Текст книги "Лорс рисует афишу"

Автор книги: Ахмет Мальсагов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Танец «стариков»

– Послезавтра наконец едем с концертом в колхоз, – объявляет Лорс. – Бумажки на освобождение от работы для всех готовы.

Все молчат. Но Аза, конечно, в этом жанре не умеет.

– С чем едем?! – тотчас демонстрирует она вспыхивающий румянец, который у нее всегда наготове. – С четырьмя хоровыми песнями и переплясом?

Обычно концерты, говорят, состояли почти целиком из номеров Эдипа. Он не только пел «Кабачок», но знал цыганские романсы, исполнял басню «Лиса и Бобер» и даже выступал с акробатическими этюдами. А как быть теперь?

Лорс уже знает по опыту, что вслед за Азой заговорят все. Поэтому он располагается поудобнее, по-братски делит горбушку хлеба с Ватуши, придвигает бумажку с солью. Ну?

– Ни одного нового танца!

– Ни одного музыкального номера!

– Ни одного художественного чтения!

– Ни одного зрелищного номера! Эдип – тот прыгал через горящее кольцо, как лев, – вспоминает Капа. – Вызывали на «бис»!

К воспоминаниям о сценической славе Эдипа Лорс ревнует, и это его смутно радует: значит, и в нем, Лорсе, подспудно созревает артист, хотя пока еще он готов скорее умереть, чем решиться выйти на сцену.

– У меня – сердце и когти льва, но через горящее кольцо я пока не сумею, особенно на «бис», – запивает он горбушку водой. – Но руководство, товарищи, не дремало! Имею для вас пару сюрпризов. Музыкальный номер – Яша Покутный. Он наконец сменил портфель на балалайку и вернулся к искусству. Исполнит грустное попурри; репетицию я с ним провел. На полевом стане будет стоять плач! Художественное чтение готово у Липочки; он прочитает мой фельетон из жизни колхозной бригады, потому что скетч у меня не получился, хотя я делал все, как положено: слева писал имя героя, справа – чего он сказал. А частушки… Нет, не про меня, Аза, не волнуйтесь! Частушки у нас с Капой уже по секрету приготовлены, сейчас прослушаем. На колхозном материале! Я не зря ездил в «Восход». Наконец, Аза прочтет колхозникам лекцию на двадцать минут, не больше. Конечно, ее выступление никак не назовешь художественным чтением, но лекция нужна!

Лорс не только импровизирует. Он давно и со страхом думает о своем первом концерте. Он сделал все, что умел. У него даже высчитано до секунды, сколько займет программа. Всего сорок две минуты вместе с лекцией. Конечно, мало, но что делать?

Однако не импровизировать при Азе он тоже почему-то не может. Он всегда старается уловить в ее насмешливых глазах хоть искорку одобрения.

– Зрелищный номер – это Ватуши, – вдруг придумывает он.

– Ватуши – в хоре. Что он еще будет делать? Прыгать через горящее кольцо? – невинным тоном спрашивает Аза.

– Просто показать такого мужчину зрителям – это уже номер! – заверяет Лорс. – Ватуши, я нашел в кладовке две двухпудовые гири. Поиграешь ими на полевом стане. Договорились? Завтра в шесть утра, перед твоей работой, порепетируем.

– Угу! – Ватуши выхватывает у Лорса остаток горбушки.

– И, наконец, национальный номер, – объявляет Лорс. – Вадуд!

– Я тут.

– Выступишь в концерте. От уборщицы до директора – все мы обязаны служить искусству.

– Конечно, если для культуры требуется… Но я ничего не умею. Это неважно?

– Станцуешь лезгинку. Можно без кинжалов в зубах.

– Любой чеченец и ингуш это должен уметь, но я не умею. У меня короткая фигура, никак не подходит.

Лорс критически смотрит на стриженую голову Вадуда, вдавленную в могучие плечи, на его отсутствующую талию, на его крепкие короткие ноги в сандалетах.

– Тебе бы какой-нибудь смешной танец, – фантазирует Лорс. – Шутку юмора, как говаривал Эдип.

