Текст книги "Экскурсия в прошлое"

Автор книги: Алан Аюпов

Часть третья
Минули годы золотые

История одной жизни

Во дворе, образованном двумя кательцовыми пятиэтажками, построенными в начале семидесятых и стоящими друг к другу фасадами, у четвёртой парадной дома слева собралась довольно-таки большая толпа народа. Из распахнутых настежь дверей, выносят сначала крышку, а затем и гроб, обитый простой, дешёвой, красной материей. На подъездной дорожке ставят два крашеных самодельных табурета и на них опускают свою скорбную ношу шесть пожилых мужчин. Это время прощания для тех, кто не сможет проводить усопшего в последний путь. Родственников всего ничего: жена, сын, дочь, двое внуков, двоюродная сестра с дочерью!.. Вот и всё!.. Не густо!.. Работники похоронного бюро поторапливают, у них очередь!.. Как это кощунственно звучит?.. Вечное жилище временно прикрывают вечной дверью и устраивают в катафалке у ног родных. Рядом стоит автобус, он, на диво, полон. Скорбная процессия начинает своё движение через весь город, за демаркационную линию. Город разбит на две неровные части. Кладбище оказалось под румынской юрисдикцией. Ещё несколько лет назад, кто бы мог подумать, что такое возможно?! Катафалк пропускают на территорию почти к самому захоронению. Автобус нет. Люди идут медленно, тяжело, ведь идти приходится в гору. Гроб вновь устанавливают теперь уже подле могилы. Ждут, когда соберутся все. Нет ни музыки, ни представителей церкви (ни на одних, ни на других денег не нашлось)!.. Вокруг черно и грязно. Поодаль на крестах, никого не опасаясь, расположились вороны. Они сидят тихо, мирно, соблюдая торжественность момента, его горечь. Чуть в стороне ожидает своего кучка нищих. Среди них двое детей, держащихся всё же немного отдельно от взрослых. Мёртвая тишина, только шорох ног идущих людей. Наконец, все формальности соблюдены, крышка водружена на законное место, верёвки могильщиков натянулись!.. Глухой стук первых комьев сырой земли. Ещё немного и в длинном ряду возник ещё один свежий крест с надписью: «Филипп Федосеевич – родился 1935-05-III, умер 1998-4-XII.»! Вот и всё!.. А кругом тысячи, десятки тысяч подобных крестов с одинаковыми надписями. Сколько судеб скрывается за ними? Сколько жизней? Сколько историй? «Родился, жил, умер!». И это всё, что остаётся о человеке!.. Кто-то возразит: «Память останется». Да, конечно, если кто-нибудь позаботится об этом. Чаще всего никто ничего не помнит. Какой интерес? История жизни наших правителей нам важней!!! В погоне за деньгами начинается дутая, журналистская сенсация, а люди, как всегда, остаются где-то там за бортом. Вот и получается:

 
Почему? К нам приходит потом
Чувство совести, долга и чести?!
Мы прикрылись надёжным щитом
Славословий, обмана и лести.
 
 
Чтобы это узнать и понять
Сколько жизней пришлось потерять?..
Сколько судеб осталось за той,
Неизвестности страшной чертой?..
 
 
И, как эхо ушедшей грозы,
Запоздалых признаний раскат.
Гром оваций, и горечь слезы
Никогда не восполнят утрат.
И посмертная слава, как крест,
Над могилой любви и надежд!..
И лавровый венок над крестом
Будет горьким терновым венцом.
 
 
Признаём мы богатство и власть,
И высоких чинов правоту!
Но не тех, кто живёт среди нас!
Кто талантлив и верит в мечту!
Говорим, что ему не везло!..
Чья-то чёрная зависть и зло!..
Оборвали высокий полёт…
После смерти всегда повезёт!..
 

