Текст книги "Каменные сны"
Автор книги: Акрам Айлисли
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)
И хотела Грета Саркисовна получить у него эту смерть, чтобы навсегда избавить свое ободранное тело от мук и страданий… Чем ближе подползала Грета Саркисовна, тем больше страх и ужас охватывали Нувариша. Артист пытался убежать от мертвой женщины, которая никак не могла умереть. Однако у него ничего не получалось – он не мог отодвинуться ни на пядь, все тело его словно было залито расплавленным свинцом.
Не вынеся этого кошмара, артист открыл глаза и – счастливый – обнаружил себя в холодном и сыром коридоре. Уже включили свет, и двери операционной на другом конце коридора были открыты нараспашку.
Когда еще не вполне оправившийся от сна Нувариш Карабахлы вошел в кабинет доктора Фарзани, тот сразу понял, что он не в состоянии даже разговаривать.
Фарзани только что вышел из операционной. Он стоял у умывальника лицом к стене и мыл руки.
– Проходи, присаживайся, Мубариз муаллим, – сказал он. – Не переживай. Дела идут неплохо. Твой друг в палате. Спит себе. Организм у него крепкий. Прямо железный. Между нами, и на алкаша он вовсе не похож.
В этом своем состоянии артист не заметил даже, что доктор назвал его не Нуваришем, а Мубаризом.
– Как, доктор? Как это спит? Он сейчас в сознании?
– Пока нет, – спокойно ответил врач, вытирая руки. – Не спеши, всему свой черед. Если не сегодня ночью, то завтра утром точно придет в себя. Я ему в палату направил хорошую сестру. Она до утра будет дежурить около больного. – Доктор повесил полотенце на гвоздь и сел на свое место. – Да и ты, видимо, крепко заснул, только вид у тебя сильно помятый. Что, плохой сон приснился?
– Приснился, доктор, а как вы догадались? Такого кошмара в жизни не видел! – Артист помолчал. Потом вдруг жутко разрыдался и сквозь слезы стал умолять доктора: – Ради Бога, доктор, дайте мне немного спирта, всего десять граммов! Задыхаюсь, клянусь Богом. Голова прямо раскалывается. В черепе словно мыши с крысами бегают.
– Нет, друг мой, так не годится, – ласково сказал доктор, искренне жалея артиста. Он расстелил на столе старую газету. Запер дверь кабинета. Достал из холодильника маленький запотевший графинчик с какой-то прозрачной, как слеза, жидкостью и поставил его на стол. Разложил на газете немного колбасы. Пару соленых огурцов. Соленый творог – шор. Испеченный на садже лаваш. Пучок очищенной, вымытой кинзы… Налил в два грушевидных чайных стакана кизиловую водку. У артиста при одном только взгляде на нее глаза заблестели.
– Вы очень хороший человек, доктор. Я как увидел вас, сразу это понял. – Артист протянул руку к стакану, но не притронулся к нему, потому что доктор не взял свой стакан. Взгляд доктора Фарзани был устремлен к умывальнику. И артист понял, что хочет этим сказать врач. Он вымыл руки с мылом, вернулся и сел.
– Выпьем? – улыбнувшись, сказал доктор и выпил водку. Взял кусок лаваша, подхватил им немного шора и отправил в рот.
– За ваше здоровье, доктор! – Нувариш выпил стоя, поморщился и сел.
– Закусывай колбаской. Ешь как следует, – велел гостю врач. Однако сам к колбасе не притронулся. Взял пару веточек кинзы и медленно стал жевать. – Он семейный?
– Семейный, доктор. У него прекрасная жена – Азада ханум. Замечательный стоматолог и хороший человек. Она – дочка доктора Абасалиева, известного психиатра. Может, слышали?
Тут доктор Фарзани всерьез удивился.
– Кто же не знает доктора Абасалиева? – проговорил он. – Он еще жив?
– Жив, доктор. И отлично живет! – вдохновенно ответил пришедший в себя после водки Нувариш. – Еще крепок, как ледоруб. Вот уже год как переехал и живет на даче – в Мардакянах. Я, говорит, с сумасшедшими больше не вожусь. Их теперь слишком много расплодилось.
