Текст книги "Каменные сны"

Автор книги: Акрам Айлисли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Глава вторая
О Господь всемогущий, будь добр, скажи мне, Ты породил мой Айлис или Айлис мой породил тебя?.

О Боже, что это за место!

Неужели этот мир ступенек, тянущихся от крутого берега реки вверх по склону горы, действительно был в Айлисе?.. Что же это был за Айлис, где единственное узкое ущелье вдруг становилось огромным, как мир. Неужели Айлис стал так велик или же кто-то собрал все высеченные из камня ступеньки и уступы мира и выстроил их сколько хватает глаз в этом самом узком ущелье Айлиса?

Что это за место, о Бог мой!

Быть может, это горловина Каменных ворот вавилонского бога в Месопотамии? Или Акрополь?.. Быть может, эти ступеньки и уступы вели вверх прямо к Парфенону? И почему эти дугообразные ступеньки так напоминают каменные сиденья в театре Диониса?..

Быть может, этот каменный мир в верхней части Айлиса, именуемой Вурагырд [11]11
  Вурагырд – искаженное от армянского топонима Вардакерт. Вардакертская церковь (церковь Св. Христофора) находилась на самой высокой точке Айлиса.


[Закрыть], можно было бы назвать ГАРМОНИЕЙ. Но пока этого сказать нельзя. Потому что с каменного уступа, на котором стоит Садай Садыглы, еще не видно ни одного камня церкви, находящейся в Вурагырде. К тому же ведь в этот мистически чудесный мир он пришел именно в поисках гармонии, и если то, что видел артист, и есть гармония, то не теряет ли всякий смысл весь его дальнейший путь… Чтобы хоть издали увидеть то место, куда стремился артист, ему надо было еще долго карабкаться вверх по каменным ступенькам, но ноги его отказывались идти, руки не слушались, а тяжесть в голове мешала двигаться телу. Стоило артисту подняться хоть на одну ступеньку, силы тут же покидали его. Тогда Садай Садыглы ложился на холодный уступ, немного приходил в себя и опять начинал двигаться к величавой церкви, построенной из тесаного красного камня, которой пока не было видно. И всякий раз, когда начинал двигаться он, приходили в движение и уступы, возвышающиеся над ним. В этом состоящем из ступенек каменном мире, тянущемся от берега реки до самых небес, происходили землетрясения, начинали качаться и дрожать уступы, и вместе с этим дрожащим и качающимся каменным миром Садай Садыглы вновь начисто забывал, где находится и что ищет, погружаясь в абсолютный мрак Ничто и Нигде.

Именно в этом своем мире пребывал артист с той минуты, как потерял сознание.

Когда сегодня утром, между одиннадцатью и двенадцатью часами, он вышел из дома и направился в сторону Парапета, некая таинственная сила вновь увлекла мысли Садая Садыглы и опять перенесла его в Эчмиадзин. Садай Садыглы никогда не был в Эчмиадзине. Однако в эти последние дни чуть ли не каждую ночь во сне шел среди каких-то отвесных камней и скал в его сторону, и в каждом из этих снов он блуждал именно на полпути к церкви Вурагырд среди бесчисленных каменных ступеней-уступов, о которых много читал в книгах и которые видел в кино.

Желание отправиться в Эчмиадзин, чтобы с благословения самого католикоса принять христианство, навсегда остаться там монахом и молить Бога простить мусульманам зло, которое они совершали над армянами, неожиданно возникло в душе Садая Садыглы в одну из ночей после событий в Сумгаите. И позже Садай Садыглы уже не мог понять, во сне или наяву пришло к нему это желание. Однако в то утро он проснулся преисполненный радости, умылся, с аппетитом позавтракал, с удовольствием выпил чаю и, не в силах сдержаться, возбужденно поделился с женой этой новой фантастической идеей. Азада ханум, и без того в последнее время испытывавшая серьезное беспокойство о психическом состоянии мужа, в тот день на работе не находила себе места, а вечером позвонила в Мардакяны и, чуть не плача, рассказала обо всем отцу.