– Шутку юмора? Это другое дело! Мой старый отец до сих пор лучше всех горцев в ауле исполняет «Шуточный танец стариков». Я точь-в-точь копирую. Дайте место! Стучите в табуретку! Хлопайте в ладоши! Аза, выходи в круг. Только хромай немножко и согнись, ты теперь уже старенькая.

Лорс бьет в табурет, как в бубен.

В кругу появляется настоящий дряхлый старик. Он ковыляет, припадая на хромую ногу и держась за согбенную поясницу. Но слышит звук бубна и незаметно для себя начинает притопывать в такт лезгинке.

Быстрее дробь бубна… Разгорается кровь у постаревшего джигита. Сверкают глаза. И видится ему, что не старуха ковыляет перед ним, а прекрасная и легкая, как лань, девушка, какой была когда-то жена.

Догадавшись, что от нее теперь требуется, гибко распрямилась Аза, стремительно поплыла по кругу, косы вразлет…

Быстрее движется старик по кругу. Ходит у него ходуном, вздрагивает, танцует каждая жилка и косточка. Все любовнее заносит танцор над плечами партнерши крылья рук.

Вырывается хрипло из старческой груди лихой возглас:

– Ас-са! Торш-тох! (Ударьте же как следует в ладоши!)

И еще азартнее хлопают ладоши в такт бубну.

– Теперь замедляй бубен, – шепчет Вадуд Лорсу.

Смиряется, начинает затихать музыка. Всё больше никнут плечи и голова танцора, все медленнее и печальнее танец.

– Теперь сразу прекрати, – шепчет Вадуд Лорсу.

Оборвалась дробь, старик замер, забавно схватился за поясницу и поднял изумленные глаза. Перед ним – старуха! А где же стройная, как ветка ивы, девушка? Где молодость?! («Жизнь моя, иль ты приснилась мне!» – вспоминается Лорсу любимая есенинская строка.)

Под чуть слышную теперь дробь бубна старик и старуха смешно ковыляют прочь, бережно поддерживая друг друга. Он припадает на одну ногу, она – на другую, но полна взаимной нежности их немощная грустная походка.

Тишина. Слышно только, как растроганно сопит Ватуши.

– Не годится, да? – виновато и робко спрашивает у Лорса стриженый человек с короткой шеей, который вдруг превратился из старика в Вадуда.

– Слушайте, да это же замечательный национальный номер для концерта! – восклицает кто-то в дверях.

Все оглянулись. Это была Полунина.

– Сидите, сидите! – замахала она руками. – Я зашла на минутку, на огонек. Меня ждут в колхозе. Завидую я вам, ребята… Эх, была бы помоложе… А танец очень хорош!

Лорс ловит взор Азы. И видит в ее глазах то, что всегда хотел бы видеть – одобрение.

– И все-таки так нельзя! – тряхнула косами Аза, когда после репетиции все разошлись. – Ответственный выезд, а мы на ходу лепим концерт! Откуда у вас задатки халтурщика?

Лорс продекламировал в ответ:

 
Он ловит звуки одобренья
Не в сладком ропоте хвалы,
А в диких криках озлобленья…
 

– Почему вы все время со мной разговариваете так иронически, Лорс?

– Я?! А свою фразочку о трюмо вы, конечно, не помните! Вместо того чтобы помочь мне, подбодрить – я ведь был тогда так растерян…

– Если бы не эта моя фразочка, может, не было бы даже такого концерта, – звонко рассмеялась Аза. – Чтобы вы очнулись, вас надо немножко разозлить. Или наоборот – сказать вам то, что я так плохо умею говорить…

– Что?

– Ласковое слово.

Дописался!

Одно из писем Эли удивило Лорса своим высокомерием: «Ты мне все время так расписываешь конюхов, доярок, баянистов, бригадиров… Скажи, а есть ли среди твоих клубных людей просто интеллигентный человек?»

Лорс перебрал в памяти всех, кого в Предгорном знал. Знал он немногих. Главным образом только ту «несерьезную» публику, которая посещает танцы. Но даже в Доме культуры совсем не наперечет интеллигентные люди! Чем хуже любого городского интеллигента Липочка? Он всегда доброжелателен, у него много такта, никогда не вспылит, как Лорс. Читает не что попало, а вещи, о которых Лорс знал прежде только понаслышке: Тютчев, Элюар… Ну хорошо, Липочка – колхозный сварщик. «Из конюхов», как считает Эля.

