Текст книги "Свет-трава"

Автор книги: Агния Кузнецова (Маркова)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава девятая

На занятие ботанического кружка Федя пришел первым. Он взял ключ у вахтера, открыл кабинет и включил электричество. Свет одновременно загорелся в двадцати матовых фонариках на длинном столе коллекций.

Федя повернул выключатель вниз. Фонарики погасли, и зажглась люстра под потолком. Кабинет сразу стал обычным, будничным.

Федя снова включил фонарики, и ему вспомнилось детство, елка, сотни безделушек, радующих детское сердце. Он опять включил люстру и подошел к столу коллекций. Под стеклом в коробках с ватой хранились различные семена. Одни из них – легкие, с хвостами – напоминали прозрачных крылатых насекомых. Их легко подхватывал и уносил ветер в отдаленные уголки лесных просторов. Другие – колючие, с крючками. Они цеплялись за шерсть животных, и те уносили их на спинах, на боках, на лапах…

Под стеклом хранились разрезанные кокосовые орехи, сухими волокнами своими напоминающие птичьи гнезда. Здесь же лежали куски черного и розового дерева, ясеня, пробкового дуба. В вате утопали похожие на черные орешки плоды чайного дерева.

Федя перешел к другому концу стола и долго, будто в первый раз, внимательно разглядывал корень женьшеня. Небольшой и крепкий, он напоминал наспех сделанную из дерева фигурку игрушечного человечка. Рядом с ним в коробке лежали черные, точно вынутые из огня, некрасивые орешки. Невозможно было представить, что это плоды нежного белого лотоса. А вот рогатые водяные орехи. Еще мальчишкой Федя нашел такой орех в озере за Семью Братьями.

Федя отошел к окну, заставленному цветами и четырехугольными банками с водяными растениями. Равнодушно окинул взглядом висящий на стене под стеклом лист виктории-регии с реки Амазонки. Этот лист, не менее полутора метров в диаметре, поражал своей величиной. Но Федя уже привык к чудовищному листу.

На другой половине кабинета, как в любой аудитории, стояли столы и стулья, небольшая доска и кафедра.

Федя сел на стул и открыл тетрадь. Он очень волновался и хотел заглянуть в тезисы, но это ему не удалось. Дверь распахнулась, и с оживленным говором в кабинет вошли девушки. Вслед за ними в дверях появилась Татьяна Филипповна с портфелем и кипой книг в руках. Она повесила на вешалку пальто, шаль и, потирая покрасневшие от холода руки, подошла к молодежи.

– Татьяна Филипповна, а я вам подарок принесла! – весело сказала ей одна девушка и протянула сверток.

Татьяна Филипповна развернула газеты. В свертке лежала связка засохшего сланика с тонкой красноватой хвоей. На каждой ветке сцепились две-три продолговатые небольшие шишки.

– Это напоминание о нашем неудачном походе? – засмеялась Татьяна Филипповна.

– О каком походе? – спросил Федя.

– О походе за слаником, – ответила Татьяна Филипповна. – Этим летом нашли мы места, где рос сланик. Шишки были еще незрелые, мы любовались ими, подсчитывали урожай. А потом прозевали момент, когда шишки созрели. Пришли – и ни одной шишки уже нет. Бурундуки раньше нас стаскали урожай в свои кладовые. Где же вы достали эти сланики? – спросила она девушку.

– Мама прислала в посылке. Я ее просила.

– Ну, спасибо, – сказала Татьяна Филипповна, бережно подбирая ветки. – Поставлю на стол.

Она унесла ветки в свой маленький кабинет, отгороженный легкой перегородкой.

Дверь беспрерывно открывалась, и студенты, веселые и шумные, заходили группами и в одиночку и рассаживались на стульях. Вошел Алеша Лебедев и сел с краю у последнего стола.

На занятие кружка пришли биологи и почвенники старших курсов и особенно много первокурсников.

Все места были заняты. Татьяна Филипповна подошла к столу, выждала, когда студенты перестали шептаться и двигаться.

– Сегодня мы прослушаем и обсудим доклад студента Власова на тему: «Растительный мир района Семи Братьев (некоторые наблюдения и задачи изучения)», – сказала она.

