Текст книги "Мор"

Автор книги: Ахто Леви

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Скиталец оказался на скамье подсудимых. На суде присутствовала его "жертва", которая в порядке "самозащиты" ранила его, оказывается, простой отверткой; присутствовали свидетели-милиционеры; прокурора не было, его функцию с успехом исполнил адвокат, талантливо подчеркнувший обстоятельства, не оправдывавшие действия Скита. В конечном итоге ему "отвалили" девять лет для выправления мозгов.

Глава шестая

1

Захлопнув дверь Тоськиной квартиры, Варя отправилась домой, таща дочку за руку: в душе хаос. Она подумала о себе, как о пуридановой ослице, – ей нравился Тарзан, но хотелось, чтобы дома ждал Скит. В то же время злорадство сожительствовало с сожалением, что не удалось помириться. А ведь Варя согласилась сожительствовать с Тарзаном из-за матери – так предста-влялось ей самой. Интуитивно она понимала, что это с ее стороны лишь попытка оправдаться. Только ведь правда и то, что Тарзан буквально купил ее с матерью...

Он завалил их продовольственными карточками и носильными вещами, причем хорошими. И они не спрашивали у Тарзана о их происхождении, не спрашивали, потому что всем известно, откуда у воров вещи. Они даже притворялись перед самими собой, что, мол, не подозревают о том, что Тарзан – вор. Марьина Роща ворами кишмя кишела и тогда, и раньше, но кто к ворам сами отношения не имели, делали вид, что их не знают. То же самое и те, кто отношение к ним имели. А, в общем, к ворам относились, как к отсутствию топлива, к холоду, к голоду, к заклеенным бумажными лентами окнам, трубам, торчащим из форточек, бездомным собакам, воронам на Миусском кладбище – все суть природы данного этапа истории и вечности.

А жилось Варе трудно, мама не могла ей сколько-нибудь значительно помочь: она работала на мануфактурной фабрике и тащить оттуда было нечего. Варя же за свое секретарство в суде получала триста двадцать рублей, а как на них прожить, когда за ботиночки на толкучке заплатила четыреста.

Тарзан начал за ней ухаживать, держался импозантно. Он не был романтичен, как Скит, но разница показалась Варе чисто внешней, внутреннее состояние Тарзана представлялось Варе глубоко спрятанным. Его внешнюю грубость она приписала бездомной, непорядочной жизни, отсутствию нежности, ласки, любви. Она не сомневалась, что все это даст ему и он со временем преобразится. Верила, что в состоянии сформировать его душу, и, когда это свершится, – это будет их совместное торжество. В таком случае, подумала она, Тарзан... куда более привлекате-лен, чем худой, угловатый Скиталец.

Мать Варвары сперва защищала семейный статус Скита, напоминала дочери о его отцовстве, выражала обеспокоенность относительно судьбы Олечки; постепенно же и в ее рассуждениях появились мысли, что хозяин урожая все же не тот, кто поле вспахал и посеял семя, а тот, кто поле поливал, урожай вырастил. Скиталец сунул-вынул и был таков, а здесь в трудное время мужчина помогает обездоленным женщинам.

Когда же с продуктами стало очень трудно, Тарзан отдал Варе немало довольно дорогих вещей, чтобы она уговорила мать съездить с ними в деревню и обменять на продукты. Все так делали. Но маме невозможно было отлучиться с фабрики, в деревню съездила сама Варя, в суде ее подменила другая девочка. Олечку оставили под присмотром соседки. Варя привезла продукты и всех, кто ей помог, тем или другим одарила. Таким манером незаметно для самой себя она вошла-влилась в образ жизни Тарзана. Ее удивляло, как он ухитрялся не работать в такое время, когда других за прогул или опоздание на работу сажали в тюрьму. Тарзан лишь смеялся:

– В стране дураков можно жить чудесно, если сам не дурак.

Он сказал, пусть ее не беспокоят его дела, так ей будет проще жить.