Лорс вспомнил Тамару, которую стал все чаще видеть вместе с Азой. «Вот тебе девушка, дочь колхозника, – писал Лорс Эле, – у нее нет никаких самодеятельных талантов, над которыми ты посмеиваешься (а я по долгу службы перестал). Но сколько истинного вкуса у этой некрасивой девчонки. И в одежде, и в необычных суждениях о новой книге или фильме. Знаешь, я даже последил как-то за рецензиями в журналах. Не совпадает! У Тамары – свое. О музыке чаще всего отзывается сдержанно: «Я плохо знаю классику». Но однажды к нам забрел проезжий геолог. Он искал на танцах братишку и засиделся у нас за шахматами. У него был ворох пластинок. Я зашел зачем-то за кулисы, а там – Тамара. Тайком утащила туда тяжелую радиолу. Сидит на полу, слушает пластинки этого геолога. Перебирает их и шепчет в потемках: «Равель… Дебюсси». Ты слышала что-нибудь о таких? Я – нет, хотя и под пытками никому не признался бы в этом (кроме тебя)».

Лорсу показалось глупым распинаться на тему «Мы тут тоже интеллигентные». Да и вообще, кого можно назвать этим словом по нраву? Размышляя над этим, он написал в письме Эле еще об одном человеке – заведующем районной аптекой Егоре Денисовиче. Уж этот-то, несмотря на такие свои крестьянские позывные, наверное, должен быть полностью в духе Эли. Как же опростоволосился Лорс перед Элей, расписав ей аптекаря!

…Свели с ним Лорса шахматы, когда Лорс однажды играл с кем-то в парке на скамейке. Аптекарь неожиданно оказался цепким и грамотным шахматистом. Он почему-то ходил в гимнастерке и хромовых сапогах, но от деревенского его отличишь сразу и по манерам, и по разговору. Небольшой ростом, с чуть поредевшими волосами, с четким очерком насмешливого лица, глянцево-блестящим лбом, он умел держаться со всеми дружелюбно. И все же Лорсу все время чудилось в этом дружелюбии твердое чувство неизменного превосходства. Говорили, что аптекарь – олицетворение сельского «бонтона», что у него собирается «общество».

Презрение к слову «самодеятельность» Лорс почувствовал в деликатном аптекаре сразу. Сам еще не освободившийся от этого презрения, Лорс старался быть терпимым и все же таил против аптекаря раздражение. Даже когда аптекарь при встрече произносил с обычной своей полуулыбкой невинную фразу вроде «Ну, как клубная жизнь?», Лорс чувствовал раздражение. Впрочем, у Лорса всегда было средство отквитаться: он старался бить аптекаря за шахматной доской, причем непременно при болельщиках, публично.

– Приходите ко мне домой, сыграем в уединении, – предложил как-то Егор Денисович.

Там Лорс проиграл. Удивительно! Он, который всегда так стесняется публики, без нее гораздо хуже играет в волейбол и шахматы: рассеянно, скованно.

Обрадованный победой, аптекарь оставил Лорса обедать. «Я что-то и не помню, бывал ли я когда-нибудь в таких шикарных домах даже в городе, – писал Лорс Эле. – Обстановка, безделушки, картины – все «буржуйское», старинное, хотя вместе с тем вроде бы и новенькое. Не поймешь… Книги с золотыми обрезами. Подают в фарфоре. В рюмках, вилках, тарелочках, подставках я запутался… Старушка, пухлая, с маникюром, – то ли прислуга она у них, то ли приживалка, так и не понял. Жена – врач, красивая, сдержанно-приветливая, разговор с мужем у нее какой-то весь на доброжелательных полутонах, но без фамильярности. И меня так ловко втягивают в разговор о всяком таком возвышенном, что я даже чуть-чуть осмелел.

Интеллигенты? Вот тебе, Эля, и наше село. Но знаешь что? Никакой для меня не интеллигент этот аптекарь, ей-богу. Жена зовет его не Егор, а Жорж. Мне сразу тошно стало. Старушка разложила вилки и ложки. Жорж ей сказал негромко и даже ласково: «По-моему, полагается класть их выемками вверх?» А у нее пальцы наманикюренные затряслись, и она начала совсем путаться в этих выемках. Как уж она зато потом заглаживала свой грех! Острила за столом, паясничала… «Какое слово сохраняет смысл, сколько бы букв ни отнять? Доклад. Оклад. Клад. Ад». Аптекарь смеется, переспрашивает, просит повторить.

