё, жди.

Карина принялась звонить Наташе – занято... Набрала Славу – «аппарат абонента...» Шагая из угла в угол, она кусала ногти от тревоги, звеневшей холодной струной. Снова набрала Наташу – и опять занято.

– Да что ж такое! – Карина бросила телефон на кровать, и тот пружинисто плюхнулся на одеяло.

Она не присела ни на секунду, покоя не знали ни ноги, ни душа. Чтоб успокоить дрожь в руках, принялась заваривать чай – рассыпала заварку, уронила дольку лимона, психанула. Поскользнулась на лимоне и стукнулась лбом о дверцу кухонного шкафчика; пытаясь устоять на ногах, смахнула на пол сахарницу. Шёпотом матерясь, она отправилась за веником и совком... И узнала, зачем на самом деле нужны мизинцы на ногах – чтобы цепляться ими за всю мебель в квартире. Дабы прекратить этот поток несчастий, Карина просто села в прихожей на пол у стены и обхватила колени руками. Босым ногам отчего-то стало зябко, хотя жаркий летний вечер перетекал в душную ночь.

Поворот ключа в замке – и сердце упало в тёплую бездну облегчения, а ноги пружинисто подбросили Карину. Увы, слишком сильно. Стоило шевельнуться, как чёрная полоса тут же выскочила из-за угла снова, превратив радостный подскок Карины в прыжок вратаря. Вот только ловила она не мяч, а вешалку. Ухватившись за крючок, она сорвала один её конец с гвоздика и растянулась на полу поперёк узкого прохода, а сверху шлёпнулся ворох одежды. И в довершение всего открывающаяся дверь задела голову Карины – к счастью, не слишком сильно: одежда смягчила удар.

– Господи... Карина!

Присев на корточки, Слава принялась выпутывать девушку, а та, закрыв лицо руками, тряслась в истерическом смехе.

– Кариночка... Что с тобой? – Ладони Славы гладили её по растрёпанным волосам, по плечам.

– Это какой-то капец! – сотрясалась та. – Всё... Мне больше нельзя двигаться... Иначе, по логике, дальше должен произойти взрыв!

Кое-как с помощью Славы она поднялась на ноги. На кухне – будто Мамай прошёл. Всё это нужно было убирать, но Карина в изнеможении опустилась на табуретку.

– Что тут случилось? – недоумевала Слава.

– Полоса неудач, – простонала Карина. Даже смеяться сил уже не осталось.

Как ни странно, в груди стало легче: наверно, таблетка-смешинка помогла, пробив кокон боли. А Слава, присев перед нею, сгребла её в объятия и жарко прошептала-выдохнула на ухо:

– Как хорошо слышать твой смех...

Ей очень не помешало бы принять душ – Карина чуяла это носом, но все слова растаяли, как сахар в горячем чае. Виноватая нежность объятий отодвигала на задний план стеклянноглазую память и боль в руке.

– Ты опять заколку потеряла. – Слава достала из кармана зажим и вложила Карине в руку.

– Я её специально оставила Наташе. Для тебя. – Карина поднесла зажим к лицу Славы, будто бы желая загипнотизировать её им.

Та приблизила нос, вдохнула.

– Она пахнет твоими волосами. Тобой. Самый прекрасный запах на свете. Вот только носить мне её не на чем. – Слава с усмешкой щёлкнула зажимом по своему короткому ёжику.

Чувствовала она себя, мягко говоря, неважно, но всё-таки разделась и забралась в ванную. Зажурчала вода, а Карина принялась за ликвидацию последствий своей «полосы неудач». На кухне она подмела, а вешалку надо было ремонтировать. Это она оставила Славе.

На её запястье остались синяки – от Славиных пальцев. Но о своей боли не хотелось думать: она жаждала понять, что скрывалось за этим новым шрамиком через бровь. Слава, пахнувшая гелем для душа и зубной пастой, лежала на диване уже в чистой футболке и лёгких домашних брюках. Её лицо, загоревшее на реке за эту неделю до оттенка тёмной бронзы, казалось усталым и больным. Она как будто задремала, а Карина сидела рядом, всматриваясь в шрам. Действительно ли по пальцам начинал бежать стальной холодок, когда они зависали в воздухе над ним? Или виной тому было слишком богатое воображение? Карина скользнула пальцами по прохладной, покрытой чуть заметной испариной коже.

