Текст книги "Бунтари и бродяги"

Автор книги: Алан Силлитоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

Школьный учитель, мистер Рэйнор

Сейчас, когда мальчики немного успокоились, мистер Рэйнор посмотрел в окно классной комнаты на магазин одежды Гаррисона, находившийся на противоположной стороне мощеной улицы. Он наблюдал сквозь очки в роговой оправе, которые делали его зрение более острым, за новой девушкой-продавщицей: та, высоко подняв руки, пыталась достать с верхней полки хлопчатобумажные кальсоны. Из-за этого ее грудь, которая вырисовывалась под темно-синим платьем, казалась почти плоской. Мистер Рэйнор слегка потер ботинок о ножку своей высокой табуретки, которая служила предметом общеизвестной шутки. Злые языки говорили, что он дополнительно заплатил столяру за то, чтобы тот сделал ножки табурета повыше, поскольку таким образом ему было удобнее смотреть в окно и наблюдать за девушками из магазина напротив. Большинство из учеников, выросших у него на глазах, настолько привыкли к этим долгим минутам рассеянности (во время которых они могли заниматься своими делами), что им уже надоело насмехаться над таким времяпрепровождением своего учителя.

Позже плоскогрудая девушка поднялась на второй этаж, в отдел мужских костюмов, и на ее место пришла другая, маленькая, полная, с гораздо более пышным бюстом. Она стояла наклонившись к прилавку и показывала только что вошедшему покупателю коробку с яркими галстуками, разложив их кругом так, что они стали похожи на спицы велосипеда. Однако эта девушка была явно не в его вкусе, поэтому ему снова стало очень жаль, что за прилавком больше нет той из продавщиц, которая казалась ему совершенством женской красоты.

На фоне монотонного хождения девушек туда-сюда, вида мощеной улицы и магазина перед его мысленным взглядом предстала совсем другая картина. Он вспоминал ее образ, что было не так то просто, поскольку он быстро забывал лица людей, – хотя эта девушка погибла всего десять дней назад.

Он помнил ее, восемнадцатилетнюю, не очень высокую, с точеными чертами лица и коротко подстриженными каштановыми волосами. У нее были карие глаза, полные щеки и губы правильной формы. Она представала перед его внутренним взором как богиня любви, и с каждым днем казалась ему еще прекраснее. Почти всегда на ней был коричневый свитер и коричневый кардиган, и под этой одеждой можно было только угадывать волнующие формы ее изящной фигуры, но однажды, жарким летним днем, она сняла кардиган и он увидел ее высокую грудь, широкие бедра, стройные ноги с крепкими, чуть полноватыми икрами. Она ходила только от прилавка к лестнице, которая вела на второй этаж магазина. Правила математики тогда звучали из уст мистера Рейнора как избитые назидательные фразы, которые он старался как можно быстрее произнести перед учениками и оставить их предоставленными самим себе.

То, что утратила его память, дополнило воображение, и снова он мысленно созерцал ее образ, который стал для него почти осязаемым. Этих занятий требовала его чувственность, к которой ни жена, ни семья не имела никакого отношения. Он поправил очки, облизал пересохшие зубы и еще раз потер ногу о высокую ножку стула. Когда она ходила, то все ее изящные движения просто приковывали внимание, хотя за огромным ворохом одежды, который она несла, он видел только ее пятки в открытых туфлях и кончики пальцев. По дороге проехал большой троллейбус, выкрашенный в зеленый цвет и увлек за собой ее образ, вместо которого теперь перед глазами Рэйнора стояла яркая рекламная картинка, намалеванная на его корпусе.

