Текст книги "Гибель на рассвете.Подлинная история убийства Гейдриха"

Автор книги: Алан Берджесс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

Глава 16

В тот вечер 17 июня Ян встретился с Анной на их обычном месте – на Карловом мосту, и они, взявшись за руки, пошли в направлении Старого Города. Даже дышать теплым летним воздухом, чуть более прохладным теперь, когда спала дневная жара, было для Яна большим облегчением – ведь он всего за десять минут до этого буквально вышел из могилы.

У подножия моста они остановились, глядя на трамвайные пути, уложенные в сером булыжнике и блестящие на солнце.

Электрические провода высоко над головой сверкали, как золотые. На мостовых и в водосточных канавах лежал слой пыли, воздух был неподвижен. Стоял июнь. Макушка лета. По всей Европе на виноградных лозах завязывались гроздья, а генералы, для которых лето было просто периодом, когда танки могут действовать на максимальной скорости, не увязая в грязи, рисовали на картах концентрические круги и репетировали зажигательные речи, с которыми они будут выступать перед войсками.

Трамвайные рельсы у подножия моста перепутывались в такой неразберихе, понять которую могли только водители трамваев.

Некоторые линии вели через мост, другие, подойдя к берегу, убегали куда-то далеко вперед к неведомому трамвайному депо.

Ян говорил с жаром. Были хорошие новости. Завтра они покидают склеп – Анна к этому времени знала, что о том, что они прячутся в церкви, хотя и не знала, в какой именно – потому что послезавтра возвращается из отпуска жена церковного старосты. Все подготовлено для их размещения в Кладно – небольшом городе в восьмидесяти километрах к северо-западу от Праги.

Еще одна новость – и замечательная – поступила через «Либус». Есть надежда в ближайшее время направить самолет на лесную поляну в окрестностях Кладно и вывезти в Англию Яна, Йозефа и Индру. Индра, как руководитель сопротивления, может сообщить Управлению чехословацкой разведки точные сведения о состоянии и нуждах движения сопротивления внутри страны. Ян и Йозеф предположительно возвратятся в армию. Это была самая хорошая и ободряющая новость за последние месяцы.

Поэтому Ян и Анна с легким сердцем прогуливались по узким улочкам Старого Города. Они пришли на Вацлавскую площадь, где сели на трамвай. В свой последний вечер вместе они приехали на квартиру Индры. Пока железные колеса громыхали по стальным рельсам, они впервые с того дня, когда Ян бросил гранату, почувствовали покой. Теперь они снова обрели будущее. Их любовь должна была быстро расцвести и ускорить свои ласки. Весна, лето и осень, должно быть, сжались, периоды взросления и старения слились воедино. Время не шло – оно проносилось с невероятной быстротой. Да, гуляя летними вечерами по набережной Влтавы они могли воображать, что война от них далеко. Бросая камешки с одного из семи изящных мостов, они могли воображать, что их любовь нерушима. Но они всегда знали, что они просто уходят от реальности, закрывая глаза на то, что, если не счастливый случай, то их совместные дни сочтены. И вот этот счастливый случай произошел. Их дух был поднят на такую высоту, о которой они и не мечтали. Теперь они были молоды и влюблены, и только настоящий момент был предметом их забот.

В тот вечер во всей Европе юноши и девушки, глядя на темнеющее небо, чувствовали скоротечность проходящего лета.

Юноши на войне, в грубой, плохо подогнанной форме, разных национальностей, ласкали тяжелые стволы винтовок, смотрели на небо и зевали. Плыли по пустынному морю и зевали. Отощавшие люди в лагерях смотрели на колючую проволоку и зевали.

Зевали и мечтали о влечении и любви, о женщинах, о плодородной земле и о свободе.

Ян и Анна Малинова не зевали – у них не было времени. В их распоряжении было всего несколько драгоценных часов, квартира и обладание друг другом. Во время войны это было все, чего только можно желать.

