Текст книги "17 м/с"

Автор книги: Аглая Дюрсо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Он огорченно сказал, что зря я все перебила. Особенно монитор. Потому что в него влезть я бы все равно не смогла. Потому что он двенадцатидюймовый.

Я приехала к Анне и попросилась в людскую. Она сказала, что там вообще-то хозблок с сушилкой. Я сказала, что сойдет.

Я проработала всю ночь.

Я закрасила лампочку в клетке. Я заклеила фон фольгой, и это было похоже на зеркало. Я вклеила красное сердце, газеты, стразы, перья.

И я закрасила название.

Я дала этой картине другое название, Доктор.

Никто кроме Вас, Доктор, не знает, что такое подлинное одиночество.

Даже мы по сравнению с Вами – глупые абитуриенты.

Эту картину я могу подарить только Вам. Потому что Вы не помните, как прошла эта жизнь. А я напомню.

Я напомню, как лил дождь, а Персик метался вокруг машины с зонтом, пытаясь прикрыть холст. А мимо проехала «Газель» и уделала нас талым снегом.

Я жестами спросила у Персика: «У меня лицо чистое?»

А он ответил: «Чистое. Все волосы – в говне, а лицо – чистое. Просто удивительно».

И мы смеялись, как подорванные.

Как будто у нас не было крестов на ладонях.

Мы беспечные, бесполезные, счастливые, потому что мы не боимся одиночества.

Доктор! Вы можете проснуться завтра утром и не вспомнить меня.

И Персика. Как будто нас у Вас никогда не было.

И ни капли о нас не пожалеть.

Я знаю, на медицинском языке это называется тотальная прогрессирующая амнезия. Мне об этом рассказывал другой доктор.

Говорят, что это случается, если кто-то врежет по башке. И в этом случае я искренне сожалею, что Персику не повезло так, как Вам.

Впрочем, бывают случаи, что это приключается ни с того – ни с сего. Это приключается с людьми, которые просто не хотят помнить.

Но это совершенно не повод для переживаний.

Потому что на самом деле это идеальная формула одиночества и пофигизма в одном флаконе.

Каждый день можно начинать заново в абсолютной свободе от вчерашних страхов. От вчерашних иллюзий. От вчерашних привязанностей. От вчерашнего себя.

Поэтому забирайте картину.

Она теперь называется «Жизнь не удалась и х…й с ним».

Завтра я опять напишу это письмо и принесу его Вам.

Ждите меня у запасного выхода. Пусть Вас не смущает, что он заперт на замок.

Потому что меня это не останавливает.

Я буду в пачке, куртке и джинсах.

Меня зовут Крошка Мю.

КАСТИНГ ВРАГОВ

Вчера вечером состоялся широкомасштабный кастинг врагов. То есть затевался он как прекрасный вечер в честь покупки нашими друзьями замечательного газового фонаря. Под которым наше прекрасное тайное братство может собираться на летней веранде, неустрашимое, как всегда. И несгибаемое, как всегда. Не сгибаемое в том числе и паскудными метеоусловиями.

Так и случилось: ошметки нашего тайного и уже порядком потрепанного братства (о котором я расскажу позднее, когда окончательно определюсь, братья мы или враги) собрались под фонарем. Не было только Доктора. Потому что он летел в Австралию. Не было и Директора (потому что он бегал по Садовому и искал эвакуированную машину). Не было Чифа, потому что он лежал с гландами дочки в больнице. И гения Шилова тоже не было. Потому что он лежал в больнице с червяком. Не пришел Стасик, потому что он разведывал где-то в Венесуэле территории для новых виртуальных войн.

Но зато пришел Ку. Он сначала смотрел ласково по-ленински. А потом его взгляд упал на меня. И Ку страшно нахмурился. Он сказал, что я в своем романе неправильно истолковала теорию про клопов и божьих коровок. Которую он доверил мне, как человеку понимающему, а я все инсинуировала, и теперь многие поймут его неправильно.

