Текст книги "Повенчанные (СИ)"

Автор книги: Алана Инош

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Повенчанные

Аннотация: Продолжение «Не кровных». История шрамов и взгляд на события глазами Карины. Слава вернулась с Кавказа живая, но с усталой «пунктирной» улыбкой. Что-то случилось с ней там, в командировке. Карине предстоит узнать, что же кроется за новым шрамиком через бровь... Нечто, способное её напугать.

Липы под балконом пахли одуряюще сладко, ласково вздыхая от прикосновений тёплого ветерка. Карина подставляла этим добрым, умиротворяющим касаниям горящий лоб. Ощущения напоминали простуду, но какая простуда летом? Нет, это была лихорадка радости. Кожа под коротким халатиком была слегка липкой, тело просило прохладных струй душа, но Карина просто стояла и нежилась в дыхании позднего летнего заката. Смывать прикосновения и поцелуи Славы не хотелось. Её запах, отголоски её ласк.

Одно за другим гасли окна. Всё реже доносился глуховатый шум проезжающих машин, а Слава спала на раздвинутом диване. У Карины было достаточно времени, чтобы налюбоваться ею, спящей, исследовать этот новый шрамик через бровь. О том, как она получила его, думать было страшновато, к сердцу сразу подступала эта холодящая боль. Довольно было и шрама от осколка на бедре – вот историю этого шрама Карина как раз знала до содрогания хорошо. И той отметины от пули на руке. Карина сама делала Славе перевязки... Была ещё пара рубцов на спине; Слава сказала, что они у неё с детства – во дворе о железные прутья арматуры поранилась, играя с мальчишками. Карина знала все её шрамы, а этот тонкий чужак, гость с Кавказа, веял неизвестностью, к которой и прикасаться-то было страшно. Может, Слава потом сама расскажет, если захочет. Спрашивать Карина не решалась.

Карина дождалась Славу на стоянке недалеко от базы отряда. Та вышла уже в своём, гражданском, и по-прежнему в бандане, скользнула ладонью по капоту.

– Пусти-ка меня за руль, принцесса.

Карину это чуть задело. Она усмехнулась:

– Не доверяешь мне?

Взгляд Славы был серьёзно-ласков.

– Ну что ты. Доверяю. Просто соскучилась по своему «железному коню». Покатаешь меня ещё, успеешь. Впереди целый отпуск.

По дороге домой Карина просто тонула в липово-июльском счастье. Не хотелось задумываться о том, изменила ли эта командировка в Славе что-то, искорёжила ли, оставила ли след в её душе. Или, не дай Бог, рану. Как этот шрамик, только невидимую, проявляющуюся лишь стальным блеском в глазах. Двадцать дней... За эти неполные три недели отдохнуть и восстановиться после ста восьмидесяти напряжённых, опасных суток – та ещё задача.

Едва они переступили порог и закрыли за собой дверь квартиры, Карина сразу засуетилась:

– Слав, кушать будешь? Я там пирожков напекла... разных...

Последние слова прозвучали пискляво и скомканно: устремиться на кухню Карине не дали. Поймав её за руку, Слава блестела глазами и улыбалась едва заметным пунктиром, и Карина утонула в мурашках от этого взгляда.

– Погоди ты с пирожками... А поцелует меня сначала кто, м-м?

И Карина опять очутилась в медвежьих объятиях. В этом чувстве – когда Слава обнимала вот так, крепко-крепко – можно было с радостью умереть. От восторга или удушья. Или того и другого вместе. В аэропорту, у всех на глазах, они не могли слиться до конца, по-настоящему, до стеснённого в груди дыхания, до полного растворения друг в друге. Ловя поцелуй за поцелуем и даря нежность в ответ, Карина вслушивалась и сердцем, и душой, и всеми чувствами... Как бы сканировала, пытаясь понять степень усталости любимой, диагностировала тонкими пальцами, определяя, где, что и как долго придётся лечить, и как много уйдёт на это сил и терпения. Лекарство было одно: тепло, любовь и забота. Она с содроганием коснулась узла банданы, двинула бровью.

– Там то, что я думаю?

Слава с усмешкой стащила чёрный платок с пиратской эмблемой. Под ним был не «абсолютный ноль», как опасалась Карина, а небольшой отросший ёжик. Приминать его ладонью было забавно и щекотно, Слава жмурилась и льнула к ласкающей руке.