Федя подошел к кафедре, положил тетрадь, стопку картонных листьев с аккуратно прикрепленными к ним засушенными растениями. Он оглядел присутствующих и вдруг почувствовал такое сильное волнение, которого не испытывал даже во время экзаменов. Начал он говорить сбивчиво, неуверенно. В этот момент от доклада отвлекала его и особенно волновала настойчивая мысль о том, что именно сегодня еще раз должен он проверить себя, убедиться в стойкости, целеустремленности своей, в том, что иного пути в жизни для него не существует.

Географическую характеристику района Семи Братьев Федя рассказал растянуто и неинтересно. Он видел, как зевал Алеша, прикрывая рот рукой, как шептались, переписывались и беззвучно смеялись, вздрагивая плечами, девушки с третьего курса. Неотрывно смотрел ему в глаза Баранов сосредоточенным, но равнодушным взглядом.

Федя поторопился перейти к растительному миру Семи Братьев. Он сослался на ряд исследований специалистов, которые были опубликованы в сборниках научных работ университета.

– …И вот прошлым летом я решил заняться сбором гербария в районе Семи Братьев, – сказал Федя и заметил в глазах Баранова горячий интерес.

Русые головы трех девушек, склоненные к тетрадке, разъединились. Девушки прислушивались к словам докладчика.

Голос Феди стал громким и уверенным. Он прерывал свой доклад, выходил из-за кафедры, передавая экспонаты сидящему в первом ряду Баранову. Часть слушателей с последних рядов передвинулась ближе к докладчику.

Засушенные травы и цветы переходили из рук в руки.

– В дальнейшем изучать растительность района Семи Братьев я предлагаю так, – сказал Федя, – надо продолжить работу над гербарием, вовлечь в эту работу школьников, пионеров и краеведов и обязательно учесть изученные и неизученные растения… Вы, конечно, спросите меня, почему я заинтересовался именно районом Семи Братьев, – немного помолчав, сказал Федя и почувствовал, что волнение поднялось в нем с новой силой. Сейчас он должен рассказать о свет-траве… Как-то воспримут все это студенты? Что скажут? Захватит ли их легенда так же, как его, или они отнесутся к ней безучастно?

Понизив голос, рассказал Федя легенду о свет-траве. Студенты слушали молча, с большим интересом, не двигаясь и не сводя глаз с докладчика.

Федя кончил. Раздались дружные хлопки. Кто-то крикнул:

– Молодец, Власов!

Это, должно быть, сказал Алеша. По армейской привычке он называл всех по фамилиям.

Татьяна Филипповна объявила десятиминутный перерыв, но никто не вышел из кабинета, и Феде не дали даже сойти с кафедры. Его зажали в тесном кругу и забросали вопросами.

– Товарищи! – обратилась Татьяна Филипповна к студентам. – Я вижу, что перерыв вам не требуется. Давайте сядем по местам и продолжим беседу.

Федя сел за стол рядом с Татьяной Филипповной, а его место за кафедрой занял оппонент Баранов. Он был настолько мал, что из-за кафедры студенты видели только густые волнистые волосы да верхнюю часть лица с очками в широкой роговой оправе.

– Я с большим интересом слушал доклад Федора Власова, – начал он, – но не о том хочется говорить мне, что докладчик изучил тему свою отлично, затратил очень много времени для этого. Мне, наверно как и всем, хочется говорить о свет-траве…

И он предложил ботаническому кружку университета включить в план своей работы поиски свет-травы.

После Баранова за кафедрой кричал и жестикулировал третьекурсник-биолог Ожогин. И хотя никто и не думал спорить с ним, он доказывал, что многие лекарства производятся из растений и поэтому на поиски свет-травы надо обратить серьезное внимание.

Свет-трава захватила и Сашу Мартынова. Он не умел говорить длинных речей, поэтому на кафедру не вышел, а просто встал, поставил перед собой стул и, сгорбившись, оперся на него.

– Предлагаю отменить практику первого курса на Зеленом озере и выехать в Семь Братьев на поиски свет-травы, – сказал он таким тоном, точно прочитал приказ.

Все засмеялись.