Я на всякий случай сказала, что интеллигентные люди мою книгу не покупают, потому что она красная, потому что я там почти голая, а это непривлекательное зрелище. И потому что наши продавцы страшно боятся слова «секс» и не выставляют эту книжку в новинки, чтобы домохозяйки не испортили себе настроения. А интеллигентные люди и без продавцов боятся слова «секс», и все это кажется им разнузданным паскудством.

Но Ку было не остановить. И он еще страшнее насупился и сказал, что это гадство. Элементарное гадство. Потому что книга пронзительная и хорошая (я зарделась. Но рано). И нечего было мне раздеваться на потеху публике. Тогда, может, кто-нибудь подумал бы, что эта книга о душе. Он сказал, что работать на потеху публике – это проституция.

Тут я просто расхохоталась.

Я сказала, что не нам бы об этом говорить.

И всех нас точно прорвало под этим чертовым газовым фонарем!

Потому что все мы когда-то решили внедрять прекрасное посредством великой силы четвертой власти. А потом начали снимать реалити-шоу (тоже, в общем, с хорошими намерениями). Но как-то так незаметно получилось, что вместо хорошего мы показывали «всю подноготную». Мы хотели показывать красоту человеческого духа, драматизм борьбы, высоту человеческих отношений на грани выживания! НО! мы уступали «требованиям самых разнообразных (но похожих, как близнецы-братья) каналов»! Да! И это были требования обнаженной натуры, прекрасных зрелых форм и зрелых взрослых отношений. Потому что там, на самом верху каналов, сидят какие-то медиумы, которые запросто могут забраться в башку некоему «Среднестатистическому зрителю». А у этого зрителя в башке, оказывается, самые похабные мыслишки! И этот зритель, – оказывается, не довольствуется честной борьбой – он интересуется интригой, подлым заговором, предательством. И ему неприятно, что просто женщина просто мужчине может просто помочь – ясно, что там дело нечисто. И он, этот поганый «среднестатистический» не верит, что есть просто мужская дружба. Он прям нутром чует, что за этой дружбой кроется какая-то противоестественная связь!

И – обнаженная натура, натура, натура. (Я сама помню, как некий режиссер по окончании проекта разочарованно спросил: «Что? Они так и не трахнулись?! Ну тогда никто смотреть не будет!»)

И мало того, что мы в той или иной степени «уступали» этим требованиям! Мы еще играли в опасные игры с людьми, которые хотели (и с готовностью кидались) это все вытворять. А люди, пришедшие в реалити-шоу, – это особые люди! Потому что они очень демонстративные. И они сами не замечали, как пересекали черту, которую пересекать вроде бы нельзя, чтобы не превратиться в экранного эксгибициониста. И вместо того, чтобы сказать им – остановись, что ты творишь! – мы наблюдали камерой с глазком, как они, визжа, бегут в баню с представителями другой расы, как они, раздухарившись, поносят друг друга, как они что-то там делают ночью. (Повторяю – я говорю не об одном конкретном шоу, а о разных! Точнее, о тенденции!)

А потом кочуют из реалити в реалити, потому что уже не могут остановиться в кураже самодемонстрации. А мы это поощряем. Потому что нам же нужны «объекты» съемок различных форматов.

Это значит, мы их совсем развратили, поощрили их стриптиз? И ни разу не крикнули, что король – не король?! И что он – голый (то есть крикнули. Но не с омерзением. А с удовлетворением. А потом с удовлетворением добавили «стоп, снято»).

Значит, мы б…ди, похуже многих раздевшихся на экране.

Но это еще не все.

Потому что тут на авансцену выходит зритель. И этот нормальный зритель потихоньку начинает превращаться в того «среднестатистического», которого выдумали на верху каналов. И он начинает думать, глядя на все экранные выкрутасы, что так это все и бывает. Что отношения между людьми – такие. И у него вырабатывается рефлекс, что секс – это грязь и паскудство под одеялом, снятое скрытой камерой, что все просто, как мычание. Раз это все умещается в сериал длиною в три-четыре-восемь недель!!!