Быстрый душ с дороги – и Слава жадно сграбастала Карину, закружила на руках. Незабываемое чувство – когда ноги отрываются от пола. Первая секунда – холодящий полёт, а потом – тёплая истома объятий. Родные плечи, взгляд глаза в глаза, дыхание сблизившихся губ. Нет, сейчас будет не до пирожков, тут и к гадалке не ходи.

Диван уже стоял раздвинутый и застеленный свежим бельём. Густой и тёплый вечерний воздух втекал в приоткрытую балконную дверь, колыхая тюль.

– О, тут уже всё готово!

Слава придавила Карину собой, освобождая от одежды и щекоча поцелуями шею. Голодная во всех смыслах.

– Домашняя еда – это хорошо, но по тебе я соскучилась больше, принцесса.

Ей нужна была эта разрядка, а вернее, подпитка нежностью, и Карина дарила ей себя с отчаянной, самоотверженной щедростью. Она сама истосковалась, измучилась, и ласка любимых рук освобождала её от корсета напряжённого ожидания. Слава здесь, дома, живая, и тёплые слёзы текли по щекам.

– Ну что ж ты плачешь-то... – Губы Славы щекотали лицо, быстро чмокали, зажигая где-то в глубине жаркие огоньки.

Это были светлые слёзы, но не в меру сильные. Карина стискивала зубы, закусывала согнутый палец и сдерживалась до боли в груди, чтобы не расстраивать Славу этой истерикой.

– Ш-ш... Ну что ты, принцесса! Иди сюда. – Объятия укутали крепко, но не туго, скорее – ласково и властно. – Отпусти себя... Расслабься.

Яростный всхлип-выдох, и в груди стало легче, а губы мягко защекотал поцелуй.

– Ну вот, так уже лучше. Я с тобой, солнышко. Я рядом.

Ну, и пирожки не пропали, конечно. Три вида: с мясом, с грибами, а также с зелёным луком и крутыми яйцами.

– Тащи сюда всё, – сказала Слава.

Теперь она спала, накинув простыню до пояса и уткнув свой русый ёжик в подушку, а Карина, склонившись над её лицом, долго не решалась коснуться губами нового шрамика. Ей казалось, что от него веяло холодом. Вся Слава была тёплая и родная, один он – злой и колючий чужак, острый, как бритва. Можно и губы порезать до крови. Карина тихонько чмокнула спящую Славу в скулу и выскользнула на балкон, в ночной дурман лип. Ах, этот июль... Жарко обволакивающий и потогонный, как настой липового цвета.

*

Тот кошмарный день ушёл в прошлое, но не забылся – вспыхивал время от времени в памяти холодной зарницей, кровавым сполохом. Молочный отдел, алое пятно на маминой блузке. Заложница рыдала на корточках, а бесчувственного стрелка волокли куда-то двое бойцов. Маму уложили на носилки и накрыли простынёй – почему-то с головой. Карина рванулась следом, чтобы не оставлять её ни на минуту, но её удержала сильная рука.

– Карина... Всё, всё, не надо. Держись.

Рослый боец с окровавленным рукавом не пускал её к маме, и она уставилась на него. Голос у него был прохладный, низкий, но не мужской. А когда он снял маску, Карину накрыло пронзительно-ласковой волной прошлого: чёрная бандана и шоколадка, шелест кладбищенских берёзок и надёжная, крепко поддерживающая рука. Чувство защищённости.

Она, тогда ещё пятнадцатилетняя девчонка, была в шоке от роста Славы, от её завораживающей, спокойной силы. Не агрессивной, не напористой, а сдержанной и знающей себе цену. Применяемой только по необходимости. «Как за каменной стеной» – так называлось это чувство.

– Одежда и бельё пригодятся, а сок маме... уже не понадобится, – сказала Слава.

Маму увезли не в больницу, а в морг. Осознание этого пригнуло Карину к асфальту, а Славе делали перевязку. Она осталась в форменных брюках и серой облегающей футболке – потрясающая, сильная, гибкая, как пантера. Не говоря ни слова, она лишь своим присутствием не давала Карине сойти с ума – родная, излучающая спокойствие. Губы – жёсткие, сурово сложенные, короткая стрижка, а глаза – то ли серовато-голубые, то ли голубовато-серые, светлые и внимательно-ласковые, серьёзные. За их взгляд Карина и цеплялась, как за спасительную соломинку. Впрочем, нет, скорее – прочный канат.