Саша Мартынов подождал, пока в кабинете стало тихо, и с упреком обратился к Феде:

– Что же ты мне раньше ничего не говорил о свет-траве?

Громкий смех опять раскатился по кабинету.

На кафедру поднялась рыжеволосая Зинаида Крылова.

– Товарищи, у меня такое впечатление, что все мы вместе с докладчиком сошли с ума! – резко сказала она.

– За такие слова нужно просить извинения! – раздался возмущенный девичий голос.

– В моем воображении не укладывается, – не обращая внимания на реплику, продолжала Крылова, – как может в наши дни сказка стать смыслом жизни! Это я говорю тебе, Власов. Ты просто чудак и романтик. У тебя в голове путаница. Да моя бабка тебе десятки таких сказок расскажет! Фантастическая свет-трава – это вредная затея!

Поднялся такой шум, что Николаева принялась стучать карандашом о графин с водой. Федя с удивлением смотрел на студентов. Давно ли его наградили за доклад дружными аплодисментами, теперь же среди слушателей чувствовалась разноголосица. Зинаида Крылова не была в одиночестве.

– Правильно, Зина! Верно! – поддержали ее с мест.

Федя пожалел, что с таким жаром говорил здесь о свет-траве.

После Крыловой выступала студентка Мергенова.

– Выступление Крыловой производит впечатление личного выпада против Власова, – сказала она. – Мне тоже кажется, что Власов не во всем прав, в частности – в своей оценке легенды. Он, по-моему, преувеличивает ее значение. Но проверить легенду необходимо, лишь после этого можно отрицать ее совершенно.

После Мергеновой выступили еще несколько членов ботанического кружка. Они одобрительно отозвались о проделанной Федей работе и предлагали помочь ему в изучении растительности района.

С напряжением ждал Федя выступления Татьяны Филипповны.

– Давайте рассуждать так, – начала она. – Мы решили, что легенда не имеет оснований, и отбросили ее в сторону. А вдруг мы ошиблись? Ошибка эта будет очень дорого стоить. Возьмем другой вариант. Мы решили искать свет-траву, но тоже ошиблись. Ошибка эта не принесет нам ничего, кроме разочарования, но приобретем мы многое: знание растительности одного из интереснейших районов нашей области и навыки поисковой работы.

Татьяна Филипповна поддержала предложение Баранова о том, чтобы внести в план работы ботанического кружка поиски свет-травы. Предложение Мартынова она отвела, так как практика утверждена по учебному плану и в районе Зеленого озера размещена биологическая станция университета.

– Я предлагаю, – заключила Татьяна Филипповна, – поручить Власову летом выехать в Семь Братьев и продолжить свою работу.

Так и решили. Федя быстро собрал свои тетради и листы с экспонатами. Он обещал Сане сегодня же позвонить по телефону, рассказать обо всем, что было на кружке, и поэтому очень торопился.

Глава десятая

В родовом дневнике Кузнецовых Федю больше всего взволновали записи Петра Яковлевича. Феде трудно было представить жизнь подневольного крепостного крестьянина.

Детство мое до 8 лет текло без особенных замечательных происшествий, кроме только двухкратной опасности для жизни, а именно – по резвости своей я упал в колодец и в реку. Из колодца вытащил меня родитель мой, а из реки женщина, полоскавшая белье, – писал Кузнецов. – С 8 лет я начал учиться грамоте. Первейшей наставницей и учительницей моей была моя родная сестра, очень любившая меня. Под ее добрым наблюдением в течение одного года я научился читать псалтырь.

Способности к учению у меня находили редкие, и в 1834 году графиня Софья Владимировна разрешила отдать меня в Ильинское приходское училище, где я учился пять лет. За сие время за успехи и отличное поведение я получил четыре Похвальных листа от училищного начальства и в дар книги.

Мечтал я ехать учиться в Санкт-Петербург, в горнозаводскую школу, но крестьян туда не принимали.

Федю поразила смиренная фраза: «Но крестьян туда не принимали». Неужели этот факт не вызвал в душе мальчика обиду и протест? Но юноша Кузнецов продолжал писать в своем дневнике совершенно спокойно:

Графиня Софья Владимировна была довольна мной и назначила меня для занятий по письменной части в вотчинское правление.

