Текст книги "Никому не говори"

Автор книги: Алафер Берк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Алафер Бёрк
Никому не говори

Посвящается моей свекрови,

Элли Хэтчер Симпсон

Спасибо вам за ваше имя и вашего сына (в обратной последовательности)

Часть I
Джулия

Глава 1

«Вторая попытка: Признания бывшей жертвы, пережившей трагедию»

3.14 утра

Прошло уже двадцать лет, но сегодня утром в три четырнадцать я закричала во сне. Вероятно, я и не поняла бы, что закричала, если бы меня не толкнул в бок локтем муж – мой терпеливый, любящий поспать муж. Он кое-что подозревает, но точно не знает о причинах ночных страхов своей жены, поскольку жена никогда не рассказывала ему о них.

Муж прихлебывал остывающий кофе, и по его лицу блуждало смутное сомнение, в то время как я налила себе кофе и поставила на стол кофейник, чтобы он пополнил содержимое своей чашки. Сомнение не в отношении причин моих криков – он уже давно привык к ним, – а по поводу того, нужно ли поднимать эту тему. Стоит ли заговаривать с ней об этом? Не лучше ли оставлять некоторые вещи в подсознании?

В этот момент я так любила его – за его любовь и бережное отношение ко мне, – что не позволяла ему говорить на болезненную для меня тему. И я сказала мужу, что мне хотелось бы просмотреть вместе с ним газету и обсудить заголовки, прежде чем он отправится на работу.

Я закричала этим утром в три четырнадцать, потому что двадцать лет назад – больше половины прожитой мною жизни – в мою детскую спальню вошел человек, который навсегда изменил мою судьбу. Я не слышала, как он открыл дверь, но каким-то образом догадалась о его присутствии. Может быть, из-за серебристого луча света, проникшего в комнату вместе с ним. Или же я просто знала на протяжении нескольких месяцев, что этот момент наступит однажды ночью – рано или поздно. Когда я открыла глаза, он закрыл за собой дверь. Нежеланный, но не неожиданный.

Помню, я ждала, что он скажет что-нибудь, придумает какой-нибудь сомнительный предлог для своего пребывания в моей комнате или даже, может быть, попытается банально флиртовать со мной, представив дело так, будто мы занимаемся чем-то недозволенным. Но он ничего не сказал, а лишь молча прошел от двери к моей кровати, преодолев это расстояние четырьмя шагами. Очевидно, я не заслуживала того, чтобы тратить на меня слова.

Помню, мне хотелось кричать. Хотелось бить его до тех пор, пока он не испустит дух. Но вдруг у меня возникло впечатление, будто в глубине души я уже приняла решение. Точнее, в тот самый момент было ощущение, словно это решение принято за нас: за меня, находящуюся в комнате, и реальную меня, наблюдающую за происходящим со стороны. Ни одна из нас не стала бы кричать. Мы не стали бы защищаться, а просто смотрели бы на часы, стоявшие на прикроватной тумбочке, ожидая окончания этой ночи.

Помню, я смотрела на дисплей часов и думала об этих красных квадратных цифрах, составленных из различных комбинаций семи прямых линий, образующих два квадрата. И дисплей в тот самый момент показывал «3.14» – три четырнадцать утра.

Это были те самые цифры, которые дразнили меня с ночного столика, после того как муж толкнул меня локтем в бок. Увидев их, я пожалела, что он не дал мне возможности кричать во сне. Ему было невдомек, что в определенной степени мое тело и мои мысли все еще принадлежали тому человеку и той ночи.

Минуло двадцать лет с тех пор, как я смотрела на дисплей тех старых часов. Спустя десять лет я вышла замуж за мужчину, готового не замечать мою склонность время от времени рыдать в минуты близости. Семь месяцев назад я решила, что в достаточной степени пришла в себя, чтобы начать вести этот блог. Сто сорок три поста о моем опыте пережившей несчастье женщины. Семьдесят две тысячи восемьсот девяносто слов.