Впрочем, это все мелочи и чепуха. Он пошляк и обыватель. Никакой он не интеллигент, этот аптекарь, вот что главное! Понимаешь, все, что он говорит, он говорит непререкаемо. Великих мыслей, я понимаю, ни от кого из нас не дождешься. Ты банальна, когда говоришь мне о специальности, о характере и т. п. Керим доказывает, что я забил голову бреднями и что все в жизни ясно. Я банален по-своему, когда твержу, что хочу сам узнать, в чем смысл жизни. Даже Виктор Андреевич из редакции ничего сверхоригинального мне не наговорил, а все больше давил Толстым.

Но каждый из нас при этом старается или убедить другого, или опровергнуть, или же сам сомневается в своей правоте, сам что-то хочет понять. А вот аптекарю чужое мнение и состояние совсем безразлично. В себе самом у него тоже все взвешено, все в пузырьках с надписями и расставлено по полочкам. Он самодоволен! Наверное, такую высшую пошлость в нашем с тобой возрасте чувствуешь кожей. Да, Эля?

Вот и ответь мне: кого мне считать среди своих здешних знакомых интеллигентом? Аптекаря Жоржа?»

Эля ответила на этот раз немедленно: «Я писала тебе, что у меня в Предгорном есть родич. Зовут его Егор Денисович, по-домашнему – Жорж. А все остальное про аптекаря, судя по твоему письму, ты знаешь слишком хорошо».

«Что я натворил своим письмом! – клял себя Лорс. – Как обиженно и коротко ответила Эля. Написать ей, извиниться?..» А за что? Как было здорово, что есть человек, которому можно писать всё… А как же будет она без его писем? «Мне интересно их читать, – писала она однажды, – хотя все это ужасно грустно: твое деревенское заточение, твоя недостойная тебя клубная жизнь…»

Он поедет к ней, как только разделается с ремонтом и купит себе костюм. В директорском параде, в «достойном» виде. И убедит ее, что у него жизнь не менее достойная, чем у того же аптекаря… Но Эля неожиданно приехала сама.

Агитбригада просит добавки!

Вернулись из колхоза вечером. Всю дорогу пели – и хором и по очереди, как будто не напелись во время выступлений перед колхозниками.

Шел проливной дождь, машину заносило на скользких ухабах. Вадуд (он уговорил райкомхозовского шофера разрешить ему самому повести грузовик в рейс) гнал машину лихо. Пассажиров катало от борта к борту. Протекал дырявый брезент, в кузове было темно.

Однако ничто не могло помешать хорошему настроению кружковцев. Лежать на соломе – ею колхозники щедро устлали кузов – мягко; никто не голоден – накормили на полевом стане сытно и вкусно. Настроение же такое приподнятое потому, что концерты на обоих полевых станах колхоза прошли удачно. Каждый вспоминал о том, как выступали. И никто об этом не заговаривал, будто боясь расплескать радость. Просто пели всю дорогу. Подпевал и Лорс, совершенно не имевший, по собственному мнению, голоса. Он больше вслушивался в грудной голос Азы, как и во время концертов.

Он тоже вспоминал полевые станы, лица зрителей, у него тоже не улеглось волнение. Но противоречивые мысли шевелились в голове.

Произошло первое на его глазах и с его участием «явление Дома культуры колхозникам». Все прошло удачно, это верно. Даже лекция, за которую так боялся Лорс. Аза умница, она не стала делать никакой лекции, да и не могла бы подготовить ее так быстро, если бы и умела. Это просто была обзорная информация «Наш с вами мир сегодня». Нашлось место в этой информации и пуску крупнейших в стране предприятий, и полетам в космос, и районным событиям.

