Текст книги "Человек, который бросил Битлз"

Автор книги: Алан Уильямс

Соавторы: Уильям Маршалл
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Глава двадцать первая
Начало конца

В «Топ Тене» играла еще одна моя группа – Джерри и Пейсмейкеры. Все ребята были дружны между собой. В этот приезд в Гамбург Стюарт Сатклифф познакомился с красивой немецкой девушкой, Астрид. Она приходила каждый вечер и садилась как можно ближе к сцене, а в перерывах Стюарт спускался к ней, и они сидели, взявшись за руки.

Стюарт продолжал заниматься живописью и даже поступил в местный художественный колледж. Преподаватель, профессор Эдуардо Паолоцци, с восторгом отзывался о его работах. Он считал, что у Стюарта большое будущее, и советовал ему целиком посвятить себя занятиям живописью.

Работать глубоко за полночь в «Топ Тене», а потом идти на лекции в колледж было, конечно, тяжело. И Стюарт ушел из группы, решив посвятить все свое время учебе. Это был мудрый шаг. Стюарт любил БИТЛЗ, ему нравилось быть в группе, но он прекрасно понимал, что музыкант из него никудышный. Он держался только благодаря ребятам: они «выносили его на своих плечах».

Стюарт ушел, но дружеских связей с приятелями не растерял. Он часто приходил в «Топ Тен» поболтать с ними за кружкой пива. И так случилось, что именно от Стюарта я узнал неприятную для меня новость. Дело было вот в чем. В «Топ Тене» БИТЛЗ получали 150 фунтов в неделю. Из этой суммы они должны были еженедельно перечислять 15 фунтов на мой счет в гамбургском банке. Стюарт прислал мне письмо, в котором сообщал, что Битлы не собираются платить мне комиссионные, потому что договорились о гигах в «Топ Тене» сами, еще в то время, когда играли в «Кайзеркеллере».

Это было не так, если бы не мои геройские усилия и старания убедить представителей германских властей в Ливерпуле, им никогда не позволили бы вернуться в Гамбург. А кто, если не я, бегал, высунув язык, доставая все нужные справки и подписи?

Получив это письмо, я побледнел. Меня всего трясло. Так подло поступить со мной после всего, что я для них сделал! Во всем этом я видел руку Леннона. Спешу оговориться: эта книга не должна рассматриваться как мой «гимн ненависти» к Леннону. Джон был их вожаком, доминирующей фигурой в группе, поэтому со стороны он может показаться этаким главным злодеем. Но это все не так. Это была сильная, яркая личность со многими странностями. Сейчас у меня нет к нему никаких враждебных чувств, да и в то время раны нашего отчуждения быстро зажили. Но почему они так гнусно поступили со мной, после стольких лет дружбы? Я думаю, они это сделали по молодости. Ведь они, в сущности, были еще мальчишками, и не вполне ясно сознавали свои письменные и моральные обязательства. Обида и негодование жгли мое сердце. Я сел и написал Битлам такое письмо:

«20 апреля 1961 г.

Дорогие все!

Я возмущен вашим намерением не платить мне комиссионных, обусловленных нашим контрактом.

Позвольте напомнить вам, что, если бы не я, не видать бы вам Гамбурга, как своих ушей. К тому же, по закону, человек, связанный одним контрактом, не имеет права вести переговоры о другом контракте, пока не истек срок действия первого.

Я вижу, у вас началось головокружение от успехов. Позвольте еще раз напомнить, что своим нынешним контрактом вы целиком обязаны мне и никому другому.

Итак, ребята, вы видите: я очень раздражен (это даже мягко сказано). Если вы все же будете упорствовать в нежелании платить мне комиссионные, то, обещаю вам, я добьюсь того, чтобы в течение двух недель вас выгнали из Германии. Не думайте, что я шучу.

Я представлю также доклад о вашем поведении в Ассоциацию менеджеров (полным членом которой я имею честь быть). Эта ассоциация создана для охраны прав менеджеров и защиты их от артистов, не выполняющих своих обязательств. Итак: если вы хотите играть только в Ливерпуле для местных ребят, тогда смело вперед: плюньте на свои обязательства.»