И, закричав этой ночью в три четырнадцать, я снова почувствовала себя жертвой.

Но своему любимому мужу, допивавшему кофе, перед тем как отправиться на работу, я могла сказать лишь следующее:

– Мне приснился дурной сон. Наверное, о том, что произошло со мной в молодости.

Поцеловав его на прощание и проводив взглядом, пока он спускался по ступенькам крыльца нашего дома с портфелем в руке, я поднялась по лестнице и села за стол, чтобы написать правду, которую до сих пор не могу открыть любящим меня людям даже по прошествии двадцати лет.

По словам женщины, она начала вести блог семь месяцев назад. «Вторая попытка: Признания бывшей жертвы, пережившей трагедию». Уже само название кричало о самооправдании.

Неудивительно, что она не поленилась сосчитать отдельные посты и даже слова. Да, женщина относилась именно к этому типу. Она была горда и надменна.

Блог начинался как анонимный проект, но данный конкретный читатель точно знал, кто написал 72 890 слов этой откровенной исповеди, имевшей целью дать выход испытываемым автором чувствам. Читатель просмотрел текст вплоть до раздела комментариев в нижней части экрана, пропуская вполне предсказуемые замечания, вне всякого сомнения исходившие от привязанных к дому отцов семейств, страдающих от избыточного веса, следивших за этими бредовыми женскими откровениями. «Держись, девочка». «Пиши каждый день». «Спасибо за твою честность».

Данные комментарии были наиболее отвратительны, поскольку содержали благодарность этой женщине за то, что она питала иллюзии относительно своей способности проникать глубоко в суть собственного бытия и побуждала других людей, в еще большей степени достойных сожаления, читать ее послания и восхищаться ею.

Читатель посмотрел на свободное окно на экране компьютера и начал набирать текст:

«Если ты считаешь, что ночь двадцать лет назад была плоха, подожди и увидишь, каковы мои планы. Ты не запомнишь ни одного показания времени на часах. Может быть, день на календаре, если тебе повезет. Может быть, неделю. Или, может быть, я задам тебе работу на месяц. Одно я знаю твердо: ты не доживешь до того момента, когда сможешь написать об этом».

Щелчки от ударов пальцев по клавиатуре были столь частыми и звучными, что печатающий не слышал приближающихся шагов, пока в экране ноутбука не отразилось второе лицо. Но было слишком поздно.

Глава 2

Элли Хэтчер приехала в Нью-Йорк, преисполненная определенных ожиданий. Находясь под впечатлением канонических образов Таймс-сквер, отеля «Плаза» и Эмпайр-стейт-билдинг, она предвкушала восторг от ярких огней, рядов величественных небоскребов, широких тротуаров, до предела заполненных одетыми в костюмы бизнесменами с портфелями, и непрерывного гула клаксонов, сирен и строительных механизмов.

Теперь же, прожив здесь больше десяти лет, Элли знала, что эти канонические образы – представление о Нью-Йорке, свойственное исключительно туристам. За пределами кинематографической версии Нью-Йорка большинство его жителей вели размеренную жизнь на мирных улицах, погружаясь в безумие гигантского мегаполиса только в случае необходимости.

Это утро застало ее на Бэрроу-стрит среди узких, обрамленных деревьями диагоналей, образующих Вест Виллидж. Элли всегда мечтала жить в этом районе, уютно разместившемся между парком Вашингтон-сквер и рекой Гудзон, удаленном от деловой суеты Файнэншл-дистрикт и центра города и защищенном от выхлопных газов и шума, исходящих от автомобилей, которые выстраивались в очередь на мостах и в туннелях.

Но сегодня в этом очаровательном месте воцарился своего рода хаос. С годами Хэтчер привыкла к такого рода безобразию: полицейские автомобили, пожарные машины, кареты «Скорой помощи», сотрудники полиции в униформе, отрывисто разговаривающие по закрепленным на плечах радиостанциям, люди в штатском и криминалисты, собирающие улики. Это был хаос места преступления, огороженного желтыми лентами, которые отделяли норму от аномалии.