Недовольство действиями ее сиятельства прорвалось на трех страницах, где Кузнецов описывал, как его, четырнадцатилетнего мальчика, графиня оторвала от родного дома и направила работать на Билимбаевский завод.

Истинное удовольствие получил Федя, читая следующие строки:

20 лет от роду, находясь все в том же Билимбае, я жил под кровлей служителя Билимбаевского завода – доброго моего благодетеля Кузьмы Ларионовича Кольцова. Этот человек имел здравый рассудок. Через беседы с ним на многое открылись глаза мои. Навсегда буду ему благодарен.

Как же с тех пор видел мир молодой Петр Кузнецов? В дневнике ничего не было сказано об этом.

С увлечением читал Федя строки, где Кузнецов писал о своем влечении к медицине. Свободное время свое он проводил у старого лекаря-немца, помогал ему делать перевязки, готовить лекарства. Старый лекарь заметил любовь и способности юноши к медицине и начал учить его. Через несколько лет Кузнецов стал известным человеком в Билимбае. Рабочие шли к нему с увечьями, полученными на заводе, женщины несли больных детей.

Графиня Строганова узнала об этом и возвратила Кузнецова в село Ильинское. Там не было своего лекаря.

Интересные мысли записал в дневник крепостной лекарь уже на половине своей жизни:

Коли есть в природе яд болезней – существует в природе же и противоядие. Человеку положено жить век в здоровье и силе. Негоже ему в семьдесят лет терять силу свою и здравый разум. Мудрость народная в медицине сильнее, чем в других отраслях науки.

Федя дважды перечитал эти строки. Они понравились ему, и он записал их в блокнот.

Подробно писал Кузнецов, как много раз в жизни пытался он освободиться от крепостного состояния, но прошения его возвращались с неизбежным отказом. Однажды графиня тяжело заболела. Врачи, привезенные из Екатеринбурга, не сумели ее вылечить. «Поставишь меня на ноги – отпущу на волю», – сказала графиня своему лекарю. Кузнецов вылечил графиню, и она сдержала слово.

Записи прадеда Ивана Петровича показались Феде менее интересными, и он стал бегло просматривать их. И вдруг его поразило слово, промелькнувшее на уже перелистнутой странице.

– Показалось, – вслух прошептал Федя, пересматривая переброшенные страницы дневника.

Но зрение не обмануло его: вверху на одной из страниц было написано то слово, которое тщетно искал он в книгах и в городском архиве.

Прадед Сани упоминал свет-траву.

День показался Феде необычно длинным, а лекции нудными, растянутыми. Он не дождался конца занятий, сел на поезд и к пяти часам был уже на руднике.

Слюдяной рудник находился в двух километрах от Семи Братьев. Из села были видны зеленые шапки гор, карьеры и постройки. Почти каждое лето Федя бывал здесь. Но сейчас, поднимаясь в гору по широкой изъезженной дороге, он замечал то, что прежде от него ускользало, и все воспринимал по-иному.

Прежде он только любовался живописной падью, каменистыми горами, окружающими ее, сверху покрытыми мелким ельником. Теперь он смотрел на эти горы и сожалел о том, что неведомо человеку, сколько и какого богатства скрыто в их недрах.

Раньше ему нравились серебристо-серые слюдяные отвалы по обе стороны дороги. Теперь он смотрел на них Саниными глазами. Эти легкие сыпучие горки вызывали в нем такое же, как у Сани, огорчение, что до сих пор люди не сумели придумать, для чего можно использовать мелкую слюду.

По дороге на рудник Федя встретил молодую женщину в телогрейке. Из-под платка были видны только глаза да нос.

Федя остановил женщину. Она словоохотливо стала объяснять, как пройти в цех рудоразборки, а когда Федя пошел, долго еще кричала ему вслед.

Около копра шахты Федя услышал тонкий, чистый звук, похожий на школьный звонок, извещавший о желанной перемене. Из глубины шахты поднялась клеть с вагонеткой, и шахтер в теплом комбинезоне, больше напоминающий летчика, чем шахтера, повел вагонетку по рельсам эстакады.