И ЧТО ВЫХОДИТ? Что одной рукой мы пишем (снимаем кино, рисуем, сочиняем и играем музыку) для испуганных и потерянных душ. А другой рукой создаем среду, в которой стыдно и неприлично быть ранимым, тонким, влюбленным, в которой не верят, что секс – это всего-навсего желание двух любящих людей быть максимально близко и радовать друг друга изо всех своих возможностей, ограниченных рамками плоти.

Вот!

И тут мы под угаром газового фонаря начали пенять друг другу, кто из нас большая б…дь. Кто больший враг: кто согласился первым раздеться? Кто лез в телевизор любой ценой? Кто заказал «сиськи»? Кто это снял на камеру? Кто это все вытряс в интервью? Кто потом склеил по фразам в монтаже? Или тот, кто перекрыл это все склеенное по словам убедительной и будоражащей картинкой?!!!

Мы орали друг на друга, а Ку прошептал, уронив голову на руку: «Каждый несет свой крест».

Это факт.

Мы все оказались предателями-врагами, но все-таки мы отчасти были людьми. И поэтому малодушно хотели свалить это на других. И оправдывались своими текстами-картинами-фильмами и программами, сделанными для души. Или хотя бы чтобы «было не стыдно».

Кто будет читать-смотреть-слушать сделанное для души и от чистого сердца?! В свете всего вышеперечисленного?

Что «закажут» сверху в следующем реалити-шоу?

Чем еще постараются удивить и заинтересовать среднестатистического? Какой чудовищной новинкой из жизни кроликов?

Что тянет под чужое одеяло?

Почему люди с такой готовностью кидаются на экран? Почему эти люди (взрослые!) думают, что КТО-ТО ДРУГОЙ (а точнее – толпа рефлексивных людей с камерами и своими тараканами) изменит ИХ жизнь?!

И почему из вечного и красивого, которое замысливалось вначале, плодятся эти бесконечные близнецы-выродки на каждом канале?

Неужели мы во всем виноваты? Неужели мы враги?

Все-таки хорошо, что наши друзья купили газовый фонарь, а не газовую камеру. А то вообще непонятно, чем бы это все кончилось.

КЛУБ НЕДОБИТЫХ СЕРДЕЦ

Говорят, сегодня утром шел снег. Слава богу, мне хватило здравого смысла проспать это омерзительное явление природы. Слава богу, я еще обладаю нехитрым спасительным даром спать и видеть сны о чем-то большем. К сожалению, недолгим. Потому что утром меня разбудил звонком о природном катаклизме мой приятель. И я совершенно не могу понять, зачем его черти подняли в такую рань. Потому что до полночи мы с ним ругались в кинематографе по поводу «Парфюмера», а потом еще три часа провели за изнурительной процедурой «поужинать вместе». Во время горячего мой приятель страстно говорил о своей возобновленной любви, а к десерту (который по времени стал опасно приближаться к процедуре «позавтракать вместе») он не менее страстно и сокрушенно жаловался, что эта любовь «не мычит, не телится».

Короче, он пребывал в страшной депрессии, и снег спозаранку был в этой ситуации совершенно кстати, чтоб довести картину страданий до абсурда. Или до совершенства.

– Представляешь, – шептал он зловеще, – был даже лед! У одного мужика, когда он резко тронулся на светофоре, с крыши съехал тонкий, как стекло, кусок льда!!!

– И что отрезал? – поинтересовалась я (потому что в таком ужасном мире, где в бархатный сезон на крышах самодвижущихся средств стихийно образуется лед, все должно быть доведено до зловещего конца).

– Ничего не отрезал, – с сожалением сказал мой приятель.

Ну хоть что-то хорошо.

– Хорошо, что у меня машина с обтекаемым кузовом, – порадовался приятель.

– Вот видишь, – говорю, – и у тебя жизнь налаживается.

– Да? – спросил он с надеждой.

(Между прочим, мой приятель так искусно камуфлирует свое разбитое сердце, что у всех создается впечатление, будто он сердцеед. Да и я, честно говоря, умею создать иллюзию, что жизнь удалась. И это не фронда! Это побочное явление освоенного нами искусства жить.)