До слуха Элли донеслись обрывки фраз собравшихся зевак. В сопровождении своего напарника Джей Джея Рогана она подошла к ограждению.

– Что здесь происходит? Снимают фильм?

– «Закон и порядок», я думаю. Не тот, привычный, – его вроде как закончили. Но, кажется, здесь все еще что-то снимает Специальный отдел по работе с жертвами насилия, новое элитное подразделение Департамента полиции Нью-Йорка, занимающееся расследованием преступлений на сексуальной почве. А может, это новое шоу – то, которое с блондинкой в шляпе.

Другой зевака обратил внимание присутствующих на блеск полицейских жетонов за ограждением.

– Видите? Все по-настоящему.

– Вроде бы это дом Гвинет Пэлтроу.

– Нет, она жила на Четвертой улице. И к тому же она продала этот дом несколько лет назад.

Элли поняла, откуда взялись все эти сплетни, после того как внимательно рассмотрела особняк, куда их вызвали. Четыре основных этажа плюс цокольный – этот особняк был вдвое больше других, расположенных в этом квартале.

Хэтчер поразили размеры вестибюля, видневшегося сквозь стекло входной двери, покрытой гравировкой. Это помещение явно больше, чем ее гостиная. Причем все пространство было пустым, если не считать круглого столика, на котором стояла ваза с полусотней тюльпанов, и располагавшейся в заднем углу скульптуры, похожей на те, что выставлены в музее Метрополитен. Картину дополняли камин и канделябр размером с «Тойоту Приус».

– Проклятие! – процедил Роган.

В принципе особняк был достаточно хорош и отнюдь не заслуживал «проклятия» из уст Рогана, на которого произвести впечатление не так легко, как на его напарницу.

Женщина, спустившаяся по спиральной лестнице, судя по всему, родилась и выросла в подобном доме. Черные слаксы и асимметричный желтовато-коричневый жакет придавали ей небрежный и вместе с тем изысканный вид. Коротко постриженные в салоне волосы с проседью. Но когда она открыла дверь, ее покрасневшие глаза напомнили Элли о том, что они явились сюда вовсе не для того, чтобы восхищаться образом жизни этой дамы.

Женщина окинула их взглядом:

– Кто вы такие?

– Детективы из Департамента полиции города Нью-Йорк, мэм. Элли Хэтчер.

Элли протянула руку, но хозяйка дома неожиданно схватила ее за предплечье:

– Ну слава богу!

Детектив решила, что женщина сейчас потащит ее к лестнице, но та провела детективов к лифту. Его кабина была обклеена фотографиями, запечатлевшими ключевые моменты истории Нью-Йорка семидесятых и восьмидесятых годов. Владелец бара, пишущий на стене своего заведения во время блэкаута[1]1
  Блэкаут – серьезная авария в энергосистеме.


[Закрыть] 1977 года: «Нет света, нет еды, но море выпивки». «Ramones», выступающие в клубе CBGB. Очередь бездомных, стоящая перед зданием «Миссии Боуэри».[2]2
  «Миссия Боуэри» – крупное благотворительное мероприятие.


[Закрыть] Джон Леннон в окружении толпы в Центральном парке. Последний концерт Саймона и Гарфанкела. Сорок Первая улица в те времена, когда она изобиловала грязными ночлежками и порнокинотеатрами. Испещренный граффити поезд номер «6». Это был Нью-Йорк, который Элли никогда не знала. Хозяйка нажала кнопку четвертого этажа, и лифт со скрипом двинулся вверх.

– Для вас есть работа. Моя дочь. Я нашла ее. В ванне. Кровь. Вода была такая красная. А лицо – абсолютно белое.

– Извините, мэм, но почему вы все еще здесь? – Элли осознала, что ее слова прозвучали довольно холодно. – Я хочу сказать, что мы обычно изолируем семью от подобной неразберихи.