Федя спустился под откос по узким деревянным ступенькам. Там в сугробах снега, слюды и мелкого битого камня стоял небольшой деревянный дом с высоким крыльцом.

Федя постеснялся заходить в цех. По его расчетам, время близилось к половине шестого, и он решил подождать Саню на улице.

Дважды из цеха выходили женщины, и в приоткрытую дверь видны были длинные столы, заваленные породой и слюдой. Возле них стояли и сидели выборщицы. В руках у них мелькали ножи и щетки. В ящики, стоявшие на полу, они бросали слюду, отделенную от камней.

Ждать пришлось недолго. Дверь широко открылась, с говором и смехом вышли на улицу женщины, все в стежонках, в платках или теплых косынках.

Саня еще в дверях увидела Федю, покраснела и торопливо спустилась с крыльца, на ходу подвязывая под подбородком клетчатую шерстяную косыночку.

– Не ждала? – спросил Федя, когда она, смущаясь под взглядом проходивших выборщиц, протянула ему руку.

– Не ждала…

– Я привез дневник, – взволнованно начал говорить Федя, – твой прадед в этом дневнике писал о свет-траве.

– О какой свет-траве? – в первый момент не поняла Саня.

Федю это несказанно огорчило. Но она сейчас же вспомнила. Взяла из его рук дневник и, перелистывая страницы, воскликнула:

– Где пишет? Покажи! Почему же я не видела?

Федя осторожно взял дневник из ее рук, открыл его и, все еще волнуясь, прочитал вслух:

– «Лечусь отцовской свет-травой».

Саня долго и внимательно вглядывалась в написанные слова, точно пыталась прочесть что-то еще между строками.

– И дальше ни одного слова о свет-траве? – спросила она.

– Ни одного слова, – с огорчением ответил Федя.

Они медленно пошли сзади всех.

Общежитие рудника – новый дом с душевой и столовой – находилось тут же, в горах, в поэтичной Заячьей пади.

Федя и Саня остановились на крыльце.

– Как красиво! – сказал Федя, осматриваясь.

С трех сторон над падью поднимались горы, поросшие густыми хвойными лесами. Под горой, полого спускающейся к деревне, открывался вид на Зеленое озеро. Его еще сковывал лед, местами прозрачный и ровный, как на катке, отражающий голубое небо и солнце; кое-где лед замерз торосами и был покрыт снегом. На солнце блестели полыньи, издали они казались черными.

Саня провела Федю в свою комнату. Девушки-соседки поздоровались с ним с веселыми искорками смеха в глазах и поспешили уйти.

Комната была обыкновенной девичьей комнатой – простой, но нарядной и уютной: со шторками, ковриками, картинами и зеркалами на стенах, всевозможными безделушками на комоде.

– Странное совпадение… – задумчиво сказала Саня. – Почему «отцовская свет-трава»? Была ли она у моего прапрадеда? От кого он узнал, что травой этой можно лечиться?

– Я об этом же думаю, – ответил Федя. – Как жаль, что все это неизвестно… Подумай, Саня, как удивятся Алеша и Татьяна Филипповна этому неожиданному открытию.

Они замолчали.

Саня сидела на кровати в черной юбке, в красной шерстяной кофточке, в серых валенках и задумчиво смотрела в окно. На открытом лбу дрожала и терялась морщинка – одна-единственная на ее молодом, цветущем лице.

Федя поднял голову, взглянул на Саню и залюбовался ею. Его охватила такая глубокая нежность к ней, что в эту минуту он забыл о дневнике и о свет-траве.

Саня взглянула на Федю и поняла его мысли. Щеки ее стали еще ярче, а в глазах загорелись зеленые искры.

– Ну что ты так смотришь на меня? – спросила она, прикрывая глаза ресницами.

Федя подошел к Сане, наклонился и, осторожно дотрагиваясь руками до ее плеч, сказал тихо:

– Саня, я очень люблю тебя…

Она первый раз увидела Федю так близко, хотела ответить, что тоже любит его, но слова показались слишком незначительными по сравнению с тем чувством, которое наполняло ее. Саня молча прижалась лбом к Фединой щеке, а его руки бережно и ласково легли на ее голову.