Увы, не всегда и не всем!.. Тот, кто упокоился здесь, под этим крестом, ничем особым не отличился. Он не был президентом страны, он даже маленьким начальником никогда не был. Ни писателем, ни музыкантом, ни генералом и даже разведчиком!.. Никем и никогда не был. И всё же мне хочется заглянуть в прошлое, в его прошлое и рассказать о нём тем, кто захочет услышать.

Родился он в ноябре 1934 года, как раз под Михаила, в селе Александровка Березинского уезда. Да, тогда это была Румыния. Мать его умерла рано. Ему и было-то всего два года и восемь месяцев. Однако он и перед смертью утверждал, что помнит, в чём хоронили маму!.. Причина смерти молодой женщины остаётся тайной и поныне. Лишь родная сестра Химки Анна, шёпотом говорила, что Федосей забил.

Маленького Федю (так его стали называть, чтобы не путать со взрослыми) взяли к себе дедушка Федосей с бабушкой. Дед в то время имел свою мельницу и в бедняках не числился, хоть и богачом так же не был. Свой дом, подворье!.. Небольшое хозяйство. Да только так продолжаться долго не могло. Приближалась война. Но не это было страшным. А то, что чёрная зависть отца Филиппа Федосея младшего к собственному отцу Федосею старшему была сильнее разума. Встретил он в то время одну цыганку, да привязался крепко. У той же ни кола, ни двора, ни гроша за душой. Дед же после смерти невестки отобрал хату у Федосея. Говорил: «Внуку будет, а то этот гад всё на свете пропьёт!». Вот и решил тогда отец Феденьки устроить передел имущества на свой лад. Взял он ружьё охотничье, прокрался в дом тёмной ночью, да и перестрелял спящих отца с матерью. Сына же собственного не нашёл. Спрятался пацан, успел-таки сбежать!.. А он и не убегал. От страха, от грома выстрелов, забился в угол под кроватью убиенных да там и просидел до самого рассвета, пока соседи утром не пришли с приставом и не вытащили его оттуда всего в крови деда с бабой. Свидетелей убийства не оказалось, за одним исключением, родной сын шести неполных лет видел всё собственными глазами. И снарядили телегу в Стурзены, повезли мальчишку на дознание. Да просчитались. Ехать было мимо леса, а из него родимый батя давай палить из винтовки по сынишке. Первая пуля лоб мальчонке перекроила, от чего шрам на всю жизнь остался. Вторая убила кучера. Больше выстрелить он не успел. Пристав оказался проворнее. Вот так и попался с поличным Федосей, 25 лет получил. А тут как раз и советы подоспели, амнистию учинили, и осуждённый за убийство оказался на свободе. Вернулся он в село, начальником стал, вроде председателя колхоза, но попьяне дал по роже какому-то комиссару и загремел уже в советскую тюрягу. Оттуда в штрафбат. Однако, дальнейшая его судьба мне не известна, почти. Да и не о нём речь.

А Федя, после больницы и суда, оказался на улице, никому не нужный, беспризорный. Дедов много было, аж шесть человек осталось, да только кому лишний рот кормить хотелось?.. Взяла его к себе родная сестра матери. У самой было девять душ детей. Вот тут-то и подоспела война. Вернулись румыны, и всё покатилось по-прежнему, с одной лишь разницей, ходили они теперь по селу вооружённые до зубов. А тётке Ганне тяжело стало кормить такую ораву. Забрали советы мужа её Серёженьку в красную армию и не спросили на кого девять душ детей да двух приёмышей оставили.