– Они уже там, наверху, но ничего не делают. Я слышала их разговор. Они не знали, что мне все слышно, но я не глухая. Они мне не верят. Говорят, будто она сама сделала это.

Двери кабины лифта открылись, и взорам вновь прибывших предстали два офицера полиции в униформе – один маленький и толстенький, второй длинный и тощий. Совсем как Лорел и Харди.[3]3
  Стэн Лорел и Оливер Харди – американские киноактеры, комики, одна из наиболее популярных комедийных пар в истории кино.


[Закрыть] Встревожившись поначалу, они успокоились, увидев жетоны на поясных ремнях детективов.

– Черт возьми, – заговорил длинный. – Мы собирались спуститься, ждали лифт. Наверное, она нас опередила, – попытался он оправдать нерасторопность полицейских наверху, позволивших гражданскому лицу свободно разгуливать по месту преступления.

Роган щелкнул языком, когда офицеры вошли в кабину. Элли догадалась, что ему очень хочется стукнуть их лбами друг о друга.

– Наведите порядок перед домом и выставьте охрану, – сказал он. – Хэтчер и Роган. Прибыли в одиннадцать двадцать семь. Зафиксируйте это.

Для пущей убедительности Джей Джей ткнул пальцем в нагрудный карман толстого полицейского.

Лифт со скрипом поехал вниз.

– Я как раз пыталась объяснить вам, – сказала хозяйка. – Они не воспринимают все это всерьез. Пожалуйста, послушайте меня. Моя дочь не убивала себя.

Глава 3

Верхний этаж особняка занимала отдельная квартира с собственной столовой, гостиной, кухней и длинным коридором, ведущим в заднюю часть здания. Интерьер был выдержан в белом цвете. Ярко сверкали глянцем белые полы, устланные белоснежными ковриками из овечьей шерсти. Комнаты были обставлены мебелью из люцита. Помещения для прислуги выглядели просто шикарно.

– Комната Джулии располагается сзади.

Из глубины квартиры до слуха Элли донеслись звуки шагов, голоса, щелчки и скрип радиостанций.

– А вы, собственно, кто?

– О, простите! Меня зовут Кэтрин Уитмайр. Я мать Джулии.

– И вам никто не говорил, что вы не должны здесь находиться?

– Это мой дом. И моя дочь. Я сказала, что не уйду, пока не приедут детективы, расследующие убийства. Я слышала все, что они говорили о Джулии, и настаиваю: мою дочь убили.

Напарников вызвали на место предполагаемого самоубийства. Их вопрос, почему расследование этого дела требует участия двух детективов, остался без ответа. Теперь же у Элли возникло ощущение, что она видит перед собой главную причину.

– Мы уже здесь, миссис Уитмайр. Я понимаю, какую душевную боль вы сейчас испытываете, но вам нельзя тут находиться – тем более если ваша дочь действительно была убита. – Элли увидела офицера в униформе на спиральной лестнице и помахала ему рукой. – Этот джентльмен выведет вас из дома. Вы можете посидеть в одном из автомобилей или же он отвезет вас в полицейский участок, если вам там будет комфортнее. Нам нужно произвести предварительный осмотр, после чего мы побеседуем с вами более подробно.

Женщина хотела было возразить, но, очевидно передумав, кивнула в знак согласия.

– Идите и сами убедитесь. Я не могу смотреть на нее. Просто не могу. – Она пошла вниз по лестнице, и офицер неуклюже последовал за ней.

Шум, который услышала Элли, исходил из-за закрытой двери в конце коридора. Она открыла ее.

– Почему эта дверь закрыта, а меж тем постороннее лицо свободно перемещается по месту преступления?

– Потому что это не место преступления. А эта сумасшедшая баба сказала, чтобы мы не смели прикасаться к телу ее дочери, и хлопнула дверью.