Видение исчезло так внезапно, что Рэйнору захотелось курить, но до перемены оставалось еще целых полчаса. И ему надо было провести все это время с учениками, пока они не отправятся на урок географии, который у них должен быть в десять часов. Он наконец услышал шум, который обрушился на него как ушат холодной воды и вернул к действительности. Перед ним сидел класс, сформированный из самых отстающих учеников старшего возраста, из этих четырнадцатилетних неотесанных парней, из этих грязных оборванцев, которые должны были сразу после его окончания начать работать на местных фабриках. Булливент, самый хулиганистый из всех, успокоился только тогда, когда Рэйнор перестал смотреть в окно; но шум не утихал. Их невозможно было ничему научить. Единственно, чего можно было добиться от них, так это заставить вести себя более-менее спокойно эти несколько последних месяцев, а затем открыть школьные ворота и выпустить их во взрослый мир, как выпускают на свободу молодых диких животных. Скучная работа и футбол, пиво и женщины, грязные городские улицы – это все, что привлекало их и на что они были способны. После того, как они получали свои аттестаты, в которых не было ни одной приличной отметки, он не нес за своих учеников больше никакой ответственности. Он сделал все, что мог с этими не желающими учиться и непослушными оболтусами.

«Послушайте, – произнес он громким голосом, – ведите себя немного поспокойнее». И хотя в классе было все так же шумно, чувствовалось, что ученики ему подчиняются. Мистер Рэйнор не был слишком строгим педагогом, но он работал в школе вот уже двадцать пять лет и поэтому научился разговаривать властным голосом и добивался, чтобы ему подчинялись. И хотя он не бил своих подопечных слишком часто, они отлично понимали, что он – не новичок в своей работе, и может запросто сделать это. Кроме того, они чувствовали, что у мужчины средних лет больше силы, чем у безусого и неопытного юнца. Поэтому, когда он просил их успокоиться, они обычно его слушались.

«Возьмите свои Библии, – сказал он, – и откройте их на шестой главе, на „Исходе“».

Он увидел, как сорок пять пар рук, среди которых почти не было чистых, принялись неловко листать тома Библии (впрочем, так же они обращались и с остальными книгами), с конца и до первых страниц. То на одной, то на другой парте он видел вложенные между страниц яркие картинки.

Он оперся локтями на свой высокий стол, подпер рукой лоб и тут увидел, что Булливент что-то прошептал своему соседу по парте, после чего тот начал хихикать.

«Хэндли, – строго спросил мистер Рэйнор, – кто такой Аарон?»

Из середины класса поднялся мальчик маленького роста:

«Аарон из Библии, сэр?»

«Конечно, а кто же еще, осел?»

«Я не знаю, сэр», – ответил мальчик. Либо он действительно не знает, подумалось мистеру Рэйнору, либо не хочет отвечать потому, что он назвал его ослом.

«Ты читал главу, которую я задал прочесть вчера?»

На этот вопрос ученик мог ответить: «Да, сэр», – сказал он уверенно.

«Ну, так кто же такой Аарон?»

Теперь мальчик был явно смущен. Его лицо омрачилось, когда он признался: «Я забыл, сэр».

Мистер Рэйнор медленно отер рукой лоб. Он решил действовать по-другому. «НЕТ!» – закричал он, да так громко, что мальчик подскочил. «Не смей садиться, Хэндли». Мальчик стоял и ждал. «Вы читаете эту главу Библии вот уже целый месяц, и поэтому вы должны ответить на мой вопрос. Итак, кто был братом Моисея?»

Булливент запел позади него:

 
«И сказал тогда Господь Моисею:
Носы должны быть длинными у всех евреев,
Но пусть квадратный нос
Имеет Аарон,
А у старика Петра
Пусть будет нос, как газовый баллон!»
 

Мистер Рэйнор услышал сдавленный шепот и увидел, что ребята, сидящие вокруг Булливента, едва сдерживают смех. «Скажи мне, Хэндли, – повторил он, – кто же все-таки был братом Моисея?»

Теперь лицо мальчика сияло от радости, и на нем отразилось невиданное ранее вдохновение, ведь в словах этой песенки был ответ на вопрос, который задал ему учитель. «Аарон, сэр», – сказал он.

«Итак, – повторил мистер Рэйнор, полагая, что теперь-то уж мальчик вспомнит правильный ответ, – кто такой Аарон?»

