Текст книги "Избранное. Том 1"
Автор книги: Ахмедхан Абу-Бакар
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 32 страниц)
– Раджаб, дорогой, не надо. Зачем такие слова? Мы же твои друзья, – уговаривал Кара-Хартум. – И пить больше не надо, хватит.
– Нет, не хватит! – Раджаб налил в свой бокал вина. – Если вы друзья, то пейте со мной. Ну, что вы уставились на меня, а? Удивляетесь? Да, это я, я уничтожил документы, потому что там много недоставало… Ну, чего же вы замолчали?
– Пора по домам! – сказал Мухтар и стал одеваться.
Стал одеваться и Чамсулла.
– Что, убегаете? Угостились, теперь домой пора? – зло усмехнулся Одноглазый. – Уходите, все уходите!
– Одумайся, Раджаб, что ты говоришь?! Сам же пригласил и сам же гонишь гостей?! – возмутился Кара-Хартум.
– Да, неприятен я вам, когда говорю правду. Ну, да шайтан с вами, буду пить один!
Раджаб снова сел за стол, опорожнил еще бокал.
– Ха-ха-ха! – расхохотался он вдруг. – Ну и друзья же у меня! Садитесь, садитесь! Это я просто хотел посмотреть, проверить, какие вы будете, если совру такое… Нет, нет, ничего я не сжигал! Зачем? Садитесь спокойно…
Но больше никто не сел за стол. Все оделись и как будто разом протрезвели. Раджаб проводил их до ворот, недоумевающих и оскорбленных тем, что над ними посмели так подшучивать… Да, всего можно ждать от этого негодяя, думал каждый, но никто не сказал этого вслух: неловко, еще так недавно они щедро, не жалея красок, хвалили за трапезой Раджаба.
И только посторонний для всех Касум сказал:
– Странный он человек! То ли хитрит, то ли глуп… Скорее всего хитрит. Ведь случается, что и дверной крючок закрывается сам по себе…
В ГОРНЫЕ УЩЕЛЬЯ, НА ВОЛЮ!Я надеюсь, читатель, что вам не приходилось ночевать в тюрьме одного из горных районов Дагестана? Вот и хорошо: не такое это место, чтоб стоило там ночевать.
А между тем Хажи-Бекир живет там уже не один день…
Давно ли он видел снежную чалму Дюльти-Дага и тучи, сбежавшиеся в ущелье, как отара серых овец? Давно ли над ним клекотали в вышине орлы и вольный ветер гор свистел в ушах? Да и он сам был волен почти как ветер: захотел бы – и поехал на самый Тихий океан; или в горы Тянь-Шаня; или на перламутровое Белое море; или даже в Злату Прагу по туристской путевке. И везде ему продавали бы лучшие билеты, проводники стелили постели на вагонных полках, официантки подавали дымящиеся паром тарелки…
А теперь мир сократился до этой клетки с решеткой на окне и дубовой запертой дверью в каменном пустом доме на два этажа. И никуда не уйдешь отсюда. И никому нет до тебя дела в родном Шубуруме: нет тебя ни в живых, ни в мертвых; словно и не жил никогда сельский могильщик Хажи-Бекир, словно никто и никогда не нуждался в его услугах; будто проклят он всеми навеки и выброшен из аула, как дохлый пес. Загнали его в эту тесную мрачную клетку и заперли. Три раза в день по полбуханки хлеба, ведро холодной воды, в обед похлебка, какую, бывало, готовила Хева отелившейся корове, обрубок пня, чтоб сидеть, и топчан с матрацем, набитым не соломой, а будто хворостом, с одеялом, что пахнет сыростью, как паршивая овца весной, – вот и все, что осталось Хажи-Бекиру от всех богатств мира. И так на многие годы. Клетки на колесах, клетки в каменных домах, клетки за колючей проволокой. Холодные, ледяные края…
Есть еще у Хажи-Бекира собеседница – тюремная крыса ростом с кролика, которая ночью забирается к нему в постель, отчего могильщик вскакивает с проклятиями. Но крыса бесстрашна и ведет себя полновластной хозяйкой.