Доктор Абасалиев, навсегда распрощавшийся с медициной и едва ли не со студенческих лет страстно собиравший из разных источников любые факты из истории Айлиса, без особых затруднений поставил зятю диагноз: «Маниакально-депрессивный синдром, – сказал он, и, словно устыдившись серьезности своих слов, постарался все перевести в шутку: – Он что, едет сделать католикосу обрезание? Пусть едет, не останавливай его. В лучшем случае он доберется до Вурагырда. – А потом, резко сменив тему, с юношеским жаром стал рассказывать о своем новом увлечении. – Азя, я вчера нашел в одной из книг дневник того армянского купца. Этот Закарий был не очень грамотным человеком, но хорошим купцом. И дневник вел только для того, чтобы и после него купцы знали основные приемы торговли. Азя, как этот человек любил Айлис!.. Я просто поражаюсь: ведь что такое для армян этот Айлис? Зачем им надо было создавать этот райский уголок среди переполненных шакалами и змеями гор, где камней в миллионы раз больше, чем воды и земли? Разве мало было на земле места армянам? Я не могу сказать, почему Эчмиадзин столь широко славится. Мне приходилось раза три-четыре бывать там. Однако сейчас, на старости лет я понимаю, что истинный дом Бога – Айлис. Этот Эчмиадзин в сравнении с Айлисом – просто сопливый малыш. Ты передай Садаю, что эчмиадзинский католикос в качестве наставника ему не подходит. Пусть приезжает сюда, к своему более осведомленному в делах Божьих учителю, – шутя добавил доктор Абасалиев.

– Перестань, папа! Ты все превращаешь в шутку, – сказала Азада ханум несколько раздраженным голосом. – Он болезненно переживает судьбу каждого бакинского армянина, как будто только он обязан беречь их от всякого посягательства. Любой армянин стал для него дороже него самого. Как будто все они ангелы небесные, а мы – только палачи, жаждущие их крови. Он только о тех айлисских армянах и думает и никак не может понять, что нынешние армяне не намного лучше этих наших безмозглых крикунов. Он никак не может забыть ту резню, которую тогда устроили в Айлисе турки и которой сам он не видел. Это ты, папа, сделал его таким.

– Нет, доченька, я здесь почти ни при чем. Он с рождения – человек честный, совестливый и ранимый. И не в том дело, какими стали теперешние армяне, а в том – какие сейчас мы. Садаю нет дела до тех или нынешних армян. Он думает только о нашей с тобой нации. Ты же знаешь, как искренне любит он свой народ, этим он как раз и отличается от разношерстных безмозглых крикунов, которые расплодились теперь по всему миру, как грибы после дождя. – Доктор сделал продолжительную паузу. Потом начал говорить до боли знакомым дочери теплым и ласковым голосом. – Ты же читала, доченька, «Лейли и Меджнун». Вспомни, что творит там Меджнун, когда армия его племени идет на последний штурм против армии племени отца Лейли. Ведь война-то начата ради того, чтобы наказать жестокого отца Лейли, не желающего выдать свою дочь за человека из другого племени. А Меджнун, ослепший от любви к своей Лейли, жалея ее отца, в самый ответственный момент бросается помогать вражеской армии. Потому что это и есть подлинная любовь. Подлинная любовь не знает никаких границ. Так можно любить и женщину, и Родину. Любовь эта – чистое зеркало, доченька, в ней отражаются только доброта и милосердие. Она не от жизни, а от Бога. Вот чем болен и он – наш Меджнун. И как хорошо, моя девочка, что от такой болезни еще не найдено лекарства, – заключил доктор Абасалиев со слезами в голосе, признавая свою беспомощность в создавшейся ситуации.

Тогда же доктор Абасалиев чуть ли не целый час читал дочери по телефону лекцию об Айлисе. И этот телефонный разговор не только не успокоил Азаду ханум, но еще более усугубил ее тревогу, она была в полнейшей растерянности: ей казалось, что все мужчины кругом начинают потихоньку сходить с ума.

«Эта наша церковь в Ванге – абсолютная копия эчмиадзинской». Эти слова доктор Абасалиев в свое время сказал будущему зятю во дворе Вангской церкви. Интересно только – откуда артист знал, что одна из многочисленных дорог, ведущих в Эчмиадзин, проходит как раз через Вангскую церковь?.. [12]12
  Азербайджанское название церкви. Монастырь основан в I в. апостолом Варфоломеем. Квартал, где построена церковь, называется кварталом Ванки.