Глаза Славы открылись, словно она и не дремала вовсе, и сердце Карины опять окунулось в морозное веяние взгляда – странно пристального, немигающего. Она выбросила вперёд руку с зажимом, умоляя про себя: «Хоть бы сработало...» Рука Славы легла сверху, пальцы стиснулись так, что края заколки больно врезались Карине в ладонь. Волна инея прокатилась по спине. Неужели опять?..

Она высвободила руку и убежала в ванную, закрылась изнутри. Сердце грохотало, сжимаясь до боли, а в голове трепыхалась обречённая мысль: выбить эту дверь Славе – раз плюнуть.

– Карина, – послышался с той стороны усталый голос Славы. – Не надо бояться. В трезвом уме я никогда не причиню тебе зла. Мне просто... нельзя пить. Ни капли. И я не буду, обещаю. От этого только хуже... Зря мы так с Виталиком, конечно. Это он из-за меня... Поддержать меня хотел. И ничего лучше не придумал. Хреново всё вышло, да. – Слава помолчала, вздохнула и добавила совсем тихо и печально: – Карин... Не прячься, прошу тебя. Выйди. Мне без тебя ни жить, ни дышать не хочется. Если ты будешь шарахаться от меня, что же за жизнь будет? Я и так чувствую себя чудовищем...

Больше Карина не могла слушать это: сердце уже давно само вышибло дверь и рвануло туда, к Славе. Задвижка щёлкнула, а в следующий миг Карина обняла любимую что было сил и уткнулась в её пахнувшую чистотой футболку мокрым от слёз лицом.

– Славочка... Ты не чудовище. Ты... ни в чём не виновата.

– Виновата. – Сильные руки Славы поднялись и тоже крепко обхватили Карину, щека прижалась к волосам. – Не надо было нажираться до поросячьего визга и потери контроля над собой.

– Слав... Расскажи, что там случилось. – Карина вскинула лицо, подняла руку, чтобы снова дотронуться пальцами до шрамика.

Слава перехватила её за запястье, но мягко, чтобы не напугать, как пару минут назад. Чмокнула в тыльную сторону кисти.

– Не надо, принцесса. Лучше не трогай.

Она вернулась в комнату и устало опустилась на диван, откинув голову на спинку и закрыв глаза. Карина присела около неё на мягкий подлокотник. Шрамик был совсем рядом, дышал холодом, но она уже не могла просто так отпустить его, оставить в покое. То, что пряталось под ним, мучило Славу. Склонившись и почти касаясь его губами, Карина прошептала:

– Слав... Прости, что лезу в душу, но это нельзя в себе носить, иначе будет только хуже. Я не знаю, что там произошло, но чувствую какую-то травму в тебе. По-хорошему, тебе нужна реабилитация, но ты же к врачам не пойдёшь, я знаю... Ведь я доверилась тебе, рассказала, что случилось в ту новогоднюю ночь. Так и ты доверься мне. Ты поддерживала меня тогда, была рядом, лечила меня своей любовью. Позволь мне сделать то же самое для тебя. Просто представь, что я врач. Но в отличие от обычного врача, чужого для тебя человека, я ещё и люблю тебя.

Слава открыла глаза. В них не было того жуткого стеклянного блеска – только утомлённая, измученная нежность. Пригнув голову Карины к себе, она тепло поцеловала её в губы, вздохнула.

– Доктор ты мой родной... Не надо никаких врачей, я справлюсь. Ты моё самое лучшее лекарство. Ты – моя путеводная звёздочка. Только мысли о тебе и поддерживали меня там, грели, спасали.

Сердце обливалось горьковато-счастливыми слезами, но Карина улыбалась. Она прильнула щекой ко лбу Славы, чмокнула в нос.

– Заварю-ка я чай, вот что. – И добавила со смешком: – Надеюсь, моя полоса невезения кончилась, и я больше ничего не рассыплю, не сломаю и не взорву.

Слава едва заметно улыбнулась – опять словно бы пунктиром. Всё сердечное тепло мерцало в глазах.

Карина бросила к чайному листу щепотку чабреца, мелиссы, ромашки. Больше никаких неприятностей не случалось: она не разбила чайник, не ошпарилась кипятком, не поранилась, отрезая ломтики лимона – словом, заварка чая прошла благополучно. Правда, напоследок она чуть не бросила в кружки по чайной ложке соли вместо сахара, но вовремя спохватилась и погрозила пальцем недоразумениям:

– А ну-ка, цыц! Хватит.