Недаром Тарзана давно считали удачливым вором, это и теперь подтвердилось: он все умел достать, даже и водку; хотя всем известно, что бутылка водки на базаре стоила пятьсот рублей. Собственно, кроме водки, самого Тарзана мало что интересовало.

Варе надо бы радоваться, что с помощью Тарзана всем им не приходилось довольствоваться картофельными очистками, отрубями, жмыхом и другими столь же калорийными продуктами. Все бы ничего, только Олечка не очень благоволила Тарзану и все попытки Вари заставить ее обратиться к нему со словом "папа" не достигали успеха. Если же давление на девочку станови-лось непосильным, она это слово проговаривала с таким выражением, что вместо "папа" получа-лось "бяка". Впрочем, и Тарзан не высказывал большого расположения девочке. Его попытки иногда поиграть с ней или ласкаться получались более, чем убогими. Но как мужчина Тарзан волновал Варю, и ночью, как правило, она прощала ему все то, что вызывало в ней протест днем.

Однажды он объявил ей, что комнатушка, где Варя была счастлива со Скитом, тесна для них, что он нашел приличную хаверу из двух комнат и кухни. И вскоре они туда перебрались. Мебель, старую рухлядь, перевозить не было нужды. В новой квартире они стали пользоваться всем тем, что в ней было расставлено, такой же рухлядью, но все необходимое для жизни здесь было.

2

Когда Варя с Олечкой подошли к двери квартиры, Варя поняла – Тарзан дома и пьян: в нос ударила густая вонь табачного дыма. Что он пьет она, конечно, знала, – какой мужчина в Роще не пил... да еще в такое время. Пьянство на Руси явление настолько распространенное, что как бы общенародное и, как таковое, естественное. Тарзан, когда был пьян, не лез драться, но становился грубым. Обычно, напившись, он валялся на своем любимом диване в одежде.

Стараясь не шуметь, они осторожно миновали храпевшего Тарзана, вошли в спальню. Уложив Олечку спать, она вернулась к валявшемуся на диване Тарзану. Настроение... Впору было и самой напиться. Она уселась на стуле и, свесив обессиленные руки, смотрела на храпев-шего мужа. Да, да, на... мужа. Она ловила себя на мысли: факт регистрации их брака был с ее стороны преждевременным.

Она сама не решилась бы на это, и Тарзан... На что ему это?! Настояла мама: "Чтобы было как положено, по закону..." Тарзан расписываться не хотел, но хотел Варю – расписались. Его нетрудно было уломать тем аргументом, что процедура регистрации максимально проста. Расписались тайком. Тарзан не хотел, чтобы кто-нибудь из воров узнал об этом: жить вору с бабой сам Бог велел, но расписываться... не считалось предосудительным, но... Одним словом их свадьба не отличалась от процедуры выдачи продовольственных карточек, которые в Москве Тарзану и не полагались, потому что прописан он был в Егорьевском где-то на "хате".

Уедет ли Скит, подумалось ей, или это была только похвальба, как и с ее стороны деклара-ция ее бесконечных связей?

Связавшись с Тарзаном, они с Олечкой оказались в самой гуще воровской жизни. Их дом, двухэтажный, деревянный, постоянно навещали воры. Постепенно она к этому привыкла, в душе теплилась подсознательная надежда, что так будет не всегда. Соседи знали молодую женщину с ребенком, относились к ней приветливо, но в их личную жизнь не совались. Варя могла то у одной, то у другой соседки оставлять Олечку, и это было удобно.

Что знала она про Тарзана? Собственно, ничего. И это незнание стало роковым для нее. Тарзан был вор и даже потомственный: его дед и отец были ворами. Мать он не помнил, но она не была воровкой, это ясно, скорее такая же, как Варя. Вору жить с фраершей по воровскому закону не воспрещается. Но, если какая-то баба стала женой, даже не расписанной, – развод только по разумению вора. С моралью у воров было строго. Если, к примеру, жила воровка с вором, но его посадили, и этим обстоятельством задумал воспользоваться другой вор, держав-ший глаз на его бабу, – дело доходило до разбирательства. Вор не имел права сойтись с бабой другого вора на время его отсидки: человек рикшу тянет (можно толковать как "бедствует" – А.Л.), а ему рога наставляют! Так то с воровкой! А фраерша, как Варя?.. Глухо! Она – собствен-ность вора, как в гареме султана.