Раненая рука Славы покоилась в фиксаторе, а здоровой она сжала пальцы Карины:

– Ты не одна, сестрёнка. Я с тобой, слышишь? Всё будет хорошо.

И в это верилось, но страшные кадры вихрем налетали, выкручивая жгутом душу: кровавое пятно на груди мамы, её закрытые глаза. Очень спокойное, бледное лицо. Тележка с продуктами, с которой они так и не дошли до кассы, потому что началась стрельба. «Сейчас заскочим в магазин, а ты уж что-нибудь сообрази к ужину, ладно? А вечером я на завтра что-нибудь приготовлю».

Ничего не пришлось «соображать». А маме было не суждено ничего приготовить на завтра.

– Пошли, на полицейской машине прокатишься, – сказала Слава, ласково обнимая Карину за плечи.

Грозные это были ребята: в два счёта заломают и узлом завяжут. Карина вся сжалась, искорёженная, жалкая, осиротевшая. Впрочем, никто её заламывать не собирался, сразу два бойца подали ей руку и помогли влезть в машину, Слава вскочила следом и заняла единственное свободное место. Карина растерялась, но старшая сестра похлопала себя по коленям:

– Иди сюда.

Карина уселась, и дверца мягко захлопнулась. В это сильное плечо можно было выплакать всё, и девушка, облапив Славу и вцепившись в неё, ревела всю дорогу. «Прорвёмся», – это было любимое словечко Славы, и она шептала его Карине.

– Ш-ш... Я с тобой, с тобой, сестрёнка. Ты не одна.

Прошлое шелестело берёзками и вставало крестами и надгробиями. Своего настоящего отца Карина не помнила, он не интересовался ею. Она знала, что папа ей – отчим, но они стали друг другу родными. Он умер внезапно и быстро: инсульт случился прямо в зале суда, до больницы его не довезли – не успели. Папа работал адвокатом по уголовным делам, а мама – по гражданским. Страшно спокойное у него было лицо в гробу, озарённое церковной свечкой... А мама сказала: «Я Славу позвала». Карина знала о сестре только то, что та – родная дочь папы от его первой жены, и работала она в полиции. Ирония: она ловила преступников, а отец их защищал.

Горе обступило Карину со всех сторон, шептало из всех углов: «Папы больше нет». А Слава, наверно, ненавидела их, потому что папа ушёл от неё с матерью к ним – Карине и её маме. Услышав негромкий стук в дверь, Карина вздрогнула: она почему-то сразу поняла, что это Слава. Холодящая волна неизбежной встречи приподнимала на теле все волоски. Сжавшись, Карина пискнула: «Войдите».

Ей сперва показалась, что вошёл мужчина баскетбольного роста – в чёрной бандане с черепом и скрещенными костями, брюках военного покроя и чёрной косухе с блестящими молниями. Приглядевшись, она поняла, что ошиблась. Да, этот плотно сжатый, суровый рот был похож на мужской, но глаза – большие, светлые, пронзительно-прохладные. Красивые. Острые, цепкие, внимательные льдинки. Карина съёжилась под их взглядом, но их необычная обладательница, бесшумно ступая, подошла и положила на стол шоколадку. Она села перед Кариной, огородив её колени с обеих сторон своими, как бы говоря: «Попалась». И не убежать, не спрятаться в шкаф с антресолями. Ростом Слава была почти с него.

А уже через несколько минут убегать не хотелось. Льдинки в глазах Славы растаяли, а уголки жёстких губ приподнялись в улыбке. Если бы Карине кто-то тогда сказал, что эти губы будут целовать её нежно, глубоко и до мурашек сладко, она бы не поверила.

Слава не отходила от неё ни на минуту, на кладбище помогла выйти из автобуса. Сердце тепло ёкнуло, а их руки не размыкались до конца погребения. Нет, это совсем не было похоже на ненависть. Робость Карины прошла, хотелось прильнуть к Славе и не отпускать её больше никогда. Тоска заныла в груди, когда Слава собралась уходить, и с губ сорвалось: «Останься...» В сосредоточенно-суровом лице Славы что-то дрогнуло, а её рука крепко и ласково сжала пальцы Карины в ответ на её судорожную хватку.