Дальше я сообщал разные ливерпульские новости:

«Один мой друг, импресарио, в сентябре привозит в Англию Рэя Чарльза. Я собирался подключить вас к его турне, но, коль скоро вы не выполняете условий договора, забудьте об этом. Вместо вас я пошлю Рори Шторма. И не думайте, что я беру вас на пушку: проверить можете по музыкальным газетам.

Помните, ребята: если я захочу, я смогу сделать для вас больше, чем все остальные, вместе взятые. Эти „остальные“ только сдирают мои идеи. Это я убедил Рэя МакФолла сделать „Пещеру“ рок-клубом. Поэтому вы, должно быть, не в своем уме, если хотите нравиться ливерпульской публике.» (Этим я хотел подчеркнуть, что БИТЛЗ должны мыслить широко, а не ограничиваться статусом чисто местной группы.) «Я бы не хотел с вами ссориться, но не хочу молчать, когда люди, которых я считал порядочными, нарушают свое слово. Могу поклясться, что раньше вы были порядочными людьми – за это я вас и проталкивал в те времена, когда никто не хотел вас слушать.

Искренне ваш, Алан»

Это письмо было началом конца наших деловых связей. Но не написать его я не мог. Дело было не столько в деньгах, сколько в коварстве людей, которые были мне близкими друзьями. Мы вместе прошли через столько всяких невзгод!

Конечно, я не мог знать, что прощаюсь с миллионами фунтов и со всемирной славой. Легко быть мудрым «опосля».

Битлы упорно стояли на своем. Конечно, я не стал выполнять свои угрозы: не обливал их грязью, не чернил перед другими менеджерами. Я также с легкостью мог бы добиться изгнания их из Германии. Но я не мстительный тип.

Я написал еще несколько писем Стюарту, жаловался на вероломство Битлов. Но чем он мог помочь? В ответных письмах он рассказывал мне о себе. Они с Астрид жили в квартире на верхнем этаже по Айсбуттелер-штрассе, 4. У них там все было выкрашено в черный цвет. Стюарт жаловался на постоянные головные боли и приступы депрессии. Он провел много бессонных ночей, бьясь головой о стенку, чтобы остановить боль. «Пятый Битл» был обречен. Врачи ничем не могли помочь. Они не могли понять даже причину болезни. Но Стюарт знал, что это началось с того БИТЛЗ-гига в «Лизерлендской Ратуше», когда его избили враждебно настроенные юнцы. Парадоксально, но в этот мрачный период своей жизни Стюарт сделал заметный шаг вперед в своем творчестве. У меня до сих пор хранится много его работ.

Примерно в этот же период, к концу 1961 года, Ричард Старки, он же Ринго Старр, расстался с Рори Штормом у Ураганами. Он жил в родительском доме в Адмиральской роще, слушал музыку «кантри» и мечтал об Америке. Он видел себя на лошади, в ковбойских сапогах, с револьвером на боку. Он хотел стать техасцем. Но вместо этого стал Битлом.

Глава двадцать вторая
«Брайан, держись от них подальше!»

Битлы возвращались в Ливерпуль после выступлений в «Топ Тене». Их ждала серия гигов в «Пещере», которая к тому времени уже была подключена к рок-н-роллу и биг-биту. Перед отъездом из Гамбурга они договорились с владельцем «Стар-клуба» Манфредом Вайследером, что в конце года и в начале следующего, 1962-го, приедут снова.

Рэй МакФолл подсчитывал прибыли. Ринго мечтал о широких равнинах Техаса. Ребята из Мерсисайда слушали «My Bonnie» – не из-за Тони Шеридана, а ради БИТЛЗ. Эта пластинка была у Боба Вулера, диск-жокея «Пещеры», и он ставил ее без конца, рекламируя БИТЛЗ.

Однажды, как все мы знаем, в магазин грампластинок и мебели на Уайтчепел зашел молодой человек и спросил «My Bonnie». Хозяин магазина, Брайан Эпстайн, удивленно вскинул брови: «Впервые слышу. Кто, говоришь, исполняет? БИТЛЗ? Кто это такие?»

Брайан мечтал стать артистом. Он даже окончил курс в КАДИ (Королевской академии драматического искусства), но был слишком робок и неуверен в себе, чтобы избрать актерскую карьеру. Он был гомосексуалистом и вращался среди ливерпульских парикмахеров, которые держали притон на Фолкнер-сквер.