Что она сошлась с Тарзаном, тому уже не одни перечисленные мотивы послужили, была еще одна очень серьезная причина: Варю преследовал Крот. И этого субъекта нельзя было сравнить с великолепным Тарзаном: у Крота нескладная долговязая фигура, лицо жестокое с малюсеньки-ми, всегда полузакрытыми красными глазками, отчего и создавалось впечатление полного их отсутствия. Этот вор, которого знали как жестокого человека, стал домогаться ее повсюду. Нельзя было даже в парикмахерскую сбегать без опаски встретить Крота на своем пути. А он беспардонно, с ухмылкой, всегда вещал:

– Бесполезно, крошка, от меня бегать, все равно однажды подловлю. Уж лучше давай по-хорошему.

Крот не отстал от нее, даже узнав, что она стала жить с Тарзаном, но дистанцию соблюдать ему все же приходилось, ибо воровской закон – не те законы, которые Варя наблюдала в суде, где все еще секретарствовала (этот факт особенно нравился Тарзану: "моя баба... судья", – с высокомерной иронией рассказывал он обычно ворам, и было им смешно от этого).

В суде часто ее симпатии были на стороне подсудимых, в том числе воров, привлекавших своим независимым поведением, не боязнью тюрьмы, к которой относились, как к родному дому. Она видела, как часто приговоры были предопределены заранее, как всех покупали, давали взятки, даже судьям. Видела и понимала: правосудие – беззаконие. Она охотно поверила, что закон воровской – неподкупен.

3

В три часа ночи их разбудили настойчивыми ударами в дверь. Тарзан, успевший уже проспаться, открыл и впустил вора по кличке Иван Бандит.

– Налей выпить, мне очень нужно! – проорал тот, когда Тарзан спросил, какого черта он вломился в такую рань. Что и сказать, несведущему может показаться, что манера обращения не отличается изысканностью. Но она в духе господствующего в этих кругах этикета. – Выпить есть? – потребовал Бандит еще раз. – Дай сначала выпить, потом скажу.

Ленинградский вор Иван Бандит немало натерпелся насмешек за свою свирепую рожу, хотя, как известно, вор бандитом по своему партийному признаку быть не может.

– Что стряслось? – Тарзан явно струхнул. Правда, вору всегда есть основание ждать какой-нибудь подлянки от судьбы, такова специфика его жизни. Тарзан налил стакан Бандиту и тот, как говорится, ухнул его.

– Случилась дрянь! – выдохнул Бандит. – Налей еще. Хорошо, что у Тарзана осталось с вечера горючее на похмель. Бандит опять выдул стакан и начал приходить в себя.

– Знаешь, Макса убили.

Макс-вор, карманник, был душой воровской братии, сын известного музыканта Максакова, аккомпанировавший певице Лидии Руслановой, он и сам играл на аккордеоне, развлекал воров на малинах.

– В Грохольском переулке. Я с ним шел, – объяснял Бандит, – с Максом. Нам встрети-лись Чича и Фунт, стали звать, мол, дело есть. Зашли в разрушенный дом и вот пристали к Максу. "Ты, говорят, в Питере был?" Макс: "Был, а в чем дело?" – "А ты? – это они мне, – тоже питерский?" – Говорю: "Да, но в чем дело?" Слышу, говорят между собой, что надо, мол, обоих убрать, а то, если одного Макса, – Иван, то есть я, их заложит. А нам: "Встаньте к стенке". – Кричу им: "За что?!" Они кричат: "Становись!" (Не надо думать, что они в этом разрушенном доме так прямо и кричали, слово "кричать" употребляется у достойных воров еще как "говорю", если даже разговор ведется шепотом).– Кричу им, – продолжает Бандит: "Я ничего не знаю". А они кричат: "Становись, падло". Стали к стенке, они кричат: "Спиной к нам давай!" У них натурально пугач (револьвер – жарг.). Слышу, вроде осечка. Кричу: "Вы шутите, или в самом деле?" Макс поворачивается и на колени: "Братцы, скажите причину". А ему как бабахнули в голову из пугача. Макс упал, а Чича с Фунтом шарахнулись оттуда. За ними и я.