– Ну, пошли, чайку выпьем.

Если бы так было всегда! Чтобы колени Славы ограждали её, а теплеющие с каждым мигом глаза не сводили с неё внимательного, заботливого взгляда... «Ты моя», – сказали они. И Карина, толком ничего не понимая, пропала в них навеки.

Три года они снились ей, эти глаза. Она не могла дать названия сладко щемящему чувству в груди, просыпалась и засыпала с образом Славы, но не решалась позвонить. У сестры – слишком серьёзная, опасная работа, какое ей дело до мелких девчоночьих бед...

А теперь не стало и мамы. Горячие, едкие слёзы катились безостановочно, грудь надламывалась от судорожных всхлипов, а вокруг были непроницаемые лица в чёрных масках.

– Слав... Я по тебе очень... очень соскучилась, – прошептала Карина.

Та только прижала девушку к себе медвежьей хваткой. Даже одной рукой она обнимала очень крепко.

*

Шрам на бедре у Славы остался от осколка гранаты, и от него веяло жаром взрыва. Если поднести к нему ладонь, её начинало горячо покалывать... Или это просто воображение Карины разыгрывалось?

Слава позвонила и сказала, что её не будет пару дней. Карина погрузилась в уже ставшее привычным холодящее напряжение тревоги, к которому добавлялось какое-то недомогание. А ночью её резко ударило ознобом, да таким, что кровать тряслась от её дрожи. Включив свет и отыскав в ящике с лекарствами градусник, она сунула его себе под мышку.

Тридцать восемь и пять...

За окном вьюжило, свет бра колол глаза, боль опоясывала надбровные дуги. Карина провалилась в лихорадочную полудрёму.

В университет она утром не пошла, вместо этого оделась потеплее и кое-как добрела до аптеки.

– Мне что-нибудь от гриппа...

– Девушка, прежде чем просить «что-нибудь от гриппа», надо бы сперва у врача побывать, – ответил противный голос вредной тётеньки-фармацевта.

Карина молча развернулась и вышла из аптеки. Ступеньки крыльца играли в чехарду под ногами, а ветер гудел тягучими, обступающими со всех сторон колоколами. Церковный звон наполнил голову.

Очнулась она в сугробе. Люди шли мимо. Наверно, думали – пьяная.

Карина умылась снегом и кое-как поднялась. Её шатало от слабости, ноги выписывали кренделя. Заметив полицейскую машину, она из последних сил постаралась изобразить твёрдый шаг, чтоб, не дай Бог, стражи порядка не прицепились. Ещё этого ей не хватало для полного «счастья». Кажется, получилось пройти. Сотрудники в её сторону даже не смотрели.

Градусник показал тридцать девять и шесть. Карина порылась в аптечке, нашла аспирин, приняла и залезла под одеяло. Мозг, казалось, вытекал из ушей на подушку.

Часа через два её прошиб пот, полегчало, но голова всё так же раскалывалась. Карина заварила чай с лимоном.

А на следующее утро зазвонил телефон. Незнакомый номер... Вещее сердце ёкнуло, запела, заныла в душе струнка тревоги.

– Карин, привет, это дядя Виталик, – сказал мужской голос. – Ты только не волнуйся, ладно?

Гриппозный монстр по сравнению с этой сакраментальной фразой был просто невинной овечкой. В лёгких разом кончился воздух, а кишки превратились в глыбу льда.

– Слава жива, всё будет нормально. Просто в больничке она сейчас. Выкарабкается, ты не переживай.

– Что произошло? Что с ней? Как она? – Карина не узнавала своего голоса – простуженно-осипшего, огрубевшего.

Сдержаться не получилось – в следующий миг она уже тряслась от слёз.

– Всё будет нормально, моя хорошая, – успокаивал дядя Виталик. – Она пока в отключке. Но Славка не из тех, кто сдаётся. Всё будет тип-топ. Слышишь? Не реви там. – И спросил запоздало: – Что у тебя с голосом? Простыла, что ли?

– Грипп, похоже, – выдохнула-всхлипнула в трубку Карина.