[Закрыть]Во всяком случае, он уже пядь за пядью, сантиметр за сантиметром преодолел этот состоящий из ступеней и уступов мучительный каменный мир, похожий на Вурагырд.

О Господи, это же она – Вангская церковь…

Желтовато-розовый солнечный луч, проходя сквозь крону высокой, словно точеный тополь, черешни, падал на самый центр каменного купола церкви и далее сиял, не меняя ни цвета, ни силы, на вершине стоявшей поодаль горы. Этот свет, то появляющийся, то медленно гаснущий и исчезающий с церковного купола и вершины горы, Садай Садыглы однажды, будучи в прекрасном расположении духа, сравнил с улыбкой Бога, сиянием глаз Всевышнего. Это давно знал и сам Господь. Ведь без Его благословения откуда бы Садай Садыглы, пребывающий без сознания в бакинской больнице, мог сейчас так близко, так явственно увидеть Вангскую церковь в Айлисе, желтовато-розовый свет на ее куполе, ее двор, сад и ту самую высокую, словно тополь, уходящую в высь неба черешню!..

Было начало летней поры. Июнь 1952 года.

Вербы уже отцвели. С ветвей лоховых деревьев, жасминов и акаций еще свисали гроздья цветов. И еще – аллея пестрых разнообразных цветов, посаженных перед церковью Анико, которую все в Айлисе звали Аных. И еще – наполняющие сердце сиянием свежести только-только расцветающие подсолнухи, посаженные в церковном дворе живущим недалеко от церкви Мирали киши, превратившим Божий дом в собственную кладовку для дров, сена, соломы.

Желтовато-розовый свет на высоком куполе, казалось, рассказывал таким же высоким, как и он, горам о существовавших здесь когда-то чистоте, возвышенности, просторе и красоте мира. И Люсик опять была там, во дворе красы церквей – Вангской церкви: художница Люсик, внучка Айкануш, девочка лет тринадцати-четырнадцати. Тем летом Люсик в первый раз приехала из Еревана на летние каникулы в Айлис и с первого же дня с утра до вечера не покидала церковного двора. Ну сколько же раз можно было рисовать одну и ту же церковь?.. А может, церковь была только предлогом? Быть может, и Люсик видела в этом появляющемся по утрам и вечерам на куполе желтовато-розовом свете улыбку Бога и верила, что ее можно нарисовать, и потому, так прочно обосновавшись в церковном дворе, днями напролет рисовала одно и то же?.. А может, она уже тогда знала, что эта церковь – «абсолютная копия» эчмиадзинской. А Садаю еще предстояло узнать об этом.

Тогда Садай даже не слышал имени своего будущего тестя.

Для Айлиса стало большим событием, когда доктор Абасалиев после долгих лет появился в Айлисе с дочкой: было начало 60-х, Садай учился в институте.

Некогда отец Зульфи Гаджи Гасан торговал в Иране, Ираке, Анатолии, а в Айлисе у него были своя земля, хозяйство, скот и другая собственность. Об армяно-азербайджанских столкновениях Гаджи Гасан услышал, будучи в Исфагане, и, вернувшись, забрал самые ценные вещи из своего огромного состояния и навсегда переехал с семьей в Баку.

Когда через много лет доктор Абасалиев появился в Айлисе, верхний этаж их двухэтажного дома в мусульманском квартале был почти полностью разрушен. Относительно благополучно сохранились всего две комнаты на первом этаже. Приведя в порядок одну из них, доктор Абасалиев зажил там с дочкой и одновременно стал строить в другом конце двора маленький однокомнатный, с небольшим коридором домик для себя. При активной помощи односельчан, не прошло и месяца, как строительство было закончено, даже крышу успел покрыть шифером, которого не было тогда ни на одной из айлисских крыш.

Занимаясь строительством нового жилища, доктор Абасалиев не забывал и об отдыхе. Каждое утро, еще до рассвета он отправлялся в дальнюю прогулку до Вангской церкви. Там, в роднике, бьющем во дворе церкви, умывался чистой как слеза водой, выпивал натощак стакан этой воды и наполнял ею привезенный из Баку большой термос, чтобы использовать дома.

Весь род Абасалиевых пользовался в Айлисе большим уважением. И это уважение доктор Абасалиев чувствовал на каждом шагу, что, вне всякого сомнения, его очень радовало. Проявляемые к нему почет и уважение лишь прибавляли удовольствия тем летним дням, проведенным в деревне, усиливали ощущение спокойствия, свободы, упрощали и облегчали отношения между айлисцами и их знаменитым односельчанином.