Варя слышала, что пришел Бандит, но не прислушивалась к их разговору. Ей давно внуши-ли, что дела воровские должны касаться ее постольку-поскольку: замечать, чтобы соседи не проявляли излишнего любопытства, – а они не проявляли. В Роще обыватель относился к ворам всех сортов, как относятся прохожие к черным котам: говорят, лучше если черный кот не перейдет дорогу перед носом, но жить он имеет такое же право, как серый.

В жилье Тарзана и Вари воры ходили постоянно, по одному и табунами. Варя привыкла к ним, к их пьянкам, картежной игре. Она радовалась существованию Олечки: девочка давала ей право восстать иногда, когда ворам, случалось, слишком расшуметься.

4

Три дня собирали воры сходку из-за Макса, которого любили за веселый нрав, талант музыканта, а следов за ним никаких не знали. Сначала собирались в ресторане "Спорт" у Белорусского вокзала. Здесь воры чувствовали себя по-домашнему, несмотря на присутствие фараонов и прочего мусора, официанты просто обожали обслуживать блатных, зная их прене-брежение к деньгам. Что же до оперативников, они вообще-то не задевали воров без особой нужды: они бы не справлялись со своими обязанностями без дружеского контакта с ворами. Объяснить это явление доступно: воры в некотором роде обеспечивали порядок в городе. Скажем так: участковому было бы туго, не проживай на его участке какой-нибудь стоящий вор в законе. Где водились воры – там тишь да гладь, то что надо участковому. То же самое и оперы всегда знали, что в случае чего можно обратиться к авторитетным ворам: когда украли что-нибудь такое, что, кровь из носа, а найти надо, дабы начальство не лишило премиальных. Таким образом, благодаря дисциплине и почитанию ворами своего закона, в обществе существовал относительный мир. Потому и чувствовали воры себя в "Спорте" спокойно и разбирали в приятной атмосфере свои дела, хотя надо, конечно, отметить, что ресторан в такое время и не ресторан, а недоразумение.

На сходку должен был явиться и Чича – пригласили же, – но он оторвался. Фунт на сходку пришел, а может его привели... И рассказал о случившемся иначе, чем Иван Бандит.

Из показаний Фунта воры установили, что Чича и Фунт ездили в Питер искать именно Ивана Бандита, который и закладывал воров, а Макс... Он, оказывается, дело по замачиванию Бандита взял на себя: дескать, я его замочу. И вот совершенно случайно Макс и Костя Барин ночью встретили в Москве на Каланчевке Чичу и Фунта и видят, что ведут они какого-то парня морда-того во двор разрушенного дома, подбегают к ним, и Макс говорит, что изловили того, кто своих закладывает, – Бандита, и велят тому становиться на колени:

– Ты закладываешь людей, за это тебя приговорили к смерти.

Бандит не хотел вставать на колени, снял шапку и принялся божиться, что "курва буду, если хоть одну безвинную воровскую душу подлым мусорам заложил", что "век мне свободы не видать", что, мол, "член мне в рот" и все в таком духе. Но в это время Чича стреляет... в Макса. Все, конечно, растерялись, и Бандит, воспользовавшись моментом, удрал.

Тут бы промолчать Тарзану, что в ту ночь Бандит был у него и пил с ним водку, но он рассказал. Затем разбирательство пошло уже по другому направлению.

– Значит ты этого предателя еще и поил? – возмутились воры.

Теперь Тарзан принялся божиться, что "блядь буду", если бы знал про дело Бандита... Ведь этот гад, бандитская морда, рассказал ему про убийство Макса совсем по-другому.

Воры нашли, что вопрос нуждается в дополнительном разборе и назначили следующую сходку на Миусском кладбище у пруда.