Сперва Хажи-Бекир, как одержимый, кидался на крысу, чтоб ее уничтожить. Потом стал беседовать, будто желая, чтоб она заговорила. Но крыса есть крыса, и нечего от нее ждать…
«Каждый будет покойником, – мрачно размышлял Хажи-Бекир. – Но зачем же торопиться, зачем прежде времени забираться в могилу, хотя бы даже вот такую: с окошком?» Когда-то ему казался величайшим бедствием глоток горячего бульона: из-за него выгнал жену! Ох, если б ему теперь дали этот бульон! «Я был безумцем, – говорит он теперь крысе (больше некому!), – понимаешь, я был настоящим сумасшедшим!»
Могильщик оброс – хоть стриги бороду ножницами. И в густой бороде четко выступила седина, которой раньше что-то не замечал. Еще бы! Столько пережить и не поседеть!
Да, видно, недаром говорится, что не познавший ада не познает рая. А в том, что районная тюрьма Дагестана – это земной филиал ада, преисподней, Аида, подземного царства, могильщик уже не сомневался.
Вероятно, не сомневался в этом и районный следователь. Дважды вызывал он Хажи-Бекира на допрос, но могильщик на все отвечал: «Нет, я не убивал. Нет!» – «Ну, ну! – возразил на это следователь, пока еще добродушно. – Тогда ступай обратно в камеру и дозревай. Дозревай на досуге!»
Какими пустяками казались Хажи-Бекиру все его прежние беды в сравнении с этой последней! Только теперь он понял, что значит быть на воле, хоть бы несчастным, хоть бы нищим, хоть бы голодным, хоть бы одиноким, – но зато на свободе! «Люди, дайте мне пожить! – стонал Хажи-Бекир. – Я ничего от вас не хочу, я потерял все; потерял жену и саклю – я согласен, не буду ничего требовать, только дайте пожить… Да, да, да, я узнал здесь, что значит жить среди людей, на воле, глядеть в человеческие глаза, разговаривать с людьми, даже если у тебя горе на сердце! Ведь сказано: и черный день, проведенный со своим народом, – праздник. Жить! А что это значит „жить“? Неужели я жил до сих пор?! Нет, я существовал, как существует баран, ишак, ворона, дерево… Я не знал цены жизни, я не берег ее, я не любовался ею. А что доброго я сделал людям, односельчанам, чем они могут вспомнить меня? Неужели так ничего доброго и не сделал? А себе что я сделал, что видел в жизни, кроме кирки, лопаты и зияющих ям, куда укладывал покойников на вечный отдых… Нет, недоволен я тем, как жил! Плохо жил! А ведь, оказывается, жить – это великая и трудная обязанность человека на земле».
Странные мысли закружились вихрем в голове Хажи-Бекира, скромного сельского могильщика, который прежде вовсе не был склонен ни размышлять, ни философствовать. И теперь он не знал, за что зацепиться в этом вихре. Он только чувствовал всем телом, всем существом: надо вырваться отсюда!
Хажи-Бекир лежал на топчане, заложив руки за голову, и думал, но от дум ему не становилось легче. Надо было решиться, решиться бежать. Но как? Дубовые двери не выбьешь, да и задержит надзиратель… Железную решетку на окне тоже не сорвешь голыми руками… А вдруг застрелят его, как куропатку? Разве легко бежать из тюрьмы?! Но отчаяние толкало на все… Нет, бежать, бежать во что бы то ни стало из этой проклятой клетки, куда сдуру приперся сам!
Хажи-Бекир вскочил с топчана и стал колотить кулаками в дверь.
Явился хромой старик надзиратель, звякнул замок, открылась дверь. Надзиратель с охотничьей двустволкой в руках стал на пороге, спросил:
– У нас дом тихий, чего шумишь? Да и слышу я хорошо, хоть и стар. Чего тебе?
– Хочу выйти отсюда… – сказал грозно Хажи-Бекир, но тут же спохватился и жалобно добавил: – С утра не выходил на двор…
– Ну, раз понадобилось, иди!
И надзиратель повел его по коридору, держа ружье наперевес и ворча:
– Поскорей бы отправили тебя отсюда, было бы нам спокойнее.
– А ружье-то заряжено? – как бы между прочим спросил Хажи-Бекир.
– Вроде бы заряжал. А что?
– Если побегу, будешь стрелять?