Но дети остаются детьми вне зависимости от игрищ взрослых. Так было всегда, и так будет вечно. Первые затяжки, первый глоток вина!.. Всё в нашей жизни бывает когда-нибудь в первый раз. Стремление, поскорее стать взрослым, было есть и всегда будет, его не отнять. А как быть большим? Сигарет в то время не так просто было достать. Тем более в военное время. У румын просить? У них выпросишь!.. Пулю в лоб!.. Вот и пошли в ход самокрутки из кукурузных листьев. Кто не пробовал, лучше не стоит!.. И вздумалось одному подростку заиметь пистолет. А как сие сделать, чтобы не поймали? А если и поймали, так не его? Многие на подобном ловились. Вот и Федька попался. Согласился за пять выстрелов из винтовки парабеллум у штабного офицера стянуть. Любил тот поспать днём под яблоней у деда Курея, где и квартировал. Собака у старого злодея была жутко злая, кавказец. Никого не подпускала близко, сам дед побаивался пса. Федька тоже боялся, но курить и стрелять хотелось больше. Вот и стал он подкармливать собаку потихоньку из своих скудных обедов. Однажды, румын, как всегда, снял портупею и, повесив её на ветку яблони точнёхонько над своей головой, завалился дрыхнуть на кровати специально для этого здесь поставленной. А гадкий пацан тут как тут, в дырочку меж досок подглядывал. Через забор шасть, псине мосол овечий, чтоб не лаяла, кобуру открыл, пистоль вытащил и дёру. Пока «доблестный охранник» грыз брошенную кость, успел удрать. А дальше страшно началось!.. Вышла детвора сельская далеко за околицу, за поля кукурузные, за лесополосу заброшенную, к лесу старому, костерок разожгли, винтовку прикладом в землю упёрли, и давай пулять в небо. А поскольку Федька спор выиграл, ему первому и досталось. И надо было в это время лететь какому-то фашистскому болвану так низко!.. Попал он в этот самый самолёт. Тот и рухнул где-то около Салкуц. Разбудили румынского офицера обворованного. И в селе аресты начались. Федька мал был, не понимал, что происходит, но чутьём своим детским ощущал опасность, а потому пошёл пешком в соседнее село, что в двадцати пяти верстах от Александровки в балке спряталось. Жила там сестра отцова. Пришёл он к ночи, да и рассказал, что да как. И выгнала его тётка, на ночь глядя, за детей своих опасаясь. Пошёл он тогда к другой отцовой сестре в Петропавлоку, что в двенадцати верстах в стороне от всех дорог находилось. Пришёл глубокой ночью, да напрасно пришёл. Его даже слушать не стали, собаками отвадили. Пришлось возвращаться. Да только ночью не днём. Заблудился пацан и у другого села в девяти верстах левее вышел к тракту. Подобрал его утром еврей ростовщик. Привёз к себе в дом. Так оказался Федька в Манже (при советах в Меняйловку переименовали). По ночам ходил к тётке Ганне проведать, благо близко было. Потом еврея того румыны забрали. Пришлось возвращаться, а тут и красные вернулись. А за ними голод сорок шестого!.. Тётке Ганне тяжело стало совсем. Её дети стали умирать один за другим. Тогда она отдала Федьку вместе с братишкой младшим Ванечкой в детдом. Стал Федька нянькой, за братцем присматривать. Только поздно уж было. Оголодал мальчонка, да и помер прямо в сиротском приюте.

«Помню, – рассказывала Тётка Ганна. – Прихожу к нему, а он за колючей проволокой, как волчонок бегает, просится „Возьмите меня, тётя Гана, возьмите отсель! Ванюшка, вишь, помер, и я помру здесь, возьмите, а?! Тётенька?..“. А кудысь я его возьму? У самой семеро уже на погосте лежат!.. Ухожу, плачу, душа болит, клянусь, что больше не приду, ан всё одно тянуло».

Видать чуяла тётка, что сидеть Федьке за колючкой ещё много лет. В конце сорок шестого в детдоме произошло ЧП, групповое изнасилование. Как в эту компанию втиснули двенадцатилетнего Федьку до сих пор не пойму!.. Но получил он свои «три строгого режима» и отправился по этапу в колонию для несовершеннолетних преступников, в края, где мотал свой новый срок, папаша Федосей! Но видать не судьба была встретиться. Трудно было с вагонами, паровозами и так далее, а потому решили самых малолетних оставить в одесской колонии.