Доктор Абасалиев мог спокойно войти в любой дом, побеседовать с хозяином. Он свойски поругивал женщин, которые не подметали свой участок у калитки или загрязняли мусором берег реки. Поддерживал больных и по мере возможности помогал беднякам… И он, всего один раз поговорив с превратившим церковь в собственный амбар Мирали киши, навсегда положил конец войне, которую долгие годы вела армянка Анико с этим своенравным стариком: старик в тот же день не только освободил церковь, но и хорошенько убрал и вымыл там все, а ключи собственноручно вручил Анико.

По рассказам доктора Абасалиева, в свое время в Айлисе было целых двенадцать церквей. Садай Садыглы знал места восьми из них. Местонахождение остальных четырех руин не было известно даже доктору Абасалиеву. Собственно, и эти восемь церквей нельзя было в полной мере назвать церквями, потому что сейчас остались от них лишь жалкие развалины.

Самую древнюю из них айлисцы называли Истазын. Даже сейчас в Айлисе почти никого невозможно убедить в том, что в действительности это не Истазын, а Аствацадун, что на армянском означает «Божий дом», и эти развалины, от которых целыми сохранились лишь две стены да два подвала, были некогда для армян их Меккой и Мединой.

Уцелевшие подвалы этой «армянской Мекки», стоящей на значительном расстоянии от деревни, у подножия голых гор, где не росло ни единого деревца, не было ни клочка тени, где в жаркие дни земля, камни, гравий – все было раскалено, как тендир, и полыхало жаром, эти подвалы служили теперь укрытием для пастухов и скота, а ее разрушенные стены стояли словно лишь для того, чтобы напоминать людям, что все на земле преходяще, пусть даже это есть сам Божий дом.

Другие же три церкви (никто в Айлисе и не помнил, когда они были разрушены) назывались Аг килсе, Етим килсе и Мейдан килсеси [13]13
  Аг килсе – Белая церковь, Етим килсе – Церковь-сирота, Мейдан килсеси – Церковь на площади. (В нашем рассказе приводятся их азербайджанские названия.)


[Закрыть]. А сохранившиеся церкви – в Вурагырде, Ванге, Каменная церковь и Доп – хоть и остались без Бога и без присмотра, однако еще не полностью утратили свое былое величие. Как строились эти четыре церкви, за каждой из которых в буквальном смысле слова стояла одна гора, мусульманское население Айлиса, естественно, никогда не видело. Однако, чтобы увидеть гармоничное единство, которое создавали эти церкви со стоящими позади них горами, нет никакой необходимости быть армянином или знать азбуку истории. Каждая церковь была того же цвета, что и гора рядом с ней, – словно была она из той же горы целиком вырезана и поставлена там, где Богу было легко и удобно созерцать ее. И каждая церковь в отдельности, казалось, была – родное дитя той горы, у подножия которой построена.

Именно от доктора Абасалиева узнал в то лето Садай Садыглы, что слово Ванг означает на армянском «монастырь». И именно там, во дворе Вангской церкви, увидел в первый раз Садай своего будущего тестя. Там они перекинулись первыми словами, завязался разговор, и с тех пор почувствовали они взаимную приязнь и со временем стали друзьями.

Тем летом они (иногда – вдвоем, а иногда – с присоединявшейся к ним Азадой) много бродили по Айлису, обходя его сады, родники, церкви. Взбирались на горы и холмы. В иные дни, когда погода была попрохладней, вместе переваливали через ближнюю гору и гуляли по соседним селам.

Часто, договорившись вечером, они назавтра встречались в условленном месте. Бывало, и сам доктор Абасалиев утром рано приходил к Садаю и торопил его: «Поспешай, юноша, скоро рассвет». С тех пор доктор Абасалиев и называл Садая «юношей».

Каждый из тех летних дней, проведенных с доктором Абасалиевым в Айлисе, на долгие годы отпечатался в памяти Садая Садыглы как настоящий праздник не только интересными рассказами об Айлисе, но и приятной сухой теплотой погоды. Ее свежей зеленоватостью, вкусом воды разных родников и особой приветливостью людей.