Они расстались с ощущением новой, неизведанной радости, оба уверенные, что на земле еще не было людей счастливее их, не было любви горячее, крепче и красивее той, которую чувствовали они.

Глава одиннадцатая

Игорь писал:

Гей, дружище! Поздравляю тебя. Легенда о свет-траве становится реальностью. Теперь, судя по дневнику Кузнецовых, не приходится сомневаться, что свет-трава существует. Факт этот будем считать доказанным.

Очень меня захватило все то, что ты написал о дневнике Кузнецовых. Упоминание о свет-траве является величайшим шагом по пути к ее открытию. Теперь, мне кажется, есть смысл поиски свет-травы проводить не только в Семи Братьях, но и в бывшей вотчине графини Строгановой. Там, я уверен, скорее найдется свет-трава.

Прости, друг, но я не удержался (руки мои не могут бездействовать) и телеграфировал. Сегодня я получил справку, что село Ильинское – бывшее поместье графини Строгановой – существует и поныне. Я понимаю, что поехать сам в Ильинское ты не сможешь, и поэтому предлагаю тебе начать переписку с кем-то из этого села. Может (а я уверен в этом), в деревне найдутся потомки Кузнецовых. Может быть (я тоже уверен в этом), обнаружатся какие-то документы. А может быть (как бы это было замечательно!), народ там знает свет-траву.

Я долго размышлял: кто же из села Ильинского мог бы принять горячее участие в поисках свет-травы? И решил так: надо написать письмо директору школы и попросить его поручить это дело какому-то серьезному, разбитному ученику. Поручить обязательно по доброму желанию.

Я бы сделал так, а как ты – не знаю.

Теперь мне грезится не тот неизвестный ссыльный из Семи Братьев, а Петр Кузнецов. Я вижу его: высокого, кареглазого, с черными длинными волосами и почему-то с бородкой клинышком (хотя, судя по твоему письму, графиня в «отпускной» о бородке не упоминала).

Сообщу тебе еще об одном любопытном обстоятельстве.

Был я в архиве. Никаких следов ссыльного из Семи Братьев там не обнаружили. Пытался узнать что-либо о Кузнецове. О графине Строгановой архивов немало, но в них ни словом не упоминается о крепостном лекаре.

Из всего этого делаю вывод, что в связи с родовым дневником Кузнецовых поиски свет-травы тебе нужно перестраивать. Напиши, что ты думаешь по этому поводу.

О себе.

Учусь с большим интересом. Долго и тщательно готовил доклад по «Слову о полку Игореве». Прочитал множество интереснейших материалов, детально ознакомился с историческими данными по книгам и в музеях и побывал в Большом театре на «Князе Игоре».

В опере особенное впечатление произвела на меня музыка. Непередаваемо хороша! Все в ней: и грозные исторические события, и лирические мотивы, и даже связь нашего поколения с теми ушедшими в вечность героями, с их великой любовью к Родине.

В театре я думал о тебе. Мне было жаль, что ты, музыкант, любящий и понимающий музыку в десять раз больше, чем я, не слышал оркестра Большого театра.

Доклад мой получился интересный. Но произошло одно событие, которое испортило и впечатление от доклада и мое настроение.

Наша «Лидия» – профессор древнерусской литературы (мы называем ее так – именем десертного вина, потому что, нам кажется, она всегда навеселе, ее красный нос, изрядно припудренный, выглядит сизым) – дала очень хорошую оценку моему докладу. Минусом она посчитала то, что я использовал не все материалы, которые рекомендовала она, а очень увлекся музеями, оперой и другими побочными источниками.

Вот тут «рыжий черт» во мне и разошелся! Я, должно быть, наговорил «Лидии» дерзостей. Я сказал, что есть такая категория преподавателей, которые боятся, когда студенты знают больше, чем они. Затем я стал поучать ее, что задача педагога состоит в том, чтобы студент сам искал материал. И в заключение сказал, что образование можно получить с успехом путем самообразования, а университет – это пустая формальность и существует главным образом для малоодаренных, инертных людей.