Детективы увидели перед собой двух молодых санитаров «Скорой помощи». У одного была короткая стрижка, у второго – торчавшие в разные стороны прямые волосы, намазанные гелем. Парни бездеятельно стояли возле окна спальни, расположившись как можно дальше от белого мраморного пола ванной, к которому были прикованы их взгляды. С Элли говорил санитар с торчавшими в стороны волосами. По тому, как его коллега пожал плечами, Элли заключила, что тот тоже принимал участие в стычке с Кэтрин Уитмайр.

– Итак, некая богатая леди в дизайнерском жакете пришла в ярость по поводу того, что убили ее дочь, а вы, двое, стоите здесь и чешете друг другу яйца? Что тут происходит, черт возьми?

– Вы получили тот же самый вызов, что и мы. Шестнадцатилетняя девушка в ванной, разрезы на запястьях. Мы приехали. На пару минут раньше ваших двух парней. И то, что мы увидели, представляется вполне очевидным. – Санитар понизил голос. – Это, вне всякого сомнения, самоубийство. В ванне, справа от тела, лежит бритва. Несколько отметин пробных порезов на левом запястье и глубокий разрез через лучевую артерию. Девушка даже оставила записку, вон там, на кровати.

Элли увидела разлинованный листок желтой почтовой бумаги, аккуратно прислоненный к подушке, лежавшей на низкой кровати.

– А скажите-ка мне, почему вы называете горюющую мать этой девушки сумасшедшей бабой?

– Потому что она, по всей видимости, подслушала наш разговор и набросилась на нас, словно безумная. Я уже готов был спуститься вниз за каталкой. Мы все находились в ванной и производили первичный осмотр, и вдруг она с воплем кинулась ко мне и принялась отдирать мои руки от тела дочери. Она кричала, чтобы мы ничего не трогали, если не собираемся проводить расследование. Вы видели обстановку. Это явно не бедные люди. Вот поэтому мы и решили постоять здесь и – как вы говорите? почесать яйца? – пока не появится кто-нибудь из более высокооплачиваемых служащих. Когда мы услышали звонок в дверь, ваши парни сбежали, чтобы прикрыть свои задницы. Я буду стоять здесь и чесаться целый день, пока не получу указание от начальства. Мне больше делать нечего, кроме как драться с богатой сумасшедшей бабой. А как ты, Энди? Тебе нужна помощь или у тебя там все в порядке?

Второй санитар, не говоря ни слова, вновь пожал плечами.

Роган направился в ванную. Она была достаточно просторной, чтобы вместить их двоих плюс двух санитаров и еще нескольких футболистов в полном снаряжении, но за детективом последовала одна Элли. За спиной она услышала голос санитара с торчащими волосами:

– Если вам потребуется объяснение, откуда мне известно, что девушка страдала булимией, обращайтесь. Мы, конечно, не настолько проницательны, как вы, полицейские, депрессия часто сопровождается расстройствами, связанными с питанием.

Элли ткнула пальцем через плечо:

– Идите, ребята. Спасайте жизни. Мы дождемся врачей.

Стоявший в ванной Джей Джей повернулся к ней, уперев руки в бока:

– Слишком чувствителен для парня, основное занятие которого – помощь людям.

– Некоторые сказали бы то же самое про тебя, Роган.

– Надеюсь, ты не принимаешь всерьез его версию по поводу булимии? На мой взгляд, она такая же тощая, как и любая другая белая девчонка в наши дни.

Когда люди думают о женщине, принимающей ванну, их воображение рисует одну из модных рекламных сценок: густая пена, мириады пузырьков, пучок стянутых сзади волос, рука, натирающая нежную кожу люфой, глоток вина при свечах. В сцене смерти Джулии Уитмайр не было ничего подобного. Вино, правда, было – но лишь пустая бутылка, валявшаяся рядом с унитазом. Девушка была обнаженной, но пена, пузырьки, люфа и свечи отсутствовали. Прозрачная розовая вода, несколько темно-красных пятен на краю белой керамической ванны, кровь, вытекшая из левого запястья. Справа от тела лежала бритва.