В шкафчике обнаружилась давно завалявшаяся плитка тёмного шоколада с орехами и изюмом, про которую Карина совсем забыла. Она не припоминала, покупала ли шоколадку сама; губы растягивались в нежной улыбке при мысли, что это Слава опять баловала её. Наверно, ещё до этой злосчастной рыбалки купила и подбросила в шкафчик сладкий сюрприз.

Карина принесла кружки с чаем в комнату, устроилась с ногами на диване рядом со Славой, развернула шоколадку.

– Спасибо, принцесса. – Слава отхлебнула глоточек.

Карина сладкими от шоколада губами потянулась к ней, и та с тягучим наслаждением и нежностью ответила на поцелуй.

– Наташа видела, как мы с тобой целовались, – вспомнила Карина. – Она уже давно догадывалась, просто молчала, чтоб не смущать.

– А я Виталику призналась, – усмехнулась Слава. – В самом начале, когда мы ещё не до полного беспамятства нахрюкались, но были уже порядком подогретые. Набралась храбрости и... сказала, что ты не сестрёнка мне, а любимая.

– А он что? – чуть напряглась Карина. Шоколадный ломтик замер у неё за щекой.

– А он сказал: «Выпьем за наших жён!» – И Слава приподняла свою кружку с чаем, словно бы в тосте.

– Дядя Виталик – твой настоящий друг. – Карина придвинулась ближе, сократив пространство между собой и Славой до уютного, тёплого минимума. – Ну вот, теперь у нас нет от них никаких тайн. Знаешь, сразу как-то легче стало. Будто груз с души упал.

– Есть такое. – Слава задумчиво прищурилась, допила чай и съела ломтик лимона.

Она закинула ногу на ногу и скрестила на груди руки. Эта закрытая поза не располагала к доверительным разговорам. Карина поднесла к её рту кусочек шоколадки, и Слава с усмешкой приняла его губами. За угощением последовал новый поцелуй, и руки Славы переместились на талию Карины, скрещенные ноги тоже раскрылись.

Карина поднесла ладонь к шраму от пули на руке Славы.

– Тут я чувствую тепло, даже жар. Потому что рана огнестрельная. Там, на бедре, от осколка – тоже. А этот шрам, – Карина осторожно приблизила пальцы к Славиной брови, – холодный. Холодное оружие?

Лицо Славы окаменело, губы сурово сжались. Помолчав несколько мгновений, она ответила:

– Нож.

Это был первый шажок. Карина вознаградила Славу за него поцелуем в уголок рта. Она не давала ей снова закрыться, прильнув к её груди и обняв за шею.

– Я с тобой, Слав, – шепнула она. – Даже когда ты погружаешься в эти воспоминания, я рядом, как эта заколка. Обними меня... Чувствуй мой запах. Пусть он тебя успокаивает.

Руки Славы крепко стиснули Карину. Она дышала через нос напряжённо, сжимая зубы, потом уткнулась в распущенные волосы девушки, щекотно коснулась дыханием её шеи.

– До этой рыбалки воспоминаний-то и не было никаких. Так, какие-то обрывки. Вроде ножа этого. Память будто всё выбросила. Мне потом ребята рассказывали... Нас было пятеро – я и четверо парней. Мы попали в плен к бандитам. Нас держали в каком-то подвале, связанными по рукам и ногам. Уже через несколько часов нас освободили, но парням крепко досталось. Их били, поливали ледяной водой, прижигали сигаретами, душили пакетами, потом давали глотнуть воздуха и опять душили... Током били. До меня не сразу добрались. Сначала не поняли, что я немножко отличаюсь от остальных бойцов. Рост, форма, телосложение – похожее... Причёска – как у всех, «под новобранца». Это чтоб не очень выделяться, да и для удобства... А потом...

Слава смолкла, и в душу Карины ледяной змеёй заползла догадка, удушающе наваливаясь кольцами своего чешуйчатого тела:

– Слав... они тебя... как меня?