Брайан был отличным парнем. Добрым и отзывчивым, настоящим другом. Мы с ним отлично ладили. Когда он решил побольше узнать про этих ребят, Битлов, от которых без ума местные подростки, он пришел ко мне, и я рассказал ему все, что о них знал – все, кроме мрачных деталей моей ссоры с ними. Потом он пошел к Бобу Вулеру в «Пещеру». Боб тоже с восторгом отозвался о БИТЛЗ и сообщил ему, когда они будут в «Пещере».

Брайан пришел в указанный день. Он стоял позади толпы подростков и, как зачарованный, смотрел на сцену. Битлы поразили его и как музыканты, и как личности. Он ходил вокруг и говорил всем: «Не правда ли, они обворожительны?»

Битлы притягивали его прежде всего как личности. Он видел, как они завораживают толпу. Когда они, неряшливо одетые, выходили на сцену этой душегубки, затерянной среди овощных складов, атмосфера сразу наэлектризовывалась. Подростки падали на пол и как будто молились им, как каким-то странным богам с иной планеты. Брайан видел восхищение в их глазах. Связь, которую Битлы создавали между собой и своими поклонниками, казалась ему почти осязаемой. Если бы он не был гомосексуалистом, вряд ли он привязался бы к ним так сильно. Он часто говорил со мной о Битлах, приходя ко мне в «Голубой Ангел». Я видел, что он «заторчал» на них. Раз и навсегда.

Однажды, когда он пришел в «Голубой Ангел», я купил ему выпить, и мы сели в дальний угол, где музыкант по имени Дагги тихонько тренькал на пианино, услаждая слух взрослых посетителей. Брайан опять краснел. Он всегда смущался и краснел. Это была одна из его самых обаятельных черт. Он краснел, как школьник.

«Ну, ну, Брайан, поговорим. Что, опять про БИТЛЗ? Я слыхал, ты бегаешь по всему городу и расспрашиваешь о них.» «Это правда, Алан. Вот что я хотел у тебя спросить. Ты ведь был первым, кто их нашел. Значит, ты знаешь их лучше других.» «Да, Брайан, мне тоже так кажется.» «Что значит: кажется? Я знаю, ты недоволен контрактом с ними…» «Ах, ты уже про это проведал? Я не хотел первым говорить про это. Не люблю сплетен.» «Да, я знаю про эти дела, Алан. Но я твердо решил взять их к себе, помогать им, быть руководителем, опекать. Я верю в них.» Он не то что краснел, он потел, говоря о них. Он был загипнотизирован. Я решил честно рассказать ему обо всем, что случилось между нами, раз это было так серьезно. «Только будь чертовски осторожен, Брайан. Смотри, что они устроили мне в Гамбурге: отказались отчислять комиссионные, какие-то 15 фунтов в неделю. И это после всего, что я для них сделал! Кабы не я, где бы они сейчас были?» И я обругал их неприличными словами. Брайан поморщился: «Алан, прошу тебя…» Я продолжал: «Они хорошие ребята, но когда речь идет о контракте, они жестоки и безжалостны, по-юношески вздорны. Будь осторожен, когда подписываешь с ними контракт, не допускай никаких двусмысленностей: ради своего блага и ради их блага.» «Хорошо, Алан, но ты скажи мне откровенно: брать мне их или нет? Твое искреннее мнение.» «Хочешь узнать мое искреннее мнение? Вот оно: держись от них подальше!»

Прислушайся Брайан тогда к моему совету, он сейчас был бы жив. Не слишком богат, но жив. А БИТЛЗ были бы большие нули. Хотя навряд ли.

«А ты сам не хочешь снова сойтись с ними?» – спросил Брайан. Я ответил без колебаний: «Нет, спасибо. Пусть их берет кто-нибудь другой.»

Все. Я вышел из игры. Берите их, кто хочет, и – желаю удачи! Я отказывался от БИТЛЗ. В этот момент Дагги играл вещь, которая называлась «Судьба». Можете себе представить? Судьба!