Что дает колхозникам государственная помощь сельскому хозяйству – об этом Аза говорила с цифрами из жизни района, колхоза «Восход» и даже бригады Ивана Матвеевича. В целом же вышла связная картина. Словно окошко небольшое в мир открылось. «Все-таки секретарь райкома. Кругозор», – подумал Лорс не без зависти к Азе. Он-то сам во время своей первой поездки в колхоз набил блокноты отрывочными примерами и фактами. Правда, пригодились и они. Не только для фельетона, с которым выступил Липочка, не только для частушек. Но и для стенгазеты «Мы – о вас», выпущенной в двух экземплярах – для обоих полевых станов. Это был как бы рассказ агитбригады о том, что ей нравится в производственной культуре колхоза и что не нравится. Заголовок, карикатуры, основные заметки Лорс заготовил еще дома. А доделывал, газету в колхозе, дополняя ее последними новостями. Помогала ему Тамара, которая ничего в агитбригаде не делала, а поехала в колхоз из-за Азы и просто как «болельщица».

Стенгазету колхозники восприняли живо. Что касается концерта, то дружно хлопали почти всем номерам, а танец «стариков» и частушки заставили повторить на «бис». Так что концерт растянулся на пятьдесят минут. Лорс видел, что ни одна свекловичница не ушла пропалывать свою делянку, пока не досмотрела. Пришли на концерт трактористы с самых дальних гонов. Иван Матвеевич слушал выступления артистов на обоих полевых станах и сердечно сказал: «Очень хорошо, ребята. Спасибо вам от всей бригады!»

«Такой ли уж большой смысл в подобных делах?» – размышлял Лорс, стараясь увернуться от холодной струйки, стекавшей на лицо через брезентовую крышу грузовика. После бесконечных танцулек он впервые прикоснулся к настоящему клубному делу. Но что он, «полпред культуры», принес сегодня в «Восход»?

Интересно, что думают о поездке кружковцы? Они-то люди бывалые.

…Выгрузились. В клубе сегодня выходной, никого нет. Все одиннадцать участников концерта наперебой стали хвалить друг друга. «Так бывает в волейбольной команде, – подумал Лорс, – если игра выиграна. Даже мазилу хвалят!»

– Понравилось? – спросил Лорс у Тамары, когда гвалт утих. – Вы ведь сидели среди колхозниц…

– Мне было очень любопытно, – сказала она, помедлив. – Я волновалась… По-моему, выезд получился!

Лорс увидел по лицам умолкших кружковцев, что тщеславие не накормлено, порции – с обвесом. Деликатная Тамара поспешила подлить добавки, стараясь, чтоб каждому досталось хоть по полполовника. Она сказала приятное и Яше Покутному, и Капе, и Клавке, танцевавшей «цыганочку», и Липочке, и Вадуду… А закончила так:

– Толстая женщина рядом со мной сказала: «Ползаешь, ползаешь по делянке, а сейчас словно солнышко увидела». Другая приговаривала: «По телевизору оно, конешно, красивше, тут не заспоришь. Но я лично только живых артистов люблю смотреть».

«Артисты»… «Словно солнышко увидела»… И это организовал он, Лорс, подумал директор, тоже поддаваясь тщеславию. Он выжидающе смотрел на замолчавшую Тамару. Он тоже ждал добавки.

Половник, довольно-таки полный, поднесли ему с другой стороны.

– А говорили, провалимся без Эдипа! – сверкнула белейшими зубами Капа, хотя опасалась она сама первая.

Лорс потянулся, приосанился, подобно Эдипу, и сказал как мог скромнее:

– Ну что ж, будем стараться еще «красивше»…

Однако он тотчас съежился и засуетился, поймав проницательный взгляд Азы, потому что боялся не только насмешки, но даже намека на нее.

В эту минуту и появился в дверях аптекарь. Откинув мокрый капюшон плаща, он поздоровался, обвел всех улыбчивыми глазами.

– Ну, как прошла жатва лавров в колхозе?

Ничего неприятного в этой добродушной фразе не было, только Лорс вспомнил почему-то ухмылку Цвигуна там, в редакции, в день выхода злополучной корреспонденции: «Упиваешься славой, вундеркинд?»

– Лорс, можно вас на минутку? – попросил аптекарь и сказал Лорсу, когда вышли в зал: – Я уже второй раз вынужден сюда прибегать за вами. У нас Эля.

Слово «вынужден» он сказал так, что Лорс понял: аптекарь очень не хотел бы его встречи с Элей.