– Нет, солнышко. – Слава ткнулась носом ей в ухо, тихонько поцеловала. – Не успели: нас вытащили. Лицо мне собирались ножиком этим покромсать на ремешки, а потом уж... всё остальное. Виталик сам лично тому, кто меня полоснул, руку прострелил. Почти всю банду пришлось при задержании ухлопать, живыми они сдаваться не хотели. Троих только взяли, остальные в перестрелке с нашими полегли. Один из парней, которые со мной там были, умер, не дождавшись врачей, троих вертолётом в больницу увезли, а я отказалась. Пострадала не сильно: надо мной не успели основательно поглумиться, врезали только несколько раз и лицо покорябали. Осталась дальше служить. А память как отшибло... Будто кто-то вырезал оттуда тот день. Только со слов ребят и знала, что там было. Думала: ну и ладно, нечего и вспоминать. Домой приехала – ещё не помнила. А потом выбрались с Виталиком на речку... ну и как будто ларчик открылся. И пошли кадры эти. Мы напиваться-то и не собирались, Виталик сначала всего одну «ноль семь» взял на двоих. Её мы хотели потихонечку, врастяжку «уговорить» и харэ на этом. А потом... – Слава закрыла глаза, словно этот рассказ её измотал до дрожи век и дыхания. – Пошёл «фильм». Так захлестнуло, что не вздохнуть. Нужно было как-то отключить себя... Ну, как телевизор, чтобы картинки эти не показывались больше. Вот только ни хрена отключить это не получилось. Нажраться вдрызг – да, а «кино в голове» всё крутилось, сколько ни пили мы. Под конец я уже не понимала, где я, кто я... Вроде на речке, а вроде в том подвале. И бандюганы эти мне лицо режут. Ко мне вообще нельзя подходить было тогда, чтоб не попадаться под горячую руку... Я за себя не отвечала. От слова «совсем». А вы с Наташкой сунулись... Ну, и чуть не огребли по полной.

Умолкнув, Слава стиснула Карину, будто мягкую игрушку, даже не замечая, наверно, что ей в этой железной хватке уже стало нечем дышать. Задыхаясь в её объятиях, Карина содрогалась, словно оказалась раздетой на страшном, мертвящем морозе. Слушая, она погрузилась в это, как в ледяную воду, и кошмар полностью овладел ею, чёрным осьминогом ворвавшись в летнее, мирное тепло их квартиры.

– Даже не боль физическая страшна, – сипло, устало роняла Слава тихие, но выворачивающие душу слова. – Страшнее всего – это чувство беспомощности, когда лежишь связанный. И ничем товарищам помочь не можешь. Просто смотришь. Заставляют смотреть. Да и с тобой самим сейчас могут сделать всё, что угодно. Захотят – на кусочки порежут. Захотят – бензином обольют и подожгут. Ты в их власти. И ничто уже не спасёт. И хоронить тебя придётся в закрытом гробу. Если, конечно, что-то останется там от тела... Смерть как таковая – не страшна. Даже мучительная. Хуже – горе, которое она причинит тем, кто тебя любит. Их слёзы, их боль – вот что убивает. О себе не думаешь. Ты – уже просто кусок мяса, труп, а душа уже на полпути на небеса. Уже всё равно, что будет с тобой. Те, кто остаётся плакать о тебе – вот кто важен.

Карина жадно, отчаянно вжималась в неё всем телом и мелко дрожала. Слава, сейчас такая родная, в чистой домашней футболке, её любимая, единственная... Кто-то посмел её связывать, бить, резать ножом. Не руку этой мрази надо было прострелить, а сразу промеж глаз пулю всадить. Она не чувствовала жалости к этим гадам, пусть бы их всех до одного пристрелили там – и тех троих тоже. Ни одной сволочи не надо было оставлять в живых. Просто за то, что они посмели поднять руку на Славу. Карина, трясясь, мысленно всаживала в них очередь за очередью, превращая тела в кровавое месиво – до исступления, до давящей боли в груди, выворачивающей всё саднящее нутро наизнанку.

– Ну, ну... – Слава гладила её по лопаткам, тепло щекотала губами. – Всё, солнышко, успокойся... Не хватало, чтоб ещё и тебя кошмары мучили. Зря я всё это рассказала...

– Нет, Слав... Не зря. – Карина, вырываясь из когтистых лап этого ужаса, пыталась восстановить нормальное дыхание, вытирала слёзы с похолодевших щёк. – Когда любишь, делишь с любимым человеком всё – и радость, и боль. Только так и может быть. Только это и правильно. Без этого любовь – не любовь. Ты брала себе часть моей боли... Теперь моя очередь.