«Пожалуй, я возьму их, – сказал Брайан. – Им сейчас нужен кто-нибудь…» «Это верно, но помни, что я тебе говорил, Брайан. Боюсь, как бы они не оставили тебя ни с чем. Они талантливы, хороши собой, жизнерадостны, своеобразны. Это одна сторона дела. Но есть другая: они не выполняют взятых обязательств.» «Да, ты наверное, прав, Алан. Но я чувствую вот здесь, – он похлопал себя по груди, – что вместе с ними я добьюсь чего-то такого, такого большого…» Он не мог выразить до конца всей мощи своей слепой веры в БИТЛЗ. «Они магнетичны», – это было его любимое определение Битлов. В те времена он повторял его без конца.

В промежутке между выступлениями в «Стар-клубе» и возвращением в Ливерпуль Битлы взяли к себе Ринго Старра. К тому времени он забросил мечты о Техасе, что оказалось очень кстати, потому что Джон, Джордж, Пол и их новый босс Брайан решили выгнать Пита Беста и взять его, Ринго. Прощай, Техас! Здравствуй, Гамбург и миллионы фунтов!

Однажды вечером Джордж, Пол, Джон и Брайан пришли ко мне в «Голубой Ангел». Мы спустились в погребок, чтобы выпить и поболтать. В полумраке бара я заметил, что у Джорджа синяк под глазом. Странно, Джордж такой тихий, миролюбивый парень. Я ничего не сказал. Как обычно, я налил ребятам виски с кока-колой, а Брайану – одно виски. Джордж спросил меня очень серьезным тоном: «Алан, кто, по-твоему, лучший ударник – Пит Бест или Ринго Старр?»

Не знаю, почему Джордж задал этот вопрос. В оценке сравнительных достоинств обоих ударников не могло быть сомнений. Я ответил сразу: «Конечно, Ринго Старр. И это всем известно.»

Джордж заулыбался. «Ну что, Брайан? Что я тебе говорил? Конечно, Ринго Старр!»

Оказалось, что днем они играли в «Пещере», и вместо Пита Беста за ударные впервые сел Ринго Старр. Кто-то из верных фанов Пита Беста бросился на Джорджа и поставил ему фонарь под глазом. Они были чертовски преданы своим кумирам, эти ребята из «Пещеры». Впрочем, скоро они признают Ринго.

В другой раз, вскоре после присоединения Ринго, Брайан пришел ко мне в «Голубой Ангел». В глазах его были слезы. «Выйди-ка на улицу, Алан. Посмотри, что они сделали. Это ужасно! Как они могли?» Слеза скатилась по его щеке. Брайан был очень, очень впечатлителен. Он недавно купил «бентли» и вот теперь вел меня к сверкавшему свежей эмалью новенькому автомобилю. Оказалось, кто-то облил машину кислотой, и во многих местах кислота так разъела краску, что страшно было смотреть. Бессмысленный, подлый вандализм. «Ревность, – сказал Брайан, уловив вопрос в моих глазах. – Обычная ревность.» «Но кто ревнует и кого?» «Ревнуют меня к Битлам. Знаешь, Алан, есть очень злые люди. В таком деле, как наше, все может случиться.» «Ничего. Машину ты можешь покрыть новой краской, а вот тот, кто это сделал, новую голову себе не достанет.»

Моя шутка развеселила его. Мы вернулись в «Ангел» и крепко напились. Как раз в то время я начал сильно поддавать. Я и сейчас поддаю. Мне это нравится.

Когда БИТЛЗ играли в зале «Нью Брайтон Тауэр», Брайан на себе испытал, что битломания может приводить к безобразным, кровавым сценам насилия. Эта сторона шоу-бизнеса была ему еще незнакома. В тот вечер он получил боевое крещение.

В «Нью Брайтон Тауэре» хозяева ставили вышибал не только у входных дверей, но и внутри, на лестнице, ведущей наверх, в танцевальный зал. В тот вечер я стоял у дверей, помогая вышибалам сдерживать напор безбилетной толпы. Когда подростков не пускают, они жутко озлобляются и лезут в драку. В тот раз они стали даже швырять в нас камнями и осколками кирпичей. Хорошо что рядом были баки для мусора: мы подтащили их к дверям и укрылись от града камней. Мы чувствовали себя, как древние римляне или бритты.

Брайану сообщили про стычку у входа, и он решил сам пойти посмотреть. Подойдя к дверям, он увидел, как двое грузных вышибал колотят одного подростка дубинками. Брайан не мог такое стерпеть. Он схватил одного из вышибал за плечо и завизжал своим фальцетом: «Прекратите! Вы звери! Сейчас же отпустите бедного мальчика!»