Хэндли, услышав, что Булливент потихоньку смеется над ним, поднял голову. На его лице ясно читались отчаяние и беспомощность, ведь он надеялся, что его больше не будут мучить вопросами. «Не знаю, сэр», – произнес он.

На лице мистера Рэйнора отразилось глубокое разочарование, на которое, впрочем, ученики не обратили внимание. «Сядь», – сказал он Хэндли. Это требование мальчик выполнил с таким рвением, что крышка его парты упала с оглушительным грохотом. Учитель исполнил свой долг по отношению к нему, и теперь принялся за Робинсона, который сидел недалеко от Хендли. Он встал и мистер Рэйнор задал ему тот же вопрос: «Скажи нам, кто такой Аарон?»

Робинсон оказался более смышленым: он догадался положить открытой вторую Библию под парту. «Священник, сэр, – быстро ответил он, – брат Моисея».

«Хорошо, садись, – сказал мистер Рэйнор. – Запомни это, Хэндли. За какую команду ты играешь?»

Мальчик снова поднялся и ответил, вежливо улыбнувшись: «Букингем, сэр».

«Ладно, я поставлю тебе зачет».

Поставив напротив фамилии Робинсона галочку в классном журнале, мистер Рэйнор дал задание одному из учеников читать Библию вслух. Он быстро устал слушать монотонный голос мальчика и снова стал смотреть в окно, пытаясь определить расстояние между классной комнатой и окнами магазина напротив. Потом он принялся мысленно объединять лица и фигуры сидящих в классе детей, а затем разрушать возникающие в его сознании образы, чтобы попытаться восстановить в памяти внешность недавно погибшей девушки. Сияющие витрины магазина привлекали к себе девушек, которые начинали там работать, когда им было пятнадцать, и уходили обычно к двадцати годам, после того, как выходили замуж. Он хорошо изучил всю жизнь этих молодых девушек, и таким образом их ненадежное положение и этот «рынок невест» сделали мистера Рэйнора их временным поклонником, потому что ему часто приходилось забывать свою очередную «большую любовь», когда на ее место приходила другая девушка. Он запечатлевал в своей памяти, как в школьном журнале, образ очередной «красотки», и после того, как она уходила, долго мысленно любовался ею, пока на ее место не приходила другая не менее хорошенькая и стирала образ предыдущей. Таким образом, его воспоминания постоянно обновлялись до тех пор, пока одна из этих девушек не погибла.

Но последняя была самой восхитительной: трудно было представить, что такая красавица может ходить по этим грязным улицам! Он внимательно наблюдал, как она работает и разговаривает с покупателями, или как дождливым полуднем долго, как зачарованная, неподвижно стоит за прилавком. Мальчик за партой напротив читал как пономарь, и под этот монотонный голос мистеру Рэйнеру пришли на память стихи Бодлера: «Скромная и распутная, хрупкая и сильная». Эта строка отражала секрет классической красоты и очарование юности, но переполненный троллейбус, который проехал мимо магазина, мгновенно разрушил ее: она как будто растворилась среди неподвижных, бессмысленно уставившихся в окно лиц. Парень-официант с белым кувшином в руках выбежал из агентства по продаже недвижимости, и, ловко обегая остановившиеся на зеленый свет легковые машины и грузовики, направился к кафе вниз по улице, насвистывая себе под нос песенку.

Мальчик продолжал читать Библию своим монотонным голосом, но в классе уже поднялся такой шум, что его едва было слышно, хотя дети вели себя относительно спокойно. И вдруг мистер Рэйнор услышал новый, резкий звук. Он взглянул на класс и увидел, что Булливент вскочил со своего места и набросился с кулаками на мальчика, который сидел за партой напротив. Последний дал ему сдачи.

Мистер Рэйнор так громко заорал на учеников, что в классе на мгновение воцарилась мертвая тишина. Его стареющее лицо побагровело. «Выйди из-за парты и подойди сюда, Булливент», – крикнул он. «Распутная и сильная», – стих на мгновение возник в его памяти и исчез, заглушенный вскипевшей в нем злостью.