Губы Славы защекотали мокрые ресницы Карины, осушая их тёплым дыханием.

– Девочка моя любимая... Только мыслью о тебе я и была жива. Ты и сейчас согреваешь меня каждую секунду. Мне достаточно просто видеть тебя, целовать тебя... Тебе даже ничего не нужно делать. Ты возвращаешь меня к жизни просто фактом своего существования. Ты – моя радость.

Она больше не отталкивала руку Карины, и та смогла коснуться пальцами шрама. Начинался он в двух сантиметрах над бровью, пересекал её наискосок, а его чуть заметный «хвостик» лежал под глазом. Карина накрыла его губами, и ресницы Славы затрепетали, закрываясь.

– Когда всё это случилось?

– Где-то в начале апреля.

Карина обняла Славу изо всех сил, прильнула щекой к щеке, стараясь удержать слёзы под зажмуренными веками. И после всего этого Слава выслушивала её жалобы на недобросовестных жильцов и разрешала проблемы с ними... Ни словечком не обмолвилась по телефону, что её буквально только что вызволили из плена, вырвали из когтей смерти – живой, лишь оцарапанной, с новым шрамом... Только обычное: «Как ты, солнышко? Как дела?» А Карина, занятая своими неурядицами, не догадалась, не уловила ничего в её голосе... Должна, должна была!

– Я ничего не знала, – сдавленно прошептала Карина, жарко зацеловывая щёки Славы и гладя по упругому ёжику. – И грузила тебя своими мелкими бедами... с которыми должна была справиться сама!

Слава, закрывая глаза, с наслаждением ловила поцелуи, подставляла губы, а кольцо её объятий сжималось крепче.

– Принцесса моя... Мне всё только в радость было, – улыбнулась она ласково, с дымкой усталости в глазах. – И голосок твой слышать ангельский – счастье, и помочь тебе – совсем не трудно. Не помнила почти ничего, но когда рассказали ребята – кровь в жилах застыла. Я как мёртвая была тогда, душа – одна сплошная глыба льда. Думала, всё – не оживу, не стану прежней, домой приеду – тебе улыбнуться не смогу. А с тобой поговорила – и вроде жизнь опять трепыхнулась во мне. Дни считала, дождаться не могла, когда наконец к тебе вернусь.

Ночь и следующие несколько дней прошли в борьбе с последствиями неразумного «снятия стресса». Карина скупила в аптеке все запасы янтарной кислоты и давала Славе таблетки каждый час. Сиделка, медсестра, заботливая мама – неважно, с кем её можно было сравнить сейчас; важно, что Славе её тепло требовалось каждую минуту, будь то очередной стакан воды, тарелочка супа или те же таблетки. Взгляд, прикосновение, массаж, звук голоса, улыбка, нежность – внешняя сторона, а внутри – соединённые незримой ниточкой души.

– Слав, тебе надо научиться переключаться с тяжёлых воспоминаний на что-то хорошее. Самое простое – на меня. – Карина поднесла к глазам Славы заколку, которую носила почти не снимая, чтобы обновить на ней запах своих волос. – Бери её с собой. Как только почувствуешь неладное, сразу доставай. Что ты ощущаешь, когда видишь её и вдыхаешь запах?

Слава, сидя на озарённом солнцем диване, взяла зажим, с задумчивой усмешкой поднесла к носу.

– Чувствую, будто ты рядом.

– Попробуй закрыть глаза и представить меня. – Карина уселась рядом, поджав ноги под себя.

Веки Славы сомкнулись, на губах пунктиром проступила улыбка.

– Легко.

– Видишь моё лицо? – Карина придвинулась ближе, с нежной болью всматриваясь в первые серебряные волоски, блестевшие на висках Славы.

– И не только. – Та, не открывая глаз, улыбалась всё заметнее. – Если опустить взгляд чуть ниже, открывается твоя дивная шейка... А потом ещё пониже. Расстёгивается пуговка на блузке...

– Эй, насчёт «пониже» мы не договаривались! – засмеялась Карина.

– Ш-ш... Не мешай мне представлять, – отмахнулась Слава пальцем. – Вот блузка расстегнулась... Соскользнула с плеч. А под ней – лифчик, который я тоже расстёгиваю...

– Слав, ну давай серьёзно! – Карина встряхнула её за плечи, ущипнула.