У нас даже была идейка создать Клуб недобитых сердец. Куда принимать членов, владеющих хоть одним уникальным секретом выживания вопреки здравому смыслу.

Я бы туда приняла одного виртуального человека, с которым у нас завязалась деловая переписка. И однажды он мне написал, что у него депрессия и от депрессии он лечится стихом Гумилева «Мне приснилось, что сердце мое не болит. Что оно колокольчик на пагоде в желтом Китае…» (цитирую на память, могу ошибиться). Этот рецепт был как нельзя кстати. Потому что у меня тоже было неважно на душе (о чем я, естественно, партнеру по деловой переписке не сообщила. Потому что нельзя девальвировать реноме человека, у которого жизнь удалась).

Но ночью, когда у меня не получилось положить голову с бредовыми мыслями в холодильник, я села и написала список, чем надо быть моему сердцу, чтобы не болеть.

У меня получилось:

1. Колокольчик над дверью букинистического магазина на острове Санторини.

2. Флюгер на крыше дачи в г. Юрмала, где мы любили бывать с моим одноклассником перед выпускными экзаменами.

3. Связка ракушек над крыльцом одного дома на острове Лимбо (привет Данте и всем влюбленным).

4. Цепь на кнехте причала домика на сваях на острове Бокас дель Торо.

5. Заезженная пластинка с танго в аргентинской забегаловке…

Этот список пополняется по мере удлинения ночей в связи с климатическими особенностями нашей страны, всегда страдавшей от недостатка эндорфина.

Еще бы я приняла в тот клуб свою подругу, которая, как только припрет, начинает играть на пианино. Она забивает внутрь кнопки, чтобы получался клавесин. Соседи хотели сброситься и пригласить ей квартет из консерватории. Но она с гневом отвергла. Она сказала, что качество исполнения соответствует мере страданий.

Еще – старинный друг, который знает стишок про тайный свист для потустороннего мира (он – единственный! – знает пароль, чтобы узнать друг друга после реинкарнации).

Еще – бомж, который иногда лежит на пожухшей траве разделительной полосы на Масловке. В час пик. Когда все матерятся, чтобы перестроиться на третье кольцо. А он лежит. И рядом с ним – бумажный пакет с вином. И в руках у него книга в мягкой обложке! (Я, когда ехала в левом ряду, рассмотрела!!! Это были «Суждения о науке и искусстве» Леонардо!!!)

…Я положила трубку. Было полвосьмого утра. Я поняла, что мне в моем нынешнем состоянии не видать клубной карты в моем клубе. Потому что сердце мое (видно, с недосыпа и от резкого падения атмосферного давления) предательски болело и представляло себя синей чашкой, разбитой среди прочих милых вещиц при погроме квартиры одного режиссера.

Я признала, что это неконструктивно. И решила проспать начало работы по созданию сомнительных виртуальных ценностей.

Чтобы увидеть сны о чем-то большем. Чтобы пополнить радостный список. И чтобы получить клубную карту.

Итак!

Объявляется прием в Клуб недобитых сердец!

Клубная карта гарантируется каждому, кто изложит хоть один утраченный секрет редкого искусства жить вопреки сезонно-депрессивной логике

КУДА МЕНЯ ЧЕРТИ ЗАНЕСЛИ

Моя жизнь еще не настолько безнадежна, чтобы проводить ее в сети.

Хотя приходится признать, что она ни в какие ворота не лезет.

Сначала черти ко мне занесли моего приятеля. С которым мы снимали душераздирающий фильм. На это ушло много времени, потому что я гнула в сторону душераздирательности, а приятель все время орал «стоп, мотор». Потому что он хрюкал. И это запечатлевалось. В самые пронзительные моменты, когда мигающий фонарик драматично падал со шлема. Приятель хрюкал, вытирал что-то там (предположительно – слезы) и кричал, что это треш.

Но это нисколько не испортило съемку, потому что там, в темной комнате с АВИДом нас поджидал гений Шилов, который любой душераздирающий сюжет доведет до ручки. А вместе с гением Шиловым там же затаился гений Коноплин. Но про этого вообще не буду.