Их трамвай остановился у поворота к Банку Печека и, немного постояв, с грохотом поехал дальше. У них не было предчувствия опасности. До них не долетали звуки голосов из того зловещего здания. Они не имели ни малейшего представления о том, что всего в нескольких сотнях метров от них Ата Моравец ведет отчаянную борьбу, чтобы удержать свою отвагу и ценою мучений выиграть время.

В ту ночь 17 июня нацисты снова вытащили юного Ату из камеры, с усмешкой заметили ужас, растущий в его глазах, и, вместо удара кулаком в лицо, сунули ему в зубы сигарету и дали прикурить. С тех пор, как четырнадцать часов назад его вытащили из постели, он не спал, не ел, не отдыхал. Продолжались бесконечные допросы, избиения, пытки, но им следовало соблюдать осторожность. Ату надо было сохранить. Его нельзя было уничтожить или довести до бесчувствия. Он должен был заговорить.

И они решили попробовать кое-что новое. Его привели в пустую, ярко освещенную комнату, в которой стоял только стол и два стула – по одному с каждой стороны. На одном стуле уже сидела симпатичная госпожа Крупка, только что доставленная из Пардубице.

Ату усадили на стул напротив и спросили у нее:

– Вы знаете этого человека?

Госпожа Крупка, зрачки глаз которой расширились от ужаса при виде лица Аты в синяках и кровоподтеках, поколебавшись, твердо сказала:

– Нет.

Они обратились к Ате Моравецу:

– Вы знаете эту женщину? – Он посмотрел на нее, наверно, полсекунды и опустил глаза. К ее крайнему изумлению Ата ответил:

– Да.

Они толкнули его обратно на стул и отошли в дальний угол комнаты. Как ни странно, они, казалось, на минуту потеряли к ним обоим интерес.

Госпожа Крупка смотрела на Ату с удивлением, и он, перехватив ее взгляд, пробормотал:

– Это бесполезно. Они все знают.

Это было, конечно, совершенно не так. До сих пор Ата выдал только имя дядюшки Гайского, но, выдав одно имя, он утратил все самоуважение. Его дух был сломлен, и выдача им всех секретов была только вопросом времени. Ошеломленный и ничего не понимающий, он пытался передать это крушение веры госпоже Крупке.

– А ваша мать? – шепотом спросила она. – Что с вашей матерью?

– Она умерла, – ответил он, с трудом выговаривая слова разбитыми губами. – Я не смог ничего скрыть.

Эсэсовцы, специально давшие Ате время, чтобы внести сомнение в голову госпожи Крупки, теперь утащили его прочь.

Чтобы поразить ее жестокостью, они вышибли его из комнаты пинком. Затем вернулись к ней. Более крупный из двоих сел на стул напротив и сказал:

– Мы многое можем сделать с женщинами, которые отказываются говорить.

Она смотрела на него. Она была очень напугана, губы ее дрожали, но самым страшным было ужасное сознание того, что Ата не выдержал. Оно поражало ее разум и ослабляло ее решительность. Что было теперь пользы в том, что она будет стойко переносить все те ужасы, которые они могут ей сделать.

Сколько всего выдал Ата? Знают ли они уже все то, что она может им рассказать?

Она сделала все, что могла. Она утверждала, что ничего не знает о движении сопротивления, ничего не знает о парашютистах. Но пока она врала и изворачивалась под перекрестным допросом, стала проявляться их истинная цель.

– Где прячутся парашютисты? – требовали они. – Где? Где?

Она сказала, что не знает. Они повторяли вопрос, и она продолжала твердить, что не знает.

Здоровяк-эсэсовец вдруг наклонился и ударил ее по лицу.

Затем он сильно шлепнул ее тыльной стороной ладони, ее голова отшатнулась, слезы выступили на глазах. Она очень устала, ей было плохо.

– Я не знаю, – рыдала она. – Не знаю. Мне не сказали.