Выпустили Федьку по окончании срока, как положено. Отсидел от звонка до звонка, на всю катушку!.. И вернулся он домой, в село. Хотел на работу устроиться, да не тут-то было. Взъелся на него председатель колхоза, уголовников ему только и не хватало. Портил ему Фёдор статистику. Стал он издеваться, как только мог. Всем трактористам спецовки, а Федьке шиш. Всем к празднику седьмого ноября по паре новых сапог, а уголовничку шиш с маком. Всем зарплату с трудоднями, а этому вбивцу хрен. Обозлился Парнишка, да и накалякал письмо товарищу Сталину. Писать он толком не умел, как и читать, впрочем!.. А на следующий день с утрица пораньше явился в общежитие местный милиционер с пистолетом на боку, с дядькой Матвеем местным почтальоном, по Федькину душу. Всё село из-за занавесок следило, как сироту в сельсовет вели!.. А там их ожидал злой и трезвый председатель колхоза с двумя новенькими спецовками и двумя парами новых кирзовых сапог. Федька от счастья на седьмом небе был, ещё бы! Только вчера написал товарищу Сталину, а сегодня уже всё вернули, и зарплату за последние три месяца. Тётя Ганна обрадовалась, что деньги наконец-то в доме появились. Но на племянника всё равно поругалась, чтоб больше так не делал, не то в следующий раз заберут и не вернёшься.

«У меня ведь кроме тебя да Нинки никого не осталось!» – причитала она весь вечер. А Федька был горд своей проделкой. Да только рано радовался.

Объявили в это время набор на специальные курсы шахтёров. Нужны были добровольцы, вот председатель и сбагрил Федьку в далёкую Горловку. Проучился там Фёдор ровно два года, к концу третьего официально закончилась, а по сути дела только началась корейская война, на которой так же нужны были добровольцы. А кого отправить? Ну, конечно же, самых не благонадёжных. И вот, наш герой уже мчится в закрытом телятнике через весь советский союз, мимо Байкала, через Хабаровский край в приморский, прямо во Владивосток. Ехали больше месяца, а на вопрос: «Что делали всё это время в закрытых телятниках?», отвечал, что не помню. Правда, перед смертью признался: «Да пьян я был, и все мы были пьяны. Знали, куда нас везут, на убой. Вот и пили до потери сознания».

Приехали на место совершенно голые, потому что по дороге одежду на самогон меняли. Помыли их с дороги, приодели, накормили и на плацу выстроили, а затем делить принялись, да странно как-то. Первую шеренгу влево поставили – командирами экипажей назначили, вторую вправо – механиками-водителями, Третью на два шага вперёд – наводчиками башенных орудий, последняя – стрелок-радист. Месяц на учение и!.. Не сказал он мне, как их туда доставили. Даже перед смертью не сказал, лишь усмехнулся: «Я давал подписку о неразглашении военной тайны. И вообще не имел право говорить, где был даже самым близким родственникам».

И началась для Федьки, как впрочем, и для всех тех, кто попал в эту мясорубку лишь потому, что сидел или сирота (не было там добровольцев) вторая, но уже совсем взрослая и настоящая война.

При встречах я всегда приставал с расспросами о войне, но он не любил говорить об этом. Лишь много лет спустя понял почему. А тогда пытался подпоить и вытянуть хоть чего-нибудь, да не тут-то было. Однажды он заговорил, будучи при этом совершенно трезв.