Тут уж я и сам перепугался того, что говорил, но (ты знаешь меня!) из упрямства и желания противоречить «Лидии» остановиться не мог.

Что тут было! Студенты обступили кафедру и обрушились на меня с таким негодованием, что я растерялся. У «Лидии» даже нос стал белым. Она не говорила, а как-то шипела одну и ту же фразу: «Зачем же вы поступили в университет?»

А я нарочно не отвечал на ее вопрос.

Короче говоря, вечером мне пришлось извиняться перед «Лидией», что я и сделал по всем правилам высшего тона.

Я вошел в кабинет, где сидела она, и смиренно остановился у дверей.

«Ольга Антоновна, я пришел просить прощения за свое поведение на занятиях», – сказал я.

«На первый раз я вас извиняю, – ответила «Лидия» таким тоном, чтобы я понял, что она и не думает прощать меня. – Не в том беда, что вы нагрубили мне, а в том, что вы слишком высоко вознесли себя в своих глазах. Смотрите, для падения будет очень большое расстояние. Подумайте об этом, пока не поздно, хотя я уверена, что такие люди, как вы, исправляются только тогда, когда жизнь их больно ударит».

Я молча поклонился и вышел.

Но, сознаюсь, Федька, ночью я подумал об этом крепко. Взгляды свои я пересмотрел, но остался при них. Что же касается того, что я слишком высоко вознес себя, – тут я ничего не могу поделать. Такой уж я есть. Приспособляться к окружающей обстановке не умею. В свое будущее крепко верю и в этом ничего плохого не вижу.

Есть еще такая новость.

При университете начал работать творческий кружок. Хожу в качестве наблюдателя. Слушаю, как мальчики и девочки увлекаются своими бездарными произведениями и разбирают их на уровне того, как мы оценивали свои литературные попытки в школьном литературном кружке, еще в седьмом классе. Словом, учусь, как не надо писать.

Со своим творчеством не выступаю. Нет смысла показывать стихи тем, кто в них ничего не понимает. Да и пишу их сейчас очень мало. Сел я, Федька, за прозу капитально. Пишу повесть.

Будь весел. И г о р ь.

Что за человек был этот неспокойный Игорь! Каждое письмо его выбивало Федю из колеи. Он всегда умел увидеть то, чего Федя не замечал.

– Ну разве же я не шляпа?! – по привычке вслух упрекал себя Федя. – Нашел в дневнике упоминание о свет-траве, обрадовался, что не зря затеял поиски, дескать, трава не миф, а действительность. Самого же главного не заметил. Конечно, в Ильинском находятся все нити поисков свет-травы. Там их и надо начинать распутывать.

Письмо от Игоря Феде вручила веселая молодая почтальонша, когда он вышел из дому и направился на вокзал встречать Саню.

Как всегда, решительный почерк Игоря на конверте доставил Феде большую радость. Он вернулся домой и, не раздеваясь, только расстегнув пальто и сдвинув на затылок кепку, присел к столу и стал читать письмо.

Теперь он в волнении шагал по комнате, заложив за спину руки, невольно подражая Игорю. (Удивительно ли, что за десятилетнюю дружбу кое-что они друг у друга позаимствовали!)

В тот момент, когда Федя засунул письмо в карман и собрался бежать на вокзал, в окне показался сначала пушистый белый помпон, затем край шапочки, и наконец к стеклу прижалось розовое, смеющееся лицо Сани. Она погрозила Феде рукой в пестрой перчатке и исчезла, видимо, соскочила с завалины.

Федя бросился встречать ее.

– Зачитался, задумался и прозевал тебя встретить, – с досадой признался он Сане, взял ее за обе руки и осторожно, точно была она не человек, а какое-то хрупкое, утонченное произведение искусства, провел через комнату и посадил в кресло. – Не сердишься, что не пришел встретить? – как всегда радуясь и волнуясь при встрече с Саней, виновато спрашивал Федя.

Но по ее смеющимся глазам, по веселым вздрагивающим губам видно было, что она не сердится.

– Письмо от Игоря?

Не отвечая на Федин вопрос, Саня протянула руку к конверту, который Федя вытащил из кармана.

– Да еще какое! – восторженно сказал Федя.