Булливент шел вразвалочку между рядами учеников, которые внимательно следили за ним. «Он первый меня ударил», – сказал он, подойдя к доске.

«А теперь тебя изобью я», – отрезал мистер Рэйнор, поднимая крышку парты и доставая оттуда палку. Его противник зло взглянул на него, показав всем своим видом, что ему наплевать на эту угрозу, а затем обернулся и подмигнул своим друзьям. Этот высокий четырнадцатилетний подросток был одет в длинные узкие штаны и серую вязаную кофту.

«Вы меня не побьете, – произнес он, – я ничего такого не сделал, вы же знаете».

«Протяни руки», – сказал мистер Рэйнор, с искаженным от гнева лицом. «Скромная». Нет, подумалось ему, не слишком. Это все, что я могу с ними сделать. Я выбью дурь из этих оболтусов всего за несколько секунд.

Однако он не увидел перед собой протянутых рук подростка. Булливент стоял в той же позе, что и раньше, и мистеру Рэйнору пришлось повторить свое требование. Ученики внимательно наблюдали за происходящим, и проезжающие под окном машины не заглушали тихий шепот, который постоянно стоял в классе. Булливент так и не поднял руки, и мистер Рэйнор уже окончательно потерял терпение.

«Вы не побьете меня этой палкой», – снова произнес Булливент, и в его полуприкрытых голубых глазах блеснул недобрый огонек.

«Сильная». Глаза в глаза. Тело девушки с такой изящной грудью, которую обрисовывал спадающий на бедра свитер, сейчас лежит в земле. Его внезапное желание отомстить за нее внезапно угасло, но сразу же сменилось яростью, которая заставила его действовать. Когда под окном проезжал очередной автобус, он шагнул в сторону Булливента и несколько раз со всей силы ударил его палкой по плечам. «Получай, – выкрикнул он, – ты, тупой, наглый кретин».

Булливент отступил назад. Но не успел мистер Рэйнор обрушиться на него с новыми ударами и даже просто представить, что подобное может случиться на самом деле, как Булливент набросился на него с кулаками. Теперь они уже дрались на равных, и каждый старался оттолкнуть противника, освободиться и нанести удар. Мистер Рэйнор стал в боевую позу, расставив ноги пошире и попытался прижать Булливента к доске, но тот, предвидя этот маневр со стороны своего более сильного соперника, повернулся так, что им пришлось драться между партами. «Вы не должны были меня так бить, – сквозь зубы проговорил Булливент. – Чего вам от меня надо?». Внезапно он просунул свою голову под мышку мистера Рэйнора, с размаху ударил его обоими кулаками и, как жираф, ринулся в проход между партами.

Мистер Рэйнор действовал стремительно: он перекрыл Булливенту дорогу, крепко схватил его за руку и вывернул ее за спину, склонив над ним свое багровое от злости лицо. Все это заняло от силы несколько секунд. Затем он выпустил его, все же продолжая держать наготове палку на случай, если Булливент снова набросится на него с кулаками.

Но Булливент решил, что это – только временное прекращение борьбы, и просто сказал: «Я приведу здоровых парней и они вас прикончат», – и сел за свою парту. Мистеру Рэйнору всегда помогал его многолетний опыт; он не видел никакого смысла доводить дело до логического конца, поскольку из-за этого только бы возникли дополнительные неприятности. Он был доволен тем, что приструнил Булливента, потому что видел: никто больше в классе на такое не осмелился. Затем он снова сел на свой высокий табурет. В самом деле, какое все это имеет значение? Булливент и большинство его одноклассников уйдут из школы через два месяца, а на это короткое время он сумеет совладать с ними. А после каникул ни один из них не войдет в классную комнату.

Было пять минут десятого. Для того, чтобы оставшееся время ученики вели себя спокойно, он взял Библию и начал читать своим отчетливым, ровным голосом:

«И сказал Господь Моисею: теперь увидишь ты, что Я сделаю с фараоном; по действию руки крепкой он отпустит их; по действию руки крепкой даже выгонит их из земли своей.»