«Чего ты пристаёшь? Ты видел когда-нибудь, как горят живые люди?» – От такого вопроса я опешил. Ну, откуда же мне видеть такое?! «А я видел. – Продолжал он. – Жуткое это зрелище, я тебе скажу. Прям на тебя горящий факел несётся и воет так, что кровь леденеет, сквозь грохот боя, рёв танкового двигателя слышно. Нас тогда бросили одну высотку взять, Сказали, что там кроме пехоты ничего нет. Мы и сунулись. Я тогда был командиром взвода, под моей командой пять машин было. Пользоваться радио нам категорически запрещали. Ещё бы, не дай Бог, американцы услыхали бы русскую речь?! Поэтому перед боем, на всякий случай, собрал своих, договорились о методах общения, затем разделил взвод, две машины пустил вдоль лощины, две с другого боку направил, а сам за соседним холмиком ожидал, чтобы ежели чего, так обойти высотку с тыла и не дать этим воякам разбежаться. И только мои ребята сунулись по краю овражка, как оттуда два американца выползли и буквально в упор сбоку моих и подстрелили, как куропаток. Я ору наводчику, а он уже давно прицелился. Сбили мы этих двух, они и очухаться не успели, а тут мой механик Лель как даст по газам!.. Я ору: „стой, гад, куда прёшь?! Без приказа!“ Глядь назад, а там, где мы только что стояли „цветок распускается“. Только поблагодарить не успел. Начали нас со всех сторон бомбить. Самолёты налетели!.. Короче, уходить надо было, а как?! Вдруг ребята в тех двух машинах живые?! Растерялся я, давай к ним поближе подбираться. Прикрываю огнём, маневрирую. А их машины горят. Ещё бы, полный боекомплект у них там был, не на учебные же занятия ехали. А тут эти америкашки обнаглели. Замешкался наш радист, толи лента у него наперекосяк пошла, толи он увидел этих идиотов, но не стрелял он долго. И полезли те с холма с гранатами к нам, пешком. А тут гляжу, справа ещё одну машину мою угробили. Полыхает. Последняя в стороне вокруг вертится, видно гусеницу снесло. Ну, думаю, каюк, уйти отсюда вряд ли удастся. Помощи просить нельзя. Что делать? Вот тут-то наш полковник и выручил. Вдруг в наушниках слышу русскую матерщину, да такую отборную! Аж не поверил!.. А он ко мне открытым текстом, мол, держись Федька, я полк поднял. Разведка, сука, напутала. Я ему, а как держаться, пулемёт заклинило!.. Вот тогда-то он и приказал расчехлить орудие „1“. Это был огнемёт и стоял он у механика-водителя. Он, как и я, как впрочем, и весь экипаж, слышали все наши разговоры, все команды. Была включена внутренняя система связи. Вот Лель и нажал на гашетку без дополнительных приказов и прочей волокиты. Да и без зазрения совести. Там ведь наши ребята горели. Впереди полыхнуло, да так, что ослепли мы все на мгновение. Представь себе огненную струю, расширяющуюся на конце. Земля сухая была, с травой, вспыхнуло всё как есть. А тут последняя машина давай пулять, как и мы, огнём плеваться! Сами вокруг оси крутятся и всё вокруг полыхает. Как они сами не сгорели?! Не поджарились в этой сковородке?! Надо было удирать, чтобы самим не сгореть. А эти огненные факелы бежали прямо на нас, валились, катились, как перекати-поле, прямо под гусеницы. Мы же не гоночная машина, чтобы успевать маневрировать. Но американские танки, увидев, что тут твориться! Как горит земля! Огненная волна шириной метров в сто! Стали пятиться. А куда им идти? На высоту. Тут был и смех, и грех. Танки у них были колёсные, на высоком ходу. Им такого подъёма не преодолеть с их высотой и смещённым центром тяжести. Они просто стали переворачиваться кверху брюхом. Но самое главное, по радио заорали на ломаном русском вперемешку с английским, мол, в бой брошены русские войска! И началось бегство. Мы тогда выжили, потеряли три машины вместе с экипажами. Четвёртая, слава Богу, уцелела! А ты говоришь, война!.. Жутко это. Очень жутко. Я за эту войну, за четыре года, что там провёл, потерял три личных экипажа, четыре раза горел. Из последнего боя меня вытащил раненный в ноги стрелок-радист. Все остальные погибли…».