Как-то с вечера они договорились встретиться назавтра и отправиться вдвоем в дальний путь – много дальше Вурагырда – на летнее пастбище айлисских чобанов. И раньше, приезжая в деревню на летние каникулы, Садай мечтал хотя бы раз увидеть эти летние пастбища. (Друг детства Садая Джамал, семь лет проучившийся с ним в одном классе, после седьмого класса присоединился к пожилому пастуху и пас с ним в горах колхозное стадо. С тех пор Джамала невозможно было летом застать в деревне. Но Садаю трудно было в одиночку отправиться в горы поискать там своего друга.)

Сначала по ровной дороге они дошли до Вангской церкви, оттуда спустились к реке и вышли на тропинку, ведущую вверх. В маленькой горной речушке Айлиса в ту пору воды было не больше, чем в обыкновенном роднике. И была она не такой холодной, как родниковая, чтобы утолить ею жажду. Но в своем долгом пути, когда им становилось особенно жарко, эта вода приходила на помощь. Тем не менее они смогли дойти только до запруды. Поняв, что без проводников и лошадей или ослов до цели не добраться, они по узким тропинкам, проложенным пастухами, кое-как вернулись обратно и ближе к полудню оказались у Вурагырдской церкви, стоящей на склоне горы – в самой верхней точке Айлиса.

Садай знал эту церковь с детства. Там жило огромное множество голубей, и потому ее второе название в народе было «Голубиный базар». Когда они вошли в церковь, голубей там не было – разлетелись голуби по садам и пашням, где было в изобилии зерна и воды. И потому сейчас в высоких толстых стенах церкви царила особая, не имеющая ничего общего с реальным миром атмосфера – особый мир тишины и безмолвия, мир без людей и вне времени.

Даже воздух внутри церкви был каким-то неземным – не мирским, нездешним. И длинные прямоугольные лучи света, падавшие из четырех узких окон на куполах, словно были не светом Айлиса – он, казалось, исходил из каких-то далеких и неведомых миров. Даже свет, просачивающийся из недавно образовавшейся чуть ниже купола трещины, создавал внутри церкви мистическое ощущение потустороннего мира.

С детских лет часто снились Садаю каменные ступени, идущие от русла реки вверх к церкви, снилась вымощенная камнем площадка под этими ступеньками и сбегающая оттуда вниз к крутому берегу реки такая же мощенная камнем узкая улочка. Однако в тот день, когда они с доктором Абасалиевым возвращались из неудавшегося путешествия, Садаю казалось, что и эту церковь, и ведущие к ней каменные дорожки, и ее каменные стены, и эту странную, древнюю, одну-единственную во всем Вурагырде улицу он видит первый раз в жизни. Нечто похожее на сон или сказку было в увиденном тогда Садаем пейзаже дальнего айлисского квартала Вурагырд, а известный в Айлисе Песмис (пессимист) Гулу, который расхаживал у ворот своего дома и громко разговаривал сам с собой, лишь усиливал в душе мистическое настроение, соответствующее этому пейзажу.

Гулу нисколько не изменился. Когда у него начинался приступ, он всегда выходил из дома, крутился перед воротами и целыми днями с утра до вечера с пеной у рта громко и безостановочно разговаривал сам с собой. Мол, кто-то каждый день подсыпает яд в арык, текущий именно в его двор. Этих-то «вредителей» Гулу и осыпал отборной бранью. Он насылал страшные проклятия на головы ребятишек, бросавших камни в его двор, лазающих к нему на крышу. Грозил издали молодым людям, которые якобы давно и страстно хотят соблазнить его горбатую жену и состарившихся больных дочерей…

Доктор Абасалиев достал из кармана банкноту и сунул в карман Гулу. Тот замолчал и долго с удивлением смотрел на доктора Абасалиева.

– Что, Гулу, не узнал меня? – спросил доктор.

Песмис Гулу немного призадумался, потом вдруг хлопнул доктора по плечу и сказал:

– Ты же Зульфи, разве не так? А спутника твоего я сразу узнал. Еще мальчиком он каждый день болтался тут без дела. – Гулу сильно потряс доктора за плечо. – Слушай, Зульфи, а ты как оказался здесь?