Следующим уроком была арифметика, которая началась в половине одиннадцатого. Мистер Рэйнор велел ученикам открыть учебники и выполнить упражнения на пятьдесят четвертой странице. Он заметил, что страницы многих книг покрыты разными каракулями и рисунками, вокруг картинок написаны непристойные слова, а поля книг похожи на татуированные руки старого матроса. Эти книги станут неузнаваемыми уже через месяц, а между тем они должны перейти к другим двенадцатилетним ученикам. Перед ним сидел младший класс; их бунт пока не шел дальше страниц учебников.

Но в жизни есть вещи, которые надо принимать такими, какие они есть. И, наклонив голову к правому плечу, мистер Рэйнор забыл о шуме, который стоял в классе и стал смотреть на девушек из магазина. Несомненно, та была самой красивой из всех, кого он мог припомнить. Однажды ему даже захотелось поговорить с ней как-нибудь вечером, когда она будет выходить из магазина, чтобы избавиться от охватившего его наваждения. Это была отличная мысль. Но он опоздал: за ней уже стал ухаживать какой-то молодой человек, который провожал ее каждый раз до автобусной остановки. Так вели себя большинство девушек, которые работали в этом магазине, поскольку рано или поздно каждая из них встречала какого-нибудь парня. («Скромная и распутная, хрупкая и сильная» – он не мог забыть эту строчку). Некоторые из них выходили замуж, другие, забеременев, исчезали из магазина; несколько девушек поругались с хозяином, и, очевидно, были уволены. Но последнюю убил тот молодой человек, с которым она встречалась после работы. Мистер Рэйнор узнал об этом однажды вечером, развернув газету на углу улицы, под светофором.

Под окном прогромыхали три троллейбуса, но ему все казалось, что она стоит за прилавком магазина.

«Тихо, – заорал он на учеников, сидящих напротив него, – первый, кто заговорит, получит палкой.»

И они замолчали.

Картина с рыбацкой лодкой

Я работаю почтальоном вот уже двадцать восемь лет. Обратите внимание на эту фразу: она простая и краткая. Конечно, вам может показаться, будто мне хочется подчеркнуть, что я – почтальон с таким солидным стажем, но на самом деле это не имеет никакого значения. В конце концов, я не виноват, что такие мысли могут прийти некоторым на ум только из-за того, что я пишу просто и ясно. Но я не умею по-другому. Если я начну пользоваться длинными и трудными словами, которые разыскал в словаре, мне придется без конца повторяться, то есть писать одни и те же слова чуть ли не в каждом предложении. И тогда у меня получится какая-нибудь чепуха, которую невозможно будет читать.

Женился я тоже двадцать восемь лет назад. Брак – чертовски серьезная штука, и он не зависит от того, как вы о нем пишете или под каким углом зрения на него смотрите. Так случилось, что супруга появилась в моей жизни сразу же после того, как я нашел постоянную работу, а точнее, стал почтовым служащим. Это было первое приличное место в моей жизни, потому что раньше я был курьером, то есть мальчиком на побегушках. Женился так поспешно я на ней потому, что пообещал, а она была не таким человеком, чтобы позволить мне об этом забыть.

В день своей первой получки я пришел к ней и предложил: «Не прогуляться ли нам по Змеиному Лесу?» Я тогда был глуп как пробка и на седьмом небе от счастья. Из – за того, что я напрочь позабыл о нашем уговоре, ее ответ меня ничуть не удивил. «Да, с удовольствием», – сказала она. Тогда, помню, стояла поздняя осень, и землю устилали опавшие листья, припорошенные снегом. Мы прогуливались под руку по вишневой роще, дул легкий ветерок, а в небе светила полная луна. Мы были счастливы. Внезапно она остановилась, повернулась ко мне и предложила: «Хочешь пройтись по лесу?» Она была крепкой, с хорошей фигурой и довольно приятным лицом.

Что за вопрос! Я улыбнулся: «Ну конечно! Ты же знаешь!»