Больше он никогда в жизни ничего не рассказывал. Только за два месяца до смерти попросил сжечь все фотографии, оставшиеся у него в альбоме и привезённые, как впрочем, и сделанные, тайно из далёкой корейской народной республики. Где был живой механик-водитель Лель (латыш по национальности), который не один раз спасал жизнь и ему, и всему экипажу. Была фотография того самого стрелка-радиста, который вытащил его из горящего танка (к великому своему стыду и сожалению не имени, ни тем более фамилии его я так и не узнал). И полковник Огневой, подаривший ему собственные часы после того знаменательного боя. Я и раньше видел эти фотографии, но никто мне не говорил, что это за люди? Почему они оказались в этом альбоме?! Фотографий никто, конечно, не сжёг. Он боялся, чтобы после смерти не навредить своим друзьям, которых больше никогда в жизни не видел, и даже не знал, живы ли они. Может и догадывался, что в том последнем для него бою, погиб механик Лель, и что полковник Огневой, прикрывая своей машиной и собой, позволил некоторым раненым выбраться из горящих машин, и не только самим спастись, но и вытащить живых друзей. Правда, их-то осталось в живых из всего полка только двое – он и стрелок радист!.. А корейские медали «За отвагу и мужество» я потерял ещё в глубоком младенчестве.

«Девять месяцев – это не лет» – Пел Владимир Высоцкий. Ровно столько Фёдор провёл по госпиталям. Ещё бы! Распоротый живот, пробиты осколками ноги, несколько этих гадостных кусочков железа сидели в груди, сильные ожоги. Вообще-то лечащий врач говорил ему потом, что ни на мгновение не сомневался в том, что Федька сможет выжить. Однако выжил. Выжил и вышел на свободу, хотя никто его и не сажал. Ещё полтора месяца добирался до Москвы. Потом домой. Но тут его никто не ждал. Кому он нужен был? Уголовник!.. Поехал в Горловку. Но и там он оказался не удел. Отправился в Донецк, но с тем же результатом. Здесь он встретил ещё одного подобного себе. И решили они махнуть на север к людям!.. вот так оказался Филипп Федосеевич в тундре, где отбывали свои срока пожизненные и безвыездные!.. Где по всей тундре в пределах видимости торчат не только геологические вышки, но и другого, особого назначения. В количественном отношении последних было намного больше. Но были и терриконы!.. Шахта звала!

Началась новая, странная жизнь. После всех скитаний и ужасов войны, можно было бы за ум взяться. Но что-то не сложилось у него. Не склеилось. Не прошло и месяца, как загорелась шестая шахта. Его вместе со всей сменой завалило. Погибло много народу – он выжил!.. С этой поры, он стал замечать, что сама судьба его бережёт. Вытащили его вместе с сотоварищами, оставшимися в живых. Перевели на другую двадцать пятую, самую большую, передовую! Но и тут поработать не пришлось. Не выносила земля-матушка его в чреве своём. Случился взрыв в штреке, а за ним пожар, продолжавшийся до тех пор, пока все стволы, все вентиляционные отводы не закупорили намертво. Он неделю в «печке» отлёживался, пока неприкосновенный запас еды, и питья не закончился. Потом взял противогаз и выбрался в штрек. Вскоре встретил ещё нескольких шахтёров, уцелевших, как и он. Вместе пошли по горизонтам, пытаясь уйти от огня и удушья. Отыскивали «печи», и шли дальше. Вот так под землёй они прошли более тридцати километров, пока не наткнулись на щуп. Это горноспасатели спускали специальные приспособления для тех, кто мог оказаться в живых, но не знал, как выбраться. Ждали ещё трое суток, пока спасатели не пришли проверять улов. Спустили им туда еды, воды, потом карту дали, куда идти дальше. Там, куда они пришли, было, обыкновенное вентиляционное разветвление, но главное, оно имело прямой выход на поверхность и достаточно широкий лаз. В него на трёхсотметровую глубину (а именно на такой глубине уцелевшие оказались, хоть и спускались на 120 метров) сбросили трос. Первым подняли раненого шахтёра, который уже совсем обессилил. Вот так по очереди вынули из угольных недр, оставшихся в живых пять человек из семидесяти восьми спустившихся под землю. У шахтёров, как и у горноспасателей, есть не писанный закон, пока из штольни не будут извлечены все, хоть обгоревшие трупы, работу не прекращать. И не дай Бог начальнику шахты закрыть такую!.. Разорвут!.. На этот раз был тот самый случай, когда пришлось закрыть не найдя одного шахтёра. Спустя пять лет в шахту забрела одна смена. По чистой случайности штреки соединили, просчитались. И нашли там скелет того самого бедняги. Выяснилось, что погиб он от голода, а не от удушья или огня. Начальника шахты под суд отдали, хоть он никаких законов не нарушил!.. А штрек срочно пришлось заблокировать, так как снова загорелся пласт. Так до сих пор и стоит законсервированная навечно «полыхающая» двадцать пятая!..