Вышибалы не верили своим изуродованным, как у боксеров, ушам: один из боссов вступался за врага! Брайану было невдомек, что тот «бедный мальчик» только что огрел вышибалу кирпичом – так, что того пришлось срочно везти в больницу. Поэтому заступничество Брайана за юного головореза никто не оценил. Кто-то схватил его за грудки, ударил в живот и сказал: «Вали отсюда, тра-та-та!» Корчась от боли, Брайан заковылял прочь, а вышибалы продолжали дубасить юного хулигана, который теперь уже не сопротивлялся.

Веселые времена.

Глава двадцать третья
Последняя встреча со Стю в ливерпульском кегельбане

В начале 1962 года Битлы возвратились из своей очередной поездки в Гамбург. С ними приехали Стюарт Сатклифф и прекрасная Астрид. Было видно, что они очень любят друг друга. Меня поразило физическое состояние Стюарта: он был похож на мертвеца. В кегельбане, куда мы все зашли, я отвел его в сторону и сказал:

«Стюарт, ты плохо выглядишь. Точнее, ты просто ужасно плохо выглядишь. В чем дело?» «Я знаю, Алан, знаю. Это все из-за проклятой головной боли. Она все не проходит. И ничего нельзя сделать. Я был у английских врачей, но они говорят то же, что и немецкие: ничем не можем помочь.»

Я видел: Стю на пороге смерти. И, несмотря на это, он отказывался говорить о себе, переводя разговор на БИТЛЗ. Он прямо преображался, говоря о том, как хорошо идут у них дела. Нет, он не жалел, что оставил группу. Он знал, что гитариста из него не выйдет и через миллион лет.

Потом Битлы и Стюарт с Астрид опять уехали в Гамбург, а спустя несколько недель я получил от Астрид телеграмму. В ней говорилось: «Моя Стюарт умер». Это случилось 10 апреля 1962 года. Он умер от кровоизлияния в мозг на пути в больницу в карете скорой помощи.

«Пятый Битл» умер, когда ему было всего 20 лет. Он прожил так мало. Ему не суждено было увидеть взлет БИТЛЗ к славе. Он был бы так рад этому. И не завидовал бы, не испытывал никакой горечи, что они сделали это без него.

Надо было сообщить о смерти Стюарта его матери Милли. Эту печальную миссию пришлось выполнять мне. Она рыдала на моем плече. Я тоже не мог удержаться от слез.

Миссис Сатклифф вылетела в Гамбург вместе с Брайаном, который отправлялся туда, чтобы повидать БИТЛЗ. Они встретили их в аэропорту все в слезах.

Битлы не были на похоронах Стюарта, которые состоялись в Ливерпуле, на хьюстонском кладбище. Они даже не прислали хотя бы букетики цветов юноше, который их так любил. Битлы – не из тех людей, кто ходит на похороны. Но они очень переживали эту утрату.

Астрид, которая часто говорила мне: «Стюарт для меня – все», была безутешна. Она и Милли Сатклифф никогда особенно не дружили. Даже смерть дорогого человека не сблизила их, и Астрид остановилась у жены Джона, Синтии, в Вирроле.

После похорон я поехал по ливерпульским кабакам и порядком набрался. Поздно ночью я очутился в Бланделсэндсе, где провел с ребятами столько веселых часов на пляже, где мы когда-то жгли костры и пели озорные песни. С канала Кросби доносились звуки туманного горна и печальные гудки пароходов. Я развел маленький костер и сидел у него, вспоминая человека, который пошел работать мусорщиком, чтобы «узнать настоящих людей». Так, у костра, я и заснул.

Проснулся я только на рассвете. Пес лизал мне щеку. Наверное, он думал, что я мертв. Когда я возвращался в город, из-за облаков вдруг выплыло солнце.

После смерти Стюарт стал своего рода культовой фигурой для молодых ливерпульцев. В некрологе на смерть Стюарта «Ливерпул Дэйли Пост» писала:

«В 15 лет он получил Аттестат об общем образовании в Прескотской грамматической школе. В 16 был студентом Ливерпульского Художественного колледжа. В 17 стал бас-гитаристом БИТЛЗ. Через два с половиной года он ушел из группы, чтобы учиться в гамбургском Колледже Искусств, где подавал большие надежды. Спустя 10 месяцев он умер от кровоизлияния в мозг.