Утром многие воры пришли в Тупик к Тарзану, немного выпили, говорили про Макса, жалели о нем. Он всегда играл им на аккордеоне и в ресторанах развлекал до утра, а потом провожал воров с музыкой по хатам. Конечно, на сходке и Тарзану предъявят претензии, но все-таки в Макса стрелял Чича, а этот субъект и на этот раз на сходку не пришел. Все-таки у гражда-нского суда есть хоть то преимущество – не явившемуся в суд можно послать повестку, доста-вить с милицией. Тут же... Когда еще поймают Чичу (Чичу задушили позже в тюрьме – А.Л.)?

Вечером вор, по кличке Солдат, известил Тарзана, что сбор на кладбище, будут разбирать конфликт воров Тюхи и Фофана. Придут Хлестак и другие. Вопрос Макса пока оставили.

Собрались у пруда, здесь уселись на опрокинутые могильные памятники. И говорит тут Фофан дело: Тюха, мол, его от презента оттолкнул, надо "эту суку" смольнуть. Тюха, было, залаял в адрес Фофана, но его притормозили: не дело лаять при разборе, на гражданском суде и то не лают (ругаются жарг.). Спросят, тогда и ответишь, такой порядок: сначала обвинение, затем оправдание или приговор. Спросили и Тюху, виноват ли?

– В толпе – когда полно людки (народу – жарг.), – отвечает Тюха, – не смотришь на Фофана, а смотришь на фраера. Я не помню, чтобы толкнул Фофана.

Дело, в сущности, было пустяковое: Тюха и Фофан – карманники, держали Ржевский вокзал, куда ровно в шесть утра приходил майдан из Риги. Пассажиры, конечно, прут сразу в город на трамвае, а Тюха с Фофаном тут-то и работали. И случилось так, что Фофан надыбал (увидел – жарг.) выкуп, собрался его брать, подыскивал удобный подход. Тюха же в это время оттолкнул его и сам забрал выкуп, причем, как выяснилось, хорошего шмеля в нем тысячи четыре-пять. Фофан Тюхе:

– Ты что меня толкнул от моего презента?

Тюха вежливо ответил:

– А пошел ты на хрен персидского царя!

Почему-то среди воров было принято считать, что у персидского царя большой... запас хрена.

Воры слушают и ждут, что скажет Хлестак. Из всех здесь присутствующих воров лишь он один еще не имел никаких конфликтов, потому как-то само собой признается его право решаю-щего голоса. "Дура" лежит тут же на опрокинутом кресте. Хлестак подходит к кресту, берет "дуру" и бросает далеко в пруд.

– Из-за пустяка воры друг друга не убивают – глупо! Мало ли фраеров с их кошельками? Разливайте водку.

Про Макса отложили: не все участники конфликта оказались на сходке.

Хозяин "дуры", конечно, обижен. Хлестак его успокоил:

Этого железа теперь навалом, офицерье их отвалит за жратву любого калибра. Горбатый, однако, признался, что тоже не прочь был замочить Тюху, они как-то взяли выкуп на тысячу двести. Горбатый ему шмеля в пропуль дал, а Тюха потом отдал только триста, остальные обжухал.

5

Варя была дочерью своего времени и... своего района. В конце концов, рощинская же! О вездесущности воров и воровства она, работая в суде, конечно же, знала, но понимать сущность воровской жизни могла лишь поверхностно, ей раньше было ни к чему. Сколько раз она слы-шала, как воры в ее доме поносили сук, как обсуждали проблемы, с ними связанные, и, конечно же, Тарзан, когда на него находило этакое благодушие, тоже, как говорится, в семейном кругу, рассказывал ей про это, особенно если Варя в чем-то угодила, что было опять-таки легко выполнимо: уменьем достать в нужное время водки опохмелиться. Приобретя, что называется, второе дыхание, он с удовольствием начинал разглагольствовать о теории воровской идеологии в доступном ее понимании, и о причинах возникновения сук как масти.