– Вот ещё не хватало, – прицокнул языком друг и сослуживец Славы. – У нас Ленка тоже свалилась. Ты там одна совсем, что ли? Давай, врача на дом вызывай срочно, а я Натахе позвоню. Может, заскочит к тебе.

– Слава, – неукротимо рыдала Карина. – Что с ней? Она очень тяжело ранена? В какой она больнице? Я приеду...

– Тш-ш, – ответил дядя Виталик. – Всё будет путём. Не надо никуда приезжать, тебе лечиться надо.

Так он и не сказал Карине, в каком состоянии Слава. Наверно, не хотел волновать, но получалось только хуже: неизвестность затянулась на горле удавкой. Вскоре приехала Наташа – озабоченная и расстроенная, но деловая и неугомонная. Она сразу захлопотала вокруг Карины, выставила на стол банку засахаренной малины и заварила чай с липовым отваром.

– Наташа, что со Славой? – уже не в силах рыдать, простонала Карина.

Та только гладила её по голове.

– Кариночка, я знаю не больше твоего. Думаешь, мне Виталик что-то сказал? Нифига он не сказал... Пробурчал что-то и трубку бросил, некогда, мол, ему. Давай-ка, лучше чай с малиной пей.

– А Лена... – вспомнила Карина. – Она же тоже болеет...

– Не беспокойся, Ленка с бабушкой осталась. А вот о тебе даже позаботиться некому...

Наташа, пухленькая, крепкая, с коротеньким озорным хвостиком на затылке и с ямочками на щеках, совсем не походила на стройную, высокую, красивую маму Карины и была намного моложе, но от её ласки почему-то надрывалось сердце. Хотелось к ней прижаться, как к родной. Карина прильнула к её мягкой, прохладной ладони своим пылающим лбом.

– Ого, да ты прямо горишь! – обеспокоилась та. – Давай-ка температуру измерим... Где у тебя градусник?

– На тумбочке...

Ртутный столбик застыл на отметке ровно в тридцать девять градусов. Наташа позвонила в поликлинику и вызвала врача, потом колобком укатилась на кухню и принялась там хлопотать. В два счёта сварганив куриный супчик с вермишелью, она принесла тарелку Карине.

– Давай-ка, покушать надо. Хоть пару ложечек.

Супчик был просто загляденье: золотой, наваристый, с яркими пятнышками морковных звёздочек, но Карину подташнивало, и она не смогла осилить и половины порции. Наташа дождалась врача, а потом сбегала в аптеку за лекарствами. Карина только простонала:

– Наташ... Там у меня в сумочке... кошелёк. Деньги за лекарства. Возьми, сколько надо.

– Да ну тебя, какие деньги! – отмахнулась та.

Она запихнула Карине в рот все положенные таблетки, а потом ушла на кухню с телефоном. Карина напряжённо вслушивалась, но расслышать ничего толком не получилось. Сердце висело в груди тяжёлым, холодным мешочком с песком.

Наташа вернулась задумчиво-печальная, со вздохом села на стул.

– В общем, Виталик сказал, что Слава потеряла много крови, состояние стабильно тяжёлое. Она сейчас без сознания. Взрыв гранаты. Виталик далеко был, его не зацепило, а вот командир их погиб.

Эти новости легли на душу мертвящим грузом. «Взрыв гранаты» – обжигающее, страшное, разносящее душу и тело на куски... Карина корчилась от боли, грудь заклинивало на вдохе.

– В какой она больнице? Я хочу к ней пойти... – Голос так охрип, что еле слышался, сипел и скрипел, словно искажённый компьютерной программой.

Наташа вытаращила глаза:

– Какое «пойти»! Тебе в постели лежать надо и таблетки глотать! Ещё Славу своим гриппом заразишь... Ей и так досталось, не хватало только вирусов для полного комплекта!

Большие перепады температуры изматывали: утром – тридцать шесть и три, днём – снова выше тридцати девяти. Впрочем, скоро верхняя граница пошла на спад. Когда снова позвонил дядя Виталик, выше тридцати восьми градусник не показывал.

– В общем, даю тебе Славу. Пять минут! Ей нельзя много говорить.