К полтретьего ночи мы, наконец, использовали кассету. Гениев беспокоить было уже как-то неудобняк.

Но творческий импульс – его не зароешь. Особенно если перед этим так тщательно расковырял. Поэтому мой приятель сказал, что сейчас, пока кураж не кончился, самое время наделать крыльев (мы с ним собирались сделать 120 пар крыльев, на прошлой неделе сделали восемь, но кончился ватин). Еще он сказал, что крылья из ватина – полный отстой. И надо задействовать современные полимерные технологии, а не дедушкины способы. Он очень упирал на поролон. Поролон лежал а) у него на даче – в 130 км от Москвы; б) в хозяйственном магазине (каком-нибудь).

Он сказал, что неподалеку есть такой магазин. И он работает круглосуточно.

Я признала это целесообразным. Потому что производители поролона всегда должны рассчитывать на тех, кого припрет делать крылья в три часа ночи. Потому что в это время им рассчитывать совершенно не на кого.

Этот магазин назывался «Твой дом». Мы в нем были единственными посетителями. На нас вышли посмотреть все работники. Те, кто в магазине не потерялся (таких, думаю, было немало). Мой приятель страшно застеснялся спрашивать у них про крылья. Он сказал, что будем прочесывать. Будем проводить мониторинг квадратно-гнездовым методом. Я подумала, что за это время мы спокойненько смогли бы съездить в Донецк, потому что магазин был все-таки очень большой. А в Донецке поролон производят на экологически вредных предприятиях, и его там можно купить с пылу с жару.

Это был совершенно не «мой дом», надо в этом признаться. Там было столько дубового бруса. Там было столько бронзулеток. Люстр, размером с гамак, шкафов, в которых можно жить. Напольных часов с боем, в которых можно с пафосом похоронить. Все то, что даже представить не можешь, чтобы пожелать, – там уже было. И совершенно непонятно, кто это мог пожелать круглосуточно! С постельным бельем ясно: к четырем утра собрался угомониться – и р-раз – постельное белье кончилось! И вот – получите: за 35 штук.

Но сломало нас другое.

К рассвету мы выбрели в отдел дачников. И мой приятель красными от ужаса глазами уставился на полутораметровый гриб из гипса. Из гриба бил фонтан. А из-за угла, гаденько улыбаясь, выглядывал гном. О! Что это был за гном: он щерился похуже кобольда!!! Мой приятель сказал, что такими украшают участки. Видно, чтобы недоброжелатели не лезли.

И тут я увидела кроликов. Двух гипсовых кроликов, которые тоже должны затаиться в засаде и подкарауливать нас в саду. В нашей прекрасной жизни, где не успеваешь что-то пожелать – а оно уже в засаде. Чтобы мы уже разучились желать!

Не знаю, что со мной произошло – катарсис, наверное.

Это был огромный дом приветливо ощерившегося глобализма – всего того, о чем нас так настойчиво учили мечтать. Чтобы не париться по другим поводам. А сидеть себе в углу, как кролики, и жрать силос рекламируемых и безопасных ценностей! Вот! И делать все остальное, что делают кролики! «Делают-делают-делают-новых-людей». На этих простынях ручной валки. Чтобы эти новые люди потребляли гипсовый шлак, дубовый брус, бронзовую пыль и внимали бою бессмысленно проведенных часов.

А потом бы потребляли психотерапевтов. Потому что психотерапевты тоже хотят получать зарплату, и все в этом мире просчитано. Ну, в смысле, – время выхода психотерапевта на авансцену. Это когда хочется чего-то большего, чем уже предположили, что ты можешь пожелать.

А психотерапевты скажут, что надо вернуться к простым человеческим радостям. И делать-делать-делать-что-делают-кролики. Потому что это по крайней мере безопасно для окружения.

Мой приятель сказал: ну что ты так разоралась? Хочешь, мы их разобьем, раз они тебя так расстроили?!

Но на нас смотрели все видеокамеры. Потому что мы здесь были одни. И работникам было просто любопытно.

Поролон мы выпросили у грузчика. Он выгружал большого гипсового динозавра. Поролон был упаковочным материалом. И был совершенно ненужным.