– Значит, наш друг – зять доктора Абасалиева? – переспросил доктор, снова разливая водку по стаканам.
Нувариш Карабахлы пришел в восторг от того, что доктор наливает водку и что он сказал теперь не «твой друг», а «наш друг».
– Да, да, зять. Причем они большие друзья. Просто обожают друг друга. Уже больше тридцати лет проживают вместе. Ну, кто еще есть у доктора Абасалиева? Жена у него скончалась. Осталась единственная дочь. Вот он и относится к Садаю Садыглы как к сыну.
– Вот оно что… – проговорил доктор, думая о чем-то своем. – И они, кажется, земляки, не так ли? Доктор Абасалиев, насколько я знаю, должен быть из Нахичевани… Ну давай. – Он поднял стакан, выпил и опять закусил лавашем.
– Точно! Они нахичеванцы! – подтвердил Нувариш, опрокинул в себя водку, взял кусок колбасы и проглотил, почти не жуя. – Односельчане, оба из Айлиса. И оба как сумасшедшие любят свое село. Когда бы и где бы ни сходились, только об Айлисе и говорят. Когда-то, говорят, там было много армян. И они – то есть эти армяне – выходит, очень дружно жили с нашими мусульманами. Доктор Абасалиев сильно хвалит тех армян. Таких, говорит, культурных, честных, трудолюбивых людей больше нет нигде в мире. Я часто слышал их разговоры. Когда тесть с зятем начинают говорить об Айлисе, прямо хочется поехать туда и умереть там.
Доктор Фарзани слушал артиста, продолжая думать о своем.
– Так, значит, доктор Абасалиев сейчас в Мардакянах, – скорее сам себе пробормотал хирург, потом ненадолго задумался и спросил: – Он живет там один?
– Конечно, кто у него есть? Только Азада ханум часто бывает у него. Каждое воскресенье с утра уезжает к нему. Остается ночевать, а утром прямо оттуда приезжает на работу. Вы правы, пожилому человеку трудно одному жить на даче. Впрочем, у него времени свободного не так-то много, чтобы скучать. В здешней квартире у него больше тридцати тысяч книг было. Бедная Азада ханум уже целый год таскает их из Баку в Мардакяны. А доктор Абасалиев посиживает на даче и читает себе эти книги. Говорят даже, сам стал писать.
– А что, детей у них нет, что ли?
– Нет, доктор. С одной стороны, конечно, это и хорошо, что у такого человека, как Садай Садыглы, нет детей. Честное слово, это человек не от мира сего. Вечно витает где-то в облаках. Да и характер у него совершенно детский. Еще когда был маленьким, у них в деревне кто-то при нем застрелил лисенка. Так он до сих пор помнит того лисенка. Сколько раз рассказывал мне о нем. И всегда при этом в глазах у него слезы, вот какой он человек!
– Значит, говоришь, и артист он хороший? – бросил доктор явно ради того, чтобы продолжить разговор.
Тут Нувариш Карабахлы пришел в сильнейшее возбуждение.
– Он гений, доктор, клянусь Богом! Это великий артист на уровне Аббаса Мирзы и Ульви Раджаба. И грамотный, впрямь как ученый. Каких книг он только не читал. Но по характеру упрям, как черт. Уж больно любит стоять на своем. Он еще лет десять-двадцать назад мог получить народного. А до сих пор так и остался, как я, заслуженным. Потому что язык придержать не умеет. В семьдесят девятом его и еще троих наших артистов представили к званию народных. Накануне все только его и поздравляли. А на следующий день в газетах напечатали имена тех двоих, а про него ничего не было. Оказывается, пошел он в тот вечер с кем-то крепко выпил и опять распустил язык: мол, мне не нужно звания, которые раздает налево и направо щедрый ваш Хозяин, пусть это звание я заслужу в глазах народа.
Артист долго копался в кармане. Потом, видно, решившись, вынул из пачки одну сигарету и умоляюще посмотрел на Фарзани:
– Доктор, позвольте хоть затяжечку. Не ругайте меня, ради Бога. Ужасно хочется курить.