Мы пошли и через минуту она произнесла: «Да, но я надеюсь, что и ты знаешь, что мы должны сделать теперь, когда ты нашел постоянную работу?»

Я поинтересовался, что она имеет ввиду, хотя и так уже понял. «Пожениться», – ответила она. Я согласился, добавив при этом: «Ты же понимаешь, у меня мало денег на свадьбу».

«Для меня этого вполне хватит», – заметила она.

Вот так это случилось. Она одарила меня жарким поцелуем, и мы пошли в лес.

Она с самого начала была недовольна нашей совместной жизнью. Да и я не был особенно счастлив, поскольку она сразу стала говорить мне, будто все ее друзья, а главное, ее семья, без конца повторяют, что наш брак не продержится и пяти минут. Я ничего на это не отвечал, потому что уже с первых месяцев понял, насколько все они правы. Это меня не слишком задевало: ведь я не из тех, кто сердится по любому поводу. По правде говоря, я просто поменял один дом на другой, и одну мать на другую. Возможно, кто-то меня из-за этого не поймет, но дела обстояли именно так. У меня даже не уменьшились карманные деньги: я отдавал каждую пятницу свой заработок, оставляя себе на кино и сигареты пять шиллингов. Это был брак, в котором свадебная церемония и торжественный обед становятся первым взносом, а потом вы продолжаете выдавать каждую неделю деньги на семейную жизнь. Вот почему, я думаю, и играют свадьбы.

Но наш брак продлился, несмотря на многочисленные предсказания, дольше пяти минут: мы жили вместе целых шесть лет. Она ушла от меня, когда мне было тридцать, а ей самой – тридцать четыре. Это произошло тогда, когда мы были в ссоре. Надо сказать, в нашей семье часто случались ссоры, скандалы и битье посуды, и я очень от этого страдал. Порой мне даже казалось, что мы все время, без передышки, ссорились с ней, с того самого момента, как увидели друг друга, – и она доставляла мне одни страдания. В эти минуты я думал, что такая жизнь продолжится до тех пор, пока мы будем вместе. Однако сейчас я понимаю и порой понимал даже тогда, что в нашей жизни было много радости тоже.

Еще до того, как она ушла, мне казалось, что нашему браку пришел конец, потому что до этого между нами произошла колоссальная ссора, каких не было до сих пор. Однажды вечером после чая мы сидели дома, по разные стороны стола. Мы отлично поужинали, поэтому для скандала не было никаких причин. Я уткнулся в книгу, а Кэти просто находилась рядом.

Внезапно она сказала: «Я люблю тебя, Гарри». Я не услышал ее слова, ведь так часто случается, когда читаешь книгу. Она продолжила: «Гарри, взгляни на меня».

Я поднял голову, улыбнулся и снова принялся за чтение. Возможно, я был не прав и должен был ответить ей что-нибудь, но книга оказалась очень интересной.

«Я уверена, из-за чтения ты испортишь глаза», – заявила она, снова отрывая меня от увлекательных приключений в знойной Индии.

«Да нет», – ответил я, не глядя на нее. Тогда она была еще симпатичной тридцатилетней женщиной, с хорошеньким личиком и волнующей фигурой, и из-за этого я не мог ее бросить, несмотря на ее упрямство и раздражительность. «Мой папа часто говорил, что только дураки читают книжки, потому что им надо много чему учиться», – заметила она.

Ее слова сильно меня обидели, поэтому я не мог сдержаться и ответил, не поднимая головы: «Он так говорил потому, что не научился читать. Если хочешь знать, он просто завидовал грамотным людям».

«Да чему тут завидовать! Сидишь и забиваешь себе голову всякой ерундой», – медленно и отчетливо произнесла она, так, чтобы я до конца понял смысл каждого слова. Я еле держал себя в руках. Назревал грандиозный скандал.

«Слушай, дорогая, почему бы тебе самой не взять в руки книжку?» Но она бы никогда не сделала этого, потому что ненавидела чтение как отраву.

Она усмехнулась: «Я не такая дура. Да у меня и работы по горло».