Карина изо всех сил старалась не разреветься, но стоило ей услышать неузнаваемо тихий, слабый голос, как слёзы тут же хлынули в три ручья.

– Каринка... Привет, моя маленькая, солнышко моё...

Слава еле ворочала языком. Поговорить им удалось всего пару минут: дядя Виталик забрал телефон и отчитал Карину за «нюни», которыми она только разволновала Славу. Она понимала его правоту, но от этого выговора у неё подскочила температура. В груди горела невыносимая горечь. К вечеру градусник показал тридцать девять и восемь. Тело горело сухим, давящим жаром, дыхание отрывисто и поверхностно срывалось с пересохших губ. Где-то за пеленой адского огня Наташа ругала мужа по телефону:

– Ты чего на Каринку так жёстко наехал?! Её аж заколбасило! Забыл, что девчонка болеет? Ей и так хреново было, а теперь вообще расклеилась! Температура под сорок подскочила! Как бы скорую вызывать не пришлось!

Комната бормотала страшными голосами, ядовитый глаз люстры жалил и колол, а потом её потащили куда-то по длинному, нескончаемому, как кишка, коридору. Её швыряли, пинали, варили в каком-то котле. Вращали вместе с кроватью в центрифуге. Били тазиком по голове.

Утро выпустило из неё остатки кошмара, пробившись под веки серой иглой зимнего света.

– Ну и напугала ты нас! – склонилась над ней Наташа. – У тебя сорок с половиной было! Скорую пришлось вызывать... А они тебя в больницу забрали. Ну, Виталик у меня дождётся! Я ему башку откручу!

На соседних кроватях кто-то кашлял и ворочался, в руке Карины торчала приклеенная пластырем игла капельницы.

– Не надо, Наташ... Не кричи на него, ему тоже несладко. Он за Славу волновался. И командира потеряли они, не забывай. – Слабые, стянутые сухостью пальцы Карины тронули рукав белого свитера Наташи.

– И что? – не унималась та. – Ещё б чуть-чуть – и тебя могли потерять! Врачи сказали, ещё б на полградуса выше – и всё, нервные клетки в мозгу начали бы погибать! Капец какой-то вообще... Ох, едрён батон! – Наташа приложила ладонь ко лбу, измученно выдохнула. – Что-то все кругом расклеились... И ты, и Ленка, и Славка. Ещё не хватало мне свалиться с вами за компанию!

Она вздрогнула от телефонного звонка.

– Фуф! Господи... Кто там ещё? А, вот и Виталик, лёгок на помине. Алё... Где? В больнице, где. Нет, со мной ничего. А вот Каринку ночью на скорой увезли. Сорок и пять. Судороги были, бредила. У неё я сейчас... Как? Да хреново, как ещё... Нет, Славе ни в коем случае не говори! И к ней не ходи, у тебя ж на морде всё всегда написано, даже притвориться не сумеешь... Не играть тебе на подмостках, да.

Разговаривала Наташа устало: видно, у самой уж сил не осталось со всеми этими больничными приключениями, да и ночь бессонная выдалась.

– Наташ... Иди домой, поспи, – прошептала Карина.

Та только махнула рукой. Дома у неё болела Лена – какой там сон.

Вечером в палату зашёл дядя Виталик с огромным букетом и пакетом фруктов. Пол-лица скрывала медицинская маска. Присев на край постели Карины, он долго молчал и вздыхал, скрёб щетинистый затылок.

– Золотце, ты уж прости меня, дебила... Я из-за всего этого сам не свой... Командир-то наш, Батя... Эх.

– Я знаю, дядь Виталь. – Карина добралась полуживыми пальцами до его рукава.

Он, сдвинув маску, сграбастал её тоненькую девичью кисть своими ручищами и поцеловал.

– Ты только Славе не говори, что я в больнице. Не надо её волновать, – попросила Карина.

Не волновать не получилось. Телефон Карины остался дома, а Слава в следующий визит Виталика снова хотела с ней поговорить хоть минутку. Пришлось объяснить, почему Карина не сможет подойти. Сеанс связи пришлось отложить на следующий день.

– Каринка, маленькая моя, ты только поправляйся там, ладно? А за меня не переживай.

Слёзы лишь чуть-чуть увлажнили измученные лихорадкой веки, Карина улыбалась. Всем сердцем она посылала Славе эту улыбку сквозь февральское вьюжное безвременье, и та невидимым тёплым мостиком соединяла две больничные койки.