Так трагически оборвалась жизнь Стюарта Сатклиффа, одну из картин которого купил сам Джон Мурс.

Ранние работы Сатклиффа напоминают Джона Брэтби… Его последние, гамбургские, работы сделаны в абстрактной манере и полны теплой задумчивости…

Днем он ходил на занятия, а вечером и до поздней ночи играл с БИТЛЗ в ночном клубе Гамбурга. Потом его учитель, профессор Эдуардо Паолоцци, посоветовал ему бросить БИТЛЗ и сосредоточиться на живописи. Он так и сделал. Но он был уже серьезно болен. Ему оставалось жить всего 10 месяцев.

Предстоящая посмертная выставка Стюарта Сатклиффа в „Блюкоут Чеймберс“ организована его матерью, бывшей школьной учительницей, женой мистера Чарльза Сатклиффа, судового инженера.»

Билли Харри, основатель и владелец поп-газеты «Мерси Бит», ныне большой человек в лондонском шоу-бизнесе, писал в своей газете:

«Я помню Стю как человека впечатлительного, сложного, талантливого… Это большая потеря – нет, не для музыки, но для искусства вообще.

Он любил БИТЛЗ. Счастливейшим моментом в его короткой жизни был тот, когда он продал одну свою картину, купил на эти деньги гитару и примкнул к БИТЛЗ.

Он много дал БИТЛЗ – не как музыкант, но как личность. В нем шла внутренняя борьба между любовью к музыке и любовью к живописи. Последняя победила… Многие ведущие искусствоведы восхищались его работами.

Он был очень молод. Из него мог выйти крупный художник. Его смерть была ударом для всех… Его мать Милли, кроме воспоминаний о сыне, хранит много его работ. У меня самого есть несколько картин Стю. С ними я никогда не расстанусь.»

По случаю выставки работ Стюарта гамбургского периода (1961–1962 гг.) в ливерпульской галерее «Нептун» в 1969 году известный искусствовед Айвор Джонс писал:

«Между 23 июня 1940 года, годом рождения Стюарта в Эдинбурге, и 10 апреля 1962 года, годом его смерти в Гамбурге, лежит пора его детства и отрочества, учеба в Прескотской школе и Ливерпульском Колледже искусств, краткий период работы с БИТЛЗ и, наконец, последний год, год бурной творческой активности в гамбургской Школе искусств.

Нельзя недооценивать разнообразные влияния, которые он испытал: преданность матери, всегда верившей в талант сына; ученичество в Колледже искусств; битловский период – особенно дружба с Джоном Ленноном. И все же именно в гамбургской Школе искусств он нашел себя. В 1961 году он поступил в класс профессора Эдуардо Паолоцци. Музыка отступала на задний план по мере того, как он все больше внимания уделял искусству, с одержимостью работая в своей эксцентричной „черной студии“ на чердаке дома, где жили супруги Кирххерр, с дочерью которых, Астрид, фотографом по профессии, он обручился. То было время триумфа над отчаянием, период горения и одержимости своей работой.

Почти вся его выставка в галерее Уокер в 1964 году была отдана его работам гамбургского периода, и этот факт сам по себе примечателен, потому что именно в Гамбурге наступил его Ренессанс – к сожалению, слишком короткий.

Работы, демонстрируемые на нынешней выставке, это всего лишь маленькая частичка его обширной творческой продукции гамбургского периода, и я испытал большое волнение, осматривая их.

Выставка в галерее „Уокер“ была достойной данью памяти этому интересному художнику с чрезвычайно ранимой душой. Она не была рекламным трюком, рассчитанным на то, что толпы тинейджеров сбегутся отовсюду, чтобы поглазеть на работы бывшего Битла: члены организационного комитета Джон Вилетт, Николас Хорсфилд и Джон Джейкоб слишком порядочные люди, чтобы марать свое честное имя ради дешевой рекламы.

Устроители нынешней выставки в „Нептуне“, спустя 7 лет после смерти Стюарта, руководствуются теми же мотивами: дать ему хоть немного признания, которого он так заслуживает.»