Доктор достал из ящика стола маленькую стеклянную пепельницу и поставил ее перед артистом.
– Кури сколько хочешь. Я с двадцатипятилетнего возраста ровно сорок лет курил. Но уже пять лет как бросил. – Он снова разлил водку из графина. – Ну, выпьем еще по одной – и довольно. Вещь хорошая, чистейшая вещь, никогда не вредила.
У меня есть знакомый из Казаха. И имя у него интересное – Афтандилом зовут. Как-то перевернулся на машине, все ребра себе переломал. А я его капитально отремонтировал. Теперь он каждый раз, как приезжает сюда, привозит мне пару литров. – Доктор приоткрыл окно, взял стакан и прямо у окна залпом выпил кизиловку. – Так, значит, сказал, что не нужны ему звания, которые раздает власть? А кто же среди ночи донес об этом Хозяину?
– Да уж наверняка донесли, доктор. А то как же из троих именно его вычеркнули? – Артист, докурив сигарету до половины, загасил окурок в пепельнице. – Почему-то власть советскую не любил он с самого начала. Поверьте, терпеть ее не мог. Был, кажется, шестьдесят восьмой год. Один спектакль нашего театра представили к Государственной премии. Пять исполнителей получили, а Садай Садыглы опять остался в стороне. А ведь он играл главную роль. Просто и тогда он не мог приструнить свой язык. Одному из членов Центрального Комитета прямо в лицо ляпнул: мол, то, что у вас в кармане, это – не партбилет, а пистолет. Своим пистолетом вы запугиваете народ, держите его в страхе, чтобы самим жить без страха.
Нувариш, еще не выпив свою третью рюмку, был уже настолько одухотворен, ощущал в себе столько легкости и счастья, что, будь его воля, пустился бы сейчас в пляс. С одной стороны, так на него подействовала выпитая водка, а с другой – радость, что сидит и беседует с таким великим хирургом, как Фарзани. И все мучения, испытанные им в течение дня, даже приснившийся недавний кошмар были позабыты. Даже сам сукин сын Шахгаджар Армаганов сейчас казался артисту не таким устрашающим. А доктор Фарзани доволен был посвежевшим, поздоровевшим видом своего гостя-артиста.
– Ну давай выпей, – дружески приказал ему доктор. – Значит, партбилет-пистолет! Хорошо сказано. Не в бровь, а в глаз. Если не собираешься кого-то пугать, зачем нашему брату партбилет?
Нувариш выпил водку и решил тоже закусить на этот раз лавашем с шором.
– Да что там пистолет, доктор. Он иногда такое выдавал, скажу – не поверите. Как-то его здорово побили во время застолья в Нардаране [9]9
Нардаран – село в окрестностях Баку, жители которого отличаются особой религиозностью.
[Закрыть]– попал он на празднование обрезания. А во время такого застолья ведь есть свои правила: если тебе дали слово, ты по тем правилам и должен говорить. А о чем можно говорить, когда празднуется обрезание? О том, какое это богоугодное дело, насколько это важно для гигиены и здоровья. О святых и имамах. Об учении Пророка, где этот обряд считается одним из важных для всех мусульман, о Его великой мудрости… И в самый разгар застолья дают слово Садаю Садыглы как уважаемому гостю. А на него опять что-то находит. Начинает издеваться над обрядом. Потом вообще разошелся, прости меня Господи, стал задевать самого Пророка. Неужели, говорит, ваш Пророк умней Бога? Если б в теле человека было что-то лишнее, разве же Бог был слеп, чтобы не видеть этого? Как же это получается, что Господь не ошибся, создавая лицо, глаза, нос, уши, и все сделал правильно, а как дошло, черт возьми, до этого места, вдруг взял да ошибся, как школьник? Да кто велел вашему Пророку исправлять ошибку Бога?..