– Слав, всё нормально... Мне уже лучше, правда. И ты тоже не волнуйся.

До слуха Карины долетел еле слышный вздох.

– Угораздило же нас с тобой так...

Они не могли не переживать, не волноваться друг за друга. Тёплая ниточка, связывавшая их сердца, пульсировала жарким током любви.

*

Раннее утро, бездонно-тёмное небо, удушающе-колкий мороз. Огни аэропорта и Слава с сумкой и в зимней форме. Таким Карина запомнила отъезд любимой в шестимесячную командировку на Кавказ. Они прощались так же, как и встретятся потом – у автобуса. Слёзы застыли внутри ледышками и рвали сердце с каждым его ударом. Наташа провожала мужа без дочки: слишком рано и слишком холодно.

Крепкие объятия. Тёплый шёпот согрел ухо Карины:

– Как только долетим и устроимся – позвоню. Держись тут. Всё будет хорошо.

Слава выполнила обещание, и Карина услышала её голос – как ей показалось, чуть простуженный. А может, связь барахлила.

Декабрь – предновогодний месяц. Праздник мигал гирляндами и звенел суетной мишурой, но Карине один только запах мандаринов рвал душу. И конфеты, и мороженое... Потому что всем этим Слава баловала её. Купить самой и представить, что это Слава принесла?.. Это простреливало сердце навылет тоской.

Новый год Карина встречала с Наташей и Леной. «Никаких посиделок с подружками», – сказала Слава, да Карине и не хотелось. Она в последнее время держалась в своей студенческой группе особняком: разошлись у неё с подружками пути-дорожки и интересы. Прошлый январь выдался тяжёлым, но он же и повенчал их со Славой. Сначала этот студёный месяц разорвал и выжег Карину изнутри дотла, а потом сам и исцелил Славиным «люблю», теплом её сильных рук и «экзаменом», начавшимся под струями душа, а кончившимся в постели. Девственницей Карина не была, но заняться любовью с женщиной – любимой, нужной как воздух, единственной и самой лучшей на свете – ей предстояло в первый раз. Сначала всё шло как по маслу, Карина применяла проштудированную теорию на практике, но на третьем «вопросе» зажалась.

Её обожгло: новогодняя ночь, Дэн и клофелин. И Славино: «Сама я всё сделаю быстрее». Она приговорила Дэна к смертной казни, но судьба распорядилась иначе и не дала ей взять грех на душу. Дэн сел за наркотики.

Мышцы стиснулись корсетом, колени сами сомкнулись, ноги испуганно поджались, не впуская родную, любящую Славу – всё равно что дверь перед лицом захлопнуть, но боль ещё была жива. Раскаяние тут же полилось бурными потоками очистительных слёз. Любимая не обиделась, она всё чувствовала и понимала без слов, и это читалось в её на мгновение потемневших от воспоминаний глазах. Очутившись в тёплых объятиях, Карина утонула и растворилась в глубоких, головокружительно долгих поцелуях. Она сама не заметила, как расслабилась, разомлела и раскрылась, а Славе только того и нужно было. Она сделала всё осторожно, деликатно и нежно. Ощутив горячую, щекотно-влажную ласку её рта, Карина дёрнулась и закусила губу, но руки Славы придержали её успокоительно. Третий «вопрос» они одолели вместе. Первая брачная ночь состоялась победоносно.

А потом был медовый месяц – летний отпуск Славы и поездка на Алтай. Не было загса, марша Мендельсона, белого платья и фаты, не было пьяных гостей, тамады и дурацких конкурсов, но Карина ощущала себя повенчанной со Славой не людским законом, а более высокими, незримыми и нерушимыми узами. Одногруппницы и не позвали её на очередной новогодний девичник: там верховодила Лиля, записавшая Карину в недруги после истории с Дэном. О том, что произошло там на самом деле, она понятия не имела, а Карина не стала пускаться в объяснения... Впрочем, пошла она к чёрту, эта Лилечка. Вот и славно, что не позвали: не пришлось придумывать причины для отказа.

– Наташ, научи меня пирог твой фирменный делать, а? – попросила Карина жену дяди Виталика. – Может, я Славу как-нибудь побалую.