– Да вот, пришел посмотреть, как ты тут разбираешься со своими джиннами, – ответил доктор Абасалиев, осторожно подмигнув Садаю. – Ну, Песмис, что они тебе опять нашептывают? Они приходят только по ночам или мучают тебя и днем?

– Тоже мне, нашел о чем говорить! – возмутился Гулу. – А еще доктором считаешь себя.

– Так, значит, с джиннами ты покончил? А посеял что-нибудь в этом году у себя во дворе?

– Конечно, посеял, отчего не посеять! – громко заявил Песмис Гулу, но тут же переменил разговор. – Да разве эти подлецы дадут собрать что-нибудь от посеянного?

– А говоришь, джинны от тебя отстали.

– Как же, отстанут они! Все, кто живут здесь, во сто раз страшней джиннов. – Песмис Гулу пинком открыл ворота. – Вот, полюбуйся сам. Видишь, эти негодяи подсыпали мне в воду отравы – и все мои деревья начали высыхать.

Садай заглянул во двор: деревья в основном абрикосовые, несколько яблонь, груш, фундука и персиков. К черешне была привязана коза, вымя которой свисало ниже колен. Между кустов барбариса, растущих у стены, копалось несколько кур с цыплятами. Во дворе ничего не было посеяно. Впрочем, и ни одно из деревьев тоже не было похоже на сохнущее.

– Ты же знаешь, юноша, это старый псих. – Доктор Абасалиев сказал это, когда они отошли от ворот Гулу. Идя вниз по мощеной улочке и не отрывая глаз от окружающих домов, он начал рассказывать Садаю совершенно неожиданную, страшную и странную историю.

– Я расскажу тебе кое-что, юноша, только боюсь, что ты и меня сочтешь психом. Здесь, в Айлисе, действительно много джиннов. Под джиннами сейчас я имею в виду духов. Ты знаешь, в чьем доме живет Гулу? Жил здесь когда-то армянин, косой каменотес по имени Минас. И предки его еще с древности были каменотесами. Камни многих церквей – работа предков Минаса. И Минас с самого рождения работал с камнем: изготавливал надгробья, ступки, мельничные жернова и многое разное… Дед этого психа Гулу – Абдулла был таким же бездельником и балбесом, как и его внук. Подрабатывал на базаре носильщиком, таскал из ручья воду в чайхану, зарабатывал какие-то жалкие гроши, тем и пробавлялся. И надо же такому случиться, что, когда Адиф-бей приказал истребить армян в Айлисе, этот шакал Абдулла вдруг расхрабрился. Побежал домой, схватил топор и бросился в дом Минаса. Минас спокойно сидел и обрабатывал камень. Этот пройдоха Абдулла набросился на него с топором и отрубил голову, а потом не пощадил ни жены, ни детей бедняги. Так будь добр, скажи ты мне на милость, разве может теперь этот Гулу спокойно жить в доме Минаса? Не может, Богом клянусь! Дух истерзанного Минаса никогда не даст ему покоя. Бог не настолько забывчив, чтобы простить такую чудовищную подлость.

Мистический пейзаж Вурагырда, видимо, сильно подействовал тогда и на доктора Абасалиева. Он часто останавливался, разглядывая под ногами отшлифованные тысячелетиями речные камни, которыми была вымощена улица. С бесконечным удивлением разглядывал разрушенные и рушащиеся старые дома, не мог оторвать глаз от дворов и деревьев. И быть может, именно в тот день, после разговора с Песмисом Гулу, он с подлинным пристрастием психолога решил исследовать и обосновать внезапно поселившиеся в собственном сознании спорные мысли.

– В каждой айлисской семье, – раздраженно начал он каким-то странноватым голосом, – захватившей армянский дом, есть психические больные: это я тебе как врач говорю. Видел ли ты хоть раз в каком-нибудь из этих домов покой? Давай пересчитаем все дома ниже Вурагырда, если ты в этом сомневаешься. Начнем вот с дома Мырыг Музаффара [14]14
  Некоторые имена реальных людей изменены из этических соображений. – Прим. автора.


[Закрыть], стоящего рядом с Каменной церковью. Ни сам он, ни его жена психическими отклонениями не отличались. Потому что дома, в которых они родились и выросли, не были захвачены во время погромов. А вот смотри, какие дети у них: все психически больные. Причем классической формой шизофрении. Я в свое время у себя в больнице лечил двух дочерей Музаффара. И лечил как надо. Сейчас ты можешь встретить этих девушек на улице, у родника. У них вид больных овец. Ни с кем не здороваются, ни с кем не разговаривают. Потому что эта болезнь неизлечима.