Мой приятель, запихивая поролон в рюкзак, сказал, что надо что-нибудь купить. Чтобы не особо выделяться (?!). Мы купили упаковку мочалок для посуды. Потому что они поролоновые.

НЕПРИЛИЧНО ВСЕМ СТАДОМ

В итоге до монтажки с АВИДом я добралась в воскресенье. Гении поджидали на месте. Я хотела их поразить штанами с искрой ширины необыкновенной, но – тщетно. Потому что гений Шилов был неотразим. Особенно его носки радостного пасхального цвета. А про Коноплина вообще не буду. Потому что на спине у него было написано «намбер ван» – по-русски.

Я это к тому, что я – не сторонник тенденции. Скорее даже ее противник. Потому что я – феноменолог. Я прямо сердцем чую, что в каждом что-то есть. И дело не в одежде. Гений Шилов за ночь делал мультики для олигархов, а в Италии подрабатывал дебилом. И неплохо зарабатывал на хлеб. А Коноплин славен тем, что подарил девушке модель сердца из учебного коллектора, а потом забрал. И теперь это сердце стоит в монтажке, а Коноплин в зависимости от настроения называет его то «разбитое сердце», то «недобитое сердце», то «отбитое сердце». И здесь он прав – даже одно отдельно взятое сердце может неузнаваемо меняться от правильного взгляда.

Уникальны не только вышеперечисленные гении, но и все остальные. Все мои любимые мужчины, например, были самыми гениальными, самыми красивыми и самыми мужчинами. Пока я их любила (или они любили меня). Но когда это проходило, они все равно оставались собой! И за эту уникальность нельзя не любить их еще больше!

Почему это я вдруг про них вспомнила? Ах – да! Мне тут позвонили из Питера и сказали, что книжка моя – того, хорошая. Только вот название и вызывающий цвет и в некотором смысле возмутительный мой вид оттолкнут «нашего читателя». (Я этого «нашего» вообще боюсь! Это у меня профессиональное: мне все время толкуют, что «наш» зритель-читатель того не поймет, сего не оценит – а я-то понимаю, что этому среднестатистическому гибриду сроду не угодить! Если он состоит из сковородки – офиса – пива «Козел» – машины экономкласса – шубы из «Снежной королевы» – реалити-шоу и детектива в мягкой обложке!!!)

Оказалось, что все гораздо запущенней. Оказалось, что меня не поймет интеллигенция.

И тут меня такое зло взяло!!! И не только потому, что мне сроду не шли жабо. Просто меня зло взяло из-за тенденции!

Я в этой тенденции – в осаде. С одной стороны, подстерегают приверженцы мира глобализма с незыблемыми ценностями выше прожиточного уровня. С другой – интеллигенция с коленкоровыми книжками, как кирпичами пролетариата, в руках. А еще есть автомобилисты, которые не любят пешеходов, пешеходы, которые не любят автомобилистов! Лыжники, презирающие сноубордистов (и наоборот)! Поклонники классики, которых трясет от попсы!.. И что самое прискорбное: мало отлиться в форму – надо же еще грамотно не любить форму врага.

Стадом, конечно, проще. И конечно же гораздо легче стадом не любить. Аргументы весомее.

Но! Даже сердце из коллектора – раскрашенная пластмасска – меняется от взгляда Коноплина! А тут – целый человек! Отдельно взятый из стада. Сам по себе. Как справедливо заметил Б. Гребенщиков: неудобно всем стадом прямо в царство Отца.

Неудобно. Тесно. Толкучка у ворот. Давка своими чужих и наоборот.

И еще более справедлив Прожигатель, потому что он сказал: «Все свои». Он даже группу так свою назвал, и она процветала. Пока барабанщик в дурку не попал.

Все свои. Потому что все разные и с большим «приветом», и за этот привет только и можно любить. Потому что только по нему, как по паролю, одного можно отличить от другого.

И книжку я написала не для «всех». Потому что «все» неидентифицируемы.

Я ее просто написала. То есть – непросто.

Потому что я человек и я думаю отдельно. А это тяжело.