Ее слова меня возмутили, но я старался сдерживаться, потому что наделся, что она все же оставит меня в покое и даст закончить главу. Я сказал миролюбиво: «Ладно, только не мешай мне читать. Это интересная книга, и я очень устал».

Но мое оправдание только подлило масла в огонь. «Устал, говоришь?» Она громко рассмеялась: «Бедняжка Тим! Тебе надо подыскать какую-нибудь настоящую работу для разнообразия, а то ты целыми днями только и делаешь, что разгуливаешь по улицам со своей дурацкой почтовой сумкой».

Я не хотел продолжения сцены, но между нами все-таки завязалась перебранка. Во всяком случае, после нескольких моих слов она выхватила у меня книгу из рук: «Ты ублюдок! – заорала она, – мне осточертело, что у тебя в голове только книги, книги, книги, и ничего, кроме этих проклятых книг!» – и швырнула ее в растопленный камин, затолкав как можно дальше кочергой.

Это привело меня в бешенство и я ее ударил, не очень сильно, но все же ударил. Это была отличная книга, мне было жаль ее, и к тому же я подумал о том, что взял ее в библиотеке и теперь мне придется покупать новую. Она убежала из дому и вернулась только на следующий день.

Не могу сказать, что у меня от горя разрывалось сердце, когда она ушла. Мне все это надоело. Единственное, в чем я вижу божье провиденье, так это в том, что у нас не было детей. Несколько раз ей казалось, что она беременна, но все заканчивалось ничем. Это ее огорчало все больше и больше, она впадала в уныние, и тогда мы жили мирно несколько месяцев. Возможно, если бы у нас появился ребенок, мы бы лучше ладили. Кто знает?

Она сбежала с маляром через месяц после случая с книгой. Все прошло очень спокойно. Не было ни криков, ни драки, ни битья посуды. Однажды я вернулся домой и обнаружил записку, которая лежала на камине: «Я ушла от тебя и больше не вернусь». Ни следа от слез, только бланк из страховой книжки с восьмью словами, выведенными карандашом. Бог знает почему, но храню его до сих пор в заднем отделе своего бумажнике. Маляр, с которым она ушла, жил на соседней улице, в собственном доме.

Несколько месяцев он получал пособие по безработице, а потом неожиданно нашел работу в двадцати милях отсюда. Но об этом я узнал позже. Соседи даже осмелились сообщить мне (конечно, после того, как они уехали), что моя жена встречалась с ним около года. Они не сказали никому, где поселятся; возможно, они опасались, что я буду их преследовать. Но у меня и мыслей таких не было. Да и что я мог сделать? Избить его до полусмерти и притащить Кэти домой за волосы? Ну уж нет, не такой я человек.

Даже теперь эта перемена в судьбе продолжает меня волновать. В самом деле, представьте, что вас оставляет женщина, с которой вы прожили в одном доме шесть лет, и неважно, что вы постоянно ссорились, ведь у вас были и светлые моменты в жизни. После ее ухода в доме что-то неуловимо изменилось: стены, потолок, даже все предметы стали как будто другими. И во мне тоже что-то сломалось, хоть я и говорил себе, что все идет по-прежнему и что отсутствие Кэти ничего не изменило. Тем не менее, в первое время дни тянулись необычайно долго, и я старался приучить себя довольствоваться едой из кафе. Но потом наступили нескончаемые летние вечера и я был счастлив почти против собственной воли, слишком счастлив, чтобы терзаться из-за уныния и одиночества. Я чувствовал, что жизнь продолжается и я не увяз в прошлом.

К тому же, я жил в свое удовольствие, – например, заказывал каждый день вкусный обед в столовой. Я варил яйца на завтрак (по субботам я готовил яичницу с беконом) и какую-нибудь сытную холодную закуску на ужин. В конце концов, это была неплохая жизнь. Возможно, временами я чувствовал себя одиноким, но, по крайней мере, никто не нарушал мой покой. Потом я даже позабыл чувство одиночества, которое порой терзало меня сразу после ухода Кэти. Больше я о нем не вспоминал. За целый день мне приходилось встречаться со многими людьми, так что по вечерам и по выходным я не мучился из-за того, что провожу их один. Иногда я пропускал рюмку-другую в клубе, или выпивал полпинты пива в ближайшем пабе.