А нардаранцы никогда в жизни таких речей не слышали. И такое тут поднялось! Не было таких ругательств, которыми деревенские аксакалы не наградили Садая. Даже женщины, которые за столом не сидели, кричали из-за забора: «Будь ты проклят!» В конце концов, когда застолье закончилось, нардаранская молодежь ему здорово бока намяла. Так избили беднягу, что он потом целых три месяца не мог выйти на сцену. Говорят, сам Шейх – глава всех мусульман Кавказа Аллахшукюр Пашазаде лично посетил Садая в больнице, чтобы уговорить его публично извиниться перед всеми нардаранцами. Потому что оскорбленные нардаранцы потом запросто могли убить его.
Артист рассказал эту трагикомическую историю с восторгом, да еще, разумеется, немного приукрашивая. Вдруг он взглянул на доктора, заметил, что выражение его лица совершенно изменилось, и испугался, не перебрал ли он. Артисту показалось, что его рассказ доктору очень не понравился. Поэтому он торопливо и встревожено добавил:
– Откуда мне знать, может, всего этого вовсе не было. Может, придумал это такой же дурак, как и я, шут какой-то похуже меня. – И он умолк, сильно расстроившись и, видимо, решив, что смертельно опасная шутка Садая с богобоязненными нардаранцами оскорбила религиозные чувства и доктора Фарзани.
Но Фарид Фарзани не был фанатичным мусульманином. Доктор не соблюдал поста, не совершал намаза. Однако, живя в Москве, старался по мере возможностей придерживаться правил и законов, установленных своей религией и Пророком.
И основной причиной внезапного переезда Фарида Фарзани из Москвы в Баку была как раз более или менее сохранившаяся в нем верность своей религии. Если бы всего три года назад в Москве ему рассказали то, что когда-то наговорил о Пророке артист, без сознания лежавший сейчас в палате, доктору потребовалось бы много усилий, чтобы выслушать это. Увиденное им за три года в Баку, однако, резко изменило его отношение и к религии, и к родине, и к самому Пророку. Особенно поражен был доктор жестокостью мусульманского населения города к армянам, возможно, потому, что подобной жестокости со стороны армян он лично никогда не видел.
– А Шейх тоже нахичеванец? – задумчиво спросил доктор, явно озабоченный и подавленный.
Вопрос удивил артиста.
– Да нет, откуда? Шейх ленкоранец, талыш. И человек вроде бы хороший, мягкий. – Артист немного помолчал, подыскивая слова. – Честно говоря, мне неудобно спрашивать. А вы сами, доктор, откуда родом будете? Фамилия у вас, кажется, иранская.
– Я и есть иранец. – Доктор глубоко вздохнул. – Мой отец однажды сглупил и привез меня сюда. А я сам сглупил еще хуже – из Москвы сюда приехал. Там я пятнадцать лет работал хирургом в больнице Склифософского. – Последние слова доктор произнес с особой гордостью, опять налил немного водки в стаканы и добавил: – Давай выпьем за здоровье нашего безбожника. Пожелаем ему больше не попадаться в руки дикарей. – И в первый раз доктор чокнулся стаканами.
Артист все более ощущал симпатию со стороны хирурга и по-детски бурно радовался этому.
– Да, да, выпьем, доктор, пожелаем, чтобы он больше не попадался в лапы зверей, подобных тем бесчувственным еразам. Только, доктор, жена его давно уже предчувствовала это. Она знала, что однажды с ним случится такое. И старалась, чтобы муж совсем не выходил на улицу. Он и не выходил. Только вчера на пару часов зашел в театр. Я сам позвонил ему из кабинета директора и еле уговорил прийти. Потому что и театр надоел ему. Он не приходил даже за зарплатой. Один только Бог знает, зачем он сегодня оказался в городе.
– Кури, кури спокойно. – Доктор Фарзани решил избавить от мучений артиста, опять копавшегося в кармане. Он подошел к приоткрытому окну и широко распахнул его. – Такой человек вряд ли и дальше сможет жить в этом городе, – сказал он дрогнувшим голосом и, ссутулившись, напряженно задумался.
Да, артист верно заметил: настроение доктора Фарзани действительно неожиданно изменилось. И не потому, что на него вдруг напала усталость или ему почему-то не понравился рассказ артиста. Дело в том, что слова, произнесенные артистом на празднике обрезания, доктор в свое время слышал от собственной жены: «Ваш Пророк умнее Бога, что ли?» Когда-то они потрясли Фарида Фарзани. Из-за них и распалась в Москве его прекрасная семья. Именно эти оскорбительные и глубоко ранившие его слова стали причиной его теперешней холостой и безрадостной жизни в этом, в сущности, чужом городе.