– Ну, тогда приходи днём, часикам к двум, я как раз тесто ставить начну. – В голосе Наташи слышалась улыбка.

Пустота квартиры гнала Карину прочь, душа рвалась к светлому домашнему уюту. По дороге она зашла в магазин и купила в подарок Лене куклу Барби.

Едва переступив порог, Карина попала в обитель новогоднего волшебства. Ёлка мерцала гирляндами и сверкала шарами, а приземистая колдунья уже волхвовала над тестом.

– Пирог мы с Ленкой решили замутить большой: бабушка с дедушкой вечером придут. Так что муки не жалеем: полтора килограмма, не меньше! Всякие украшательства верхней корочки тоже берём в расчёт. Если немножко теста останется, ничего страшного: в морозилку его. А то не пирог получится, а так – бздюшка мелкая. С опарой возиться не будем, неохота. Сразу бухнем всё в одну миску.

Миска больше походила на тазик. А дальше всё было точно, как в аптеке: полторы чайные ложки соли с горкой, полторы столовые ложки сахара, сухие дрожжи – полтора пакетика (так было написано на упаковке), три столовые ложки топлёного сливочного масла...

– Маргарин не бери, – подняв пальчик, предупредила волшебница. – В нём бяка всякая. Так, что у нас там ещё? Три стакана тёплой воды и три яйца. Ну, давай, пробуй. Лей воду в муку, а не наоборот! Аккуратненько, тонкой струйкой... Э, а платок на голову? Очень «приятно» потом будет волосья твои кушать...

Колдунья доверила замес теста своей молодой ученице. Замес получился крутой, ученица с головы до ног вывозилась в муке. Из-под платка выпала непослушная прядь, а пальцы, как назло, все были в тесте. Растопырив их и сдувая струёй воздуха из-под нижней губы настырную прядку с носа, Карина стояла над миской-тазиком и пыталась придумать какой-нибудь выход.

– Ната-а-аш! У тебя руки чистые... Поправь мне платок, а?

– Горе ты луковое, – проворчала чародейка-учительница и затолкала прядь на место, затянула узел потуже.

Наконец тесто отправилось подходить, а Карина ополоснула руки и сама перевязала сползающий платок поудобнее. Вот ведь зараза – скользил по волосам.

– Оставим тесто часика на два, пускай бродит, – сказала наставница. – Можно было, конечно, не заморачиваться и готовое в магазине купить, но... Когда всё своими руками делаешь, оно как-то душевнее получается, правда?

Волшба тёплых рук хозяюшки, хорошее настроение, любовь и праздник – вот самые главные колдовские ингредиенты, благодаря которым и могло успешно состояться это вкусное чудо. Лена крутилась тут же со своей новой куклой; Барби попалась очень любопытная, с исследовательской жилкой – сунула ногу в тесто.

– А ну-ка! Это что такое? – строго нахмурилась мама-волшебница.

Барби испуганно ускакала, но оставила в тесте туфельку.

– Тоже мне, Золушка выискалась, – недовольно проговорила колдунья, выковыривая кукольную обувь.

– Секретный ингредиент, – засмеялась Карина. – Туфля Золушки сушёная, мелкого помола – одна штука!

– Скорее уж целиком, – хмыкнула мудрая наставница.

Два часа прошли в хлопотах. Заранее размороженную рыбу нужно было разрезать на ломтики и немного обжарить для лёгкого отделения косточек. Для пирога требовалась одна крупная рыбина или две средних, но чтоб душа гуляла – не меньше полутора килограммов нежного розового мясца. А если два – вообще отлично. Оказалось, что тупым ножом мощную тушку не очень-то попилишь, поэтому пришлось его точить до бритвенной остроты.

– Повозиться придётся с костями, но зато так пирог легче и вкуснее есть, – наставительно прокомментировала волшебница.

– А что за рыба? – спросила ученица.

– Какую семейный бюджет позволяет, такую и бери, – был ответ. – Я горбушу беру, но она суховата, её надо сливочным маслом сдобрить. А если тебе прям праздничный королевский пирог хочется забацать, то тогда – кижуч, сёмга, лосось или форель. В общем, все лососёвые. Да, в копеечку это удовольствие влетит, но зато – вкуснятина.