Я же вижу по гениям, которые сплошь и рядом функционируют вокруг. Им непросто. Но они не сдались еще ни этому миру среднестатистического добра. Ни миру среднестатистического зла. Которые (миры то есть), по большому счету, уже неотличимы. Потому что массовы.

КОНЦЕРТ

Ровно в то время, когда в Иерусалиме сошел на землю благодатный огонь, я была на работе. Наверное, это грех. Об этом говорит все. В том числе и то, что высшие силы лишают меня здравого смысла и памяти (позавчера я забыла дома телефон, а вчера забыла на работе машину. Что неудобно). Но в тот момент, когда на всех верующих сошел благодатный огонь, я снимала концерт замечательной певицы. Это была дикая, пробивающая насквозь энергетика любви. Это был театр одного Пьеро и Карабаса Барабаса, Офелии по ту сторону ручья, Гамлета, развернувшего войска варваров одним только безоружным взглядом. И все в одном флаконе. Я отталкивала от себя оператора и не могла аплодировать. Мне было стыдно аплодировать. Потому что это было бы – как медяки, брошенные на сцену. Как медяки, положенные на глаза. Мне было стыдно аплодировать, потому что я не платила за билет. Потому что я находилась на работе и должна была скомандовать «стоп, мотор», когда необходимое количество эпизодов будет набрано. А я не хотела, чтобы это останавливалось. Единственное, что смущало меня, – огромное количество лесбиянок в зале. Потому что я всегда считала, что искусство любви не зависит от объекта. А они, в зале, считали, что зависит. Мне показалось, что у них лица, скроенные из губок. Лица без косметики. (Не это, конечно, покоробило, смутило отсутствие трогательного и безнадежного внешнего импульса нравиться.) Нет. Это было не единственное. Еще меня свербило состояние дел дома. Потому что в момент нисхождения благодатного огня у меня дома сидела неуправляемая маленькая дочь, которая вполне могла сжечь этот мир при помощи банальной зажигалки и рулона туалетной бумаги. Младшая дочь не откликалась на телефонные вызовы. А старшая шипела в трубку, что она тоже может себе позволить льнуть к прекрасному. Она в это время льнула к прекрасному в МХТ им. Чехова. Она сообщила мне по телефону, что ей не пригодилась моя белая рэпперская шапочка, привезенная из Берлина. Потому что при входе в ложу была надпись: «Дамы, снимите шляпы». Со старшей связь оборвалась. Концерт замечательной певицы закончился. Ей одна лесбиянка из зала передала в целлофановом пакете пирог. Я чуть не расплакалась. Потому что эта дама, передавшая пирог, была в перманенте, у нее была какая-то дурацкая кофта и немодная помада цвета «коралл». Она была похожа на преподавательницу физики средней школы, но до последнего такта скандировала со всеми присутствующими: «Я хочу любить тебя руками». Я чуть не плакала, когда отключала телефон. Из-за всей этой ужасной правды жизни. Из-за тревоги за младшую дочь. Из-за рэпперской шапочки, которую я когда-то купила в Берлине на немыслимой волне восторга от жизни. А теперь она, оказывается, не нужна даже в долбанном МХТ… Домой я ехала на метро, потому что забыла машину на работе. Перерывы между поездами уже были минут по семь, бомжи в вагонах укладывались спать. Одного из них вырвало, когда он увидел меня. Я надела черные очки и перлась в них до своей станции. Какой-то юноша бледный долго стоял напротив, потом вышел на моей станции и спросил: «Неужели вам очки не мешают смотреть вокруг?» Я ответила: «А что, есть на что посмотреть?» Бледный юноша развернулся и ушел в противоположный выход. Дома спала младшая дочь. На столе лежал ее роман про Карамельное королевство, который заканчивался так: «Мать принцессы была красивая и умная, но она так редко появлялась в королевстве, что принцесса стала думать, что мать погибла в каретокатастрофе». Я подумала, что я вовремя забыла машину на работе. Старшая сказала, что смотрела «Вишневый сад». И хотела уйти после первого действия, потому что тоска страшная. И потому что боялась, что мы с младшей что-нибудь учудим. Например, подожжем квартиру. «Но потом, – сказала старшая, – во втором действии, на сцене началась хоть какая-то движуха».