Я думаю, это не болезнь даже, а кара. Кара, ниспосланная человеку Богом за его непростительное поведение… Чуть ниже от Мырыг Музаффара стоит дом Кабана Гулама. Ты видишь, в каком состоянии его внук? Залезает на забор и бросается оттуда камнями в прохожих. Теперь посмотри, что творится в других домах, тоже захваченных во время погромов. Гафил – сын старухи Беяз – внешне нормальный человек. Но он тоже шизик. На днях остановил меня на улице и битый час рассказывал, как Мухаммед на черном коне вознесся на гору Синай на свидание с Аллахом.

Ну ладно, оставим душевнобольных. Ни один человек в Айлисе, который намеревался тогда улучшить свою жизнь через насилие над армянами, до сих пор не знает покоя. Сам слышишь, как каждый вечер орут и ругаются два сына Газанфара, захватившего дом мугдиси [15]15
  Мугдиси-Махтеси: армяне, совершившие паломничество к Храму Иисуса в Иерусалиме.


[Закрыть]Алехсана. Эти братья готовы глотку перегрызть друг другу. Вот так дети несут кару за грех, совершенный родителями. Духи тех, кого мучили мы, не дадут нам жить спокойно. Вот мясник Мамедага на улице зарубил кинжалом дочку священника Мкртыча. Я не видел его в старости. Только те, кто приезжал в Баку, рассказывали, что сдох он как собака. Сначала полностью ослеп, потом его разбил инсульт – рот искривился до ушей. К тому же чертовски страдал подлец от запоров. Когда он тужился в туалете, его стоны доносились до Зангезура. Да и сейчас любой готов плюнуть на его могилу. Одним словом, юноша, я уже не верю, что когда-нибудь здесь наступят лучшие времена. Да вижу, что и сами айлисцы в это не верят.

Немного отойдя от дома Гулу, доктор Абасалиев отворил первую попавшуюся калитку и вошел во двор.

Хозяйка дома старая Нубар сидела на веранде и, перебирая шерсть, громко разговаривала сама с собой. Увидев гостей, она от всей души обрадовалась.

– Входите, входите, – приветствовала она их, – добро пожаловать. Как это ты вдруг вспомнил обо мне, дохтур? Говорят, ты уже месяц здесь, а я вижу тебя впервые.

– А кто же виноват в этом? Разве ты выходишь из дома, чтобы можно было увидеть тебя? – Доктор Абасалиев оглядел двор. – Слава Богу, двор у тебя красивый. И воды, кажется, вдоволь.

– Чтобы Господь и тебя всем радовал вдоволь, Зульфи гардаш [16]16
  Гардаш – брат. Здесь: уважительное обращение к ровеснику.


[Закрыть]. Пока сил хватает, присматриваю за хозяйством. И воды, на наше счастье, в этом году достаточно. Гораздо лучше, чем в предыдущие. Вот сейчас растоплю самовар и подам вам чай.

– Не беспокойся, мы сейчас уходим. Зашел на минутку узнать, как ты живешь. Ты все еще одна, что ли?

– Одна, дохтур, одна, – жалобно проговорила старая Нубар. – Одну из дочек я потеряла совсем девочкой. Влюбилась в какого-то проходимца, сдуру облила себя керосином и сожгла. Двух дочек выдала на сторону. А сын как уехал и женился на русской, так больше сюда и носа не кажет.

– А ты помнишь армянина, который жил в этом доме?

Старая Нубар удивилась.

– Это же был Аракел, сам лучше меня знаешь. И как будто только вчера и было – как его жена Эсхи бросилась со скалы. До чего же она была красива! Помнишь, как пела на свадьбах? И на их, и на наших, мусульманских… Будь проклят этот Адиф-бей. Когда его армия вошла в Айлис, бедняжка Эсхи тут же тронулась умом. Ты же помнишь: каждый день, как только солнце садилось, она была уже на Хышкешене [17]17
  Хышкешен – название горы и жилого квартала в Айлисе.


[Закрыть], там поднималась на скалу и с плачем громко пела:

 
«Адиф-бей, не бей нас, не бей,
Мы цветы Айлиса, пощади нас, пожалей».
 