– Вы должны были что-то слышать. Говорите!

– Не знаю. Не знаю.

– Вы будете сотрудничать добровольно или мы начнем применять другие методы!

Ее опять избили. Она, очень молодая и симпатичная женщина, была почти в истерике.

– Что вы слышали? Ну?

Ее подняли на ноги и опять ударили. Она не должна была знать, где скрываются парашютисты, ее это не касалось, но она могла услышать какое-нибудь слово в неосторожном разговоре. Конечно, если она скажет, вреда не будет. В Праге сотни церквей. Ребята уйдут задолго до того, как они найдут нужную. А какая нужная – она сама не знает и сказать им не может.

– Что-то насчет какой-то церкви, – всхлипывая, сказала она. – Что-то насчет церкви.

Вскоре они согласились с тем, что она больше ничего не знает. Они оставили ее и вновь отправились к Ате. На этот раз, открыв дверь камеры, они ему не предлагали сигарету, а сразу ударили кулаком в лицо. Он отлетел назад, ударился о стену, упал на пол – тогда они подскочили и начали бить его сапогами по ребрам.

Ата вцепился ногтями в холодный бетонный пол. Все его тело болело, было трудно дышать. Тогда он понял, что придется сказать им больше.

Его подняли на ноги.

– Где находится та церковь, в которой прячутся парашютисты?

Ата тоже не должен был этого знать. Но вчера днем, из-за того, что ему предстояло вскоре присоединиться к остальным в склепе, мать сказала ему о церкви на улице Ресслова. Это и оказалось роковым.

Итак, им выпало счастье. Как правило, редкий день проходил без того, чтобы Ян с Анной не зашли к тетушке Марии. Но теперь, когда по соображениям безопасности считалось, что лучше общаться поменьше, они не видели ее двое суток. А в квартире Индры они и вовсе забыли о существовании окружающего мира.

Почему, спрашивала Анна, они вообще должны уходить из этой квартиры. Почему он должен возвращаться в тот ужасный склеп, а она – в свою пустую комнату?

Это была их последняя ночь перед разлукой на многие месяцы, а, может быть, и годы. Пусть же минуты растянутся на часы, а часы – на сутки. Она отчаянно хотела, чтобы он остался. Это был зов не ее тела. Удерживать Яна ее заставлял какой-то первородный инстинкт, глубоко спрятанный в мозге ее костей.

Но Ян только улыбался, целовал ее и говорил, что она чересчур серьезна. Это – не последняя их ночь: будет еще много ночей в Кладно. До него – всего восемьдесят километров. И даже если он уедет в Англию, война скоро кончится – не может же она продолжаться до бесконечности. Она увидит, там будет формироваться великая интернациональная армия.

Анна сказала, что она не против его отъезда в Англию. Во многих отношениях это будет большим облегчением. Она будет твердо знать, что он – в безопасности, а нацисты, зная наверняка, что убийцы Гейдриха от них ускользнули, вынуждены будут прекратить репрессии, чтобы не драматизировать и не пропагандировать собственное бесславное поражение.

Но почему не остаться в квартире на эту ночь? Она призывала и упрашивала так настойчиво, что Яну пришлось объяснить ей, что в эту ночь – его очередь вести наблюдение на балконе. Ему, лейтенанту Опалке и Шварцу повезло – выпало дежурство. Поэтому он не может оставить свой пост и товарищей.

Завтра они будут в Кладно, и все эти предосторожности, это выставление часовых кончится. Понимает ли она это? Понимает ли, какая это чудесная новость?

Так что они побыли еще немного в квартире и затем на трамвае приехали обратно в центр города. На центральном пролете Карлова моста, возле скульптуры распятого на кресте Христа, они поцеловались, на мгновение прижались друг к другу – и расстались.

Ян пошел обратно по мосту – на поиски Йозефа, а Анна, оглядываясь через плечо, медленно шла к арке моста на своей стороне.