– В конце концов, – просвещал он однажды, – что мы, люди, всю жизнь делаем? – спрашивал он и отвечал: – Добываем еду, а? Ну, а ворье? Ведь нас ворьем иногда называют, – он презрительно сморщил губы, – хотел бы я знать, кто в мире не ворует?

Встречал я в зоне таких пострадавших ни за что. Вот это дураки: стащили что-то с производ-ства. Работали, как рабы, создавали ценности, получали крохи; им внушали, что всё, создавае-мое ими, – их собственность. Но как только они протянули лапы взять немного из своего – их в зону. Но ведь кто-то же пользуется тем, что эти дураки создают? Значит, у кого-то богатства навалом, и ты – он ударил себя в грудь – от награбленного ими берешь свое – чисто, техниче-ски, рискуя, и в этом заключается твое честное воровское дело. Вор тот, кто способен спереть чужую собственность так, что фраер даже не почешется, то есть технически. До войны у нас были только технические воры...

Дальше Варя узнала еще о воровском обществе, как оно, по представлению Тарзана, стихий-но складывалось.

– Какой вид преступлений может по праву считаться самым умным и честным? – спросил у жены честный вор Тарзан. Сам же, как обычно, ответил: – Конечно, воровство. А какой преступник самый мерзопакостный? – спрашивал он затем и объяснял: – Грабитель! Это самая отвратительная скотина. Грабитель ставит жертве нож к горлу и отнимает барахло – много ли для этого требуется ума? Или возьми чернушника (мошенник – жарг.) – тьфу! Пошлятина! Согласись, надувать – подло. Убийцы! Ну эти и есть главным образом грабители. Грубо и бесчеловечно. Главное – неумно, потому что опасно не только самому кретину – убийце, но и вору: шухер образуется – всем плохо.

Если, скажем, человека обворуют – обидно ему, кто спорит! Никто не хочет расставаться с барахлом, даже потерять что-нибудь – и то обидно, разве не так? Вот ты потерял вещь, которую стибрил, но все равно обидно. Вот у тебя украли кошелек – его не стало, и всё. Жалко. Но ведь ты сама не пострадала – разве не благородно? А вор, он ходит и смотрит в книгу, а видит... фигу – элегантно! Мастерство! А грабитель... Человека убил – весь город хипишует, а тогда горят и воры. Так вот грабитель и есть сука, воры их приговорили к смерти, всех без исключе-ния, потому что из-за них ворам тоже опасно. Поняла?!

Тарзан пытался внушить Варе, что воровской закон – сплошное милосердие.

– Можешь у старика поинтересоваться, если мне не веришь, – буркнул Тарзан. Подразуме-вался Заграничный. Тарзан знал, что Варя с этим интеллигентом хорошо ладит и считал, что это даже очень полезно. Он пытался всячески сформировать по-своему психику жены, стремясь до-казать ей, во что и самому хотелось верить: воровская жизнь – не просто образ существования ни на что более не годных и морально опустошенных людей, а результат здравых размышлений, приведших его к философии – именно к философии! жизни, существовавшей многие сотни, даже тысячи лет во всем мире, и в некотором смысле был не так уж неправ. Тарзану надо было, чтобы Варя прониклась такими убеждениями и не считала его неудачником в сравнении с каким-нибудь интеллигентным и элегантным, образованным фраером, который мог ей в жизни встретиться. Взять хотя бы того же Скитальца – интеллигент не интеллигент, образования хоть и нет, но какой-то все-таки странный, как помнилось Тарзану.

А тут Заграничный... Мало того, что интеллигентный и образованный человек, так еще – подумать только! – министр. И тоже вор в законе. Значит, не просто так они воруют – воры всех специализаций, значит, и закон их – не мыльный пузырь. И все это старик лучше других может вдолбить в башку этой красивой дурочки, на которую – а уж это Тарзан прекрасно видел – глаз кладут все мужики. Еще важно, чтобы до нее дошла и такая истина: хоть ты сама и не воровка, но ежели свою судьбу связала с вором – это навсегда, и обратного хода быть не может, чтобы она уверилась, именно воровской закон этого не допустит. Вот так-то!