– Я давно знаю, что все действия Игоря тебя приводят в восторг, – заметила Саня с ноткой недовольства в голосе.

– Не все, Саня, далеко не все. В Игоре, как и во всех нас, есть много отрицательного, но он – талант.

Саня промолчала. Она мало знала Игоря, но Федино восторженное отношение к другу ей не нравилось. Впрочем, она ревновала Федю ко всем его товарищам.

Саня прочитала письмо. Почерк Игоря был ей знаком. Каждое письмо его Федя приносил ей, и Саня всегда смеялась, что сейчас Федя разразится горячим предисловием, чтобы она вчиталась в то, что пишет Игорь, потому что каждая фраза его письма – откровение.

Но что бы ни говорило девичье ревнивое сердце, разум Сани был здравым. Она понимала, что Игорь иногда видел дальше Феди.

– Да, тут действительно есть чем восторгаться! – горячо сказала Саня. – Как же мы с тобой до этого не додумались? Головы садовые! В самом деле, дневник во многом нам поможет. Но в письме многое мне не нравится.

Федя не расслышал последних слов. Он думал о другом. Саня сказала не «тебе», а «нам». Вот когда он почувствовал, что она считает свои и его интересы едиными! Феде это было очень дорого. Как всегда в значительные для себя минуты, он долго молчал. Молчала и Саня. Она думала о том, что летом ей и Феде необходимо поехать в Ильинское и там начать поиски свет-травы.

Федя точно догадался о мыслях Сани.

– Летом мы должны искать свет-траву в Семи Братьях.

– Конечно, найти свет-траву мы должны в Семи Братьях, – согласилась Саня, – но с Ильинским нужно установить самую тесную связь. Надо немедленно написать письмо директору ильинской школы.

– Сегодня же вечером напишу, – ответил Федя.

– Нет, почему же вечером? Сейчас! – решила Саня. – Вместе и напишем.

Она сбросила с себя пальто, осторожно, чтобы не растрепать пушистые волосы, сняла шапочку.

– Отнеси пальто, Федя, – с улыбкой сказала Саня тоном хозяйки.

Федя забыл, что сам еще не разделся. Он захватил Санино пальто и пошел в прихожую.

На пороге комнаты он остановился и, как часто случалось с ним, с восхищением залюбовался Саней.

Она сидела теперь за столом и, склонив голову, перечитывала письмо Игоря. Не было на свете более нарядной отделки к простому вишневому платью, чем ее собственные блестевшие на солнце косы. Одна коса спускалась на грудь, другая золотистой полоской лежала на спине. Нежный румянец горел на щеках Сани.

Как хотелось в этот момент коснуться губами ее волос, дотронуться руками до ее рук! Но сделать это Федя не посмел.

Он подошел к столу и сел рядом.

– Твой Игорь, – серьезно сказала она, указывая на письмо, – самовлюбленный эгоист. Удивляюсь, почему тот случай, о котором он пишет, окончился только извинением перед профессором…

Саня встала и с письмом в руках прошлась по комнате. Она остановилась напротив Феди, глядя на него блестевшими возмущением глазами.

– Над такими студентами надо общественные суды устраивать, а ты, я знаю, и теперь будешь оправдывать своего друга!

Саня замолчала, ожидая ответа.

Федя осторожно потянул ее за руки, посадил на прежнее место.

Он любил в ней эту горячую непримиримость ко всему, что казалось ей ненужным, нарушающим красоту жизни.

– Я не оправдываю Игоря, – покачал он головой, – но сердиться на него вот так, как сердишься ты, не могу. Он мой друг, Саня. А в понятие этого слова я вкладываю очень глубокий смысл. Раз он мой друг, значит, я принял его всего, со всеми недостатками. В нем хорошего больше, чем плохого, и достоинства его гораздо выше, чем, например, мои достоинства. Он – талант! Он честен в отношениях к людям. Это большая редкость, Саня! Он прямо скажет человеку: «Ты дурак, и я с тобой знаться не желаю». А я подумаю так, но не скажу. Буду душой кривить, чтобы дурака не обидеть. Кто же прав? Одни скажут – я, другие – Игорь.