Итак, шли минуты той ночи. Ян и Йозеф возвращались в церковь, а Анна поднималась по лестнице в свою пустую комнату.

Йозеф спустился в гробницу, чтобы присоединиться к Валчику, Бублику и Грубы. Каменная плита была поставлена обратно на место и накрыта кокосовой циновкой. Ян, Опалка и Шварц расположились на балконе. Опалка стоял на часах первым, Шварц – вторым, а Ян – последним, на рассвете. Бодрствовал только один человек на часах, а двое остальных спали.

Текли ночные часы. На улице было темно, тепло и тихо. Над шпилями Града на небе горели звезды. Под семью мостами тихо журчала река, унося свои воды в темноту.

И только под сводами подвалов Банка Печека царило оживление. Шеф гестапо Панвиц собрал старших офицеров и намечал план захвата убийц генерала Гейдриха.

Они нашли место, где они скрываются. Это – церковь, около реки, на улице Ресслова. Панвиц сообщил, что эсэсовцы уже направлены туда, чтобы арестовать священника и церковного старосту. Епископ и другие старейшины будут арестованы позже – в свое время. В эту минуту эсэсовские отряды выходят из казарм в разных районах города, и к пяти тридцати утра они займут позиции, окружив плотным кольцом церковь на улице Ресслова и прилегающие к ней здания. У террористов не будет абсолютно никаких шансов выскочить оттуда. Панвиц проводил краткий инструктаж своих офицеров, пользуясь большой картой, висящей на стене. Он сообщил, что за церковью установлено наблюдение из окон коммерческой академии, находящейся на противоположной стороне улицы, и из окон близлежащих квартир и домов. В этих точках должны быть помещены отборные стрелки, которые откроют огонь после первого штурма войск.

Найден проводник, хорошо знающий каждый уголок этой церкви. Это – герр Штрейбер из пражской полиции. Он проведет первое спецподразделение через заднюю дверь, у священника должны быть ключи от всех замков. Немного удачи – и они захватят парашютистов совершенно врасплох.

Панвиц также сообщил, что оцепление будет установлено до моста через Влтаву, где начинается улица Ресслова. Причина такой предосторожности состоит в том, что герру Штрейберу известны слухи о наличии тайного подземного хода, якобы ведущего от церкви к реке. Парашютисты могут знать о нем и попытаться убежать через подземный ход. Поэтому необходимо добиться успеха в первой же атаке, проведя ее со всей возможной силой и быстротой.

Свое выступление он завершил кратким напоминанием той важности, которую рейхсфюрер Гиммлер да и сам фюрер придают захвату этих террористов – живыми или мертвыми. Если они не справятся с этим делом – последствия будут суровыми.

Итак, ночь шла к рассвету. На балконе церкви на улице Ресслова бодрствовал Ян – он нес последнее дежурство, а Ярослав Шварц улегся на пол деревянного балкона рядом с Опалкой, чтобы урвать еще несколько часов сна.

На балконе было тепло, и все трое были одеты легко. Ян был в тонких серых брюках, тенниске и синей куртке-ветровке с молнией. Никто никогда не узнает, о чем он думал в те предрассветные часы. Возможно, об Анне Малиновой, с которой недавно расстался. Возможно, о завтрашнем отъезде в Кладно и о возвращении на самолете в Англию. Вот удивятся миссис Эллисон и ее дочери, когда он появится у них на пороге! А сколько интересного он им порасскажет!

А потом он, должно быть, внезапно узнал об опасности. Из огромного застекленного окна, занимающего почти всю стену вдоль балкона, он мог увидеть движущиеся по улице войска.

Может быть, он увидел первый взвод, идущий к задней двери.

Конечно, он разбудил лейтенанта Опалку и Шварца. Конечно, они заняли заранее намеченные позиции и с пулеметами, револьверами и гранатами приготовились драться до конца.

Некогда было спускаться по лестнице, оттаскивать кокосовую циновку, поднимать камень и предупреждать остальных.