– А я не шучу, – продолжала та, отстраняя тормошащие руки девушки. – Всё на полном серьёзе. Ещё пониже... Там такие сексуальные брючки, которые офигенно сидят на тебе, облегая твою попку. Сейчас ты останешься и без них. А что у нас тут? Трусы кружевные – одна штука. Сейчас будет ноль целых ноль десятых...

– Слава! Ну что за безобразие! Ты на приёме у врача! – Карина пыталась изображать негодование, но её жарко душил смех и щекотная искорка возбуждения.

– Совсем не безобразие, дорогой доктор, – возразила Слава, всё так же подставляя закрытые глаза солнечным лучам, лившимся в окно. – А потрясающая красота. Вы сказали: «Представляй меня». Я представляю. А уж КАК я это буду делать – это решать мне.

– Хорошо, представляй, как хочешь, – хихикая, Карина потёрлась носом о щёку Славы. – Главное, чтобы было приятно.

– Вот-вот. – Слава вдруг открыла глаза, и солнце зажгло в её сузившихся зрачках озорные искорки. – А ведь всё это можно проделать и наяву, доктор. Все представленные вещи есть в вашем гардеробе. Не могли бы вы надеть их, а потом... – Слава многозначительно вскинула бровь, – медленно, под музыку снять?

– Ты что, хочешь стриптиз? – ахнула Карина, смешливо закусив губу.

– Назовём это терапией, – усмехнулась Слава, скользя тыльной стороной пальцев по её щеке. – Чтобы было совсем уж... приятно.

Плотные занавески задвинулись, оставив только одну тонкую полоску солнечного света, которая скользила по фигуре Карины, словно лаская изгибы её тела под гипнотический ритм «Mea Culpa» Энигмы. Строгая блузка туго охватывала её грудь, а те самые сексуальные брючки – телесно-бежевого цвета, с аккуратными стрелками – многообещающе подчёркивали упругие, округлые ягодицы и тонкую талию. Первой Карина сняла заколку и небрежно-изящным движением бросила Славе. Та ловко поймала её, не сводя с девушки жадно-ласкового взгляда. Распущенные тёмно-каштановые волосы то колыхались плащом, то взлетали гривой. Первая пуговица блузки расстегнулась, приоткрывая тёплую ложбинку груди, и солнечная полоска обжигающе пробежала по декольте, озарив кожу ярким светом. Карина дразнила солнце, давая ему себя ласкать, бегать по телу сканирующим лучом. Она делала всё по наитию, придумывая движения на ходу и чувствуя на себе жар любящего, любующегося взгляда. Эта пристальная нежность раскрепощала и зажигала где-то под колотящимся сердцем огонёк вдохновения. Карина, описывая бёдрами круги, расстегнула молнию на боку и позволила брюкам соскользнуть к её ступням. Полоска солнца просканировала её длинные гладкие ноги в чулках, а полы блузки пока ещё прикрывали верхнюю часть ягодиц, но из-под подола уже шелковисто блестели кружева белых трусиков. Подобрав брюки в грациозном наклоне, Карина бросила их Славе, а сама опустилась на ковёр и изогнулась на нём кошкой, вскинула ноги. Солнечный сканер блеснул на чёрных лакированных ремешках её туфель, а каблуки-шпильки острыми стилетами рассекли его. Луч облизал плечо, высвободившееся из-под блузки и пересечённое бретелькой лифчика. Ещё одна пуговица долой – и открылось второе плечо, а солнце пыталось прогнать тень из ямочки под ключицей. Карина откинула волосы и подставила ему шею, скользя по ней пальцами. Широко разведя в стороны колени, она поддразнила дневное светило серединкой трусиков, а потом изящно закрылась и перевернулась на бедро. Блузка уже почти упала, держась на последней пуговице, и Карина чувственно подцепила её пальцем. Стоило потянуть этот момент, сделать на нём острый, возбуждающий акцент. И вот – блузка распахнулась. Карина, сомкнув лопатки и изогнувшись назад, стряхнула лёгкую шёлковую ткань с плеч.

Теперь солнце считывало все изгибы её тела, зажигалось на нём яркой полосой, то выхватывало пупок, то скользило по бёдрам. Золотистый луч шаловливо спустил одну бретельку лифчика, облил медовой лаской плечо. Карина снова прильнула к ковру, в порыве вдохновения извиваясь то кошкой, то змеёй. Свернувшись клубком, она упруго распахнулась навстречу солнцу и открыла наконец грудь. Лифчик полетел Славе, а луч запечатлел сканером соски с коричневатыми ареолами.