– Да куда тебе бежать? Все равно от людей не убежишь. А убийце и среди людей как в тюрьме…
– Я не убийца.
– Так почему же ты здесь?
– Не знаю… А куда меня должны отправить?
– Куда следует.
– А куда следует?
– Это начальству лучше знать, я таких курсов не кончал.
Эта новость еще больше напугала могильщика: завезут куда-нибудь, откуда и дороги не сыщешь… Бежать, так уж сейчас!
– Эх, будь что будет! – сказал он вслух и сорвался с места, легко перекинулся через невысокий каменный забор недалеко от уборной, и, пока старик надзиратель возился с ружьем, которое так и не пожелало выстрелить – то ли патрон отсырел, то ли не было его вовсе, – Хажи-Бекир стремглав пустился к лесному склону. И пока надзиратель хромал к телефону, звонил о чрезвычайном этом происшествии, заключенный скрылся в лесу. Погоня оказалась тщетной. «Ага! – воскликнул следователь, узнав о побеге, – а еще говорил, мерзавец, что не убивал! Вот и признался… Ничего, долго он у нас не побегает!»
И Хажи-Бекир словно бы услышал: остановился, тяжело дыша, в густом лесу на подъеме к шубурумским высотам и почесал под бородой, которая с непривычки щекотала шею. «Опять, кажется, я что-то сделал не так, – хрипло сказал он. – Теперь уж и вовсе пойдут на меня охотой да облавой, что на волка… А, ладно, по крайней мере, на воле!»
Было холодно, было голодно, устал, измаялся Хажи-Бекир, но все же чувствовал себя почти счастливым: снова свободный человек и может идти, куда хочет! Но эта мысль недолго утешала его: вскоре наступила ночь, в ясном небе замерцали холодные звезды, похожие на светящиеся снежники. Хажи-Бекира охватил страх одиночества, страх беззащитного, который может и замерзнуть на таком холоде, и повстречать голодного сильного зверя… И могильщик все быстрее и быстрее бежал вперед, то спускаясь в ущелья, то поднимаясь на перевалы, как снежный человек, каптар, без роду и племени… «Каптар… А может, эти легендарные снежные люди просто такие же бродяги, как и я, – думал Хажи-Бекир, – скрылись от людских взоров и живут в снегах… Но чем же они питаются, эти каптары? На одном снеге долго не проживешь… А не они ли оставили в горных пещерах кучи турьих костей? Но как же снежные люди ловят этих чутких и гордых животных, чудесных существ, что не могут жить в одиночестве и всегда живут семьями. Да, все благородное живет в семье. И чем больше семья, тем спокойнее жить, тем увереннее держат себя члены семьи, тем легче бороться».
Хажи-Бекир поспешно шел и удивлялся своим мыслям: откуда, мол, такая философия? Ведь прежде он думал только о покойниках да каменных надгробиях!
Часть четвертая
ИЗ СЛОВ НЕ СВАРИШЬ ПЛОВТак уж заведено нынче, что все кому не лень чернят служителей мечети, которые, мол, сеют в человеческих душах страх и суеверия, отрешенность от мира и покорность судьбе. Какими только словами не клеймят их лекторы на лекциях, писатели в книгах, журналисты в газетах! Но чем же виновата эта горстка людей? Не тем ли, что эти святые самозванцы обирают легковерных и дураков? Однако и мышь старается полегче добыть хлеб свой насущный. По-моему, здесь не столько вина «святых» служителей мечети (я беру в кавычки это слово, потому что они такие же святые, как и мы с тобой), сколько тех простодушных людей, которые им доверяют и охотно слушают любые сказки о шейхах и чудесах. Ну, вот пример: вы знаете, что случилось с ослицей Хужа-Али, которую он убил за безнравственность возле аула Мин-Мубарак, после смерти? Нет, не на том свете, а на этом, на земле Дагестана. Я так и думал, что не знаете: такие чудеса случаются только у нас в горах, да и то не часто… Нашелся сообразительный малый по имени Супи-Дауд, про которого говорят, что ему нельзя подать руку, если на ней есть перстень: мгновенно стащит камень! Так вот, этот находчивый человек закопал ослицу у дороги на холме и водрузил шест с белым флажком, вырыл рядом землянку для себя, взял в руки янтарные четки и стал жить, как аскет, объявив ослицу святой! Если б об этом узнал Хужа-Али, он, наверное, тем же кинжалом проломил череп и Супи-Дауду; но, к радости новоявленного шейха, Хужа-Али как сквозь землю провалился…
Скоро слух о святой могиле прошел по всей округе, и к ней стали стекаться верующие, надеясь вымолить себе разные земные и небесные блага. Супи-Дауд не мешал им: сидел поодаль и перебирал четки, а к его ногам складывали садака – приношения… И вскоре Супи-Дауд построил в ауле саклю из тесаного камня, приоделся, приобулся, развелся со старой женой, взял себе молодую… Словом, поступил, как поступили бы и его прихожане.