– Обязательно приду, – ответил Лорс, хорошенько подчеркнув слово «обязательно». – Отпущу ребят – и тотчас приду.

Аптекарь ушел. Кружковцев не пришлось отпускать, они уже расходились сами, потому что вышла Аза. И вышла со словами:

– Идемте, товарищи, не будем мешать директору. Ему надо еще отчет составить о наших… победных гастролях.

«Что это с ней? – опешил Лорс. – В машине свою косынку протянула: «Подложите под голову, а то лицо соломой колет». И вдруг так зло, без всякого повода о «победном» отчете».

Вадуд прошептал Лорсу, идя к выходу:

– Знаете что? Аза слышала, зачем вас аптечник зовет. Конечно, это не мое дело… Но Аза вас, кажется… очень любит.

В стенах Дома культуры Вадуд держался с директором строго официально и говорил ему только «вы», хотя они были одногодки.

«А что такое, голубчик, клуб в пьинципе?»

Эля полулежала на диване в первой комнате, небрежно листая журнал. Ее красивое лицо не дрогнуло при виде Лорса. Но в подсиненных, широко открытых, как всегда, глазах блеснула за длинными ресницами радость.

Поздоровавшись с Лорсом, прошла на кухню жена аптекаря в накрахмаленном поварском колпаке с кружевами. Пахло ванилью и чем-то поповским. Свечами? Двери в гостиную были настежь, там горели свечи и сидели, играя в карты, четверо: сам хозяин, пухлая старушка с маникюром, знавшая тайну слова «доклад», еще какая-то старуха – черная и сухая, как мумия, с заносчиво выдвинутым подбородком, а четвертый… Цвигун!

– А-а, старик! Привет, – вскинул Цвиг волнистую шевелюру, не откладывая карт.

«Ты-то как сюда мог попасть?» – послышалось Лорсу удивление в голосе бывшего коллеги. Робко поздоровавшись со старухами, Лорс ответил коллеге, погромче называя его фамилию (Арк. Цвиг этого не любил):

– Привет Цвигуну.

Лорс поспешил вернуться к Эле.

«Жорж – троюродный брат мамы, – прошептала Эля, кивнув в сторону гостиной. – Мой отец его тоже не переносит, как и ты».

Мелькал накрахмаленный поварской колпак. Беспрестанно тянул голову из-за стола, заглядывал в комнату к Лорсу и Эле Цвиг.

– Ну, идемте же, Эля, поучитесь в преферанс! – не выдержал наконец Цвигун. – Лорсу это неинтересно, он любит только интеллектуальное – шахматы, а теперь, наверное, домино. Да, старик?

Говорить Лорс и Эля не могли. Им оставалось перекидываться незначительными фразами.

– Торт готов, я должна накрывать, – проворковала в гостиной жена аптекаря, поднимая картежников. – Эля мне поможет. А вы все пока – в ту комнату, на диван.

Цвиг сел рядом с Лорсом и зашептал:

– Профессорская дочка? Глазищи, упаковка – люкс! С тебя взора не сводит. Вот тебе и неудачник.

Цвигун критически оглядел свитер Лорса, бело-голубые от стирок джинсы. А когда подсел аптекарь, Цвигун громко обратился к Лорсу:

– Значит, в затейниках все-таки удержался? Рад, рад.

– Он у нас теперь директор Дома культуры, организатор всей духовной жизни, – объяснил хозяин с обычным своим насмешливым дружелюбием.

– «Меры по сигналам приняты», как пишут в газетах! – удивленно присвистнул Цвиг и покосился на дверь гостиной, оглядывая фигуру Эли. – Да ты из счастливчиков, старик! Директор… Глава духовной жизни! А говорили… жизни не знаешь! А?!

Тощая старуха, Зинаида Арсеньевна, пристально и со стариковской бесцеремонной обстоятельностью изучала Лорса. Потом спросила, не выговаривая буквы «р»:

– А что это такое ваш клуб в пьинципе, голубчик?

– Представляю себе нашу старую дворянку в избе-читальне, – шепнул аптекарь проходившей рядом жене и прыснул.

«Кажется, старуха услышала. Ух, как сверкнули глаза!» – подумал Лорс, впервые в жизни увидавший живую дворянку.