Поднявшись, Карина приблизилась к Славе и победоносно поставила ногу ей на колено.

– Дальше можно самой, доктор? – улыбнулась та.

Карина милостивым кивком позволила ей расстегнуть туфлю и стянуть чулок сначала с одной ноги, потом со второй. Остались только трусики, и ладони Славы заскользили по ним, а губы защекотали дыханием шею Карины.

– Вот это всё я и буду представлять себе.

Последняя деталь гардероба соскользнула с Карины уже в постели. Прильнув к девушке всем разгорячённым от нетерпения телом, Слава любовалась трусиками у себя в руке, время от времени зарываясь в них носом.

– А можно, я буду носить с собой не заколку, а вот это? – окидывая кокетливую кружевную вещицу ласково-мечтательным взглядом, спросила она.

– И как ты себе это представляешь? – Карина с грудным смешком поёрзала под Славой, переплетаясь с ней ногами. – Достала трусы... понюхала. Фетишизмом попахивает!

– Главное, чтобы мне было приятно, – изогнула бровь Слава, накрывая её губы глубоким, тёплым поцелуем.

*

Тёплая летняя ночь раскинулась над рекой – предпоследняя ночь отпуска Славы. Звёздное небо мерцало над тёмными верхушками сосен космической бездной; в городе из-за его вечных огней такого и не увидишь. Даже ветер замер, боясь нарушить эту величественную тишину. Карина слушала звёздную бесконечность, усевшись на траву и обхватив колени руками.

– Ну, что там слышно, Большой Ух? – Слава присела рядом, коснувшись Карины локтем.

– «Мы весёлые медузы, мы похожи на арбузы», – со смешком процитировала Карина старый мультик.

– А ещё что? – усмехнулась Слава.

Ещё Карина слышала стук родного сердца совсем рядом. И чувствовала тёплое прикосновение, от которого сладкие мурашки бежали по лопаткам, а незримая ниточка между душами натягивалась и тонко звенела. Быть рядом каждый миг, осознанно и неотступно, с внимательно слушающим, открытым сердцем – непростая работа, от которой порой хотелось лечь и заплакать, но награда за неё всегда возносила выше этих загадочных звёзд. Попасть в медвежьи объятия и услышать тихое: «Я люблю тебя, принцесса», – за одно это можно было вынести тысячу напряжённых, хмурых дней, принимая сердцем острые отголоски боли. Если у родного человека опустились крылья, нести на своих, пока его собственные не окрепнут. Просто потому что это, наверно, и есть любовь.

– Ещё я слышу, что кто-то хочет мне что-то сказать. – Карина прильнула плечом к плечу Славы – твёрдому, тёплому и надёжному. Но, несмотря на эту силу, его обладательницу тоже нужно было беречь и окутывать целебным светом.

Губы Славы щекотно дохнули ей на ухо:

– Каринка... Ты – всё, что у меня есть.

Земляника уже почти отошла, и Карина набрала всего литровую баночку ягод, зато каких! Самых спелых, самых душистых. Последних. Пока она занималась сбором, Слава просто задумчиво бродила рядом, скользя рассеянным взглядом по частоколу сосновых стволов. В этой рассеянности сквозил холодок серых облаков, зябкий и хмурый, между бровей залегла сумрачная складка. Это был знак для Карины: снова нужна помощь, любимую надо спасать из когтей тоски. Отставив ведёрко из-под майонеза, служившее корзинкой, девушка подошла к Славе и пахнущими земляникой пальцами скользнула по её губам.

– Слав... Не грусти. Переключись. Думай обо мне сейчас же.

Слава, вдыхая ягодный запах, приподняла уголки губ. Сквозь пасмурную пелену в её глазах проступала далёкая, как крик журавлей, нежность. Она возвращалась в «здесь и сейчас».

– Счастье ты моё, – вздохнула она.

– А ты – моё, Слав. Я с тобой каждую минуту. Всегда.

Слава склонилась с высоты своего немаленького роста и коснулась губ Карины своими, словно бы не уверенная в своих правах на них. Карина всем сердцем подтвердила эти права, обняв её за шею, и поцелуй, начавшийся так робко, получил глубокое и сладостное продолжение.