Судьба порой приносит удивительные подарки: женатый на русской, многие годы не ощущавший в Москве никакой психологической дисгармонии, счастливый отец единственной дочери, Фарид Фарзани после рождения сына вдруг ни с того ни с сего стал терять душевное равновесие. Когда сын был еще младенцем, вопрос его обрезания уже превратился для отца в настоящую проблему. И проблема эта росла по мере того, как рос сын. Навязчивое беспокойство довело его до того, что доктору стали сниться кошмары, чего с ним раньше никогда не случалось. Когда сыну исполнилось двенадцать лет, однажды утром Фарид Фарзани высказал жене свое твердое намерение: «Таков закон, завещанный Пророком. Я не имею права нарушить его».
И услышав от жены: «Ваш Пророк умнее Бога, что ли?», от ярости готов был биться головой о стену.
Как раз в то самое утро, когда жена ушла на работу, а дочка – в школу, доктор Фарзани, легко уговорив сына, всего за десять-пятнадцать минут сделал то, что Пророк считал первейшей обязанностью каждого мусульманина перед Аллахом. Кто бы мог подумать, что для опытного хирурга больницы Склифосовского эта простенькая операция окончится осложнениями? Однако то ли от испуга, то ли по какой иной причине, но к вечеру температура у мальчика поднялась до сорока. И мать, которая, вернувшись с работы, увидела сына в таком состоянии, от изумления потеряла дар речи. Она не сказала мужу ни слова, не сделала попытки сбить температуру у сына – просто в ужасе смотрела на ребенка. Потом бросилась в ванную, закрылась изнутри, и из-за запертой двери долго слышались ее рыдания и всхлипы.
Оказывается, любовь русских женщин очень легко может перерасти в ненависть. Хотя уже наутро мальчик поднялся и спокойно разгуливал по дому, жена Фарзани навсегда прервала свои отношения с мужем. Она немедленно подала на развод и разменяла их трехкомнатную квартиру в центре города на две двухкомнатные в отдаленных районах. Прожив несколько лет без семьи, Фарид Фарзани в 1986 году обменялся квартирами с русским бакинцем, переехал в Баку и в первый же день понял, какую непростительную ошибку совершил.
Сейчас сыну Фарзани шел двадцатый год. Но в памяти отца он так и остался двенадцатилетним. И невинные, растерянные глаза мальчика много лет жестоко преследовали доктора. Весь ужас заключался в том, что мальчик, не издавший ни звука во время операции, потом, когда доктор закончил свое дело, взглянул на отца с таким убийственным презрением, что забыть этот взгляд было невозможно. Фарзани прочел в глазах мальчика, что тот никогда не простит ему этой операции. Лишь много позже доктор стал понимать, в чем состояла суть его греха. Мальчику было все равно, отрезал ли он ему кусок кожицы от крайней плоти или целый палец, потому что для ребенка, воспитанного в московской среде, было непостижимо, во имя чего отец так поступил с ним. Мальчик воспринял это как физическое насилие над ним со стороны отца, как жестокость и дикость, не имевшие никакого смысла. В то утро доктор ясно прочел в глазах безмерно любимого и заласканного сына, что стал для него чужим.
И напрасно он утешал себя тем, что пройдет время и отчужденность исчезнет. У отца не хватило сил побороть ее, а сын к этому и не стремился. За то время, что доктор Фарзани жил в Баку, дочь дважды приезжала к нему. И сейчас хотя бы раз в неделю звонила, справлялась о его здоровье, расспрашивала, как он живет. Сын ни разу не приехал в Баку и ни разу не позвонил.
Да, сын был слабым местом доктора Фарзани. Рассказ артиста, судя по всему, задел именно эту слабую струну, разбередил рану, растравил ее. Он впал в совершенно не свойственное его характеру мистически-меланхолическое настроение и всячески старался выйти из него.