И даже не чувство собственности здесь для Тарзана главное: Варя красива – все это признают, но он лично не может сказать, чем, скажем, Блюма Надя, воровка, хуже Вари. Нет, дело не в чувстве собственности, а в том, что ему необходима моральная опора. Вот так-то! Если она способна признать его философию (если он в состоянии доказать эту философию), тогда его дело правое – так ему, во всяком случае, представлялось.

Варя знала, у нее от Тарзана будет ребенок и надеялась, возможно, он тогда захочет зажить более спокойно. Она проявляла интерес к воровской жизни из-за собственного... интереса. Даже иногда стала сопереживать в том или в другом случае, и воры ее всячески привлекали в свою жизнь – воровская жена! Она прекрасно видела, что многие воры на нее "глаз положили", но не столько Тарзана совестились, сколько своего закона остерегались. Бывал и Крот в Тупике, тоже пялил на нее свои мерзкие глазки, однако лишь шипел и предвещал, что все равно она своей судьбы не избежит.

Что такое закон для воров? Что он, их закон, для них – самих творящих беззаконие?

Давно Варя обратила внимание на немолодого человека, приходившего в их дом с ворами в качестве вора же, но ни манерами, ни разговором на них не похожего. Она наблюдала интелли-гентных воров. Даже в нарсуде. У одного даже кличка была "Интеллигент". Но, ей-богу, особен-ной интеллигентности у Интеллигента она не обнаружила, разве что в разговоре он меньше употреблял междометий типа "блядь", "сука". Этот же седоватый, немного насмешливый чело-век сразу привлек ее внимание именно непосредственностью поведения, интеллигентностью, которую не изображал, – она являлась его сущностью, чем он даже походил на Скитальца, в котором такое необъяснимое веяние тоже присутствовало. Называли его воры Иваном Загранич-ным. Почему Заграничным?

– Потому Заграничный, что бывал за границей, – объяснил Тарзан и добавил – это же обыкновенно, раз министр.

Варя полагала, он шутит, издевается над "дурочкой".

Но Тарзан, хотя тоже не все знал про Заграничного, не шутил: Заграничный действительно был заместителем министра легкой промышленности, членом КПСС, женатым, отцом двух сыновей. У него были служебный кабинет в министерстве и персональная легковая машина.

Случалось, при Варе воры говорили о нем, она старалась не пропустить ни слова, и создава-лось у нее суждение об Иванe Заграничном как о весьма странном, необычном человеке, ведущем двойную жизнь: днем проводит совещания в министерстве или произносит речь на партийном собрании, вечером велит шоферу подвезти его к универсальному магазину и ждать. Сам же отправляется шарить по карманам. Главное, что не могла она уразуметь, зачем ему это? Какая выгода? Разве он мало зарабатывает? Не могла Варя понять логику, когда важный чин прямо с партсобрания направляется на воровскую сходку.

Воры, по наблюдению Вари, относились к Заграничному с исключительным уважением, причем ни разу не слышала она, чтобы его упрекнул хоть один за то, что он – министр, а следовательно, не придерживается воровского закона: вор – не работает. Она догадывалась, ворам, наверное, было престижно, что такой человек... и с ними. Что же получается, размышляла Варя, – коррупция среди уголовников? Тарзан объяснил:

– Иван Заграничный – наш разведчик, поняла?

Варя не поняла, но согласилась.

Да, не ошибся Тарзан, он был наблюдателен, как и должен быть человек его специальности, – иначе лучше в грузчики податься: Варе нравилось общаться с этим, немолодым уже, загадоч-ным Заграничным, которого и вором назвать язык не поворачивался. Ей очень хотелось, чтобы и Тарзан был бы хоть немного похож на этого старика.

И одевался Заграничный не так, как обычно одевались воры, с почти традиционными аксессуарами воровской экипировки: хромовыми сапогами в гармошку.

Однажды, когда старик опять к ним зашел в отсутствие Тарзана (машину он, по-видимому, где-то оставлял далеко), она, неожиданно для себя самой, задала ему не очень тактичный вопрос, который давно не давал ей покоя:

– Почему, Иван Васильевич, когда у человека всё есть, он ворует? У него же всё... Он ни в чем не нуждается...

