Текст книги "Тайна замка Чимниз"

Автор книги: Агата Кристи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

3. Переполох в высших сферах

– Именно так, дорогой друг, именно так, – сказал лорд Катерхэм. Он повторял это уже в третий раз, каждый раз надеясь, что разговор на том закончится и он сможет уйти. Он терпеть не мог торчать вот так на ступеньках Лондонского клуба, членом которого имел честь состоять, и выслушивать бесконечные разглагольствования достопочтенного Джорджа Ломакса.

Клемент Эдвард Элистер Брент, девятый маркиз Катерхэм, невысокий джентльмен, одетый весьма непритязательно, ничем не оправдывал расхожего представления о маркизах. У него были тусклые голубые глаза, тонкий меланхолический нос и вялые, хотя и весьма изысканные манеры.

Главное несчастье лорда Катерхэма заключалось в том, что он был наследником своего брата, восьмого маркиза, умершего четыре года назад. Предыдущий лорд Катерхэм был довольно заметной фигурой, и мнение его в Англии было весьма весомо. Одно время он был Государственным секретарем по иностранным делам и постоянно принимал участие в Имперском совете, а его загородная резиденция, замок Чимниз, была известна своим гостеприимством. При умелой помощи жены лорда Катерхэма, дочери герцога Перта, в Чимнизе в непринужденной обстановке творилась большая политика, и едва ли была хоть одна заметная личность в Англии, а то и в Европе, которая не останавливалась здесь хотя бы пару раз.

Все было бы отлично. Девятый маркиз Катерхэм свято чтил память своего брата. И Генри вполне этого заслуживал. Но что тяготило лорда Катерхэма, так это необходимость следовать по стопам своего брата, а также и то, что Чимниз был скорее достоянием государства, чем загородным домом. Ничто его не удручало больше, чем политика, а точнее – политики. Отсюда и его нетерпение во время затянувшегося разговора с Джорджем Ломаксом, беспокойным, склонным к полноте джентльменом с красным лицом, сверкающим взглядом и безграничным чувством собственной значимости.

– Поймите, Катерхэм, мы не можем – тем более сейчас, – просто не можем допустить никакого скандала. Положение исключительно деликатное.

– Как обычно, – с иронией сказал лорд Катерхэм. – Дорогой друг, уж я-то знаю!

– Именно так, именно так, – повторил лорд Катерхэм, возвращаясь на прежние рубежи обороны.

– Один промах в этом герцословакском деле – и все пропало. Крайне важно, чтобы нефтяная концессия была предоставлена британским компаниям. Понимаете?

– Разумеется, разумеется…

– Князь Михаил Оболович приезжает в конце этой недели, и все дело можно закончить в Чимнизе под стук бильярдных шаров.

– На этой неделе я собирался за границу, – сказал лорд Катерхэм.

– Бросьте, дорогой Катерхэм! Кто же едет за границу в начале октября?!

– Мой врач полагает, что здоровье мое не совсем в порядке, – ответил лорд Катерхэм, с тоской глядя на проезжающее такси. Однако вырваться на свободу было совершенно невозможно, так как Ломакс, очевидно, наученный опытом, имел скверную привычку при важном разговоре придерживать собеседника рукой. На этот раз он крепко ухватил лорда Катерхэма за лацкан плаща.

– Дорогой мой, я говорю вам это со всей откровенностью. В момент приближения национального кризиса…

Лорд Катерхэм болезненно поморщился. Он понял, что лучше устроить несколько приемов, нежели выслушивать Джорджа Ломакса, цитирующего одну из своих собственных речей. По опыту он знал, что Ломакс способен говорить без остановки минут двадцать.

– Хорошо, – поспешно сказал он, – я согласен. Надеюсь, что обо всем вы позаботитесь сами.

– Дорогой друг, заботиться здесь совершенно не о чем. Чимниз, не говоря уж о его историческом значении, расположен идеально. Я буду у себя в Виверн Эбби, всего в семи милях оттуда. В самом приеме мне, разумеется, лучше не участвовать.

– Разумеется, нет, – согласился лорд Катерхэм, который, правда, не понял, почему так будет лучше, но отнюдь не собирался выяснять это.

– Надеюсь, вы ничего не имеете против Билла Эверсли. Он был бы полезен для связи со мной.

– Отлично, – сказал лорд Катерхэм чуть более оживленно. – Билл прекрасно играет на бильярде, да и Бандл благоволит к нему.

– Бильярд, конечно, не самое главное. Как говорится – это лишь предлог.

Лорд Катерхэм снова впал в меланхолию.

– Ну вот, кажется, и все. Князь, его свита, Билл Эверсли, Герман Айзекстайн…

– Кто?

– Герман Айзекстайн. Представитель синдиката, о котором я вам говорил.

– Всебританский синдикат?

– Да. А что?

– Нет, ничего. Просто спросил.