И вдруг обо всем этом появилась заметка в газете: какой-то молодой селькор рассказывал обо всем с негодованием и гневом. «А что же Супи-Дауд?» – спросите вы. Супи-Дауд не отрицал, только, говорят, пожал плечами и произнес: «Неужели им жалко для человека даже дохлой ослицы? Падаль, а кормит же меня!»
«А как же отнеслись ко всему этому молящиеся?» – можете спросить вы. Нет, они не поверили ни одному слову, напечатанному в газете, еще больше убедились в святости могилы и заявили, что селькор оклеветал бедного шейха Супи-Дауда…
Нет, по-моему, мы все-таки не с той стороны подгоняем осла!
Если есть на свете дураки и есть пройдохи, которые их дурачат, то и пусть взаимно развлекаются, пока не поумнеют. Вы можете возразить, что, мол, это опасная болезнь и зараза может распространиться. Нет, скажу я, это всего только прыщик на здоровом теле, из которого можно двумя ногтями выдавить всю суть. Но, может быть, у безбожников есть тот же неписаный закон, что у лудильщиков? Ведь, покрывая полудой медную посуду, мастер всегда в незаметном месте оставит незащищенную медь: нельзя же создавать вечную посуду! Иначе дети лудильщиков пойдут по миру с протянутой рукой.
Услыхав о святой могиле ослицы, правоверные мужи Шубурума пришли в ярость: как же так, ведь Шубурум издавна ближе к аллаху и благочестивее! Если в ауле Мин-Мубарак ослицу объявили святой, то почему б не объявить святой могилу сельского парикмахера, первого члена Союза безбожников (а вы не забыли, что магометане всегда были против бога?!), старого члена ДОСААФ Адама, павшего жертвой этого зверя, могильщика Хажи-Бекира, который все еще находится под следствием… Нет, нет, простите, как раз сегодня сообщили в сельсовет, что Хажи-Бекир бежал из тюрьмы.
В самом деле, подумайте-ка хорошенько: чем могила ослицы лучше могилы Адама? Адам все же прямой наследник нашего первого предка на этой грешной земле! Ну, разве не правы шубурумцы?
И как на крыльях ветра, разнесся слух от ледников Базар-Дюзи, Дюльти-Дага до Шалбуз-Дага, к ликованию правоверных шубурумцев сразу померкла слава святой ослицы, а толпы паломников потянулись в Шубурум. Приношения верующих как снег на голову посыпались в саклю, где жила молодая вдова Адама. Хева не пожелала отказываться от добра, да к тому же и сама поверила в святость Адама: уж если такой хороший человек не святой, то кому же и быть святым!
Но смятение в Шубуруме возросло еще больше: паломники, святая могила вызывали гордость и желание остаться в Шубуруме, но ежедневные вопли каптара и его странные выходки – у кого-то с веранды украли баранью тушу, у другого прямо со двора выгнали корову и утром нашли от нее только рога и копыта, а там чуть не утащили из люльки ребенка – побуждали людей последовать примеру мудрого Хужа-Али…
В сельсовете собрались активисты: надо было окончательно решать, что делать; из района стали уже поступать худые вести, что там недовольны бездействием активистов Шубурума; Чамсуллу вызывали в райком и предложили положить конец всем этим безобразиям: каптарам, святым могилам, паломничеству и прочему. Ну да, дорогу уже расчистили от завалов, вы разве не знали? Но сделали это не шубурумцы, а специальная партия дорожных рабочих с машинами, которую, потеряв терпение, послали из Махачкалы. Как говорится, из слов не сваришь плов, настала пора действовать! На этом совещании присутствовал и корреспондент Касум, который все чаще и чаще повторял теперь свою любимую поговорку: «Узнаю тебя, край чудес!» Очень нравилось ему сидеть на гудекане и беседовать с Али-Хужой, который очень тосковал без Хужа-Али… Ну, а сам Касум, с тех пор, как живет в сакле Мухтара и ежедневно видит Айшат, стал отчего-то худеть и даже помрачнел. Вот и сейчас он сказал с отчаянной решимостью, словно бросаясь в атаку:
– Выход один: напасть на след этого снежного человека, как вы называете – каптара, и поймать или на крайний случай застрелить!