Цвигун, наверное, тоже услышал аптекаря. Он ухмыльнулся и ответил Зинаиде Арсеньевне на ее вопрос, словно Лорса тут и нет:

– Не знаю, как в принципе, а на деле любой сельский клуб – это учреждение культуры, заменяющее… культуру.

– Тогда, вейоятно, там позволительно остьить так, как изволили вы сейчас, – отрезала Зинаида Арсеньевна и отвернулась от Цвигуна к Лорсу: – Меня не пьедставили вам, голубчик. Я вьяч, и тут недавно. Сама напьясилась в деевню. Надоела мне гоядская сутолока. Вы гоожанин? Пьежде интеллигенция жейтвовала собой йади деевни. А мы ленивы да заносчивы. Я-то стаюха. Клуб – это что же? Танцы? Частушки? Мне, новоселке, непьеменно надо это знать.

– Да, клуб, как наверняка думает Цвигун, – это место для танцулек под гармошку, – ответил ей Лорс. – Но клуб – это также место, где люди в принципе могли бы чувствовать, что они – вместе, что есть на свете роскошь человеческого общения, о которой Сент-Экзюпери говорил как о единственной настоящей роскоши. Словом… Да я сам не знаю, я говорю только, каким мог бы быть клуб…

В ясных, пытливых глазах Зинаиды Арсеньевны – Лорс увидел это сразу – не было и тени превосходства или пренебрежения. Она слушала сбивчивую речь Лорса с интересом.

– Одинокому – весь мир пустыня! – высокопарно реабилитировался Цвигун, опять заглядывая в гостиную – слышали ли его и там?

– Вот умник-то, пьости господи! – сердито всплеснула пергаментными руками Зинаида Арсеньевна.

Чтобы позлить завистливого Цвигуна, Лорс решил переплюнуть его шикарностью цитат:

– У Поля Элюара есть такие строки: «Наши дети будут смеяться над черной легендой о человеке, который был одинок!» Почему только наши дети, а не мы? Почему всё – потомкам? Даже смех… Разве мы не можем быть не одинокими?

– Мы с женой, – поспешил унять спор хозяин, – и в пустыне не почувствуем себя одиноко, если рядом будут такие люди, как мои милые гости. Сейчас пойдем к столу.

– Вы у нас вполне светский человек, – небрежно сказала ему Зинаида Арсеньевна и глянула на свои толстенные мужские часы, вытащенные из кармана. – А мне позвольте удалиться. Нет-нет, спасибо. Я человек стайих пьявил: йяно ложиться, йяно вставать. Двояне ведь тоже… умели иногда следовать неплохим пьявилам.

– Я тоже… обязан уйти, – вставил Лорс.

Не смог бы он вкушать за столом у человека, о котором заглазно в письме высказывал такое… Даже ради Эли.

– Выпьем чай и прогуляемся! – просяще сказала Лорсу Эля.

Однако хозяева наперебой заговорили, что ни в коем случае: и поздно, и темно, и сыро!

Эля промолчала.

В прихожей, пока хозяин светил Зинаиде Арсеньевне на крыльце, Эля шепнула Лорсу:

– Можно ведь быть хотя бы просто воспитанным… Останься!

Он мрачно пробормотал:

– Если позволишь мне сейчас повторить Жоржу в сторонке то, что я о нем писал, я останусь и буду очень воспитанным. Ты же приехала всего-навсего посмотреть: научился я этому в деревне или нет? Даже пройтись не хочешь! Где же нам иначе поговорить?

– А о чем говорить, если ты с таким пылом рассказывал о своем клубе. Значит, ты не хочешь в город, не хочешь быть со мной!

Эля отвернулась и ушла.

…Рано утром Лорс побежал из дому в отдел культуры и позвонил в аптеку. Долго никто не подходил к телефону, наконец ответил сам хозяин:

– Эля уехала первым автобусом. И ни-че-го передавать вам не поручала.

Лорс растерянно размышлял, что же ответить, но в трубке опять заверещал голос Жоржа:

– Слушайте, Лорс, оставьте ее в покое. Не пишите ей. Не вспоминайте ее. Она вам не пара, и я требую…

Лорс с грохотом положил трубку, не дослушав.