Такая жизнь продолжалась десять лет. Как я узнал позже, все это время Кэти жила вместе со своим маляром в Лэйчестере. Но потом она вернулась в Ноттингем. Однажды в пятницу вечером, когда был день получки, она зашла повидаться со мной. Возможно, в лучшие времена она обо мне и не вспомнила бы. Я стоял у ворот, во дворе, и курил трубку. День выдался тяжелый, и я был вымотан: то мне приходилось оставлять письма, потому что адресаты уехали, а куда, никто не знает; другие же вставали с постели через десять минут после того, как я позвонил в дверь, чтобы получить заказное письмо. И теперь я чувствовал себя умиротворенно, потому что наконец пришел к себе домой и могу спокойно покурить во дворе этим осенним вечером. Небо было светло-желтого цвета, а над крышами домов и антеннами казалось зеленоватым. Из заводских труб начал валить дым, как обычно по вечерам, и большинство станков уже не работали. Дети бегали друг за дружкой вокруг фонарных столбов и где-то вдалеке слышался лай собак. Я собирался вытряхнуть трубку, пойти в дом и почитать книгу о Бразилии, которую не закончил прошлым вечером.

Я узнал ее сразу, как она вышла из-за угла и направилась в сторону двора. Однако я испытал странное ощущение: за десять лет человек не меняется до такой степени, чтобы его невозможно было узнать, однако это достаточно долгий срок, и вам приходится дважды взглянуть на него, чтобы понять, он ли это. Когда я в первый раз посмотрел на нее, то почувствовал как будто удар в живот. В ее походке что-то изменилось. Она стала немного медлительней с тех пор, как я видел ее последний раз, словно однажды, шествуя свой гордой и стремительной походкой, стукнулась лбом о стену. Она располнела и уже не выглядела такой самоуверенной; из-под расстегнутого зимнего пальто выглядывало летнее платье, а волосы поблекли, хотя прежде были красивого каштанового цвета.

Не могу сказать, что я очень обрадовался или огорчился, когда увидел ее, но все же испытал легкий шок, скорее всего, от удивления. Не то, чтобы я больше не ожидал встретиться с ней, но вы знаете, как это бывает: за все это время я почти позабыл о ее существовании. Чем больше минут, часов, дней и лет отделяли меня от того дня, когда она от меня ушла, тем меньше я думал о нашей семейной жизни. За эти десять лет сама память о ней отступила на задний план, и теперь время, проведенное с ней, казалось не реальнее, чем сон. Я позабыл о ней, как только привык жить один.

И хотя в ней изменилась даже походка, я все же ожидал, что она бросит какое-нибудь язвительное замечание, например: «Ты не ожидал, Гарри, что я так скоро вернусь на место преступления?» Или: «А ты не верил в примету, что несчастливая монета всегда возвращается в карман прежнего владельца!»

Но она просто остановилась. «Привет, Гарри, – сказала она, ожидая, что я отойду в сторону и дам ей пройти во двор. – Мы давно не виделись, не правда ли?»

Положив в карман пустую трубку, я открыл ворота. «Здравствуй, Кэти», – ответил я и прошел во двор так, чтобы она могла последовать за мной. Когда мы вошли в кухню, она застегнула пальто, как будто собиралась уйти, едва переступив порог. «Как твои дела?» – спросил я подойдя к огню. Она стояла спиной к радиоприемнику и казалось, что ей не хочется смотреть мне в глаза. Возможно, я был слегка раздосадован из-за ее неожиданного прихода и, сам того не желая, показал ей свое недовольство, потому что в этот момент стал набивать трубку, чего обычно никогда не делаю. Я всегда даю ей возможность остыть перед тем, как закурить в следующий раз.