Надо добавить справедливости ради, что Касум предвидел скорое появление научной экспедиции и хотел опередить ученых. Иначе все его путешествие в Шубурум окажется просто мальчишеством.
– Я думаю, – добавил Касум, – найдутся в Шубуруме смелые люди, пойдут со мной на каптара.
– Куда?!
– К этим снегам? Что ты!
– Туда еще не ступала нога человеческая.
– Нет, лучше переселить всех, все равно половина бежала…
– Пустая затея! Снежного человека уже ловили было на Памире, да не поймали!
– Неужели не найдется смелого человека?! – удивился Касум. – Ну вот ты, сельский охотник Кара-Хартум?
– Я? – смущенно пожал плечами Кара-Хартум. – У меня все-таки семья… Но я, конечно, могу… Если прикажет начальство.
– Тут дело добровольное, – сказал Мухтар и вдруг добавил с шутливым отчаянием: – Клянусь, выдам дочь за того, кто поймает этого снежного дьявола!
– Эх, молодежь, молодежь! – вздохнул Али-Хужа. – Ради такой девушки, Мухтар… Эх, жаль, немного стар я для нее…
Все засмеялись.
– Ловлю тебя на слове, Мухтар, – вдруг вскочил Хамзат. – Люди – свидетели.
– Все-таки один нашелся! – обрадовался Касум.
Тут зазвонил телефон, и Мухтар взял трубку. Говорили из района. Чем больше слушал Мухтар, тем мрачнее становился. «Да… хорошо… Да, как он обманул всех нас… Ах, негодяй! Хорошо, хорошо». Все смотрели на него в безмолвии и ожидании. Наконец Мухтар положил трубку и, помолчав, сказал, что, мол, Хажи-Бекир бежал из-под следствия и теперь район требует изловить беглеца, ибо он должен быть где-то в окрестностях Шубурума.
– Вот за ним на охоту и я могу пойти! – сказал Кара-Хартум.
– С ним и без тебя справимся, – возразил Чамсулла. – А ты все-таки ступай с Касумом. Ты охотник, если что – у тебя верный глаз и доброе ружье…
– Итак, решено: изловить каптара или хотя бы пристрелить! – заключил Мухтар. – Хватит! Мы стали посмешищем всей республики, нас самих уже прозвали каптарами. Пусть поздно, но должно же в нас проснуться мужество… А Хажи-Бекира мы найдем, куда ему деваться! Итак, все! Пусть восстановятся в Шубуруме порядок и спокойствие!
На этом и порешили. В этот день впервые разнесся по аулу добрый, ободряющий слух: наконец-то нашлись храбрые люди, которые покончат с каптаром!
С тем самым каптаром, из-за которого почти половина шубурумцев ушла, рискуя жизнью, по скользким зимним тропам из родного аула; ушла, даже не взяв никаких документов в сельсовете: Мухтар давно перестал давать справки…
По пути домой Хамзат возле больницы встретил Айшат и подошел.
– Ты еще смеешь ко мне приближаться?! – возмутилась Айшат.
– Да, смею! Потому что ради тебя рискую жизнью, – возразил Хамзат.
– Не стоит!
– Клянусь, я поймаю его!
– Кого?!
– То животное, которое называют каптаром. Поймаю и притащу к тебе.
– Да зачем он мне?
– Чтоб ты стала моей женой. Твой отец только что дал слово.
– Этого не будет, даже если пригонишь целое стадо каптаров!