Я сидела на кухне в темноте и жгла спички, пока не сожгла весь коробок.

МНЕ БЫЛО БЫ ЧЕМ ЗАНЯТЬСЯ

Если бы я была мальчиком, мне было бы чем заняться.

Если бы Доктор не был безответным немтырем, я бы поставила вопрос ребром. Я бы спросила: «Доктор, вы вообще хоть знаете, чем отличаются женщины от мужчин? – И чтобы избежать скабрезного ответа (присущего всем мужчинам), я бы сразу добавила: – Ну, в смысле, в творчестве?»

И я бы, не делая пауз (как всякая женщина), сама бы и ответила ему, да. Они (то есть женщины) отличаются гиперответственностью. Которая никого еще до добра не доводила. Эти женщины в творчестве, Доктор, как в кулинарии. Мужики готовят вкусно, но редко. Кобенятся. А женщины осознают какой-то идиотский долг. Готовят по-разному, но нажористо. Так и в творчестве: мужики кобенятся, пекут свое, наболевшее, а женщинам не до выкрутасов, они, если издательство попросит, пекут чек-лит и детективы раз в три месяца. Читать невкусно, как этикетку от шампуня, но зато букв много.

Поэтому, Доктор, я женские книжки не читаю.

Читаю мужские. Но Паланик не успевает быстро писать, Кристофера Мура не успевают переводить, а Гейман не успевает быстро переваривать мифы человечества, чтобы кормить меня еженощно. Я за ночь, Доктор, прочитываю книгу. Потому что, Доктор, я свободная женщина.

Поэтому моя подруга и сказала: почитай вот Уэльбека. Потому что моя подруга принимала на своем пати мужчин. И ей надо было меня чем-то отвлечь, чтобы всех не распугать. Я вообще-то Уэльбека в руки не беру. Он все время беспокоится о своем х… а мне, как женщине, эта тема неблизка. Ты почитай (настаивала подруга, потому что гости уже собирались), он по-новому написал. То ли утопию, то ли антиутопию. Я пошла и злобно забилась в гамак. Уэльбек писал о своем х…, но посмотрел на него по-новому, это правда. Он посмотрел на него с высоты возраста. Очень опять о нем беспокоился, как он в условиях старости будет справляться с главной творческой задачей мужчины.

Меня такое зло взяло. Просто по-человечески противно стало, что я с ним в гамаке столько времени провела. Такая творческая, свободная, экстравагантная, на любую тему могу поговорить, а он только и говорит, сколько палок может накидать.

Вот Паланик за такое запросто бы Уэльбеку в морду дал. Но не было за моей спиной Паланика. А литературные критики не решаются на мужские х… руку поднять. Потому что это не комильфо. Потому что у литературных критиков в глазах стоят кровавые призраки Берроуза, Буковски и старика Миллера. И когда из книжек льется унылая сперма уже неочаровательных пьянчуг третьего литературного поколения, эротические стоны латентных импотентов и брутальные призывы кидать больше палок и дальше – критики только склоняют головы. Чтобы за воротник не затекло. Теток за подобную перхоть мыслей размазывают по газетным страницам быстро и безжалостно. А мужиков прощают. Потому что им везет. По крайней мере, на бестемье не останутся.

Мой приятель-одессит, Доктор, так и шутил. Наша семья, говорил он, была так бедна, что будь я девочкой, мне было бы не с чем играть.

Я Уэльбека бросила и кинулась бежать. Я так бежала, что два раза чуть под машину не попала. Потому что я думала о «золотой сутре». И о том, что желание – это другая сторона страданий. И страдают от этого фражильные читатели. Я, конечно, могла бы поехать на машине, но я собиралась расслабиться. Потому что мой старый друг пригласил меня в клуб. Он, мой старый друг, был с девушкой. И еще своего друга пригласил. Вот, думала я, есть варианты! Вот кто-то блюзы играет. Значит, не все потеряно.