Но шутки судьбы не кончились. Перевели его, после соответствующего отпуска, на восемнадцатую шахту. К тому времени он уже был женат. Ещё когда был на шестой, выписал для друга Кольки свою двоюродную сестру Шурку, с которой Николай познакомился ещё в Донецке. А сестрёнке самой скучно было ехать на север дикий, вот и прихватила с собой подружку. Та в свою очередь от батьки пьяницы и деспота убегала на край земли лишь бы подальше от него, ирода. Вот так и познакомились. Но и на этой шахте долго удержаться не удалось. Обвалы шли один за другим. Снаряды ложились рядышком. Так долго продолжаться не могло. Зато произошло другое горе. Беда пришла с самой неожиданной стороны. Случилось несчастье с его первенцем. И пошло, поехало!.. Запил Федька по-чёрному. Правды ради надо сказать, что и раньше он никогда не отказывался пропустить пару тройку рюмашек, но в запои не впадал. Обстоятельства принуждали сменить место жительства. Вместе с семьёй он оказался подле своего родного села, всего лишь в каких-нибудь пятидесяти километрах. Пошёл на завод, электриком. Но водка не отпускала. Однажды, уходя со смены, зашёл к вахтёру, сдал ключи. А тот возьми да предложи выпить. Позвали сменщика, разлили на троих по гранчаку, тяпнули и по местам. Федька, разумеется, домой, а те работать остались. Утром, ни свет, ни заря, прибежали с завода на квартиру к Федьке, срочно на работу требуют. Собрался он, и поплёлся, злой с похмелюги. Ещё бы, законный выходной отбирали!.. А через полчаса примчался обратно весь взмыленный, белый, как стена. Оказывается, пили они вчера древесный спирт. Вахтёр помер ещё ночью, прямо в будке своей. Сменщика успели в больницу завезти, где он благополучно и скончался. А Федька давай глотать марганцовку!.. Глотает, литры воды в себя заливает!.. Организьм чистит!.. Жена и говорит ему: «Поздно чистить, если бы чего, так уж давно бы помер, как собутыльники твои!..».

С тех пор бросил Федька водку и самогон пить. Только вино да изредка пиво употреблял. А ежели когда и приходилось на беленькую перейти, так только после того, как узнает откуда она, родимая, кто гнал?!

Святостью, как и верностью в супружестве, Федька не страдал. Но характер имел твёрдый. Раз решил купить мотоцикл, бросил курить и на собранные деньги сделал себе подарок. Правда, долго ездить не пришлось. Любил он всё-таки заложить за воротничок, а друзей по этому делу долго искать не надо, сами найдут, только свисни!.. После того случая, ушёл с крахмалопаточного, в депо отправился. Долго там работал, но с начальством не ужился. Звали его в партию, а ему она, эта партия, костью в горле торчала. Но не будет же он об этом кричать начальнику?! Взял да и уволился. Тут как раз на биохимзаводе место тракториста освободилось. Никто не хотел работать на стареньком «Т74». А он с него когда-то в далёкой юности начинал. Вот и пошёл. Протянул там до самой пенсии. И тут грянула война!!! Опять, война!!!