– А кто убил Аракела в этом доме? – неуверенно спросил доктор Абасалиев.

– Так ведь Аракела не дома убили, дохтур, – удивленно ответила старая Нубар. – Аракела убил на его земельном участке сын змеелова Абдулали. Я же знаю, к чему ты клонишь, но в этом доме не была пролита ничья кровь.

Доктор всерьез задумался.

– Может быть, – сказал он. – Да, пожалуй, я ошибся. А с кем это ты разговаривала, когда мы вошли во двор?

– Да кто у меня есть-то, чтобы разговаривать? – В глазах старой Нубар появились слезы. – Только с собой и разговариваю.

Слезы старой Нубар явно растрогали доктора.

– А ты веришь в духов, Нубар? – спросил он дрогнувшим голосом.

– Верю, дохтур, Так же, как верю в Аллаха и Пророка! Ведь это духи довели нас до такой жизни, Зульфи, да перейдет мне твое горе. Ты помнишь того иранца из Мараги? Помнишь, что сказал в свой последний приезд, еще задолго до резни армян, этот марагинский купец, который часто приезжал продавать здесь всякие разные пряности, хурму, жвачку, имбирь, корицу?.. «Пока не поздно, уезжайте из этого места, – сказал он, – человек не сможет жить, не зная бед, там, где столько кладбищ». – Старая Нубар улыбнулась сквозь слезы и вдруг так тягостно и глубоко вздохнула, что из старческой груди ее вырвался долгий хрип. – Но, честное слово, Зульфи гардаш, мусульмане Айлиса, живи хоть тысячу лет, ни за что не причинили бы зла своим давним соседям. Это после приказа проклятого Адиф-бея наших охватила алчность. Если б твой отец Гаджи Гасан был тогда здесь, может, люди постеснялись бы его, не стали бы грабить армян. Пять-шесть злодеев, давно зарившихся на их имущество, ради этого и обагрили кровью свои руки.

Рассказ старой Нубар доктор Абасалиев слушал с таким вниманием, словно для него это было новостью. Хотя всего несколько дней назад он сам рассказывал эту историю Садаю, причем почти с теми же деталями. Нубар относилась к старому поколению жителей Айлиса. Однако в Айлисе было тогда еще немало людей среднего возраста, видевших своими глазами небывалую резню айлисских армян.

О той резне каждый рассказывал по-своему, исходя из собственных понятий о человеке и человечности. Тем не менее никто из свидетелей тех событий не скрывал увиденного. В рассказах разных людей достоверно присутствовали одни и те же факты. В том, как началось все и как закончилось, мнения людей полностью совпадали.

Дело было так: чтобы армянское население Айлиса заранее ни о чем не догадалось, 30–40 турецких всадников Адиф-бея с раннего утра объезжали все дома, и армянские, и мусульманские, и объявляли, что сегодня будет провозглашено перемирие, для чего все срочно должны собраться во дворе такого-то армянина. После того, как народ собрался в указанном месте, турецкие солдаты отделили мусульман от армян и построили их в ряд в разных концах двора. Вдруг откуда-то раздалась громкая команда: «Огонь!», и турецкие солдаты, со всех сторон окружившие двор, обрушили на армян град пуль. Многие погибли сразу, оставшимся в живых всем, до последнего человека перерезали горло кинжалами или закололи штыками. Тех, кого можно было закопать тут же, во дворе и в саду, закопали, вырыв ров. Кому не нашлось места во дворе и в саду, побросали в конюшни, погреба близлежащих домов и сожгли. Мусульманские женщины, которые в тот день даже не решились выйти из дома, позже описывали произошедшее так: «Вода во всех арыках целую неделю была красной от крови». «У Адиф-бея был черный, как ворон, конь. Адиф сидел на нем у ворот дома. Крикнув: «Огонь», он хлестнул коня плеткой и ускакал. И тут же полился дождь пуль, казалось, рушится небо, сверху сыплется пепел. Поднялся такой крик, какого никто не слышал от сотворения мира. Разом залаяли все собаки во дворах. Закаркали все вороны на деревьях. Перепуганные сороки и голуби мигом исчезли из деревни, улетели прятаться за горами. Казалось, ад разверзся, солнце вот-вот рухнет на землю…»