– Да он же прирожденный Дон Кихот! – с наигранной веселостью воскликнул Фарзани. – Дон Кихот – вот настоящая роль для него. Выздоровеет – я ему об этом скажу. Как думаешь, не обидится?
Артист с удивлением посмотрел на доктора, потому что знал: «Дон Кихот» – любимое произведение Садая Садыглы.
– Скажите, почему же нет. – Опять разволновавшийся артист снова сунул руку в карман в поисках сигарет. – Он сто раз перечитывал «Дон Кихота». Сервантес его самый любимый писатель. А из наших он больше всех ценит Мирзу Фатали Ахундова. А в жизни у него один кумир – его тесть, доктор Абасалиев, и еще какая-то его односельчанка, армянка по имени Айкануш, он всегда рассказывает о ней с любовью. – Нувариш Карабахлы выпалил все это единым духом и, вытащив руку из кармана, кротко посмотрел на доктора.
«Дон Кихота» доктор Фарзани читал как минимум два раза, о Мирзе Фатали Ахундове кое-что знал, а уж ту армянку Айкануш, безусловно, знать не мог. Зато он был хорошо знаком с доктором Абасалиевым. Они не раз встречались на различных медицинских симпозиумах в Москве, Ленинграде, Праге, Варшаве…
– А где работает дочь доктора Абасалиева?
– Сначала она работала в лечкомиссии. А сейчас на проспекте Нефтяников открылась новая стоматологическая клиника, и Азада ханум работает там. – Артист посмотрел на часы. – Только сейчас ее на работе не будет. Наверное, она уже дома.
– Ты же говорил, что она в эти дни ездит в Мардакяны к отцу.
– Да, ездит… – Вдруг в голове артиста словно просветлело. – Сегодня ведь воскресенье, доктор, да?! Вот дурная голова, опять забыл и все время мучаюсь, как мне пойти сказать обо всем Азаде ханум. Это же просто отлично, доктор. Пусть Азада ханум пока ни о чем не подозревает. А завтра, Бог даст, ему станет лучше, сознание вернется, и Азаде ханум не так тяжело будет увидеть мужа. Они так любят друг друга. Детей у них нет, вот они и отдают друг другу любовь, не растраченную на детей. – Договорив, он краем глаза посмотрел на стол. – Вы позволите, я здесь приберу?
– Не беспокойся, уберут без тебя. – Доктор отнес полупустой графин в холодильник. – У тебя есть телефон Азады ханум?
– Рабочего нет, а их домашний я знаю.
– Тогда запиши мне. Наверное, и у доктора Абасалиева на даче телефон имеется?
– Телефон-то есть, только вот номера его я не знаю.
Доктор Фарзани пожал руку артисту.
– Ну, ты иди, отдохни эту ночь как следует. А у меня еще много дел.
– Доктор! – воскликнул Нувариш Карабахлы и так жалобно посмотрел на Фарзани, что тот и без слов понял, что он хотел сказать.
– В палату мы не пойдем, – заявил он. – Это бессмысленно. Да ты не беспокойся, там все в порядке. Я выделил ему отличную палату, потом сам увидишь и убедишься. С телефоном, телевизором – не палата, а ханский дворец. – Доктор взглянул на бумажку с номером телефона, который записал ему артист. – И с семьей его я свяжусь, – добавил он, – ты ни о чем не беспокойся.
Была ночь: холодная декабрьская ночь 1989 года. Нувариш Карабахлы очень боялся идти домой. И именно страх этот рождал в его душе ощущение беспомощности и безысходности.
Если б он мог решиться, то вернулся бы в больницу и хотя бы на одну ночь попросил себе там приюта: всего одна больничная койка, в любой захудалой палате… По мере удаления от больницы артист чувствовал, как растет в нем почти физически ощущаемая боль одиночества, и оттого вечер, проведенный с доктором Фарзани, уже превращался в его памяти в далекое, ставшее недостижимым приятное воспоминание.