Так случилось, что жена с внуками накануне уехали за Днестр в Чимишлийский район, к подруге, а ночью в город вошли румынские войска. Началась самая настоящая война!.. В эти дни, когда на какие-то мгновения восстанавливалась связь, мне звонила его дочь, моя младшая сестра. Она сидела под батареей парового отопления у окна, чтобы случайные пули или осколки не зацепили, и плакала!.. Плакала от страха и бессилия, от ужаса, который её окружал. Я слышал щёлканье пуль о стены квартиры, шипение толи ракет, толи мин, и взрывы вперемешку с автоматными очередями. Люди целыми днями сидели в подвалах больших домов, даже не задумываясь, что их могло завалить. Здесь же круглосуточно и безвылазно находились дети. Взрослые по ночам выбирались наружу, проникали в свои квартиры, чтобы пополнить запасы еды. Хлеб иногда подвозили какие-то странные машины. Его раздавали совершенно бесплатно по одной буханке в руки. И никто даже не попытался обмануть и выпросить себе две. Никто не лез без очереди и не вопил, что ему надо больше. Никто не нёс своих детей на показ, чтобы в их ручонки тоже дали по булке хлеба. Люди сами говорили за таких, и просили дать им дополнительную булку.

Этот кошмар длился полтора месяца. Рано утром, в три часа утра 28-го июля, когда солнце ещё и не думало выбираться из своей ночной колыбели, уже пенсионер Филипп выбрался из подвала и пошёл на речку, чтобы поймать рыбы. Есть-то всё-таки надо было, а запасы не безразмерные. Сегодня, именно в этот день, ожидался ввод российских войск в город. И вот, когда первые лучи яркого летнего солнца робко прорезали чёрный бархат предутреннего неба над Днестром, он засобирался домой. Надо было успеть, пока не расцвело. Хоть и был объявлен мораторий, снайпера не спали!.. Идти было не трудно. Серая мгла не давала возможности видеть далеко, зато под ногами кое-как было видно. Подле угла самого крайнего дома, в пятидесяти метрах от своего жилья он заметил три камня. Они лежали здесь ещё накануне. В темноте он их обошёл, и сейчас обошёл бы, но слишком торопился и вспомнил о них лишь в тот момент, когда нога уже коснулась среднего. Взрыва он не слышал, как и не помнил, что было дальше. А дальше!..

Из подвала этого же дома на звук взрыва выбрались мужики, которые и увидели, как он разрывает прямо на себе рубаху и, образовавшимися лентами, перетягивает ноги выше колен!.. Очнулся он через пять дней в Москве. Без ног, но живой!.. В этот же день, но семью часами позже, я входил в город за штыками русских солдат!.. Ещё ничего не зная о трагедии. Судьба и на этот раз спасла его.

И началась новая, ещё более жуткая, борьба – борьба за существование. Костыли, протезы, деревянные культяшки и так далее, и тому подобное. Жить стало совсем невмоготу. Семья и раньше не страдала от излишек денег, а теперь и подавно. Устроился сторожем в гаражах. А там ни телефона тебе, ни сигнализации какой, ни тем паче оружия. Случилось так, что на одной из смен обобрали одну из машин. Виновных нашли быстро. Ими оказались сторожа. Плюнул Филипп на это и ушёл. Стало совсем плохо. Денег на лекарства не было, да, что там говорить, на хлеб уже частенько не хватало. И слёг он. Совсем слёг. Чуть больше трёх месяцев пролежал и тихо так, мирно скончался. Жил тихо и умер незаметно. И похороны были более чем скромные. Родился при румынах, и похоронили при них же!.. Вот так закончился жизненный цикл одного человека из миллиардов!!!