Элли наклонилась и увидела два поверхностных пореза рядом с глубоким разрезом. Чтобы перерезать себе запястье, требуется немалая сила духа. Некоторые люди предпринимают попытки в течение нескольких лет, прежде чем им удается сделать это. Эта девушка нанесла себе всего лишь два пробных пореза.

Роган наблюдал ту же сцену и приходил к тем же выводам.

– Похоже, она держала бритву в правой руке и несколько раз провела по ее лезвию левым запястьем. Правая рука вместе с бритвой упала в воду. Левая рука не опустилась до конца вдоль туловища.

Левая ладонь Джулии прикрывала лобок, словно девушка пыталась сохранить целомудрие и после смерти.

Элли не требовалось объяснение санитара по поводу признаков расстройства, связанного с питанием.

– У нее дряблая кожа. Вероятно, это первое, что бросилось в глаза санитару.

– После смерти кожа всегда становится дряблой.

Хэтчер заглянула в приоткрытый рот покойной.

– Не только это. Смотри, как раздулось ее лицо, хотя в зоне глаз оно худое. И зубы у нее серые. Эта девушка определенно вызывала у себя тошноту.

Она вышла из ванной, подошла к кровати, наклонилась и прочитала написанную от руки записку, прислоненную к подушке. С первого взгляда было видно, что она далась ей нелегко. Многие слова были зачеркнуты.

Я знаю, что должна любить свою жизнь. Но иногда я ненавижу ее… Мне постоянно твердят, что мне повезло, но в действительности моя так называемая привилегированная жизнь причиняет мне боль… Мне больно думать о том, что я никогда не стану тем человеком, каким должна была бы стать. Мне больно ощущать одиночество каждую секунду, даже когда меня окружают люди.

Бедная маленькая богатая девочка.

Последняя фраза подводила черту:

«И вот поэтому я решила покончить с собой».

Элли дала Рогану возможность прочитать записку самостоятельно и быстро прошлась по верхнему этажу. Аптечный шкаф был забит новомодными препаратами для ухода за волосами и кожей, но какие-либо прописанные врачом транквилизаторы и лекарства, содержащие наркотические вещества, отсутствовали. Имелась лишь упаковка противозачаточных таблеток, прописанных Джулии Уитмайр. На ночном столике лежали заколки для волос и стопка журналов. Верхний ящик платяного шкафа был заполнен дорогим нижним бельем «Ла Перла», более уместным в студии, где снимаются эротические фильмы, нежели в спальне старшеклассницы. В холодильнике не обнаружилось ничего, кроме двух упаковок моркови для детей и бутылки нежирной заправки для салата. Шкаф был заставлен бутылками с вином и крепкими напитками.

Роган вошел в кухню вслед за ней.

– И что ты думаешь по поводу всего этого? – спросил он.

– Похоже, вызывая рвоту, она уже больше не могла причинять себе достаточно мучительные страдания.

– А что ты там говорила насчет чувствительности?

– Хотя об этом и неприятно говорить, но мне совершенно ясно, что она использовала эти вещи в определенных целях.

– На записке даже имеются пятна от слез, – сказал Джей Джей.

– И тем не менее я заметила, что ты не прикасался к записке. Как и я.

– В этом не было необходимости. Я сделал себе лазерную коррекцию – теперь мои глаза сияют, словно алмазы, и фокусируются, как лазерные лучи.

Хэтчер закатила глаза, не знавшие лазерной коррекции.

– Ты понимаешь, о чем я. У этих идиотов пунктик насчет богачей. Я не знаю, кто та женщина, которую мы выставили отсюда, но она явно достаточно состоятельна, чтобы иметь такой дом, и достаточно могущественна, чтобы устанавливать собственные правила касательно того, где ей находиться и какого рода детективы должны расследовать гибель ее дочери.

Их разговор прервал высокий лысый человек в медицинском блузоне. Роган скосил глаза в сторону Элли, и это было сигналом того, что «бильярдный шар» ему знако́м, но он забыл его имя.

– Джинджер, – произнесла она с улыбкой.