– Ты меня имеешь в виду? – Заграничный доброжелательно рассмеялся и, не ответив, спросил у нее сам: – Скажи-ка, милая, как ты решилась стать женой вора? Что, красивый парень?

Пришлось Варе признать, что, конечно, это немаловажно, когда мужчина красивый, но ее преследует Крот, животное с маленькими злобными глазками, с вечно слюнявым ртом, так что она рассчитывала на защиту Тарзана (а ведь, действительно, Крот теперь отстал, только шипит да грозится). Ах, родители? Как к этому отнеслись? Так ведь у нее уже ребенок был – на что рассчитывать в таком случае и в такое время... К тому же у нее только мать. Мать не была замужем, с детства не верила мужчинам, опасалась их из-за отца – деда Вари, который жизнь своей жены – Вариной бабушки – превратил в пытку и довел ее до преждевременной смерти: все пьянство, пьянство. Но Вариной матери хотелось ребенка. Она долго присматривалась и избрала женатого, отца троих детей, дворника... Варя, узнав об этом, пришла в ужас, но мать доказывала правильность своего решения. Варя, однако, не пожелала узнать, где проживает мужчина, благодаря кому она зовется Антоновной.

– Да, да, – произнес Заграничный в задумчивости и, словно возвратясь из дальних стран-ствий в свой внутренний мир, ответил наконец на ее вопрос: – Для меня, видишь ли, воровать... это не значит вообще воровать. Это для меня, Варечка, все равно как джентльмену из приличной семьи играть в бильярд, и даже что-то большее.

Постучали в дверь, и Варя впустила соседку, Зину. Женщины в прихожей повели свой суетливый женский разговор. Заключался он в важной новости, которую соседке необходимо было скорее сообщить, а именно, что в доме Первого тупика, где раньше жила старуха, Марфа Егоровна, которая категорически отказывалась эвакуироваться, будучи готова сгинуть, если на то пойдет, вместе с Марьиной Рощей, так вот: она две недели назад как умерла, а теперь в ее квартиру вселили инвалида-фронтовика, без обеих ног, то есть они у него имеются, но деревян-ные, а звать этого танкиста Володя, что поселился он вместе с матерью и швейной машинкой Подольского производства. В этом-то и заключалась важность данной новости: инвалид этот – портной, причем, говорят, хороший, берет недорого, а это важно для женщин с детьми в военное время.

6

Когда соседка, заглянув, конечно, разочек в кухню, – Ивану Васильевичу удалось мельком всмотреться в ее любопытные глаза, выглядывающие из-под платка, натянутого на самые брови, – ушла, Варя готова была слушать дальше.

– Иван Васильевич, а у вас есть дети? – она чуть не брякнула: "Вы не такой уж старый". Заграничный нахмурился, и Варя пожалела, что задала этот вопрос. Действительно, ему не хотелось рассказывать о своих сыновьях, поступивших учиться в суворовское военное училище, о жене, о том, что никто в семье не подозревает о его тайном пристрастии. Он любил свою двой-ную жизнь, если бы у него не было этой тайны, он бы умер от смертельной пустоты однообра-зия. Он состоял в партии, иначе не занимал бы должность в министерстве, но не верил в возмож-ность изменить к лучшему человеческую психику какими-то социально-мифическими воздейст-виями, хотя видел, что насильно переформировать ее можно: с какой легкостью многие вчерашние монархисты под давлением обстоятельств переделались в образцовых социалистов, оставаясь в душе готовыми в нужное время перестроиться хоть в чертей. Он был убежден, что каким человек является сегодня, таким он был и в каменном веке; жизнь постоянно изменяется – да, но это только в развитии техники добывания. Чему же человек и по сей день не научился, так это главному – распределению добычи; в результате бесконечные войны, в том числе и настоящая, которую почему-то считали "отечественной" и грузины, и латыши, и литовцы, и эстонцы, и чуть ли не сами немцы.