– Увидим! Прощай, Айшат. И помни, если я погибну: «…он меня любил, он мне единой посвятил…»
Дальше Хамзат не мог вспомнить и потому поторопился уйти. И все-таки сегодня он чувствовал себя героем. Даже не подумал о том, что, поймав каптара, быть может, опровергнет собственную диссертацию: ведь сила и новизна его мыслей и суждений в значительной мере покоилась на полном отсутствии достоверных сведений о снежном человеке. Зато каким-то чутьем Хамзат ощутил, что этот пришелец Касум неравнодушен к Айшат, и оттого воспламенился вдесятеро. Странное чувство ревность! Порой она заставляет человека забывать самого себя и совершать поступки, в другое время ему не свойственные. Вот и сейчас, уходя, он грозно добавил:
– Берегись, Айшат, если ты с кем-нибудь…
– Иди, иди! Не тебе приказывать, не мне слушать.
– Хорошо! – многозначительно промолвил Хамзат и наконец ушел.
Когда Айшат вернулась домой, она увидала, что Касум укладывает свой рюкзак, и, признаться, растерялась; до сих пор она говорила с ним коротко, все больше на ходу, не останавливаясь. Не раз чувствовала его пристальный взгляд, понимала, что он хотел бы ее задержать, остановить, сказать что-то хорошее, ласковое. И потому торопилась уйти… Но сейчас, когда он укладывает вещи… Вот уедет, и уже никогда не придется поговорить: все, что могло бы… Все останется в прошлом!
– Уезжаешь? – спросила она с невольным укором.
– Думаешь, я должен навсегда остаться в этой дыре?! – мрачно отозвался Касум.
– Не думаю! – дерзко ответила Айшат.
– И хорошо! Я б удивился, если б ты сказала – останься.
Касум посмотрел на Айшат.
– А зачем я должна это говорить?
– Я не сказал, что должна…
– А может быть, скажешь?
– Не скажу! Я не наглец и не насильник! – вдруг взорвался Касум.
Эти слова напомнили Айшат ночь, когда он впервые появился в их сакле. Девушка покраснела: стало стыдно перед очевидцем отвратительной сцепы…
Молча ушла Айшат в свою комнату.
А Касум уже горько жалел, что был неласков, оборвал разговор; придется ли им еще говорить друг с другом? Так всегда бывает в жизни: летом мы не пользуемся его благами, ворчим, что жарко или сыро, жалуемся на мошек, муравьев, пыль… Наступает зима – и мы страстно мечтаем о лете, раскаиваемся и клянем себя, что упустили так много теплых солнечных дней…
Когда Айшат снова вышла на веранду, Касума уже не было. «Неужели уехал не попрощавшись?!» – подумала Айшат и горько вздохнула.
– Он уехал, – сказала она отцу за обедом.
– Кто?
– Наш гость.
– Это я его отправил, – сказал Мухтар.
– Ты выгнал гостя?! – Айшат удивленно взглянула на отца.
– С какой стати его выгонять? – возразил Мухтар. – Парень настоящий, образованный, умный, красивый; по секрету могу тебе сказать: неженатый…
– А мне все равно…
– А вот ему отчего-то не все равно. О тебе расспрашивал…
Мухтар исподтишка наблюдал за дочерью.
– Когда?
– Это было давно. Не тревожься, дочка, он не уехал; он отправился ловить каптара… А я, понимаешь, как мальчишка, сболтнул что-то такое, о чем теперь жалею… Обещал, что выдам тебя за того…
– Это мне уже известно, – сказала Айшат.
– Откуда?
– Земля слухом полнится.
– Это, конечно, несерьезно, но и слово не воробей…
– А вдруг его Али-Хужа поймает? Тогда что? – улыбнулась Айшат.
– Нет, доченька, ты – это ты; во внутренние дела твоего государства я не вмешиваюсь.
– Да и не имеешь нрава.
– Право-то я имею и непременно вмешаюсь, если будешь криво поступать в жизни… Не забывай, что, как говорится, у хромого и тень хромая!
Мухтар разговаривал с дочерью, а сам мучительно думал: где же ловить этого проклятого убийцу, бежавшего из тюрьмы могильщика? Придет ли он в Шубурум? Ведь надо быть бараном, чтобы идти прямо туда, где ожидает засада. А вдруг Хажи-Бекир умнее?!