При первой встрече «бильярдный шар» назвал ее Блонди. Никак не прокомментировав этот пассаж, она назвала его в ответ Джинджером. С тех пор он всегда приезжал по ее вызову в рекордно короткое время.

– Итак, Блонди и ее несгибаемый партнер.

Очевидно, Роган был не единственным в комнате, кто имел проблему с запоминанием имен.

– Боб Кинг, ты, вероятно, помнишь Джей Джея Рогана.

– Мне сообщили, что здесь имеется записка с пятнами от слез, – сказал Кинг.

– Наши парни или санитары? – спросила Элли.

– Ваши парни. Двое из них жмутся у входа, словно щенки. Я так понимаю, их сильно напугала мамаша, сидящая в гостиной или в столовой, не знаю, как назвать эту большую бесполезную комнату.

Стало быть, Кэтрин Уитмайр так и не согласилась подождать на улице.

– Да, записка имеется, – подтвердила Элли. – А тело находится в ванне.

Она обратила внимание на то, что Джинджер слегка согнулся, переступая порог ванной. «Наверное, привычка высокого человека», – подумалось ей.

Пока он осматривал тело, Хэтчер перерыла ярко-рыжую сумку «Гермес», лежавшую на кухонной стойке, и нашла пузырек с пилюлями без этикетки. Она отвернула колпачок, вынула оранжево-белую пилюлю и рассмотрела ее на свет. Бинго!

Когда Кинг вышел из ванной, она бросила пилюлю в его сторону:

– Поправь меня, если я не права, но, мне кажется, «Аддералл» прописывается при депрессии.

– Чаще при синдроме дефицита внимания и гиперактивности, но в принципе это стимулятор. Твой специализированный правоохранительный взгляд замечает то, что ускользает от моего медицинского внимания.

Они оба покачали головой.

– Давно не видел перерезанные запястья, – сказал Джинджер.

Элли знала, что, вопреки широко распространенному мнению, вскрытие вен представляет собой на редкость неэффективный способ самоубийства. Сосуды на запястьях довольно тонкие, а организм борется за выживание. Обычно сосуды закрываются прежде, чем наступает смерть. По этой причине за разрезами на запястьях зачастую следуют разрезы на груди или шее. Но в данном случае вода в ванной способствовала истечению крови из руки Джулии. Пустая бутылка из-под вина «Бароло» на мраморном полу свидетельствовала о том, что этот процесс ускорило также воздействие алкоголя.

Джинджер упер руки в бока.

– Не знаю, как вы, но мне платят одни и те же деньги независимо от того, нахожусь я здесь или на Двадцать Шестой улице. Если бы это была дотируемая студия в «Паттерсон Проджектс», я бы вернулся в офис. Но как же быть с седовласой мамашей? Я сделаю все, что смогу, если вы скажете, что в этом деле есть что-то подозрительное. Уж пусть лучше пропадают доллары налогоплательщиков, чем моя задница.

– Тогда решение принято единогласно, – объявил Роган. – Давайте этим займемся.

– Эй, подожди! – Элли взмахнула рукой. – Пока еще не единогласно.

– Подумаешь, большое дело. Привлечем к работе криминалистов из группы изучения места преступления. Побеседуем с друзьями девушки. Опросим соседей. Постараемся ничего не упустить из виду.

– Или пойдем отсюда к чертовой матери на ланч.

– И опять: как насчет чувствительности?

– Не знаю. Гамбургер сейчас совсем не помешал бы. Или твоя подружка все еще контролирует твой уровень холестерина в крови, старик?

Роган покачал головой:

– Мне не следовало упоминать об этом дерьме в разговоре с тобой. Как и о скачках с моими цыпочками, каждая из которых – всего лишь более блондинистая и причудливая версия моей мамаши. Кстати, бросать начатое так быстро – это не похоже на тебя, Хэтчер.

– Я ухожу, когда знаю, что мое время истекло. Вы оставайтесь здесь, если хотите, а я должна нанести визит вежливости. Я собираюсь поговорить с матерью и потом убраться отсюда.