Они сами все равно скоро услышат звуки выстрелов, заполняющие церковь.

Они должны были слышать стук сапог эсэсовцев в узком коридоре, соединяющем контору священника с помещением церкви.

В темноте могли смутно различить движущиеся фигуры на фоне деревянной перегородки с иконостасом.

Они должны были знать все, когда, находясь на своих постах – Ян и Шварц на балконе, а Опалка внизу – открыли огонь из трех разных точек одновременно. Под высокой церковной крышей внезапный треск пулеметного огня усиливался, отражаясь от стен, становясь оглушительным.

Отряды эсэсовцев, крадущиеся в темноте, были застигнуты врасплох. Три пулемета извергали пламя, пули, вырываясь из их дрожащих стволов, отскакивали от каменных стен и пола и вышибали жизнь из нервов, мозга и костей. Эсэсовцы были подвергнуты побоищу. Они падали прямо там, где стояли, не успев даже выстрелить в ответ. Несколько оставшихся в живых неистово уносили ноги – под защиту коридора. Граната, брошенная, по-видимому, Яном, разорвалась за перегородкой алтаря и ускорила их ужасное бегство. Больше не было ночной тишины. В темноте раздавались стоны и крики раненых, стук сапог, выкрики команд.

Ян, Опалка и Шварц, перезаряжая пулеметы, должно быть, заметили первые серые полоски рассвета в церковных окнах, проявившиеся очертания убитых солдат на полу, и знали, что это только временная передышка.

По сигналу откуда-то с улицы вдруг открылся огонь из пулеметов, винтовок и другого легкого оружия, установленного в наблюдательных точках. Шквал огня ударил в окна, стекла с треском рассыпались. Стрельба продолжалась.

Войскам, находящимся снаружи, казалось невозможным, чтобы кто-то остался жив после такого огня. Скоро, однако, стало видно, как он подействовал на трех защитников церкви. В ходе военной подготовки их обучили основам искусства укрытия. Они – все трое – бывали в боях во Франции и не очень боялись пуль. Пригнув головы, они ждали новой атаки, которая должна была начаться вслед за прекращением этого истребительного огня.

Обстрел прекратился так же внезапно, как и начался. Снова по коридору в церковь ринулись эсэсовцы из спецподразделений. На этот раз несколько из них бросились прямо через церковь под укрытие тонкой деревянной перегородки. Но защитники были в лучшей позиции – они диктовали ход событий. Зона их огня накрывала каждый метр церкви до алтаря и за ним. Глаза их привыкли к слабому освещению. В сером свете наступающего утра интенсивным прицельным огнем они загнали нацистов обратно в коридор.

Следы от пуль на месте обороны парашютистов

Церковь снова опустела, теперь на полу лежало еще больше тел убитых.

Снаружи, в укрытии соседнего здания, был слышен яростный пронзительный крик Панвица. Госсекретарь Карл Франк был предупрежден и в любую минуту мог прибыть на место событий.

К этому моменту Панвиц должен был полностью контролировать ситуацию. По докладу эсэсовцев, оставшиеся в живых, огонь ведется из трех разных точек. Это значит – в церкви только три защитника. Просто смешно, что три человека могут противостоять целому полку отборных солдат. Он так и сказал это – вслух.

Ему не стало лучше, когда двое из защитников, совершив быструю вылазку к окну у балкона, бросили пару гранат, и по улице засвистел град пуль, испускаемых всеми мечущимися в поисках укрытия. Перестрелки продолжались со спорадическим огнем с обеих сторон.

Но уже неумолимо приближался восход солнца, небо окрашивалось в розовый, золотой и зеленый тона. А солнце давало преимущество нацистам. Если солдаты будут еще пытаться пробиться в церковь, защитники будут теперь видны, а следовательно уязвимы. Если волны атаки будут идти одна за одной со стрельбой и бросанием гранат, то рано или поздно у них не останется никаких шансов. Гранатная шрапнель достанет все углы и ниши, закрытые от прямого выстрела.