Сидеть у постели Садая Садыглы доктор Фарзани поручил одной из тех медсестер, которые ассистировали ему во время операции, – семидесятилетней опытной, со стажем Мунаввер ханум. Старые работники больницы звали проработавшую здесь более пятидесяти лет Мунаввер ханум просто Мира ханум. Некоторые – Мина ханум. Что касается доктора Фарзани, то он называл эту знающую свое дело опытную медсестру в зависимости от собственного настроения. В обычном настроении он звал эту седую женщину, примерно ровесницу свою, просто Мунаввер или фамильярно – сестра. А в хорошем эта незаменимая сотрудница отделения травматологии и хирургии всегда была для него Минашей. И это каждый раз доставляло Мунаввер ханум большую радость.
Запереться после каждой операции у себя в кабинете и выпить пару рюмок водки было неизменной привычкой доктора Фарзани. Когда никаких операций не было, хирург ближе к вечеру все равно запирался в кабинете и на какое-то время полностью отключался от больничной жизни. Пил он всегда в одиночестве, сегодня впервые был в кабинете не один. Поэтому медсестра очень беспокоилась: с одной стороны, она боялась, что в этот раз он выпьет больше своей всегдашней нормы, а с другой – просто ревновала: обычно доктор делил свое одиночество только с ней.
И еще дотошную и законопослушную Мунаввер ханум беспокоило, что доктор Фарзани дал указание положить больного в палату, предназначенную для высшей номенклатуры, находившуюся в личном распоряжении главврача, и, быть может, сделал это без его санкции.
– А вот и я, Минаша! – Так приветствовал старую медсестру доктор Фарзани, входя в палату в наброшенном на плечи белом халате. Теплота этого обращения, как обычно, бальзамом разлилась по сердцу Мунаввер ханум. Наверное, Маша позвонила из Москвы, подумала она, потому что только после звонка дочки доктор Фарзани бывал так весел и счастлив.
– Ну что, наш артист не собирается возвращаться с того света? – спросил доктор, меряя пульс больного. – Ну и сердце у него, Минаша. На теле живого места не осталось, а сердце работает как часы.
– Эх, Фарид Гасанович, если бы вы знали, каким я его видела в лучшие его годы! – взволнованно-печально отозвалась медсестра. – Были времена, когда люди толпами шли в театр, только чтобы увидеть его на сцене. Если б вы знали, как он играл Айдына! Это было так замечательно, что даже мужчины в зале плакали. – Растроганная медсестра еле сдерживала слезы. – Видите, какое сияние исходит от лица его? И это после стольких мук! Я вот все сижу здесь, гляжу на него, никак не нагляжусь.
– Да, крепкий мужик, – согласился доктор, отошел от постели больного, недолго постоял у окна. Потом вернулся и сел в кресло рядом с Мунаввер ханум.
– Только, доктор, – медсестра понизила голос, – вы бы сказали главврачу, что мы разместили нового пациента в этой палате. Просто из этики.
– Я предупредил его… – неохотно ответил доктор и, встав с кресла, опять подошел к окну.
У медсестры словно гора с плеч свалилась. Она быстро поднялась и бегом направилась к двери.
– Я пойду, приберу у вас в кабинете, – сказала она, выходя, а потом опять заглянула в палату. – Чай вам сюда принести?
– Принеси. Только не забудь спросить разрешения у главврача, – смеясь, ответил доктор.
После ухода медсестры доктор снова подошел к окну. Эта привычка – стоять по вечерам у окна и смотреть на опустевшие улицы появилась у него недавно. Странным было, что уже несколько месяцев на улицах Баку не только по вечерам, но даже и днем нельзя было увидеть людей, идущих поодиночке или парами. Сейчас люди ходили толпами, стадами. И полновластное право говорить, кричать и славословить было дано лишь этим толпам. И еще страннее было то, что количество слов, которые выкрикивали эти существа, было равно количеству слов, которые, наверное, использовали во время охоты первобытные люди:
Сво-бо-да!
От-став-ка!
Ка-ра-бах!
В последние дни эти люди пополнили свой словарный запас еще тремя фразочками:
– Вот и все! Вот и все! – пробормотал про себя доктор Фарзани и отошел от окна.
На желтоватом лице больного он заметил отчетливый след от слезинки, скатившейся по щеке.