Панвиц отдавал приказы. Два часа было затрачено на эти безуспешные атаки. На этот раз никакого отхода! Волна за волной – войскам входить в церковь! Сквозь балконные окна вести сплошной огонь! Атаки должны продолжаться, невзирая на потери, пока не замолкнут те трое.

Ян, Шварц и Опалка, должно быть, хорошо слышали, как они идут – защитным огнем они положили кучи эсэсовцев, первыми рвавшихся на штурм через коридор. Но другие лезли за ними, перескакивая через трупы, прикрываясь ими, отчаянно паля из автоматов, и наконец, решили исход боя, бросив вверх и на балкон одну за другой несколько связок гранат.

Ян, может быть, видел, как к нему летят по кривой в воздухе эти тонкие гранаты, похожие по форме на бутылки. Возможно, он слышал, как они стукнулись о деревянный настил позади него. А затем, уничтожая его, убивая его, возникла огромная вспышка оранжевого света, раскрасившая в искаженные цвета нарисованных на потолке ангелов и херувимов. Раздался страшный грохот, шипение и свист летящей шрапнели. И для Яна наступила темнота.

Шварцу на другом конце балкона той же связкой гранат разбило обе ноги. Церковь теперь наполнилась отрядами эсэсовцев, ведущих по ним стрельбу. Шварц не мог подняться. Сражаться он больше не мог. Подняв лежащий рядом револьвер, он большим пальцем взвел затвор, приставил дуло ко лбу и нажал на курок.

Лейтенант Опалка, находящийся на полу церкви, был весь изранен осколками шрапнели и тоже знал, что это конец. Он был ранен в грудь, в ноги, в живот и в лицо. С такими ранами можно умирать полчаса, но этого получаса у него не было. Он, должно быть, слышал одиночный выстрел наверху, на балконе, и понял, что или Шварц или Ян покончил с собой. Они все дали клятву так поступить. Никто не собирался даться живым. Больше они не могли сделать ничего.

И Опалка хотел быть уверен, что он справился с этой задачей. Он секунду подержал блестящую коричневую капсулу с ядом между пальцами, затем проглотил ее, сделал пять выстрелов из револьвера в приближающиеся к нему фигуры, приставил револьвер к виску и с помощью последней пули отправился в короткое путешествие в вечность.

Стрельба долго не затихала. Но вот в церкви наступила тишина. Солнце взошло и теперь поднималось над невысокими холмами, окружающими Прагу, отражалось в реке, пронзило слабый туман под каштановыми деревьями, протянуло тонкие золотые жезлы-лучи на пражские улицы. Лучи упали сквозь разбитые окна церкви и коснулись разбитых тел трех парашютистов.

Они стащили Яна с балкона вниз, выволокли его на улицу и бросили на тротуар – с тем, чтобы официальный нацистский фотограф мог подбежать, щелкнуть затвором и озарить глаза Яна своей яркой вспышкой.

Но Ян не видел этой вспышки и не чувствовал боли, когда его тащили через церковь. Он был еще жив – и только. Как и Шварц – и только. Лейтенант Опалка был мертв. Колонна санитарных машин уже увозила убитых и раненых нацистов, и в одну из машин быстро погрузили Яна и Шварца. С воем сирены она неслась на рассвете к госпиталю на Карловой площади. Их можно было еще спасти, чтобы вдвойне отомстить за смерть генерала Гейдриха. Говорят, с помощью современных лекарств можно вернуть человека с того света.

Когда Ярослава Шварца подняли из машины, он был уже мертв. Яна быстро принесли в операционную, его осмотрели врачи. Но пока они готовились к переливанию крови, ему удалось уйти. Его сердце, бившееся очень слабо, остановилось.

Ян Кубиш, который так много планировал сделать «когда война кончится» провел свой последний бой. Для него война наконец и в самом деле кончилась.