– Разумеется, нужно пригласить еще одного – двух гостей, ради большей непринужденности. Леди Эйлин может подобрать их сама – молодых людей, не очень шустрых и не сующихся в политику.

– Думаю, Бандл отлично справится с этим.

– Я вот о чем подумал, – казалось, у Ломакса мелькнула какая-то мысль. – Вы помните, о чем я только что говорил?

– Вы говорили о стольких вещах…

– Я имею в виду эти неприятности. – Он понизил голос до таинственного шепота. – Мемуары, мемуары графа Стылптича.

– Вы напрасно тревожитесь, – сказал лорд Катерхэм, подавляя зевок. – Людям нравятся скандалы. И, черт побери, я сам с удовольствием читаю мемуары.

– Дело не в том, прочтут их или нет – пусть себе читают, – но публикация этих мемуаров в нынешней ситуации может все погубить. Народ Герцословакии мечтает восстановить монархию и вот-вот предложит корону князю Михаилу, которого поддерживает наше правительство.

– И который собирается предоставить концессию Айзекстайну и К° в обмен на миллионный заем, чтобы сесть на трон…

– Катерхэм, Катерхэм! – взмолился Ломакс сдавленным шепотом. – Осторожнее, прошу вас! Прежде всего – осторожность!

– И дело в том, – продолжал лорд Катерхэм с некоторым удовольствием, хотя и понизив голос, подчиняясь просьбе Ломакса, – что кое-что в мемуарах Стылптича может перевернуть тележку с яблоками? Деспотия и выходки членов семьи Оболовичей, да? Запросы в парламент? Почему нынешнее, всеми признанное демократическое правительство заменено абсолютной тиранией? Политика, диктуемая капиталистами-кровопийцами. Правительство под угрозой. Так, да?..

Ломакс кивнул.

– А может быть, и хуже, – вздохнул он. – Предположим, только предположим, что придется отвечать на вопросы о том злополучном исчезновении, – вы понимаете, что я имею в виду…

Лорд Катерхэм посмотрел на него с недоумением:

– Не очень. Какое исчезновение?

– Вы должны были слышать об этом. Ведь это случилось, когда они были в Чимнизе. Генри был страшно огорчен. Это едва не стоило ему карьеры.

– Вы меня заинтриговали, – сказал лорд Катерхэм. – Кто или что там исчезло?

Ломакс наклонился прямо к уху лорда Катерхэма, который поспешно отодвинул его:

– Ради Бога, не шипите так!

– Вы слышали, что я сказал?

– Да, – неохотно ответил лорд Катерхэм. – Я кое-что припоминаю. Весьма любопытно. Интересно, чьих это рук дело? Выяснить так ничего и не удалось?

– Нет. Разумеется, действовать пришлось с исключительной осторожностью. Даже намек на пропажу не должен был никуда просочиться. Но Стылптич был там как раз в это время. Он кое-что знал. Не все, конечно. Мы несколько раз столкнулись с ним по турецкому вопросу. Предположим, он имел злой умысел открыть эти факты всему миру. Представляете, какой будет скандал?! С далеко идущими последствиями. И прав будет любой, кто задаст нам вопрос: как мы допустили это?

– Да, разумеется, – сказал лорд Катерхэм с явным злорадством.

Ломакс, повысивший голос несколько больше допустимого, взял себя в руки.

– Мне нужно сохранять спокойствие, – прошептал он, – спокойствие и еще раз спокойствие. Но ответьте мне, дорогой друг: если он не хотел скандала, зачем он послал рукопись в Лондон таким кружным путем?

– Странно, конечно. У вас проверенные Данные?

– Абсолютно. У нас в Париже есть э-э… агенты. Рукопись отправлена тайно, за несколько недель до его смерти.

– Все указывает на то, что в ней что-то есть, – сказал лорд Катерхэм с тем же злорадством.

– Мы выяснили, что она отправлена человеку, которого зовут Джимми, или Джеймс, Макграт. Он – канадец, находящийся сейчас в Африке.

– Дело весьма деликатное, не так ли? – радостно сказал лорд Катерхэм.

– Джеймс Макграт должен прибыть судном «Грэнарт Кастл» в четверг, то есть завтра.

– И что вы собираетесь делать?

– Мы хотим войти с ним в контакт, указать ему на возможные тяжкие последствия, просить отложить публикацию мемуаров хотя бы на месяц и в любом случае добиться его согласия на некоторую э-э… редактуру рукописи.

– А если предположить, что он откажется или пошлет вас к черту, или сделает еще что-нибудь в том же духе? – спросил лорд Катерхэм.

– Этого-то я и боюсь, – сказал Ломакс. – Вот почему я подумал, что было бы неплохо пригласить его в Чимниз. С ним поговорят, представят князю Михаилу, и его будет легче уломать.

– Я не собираюсь участвовать в этом, – запротестовал лорд Катерхэм. – Не желаю иметь дело с канадцами, особенно с теми, которые долго жили в Африке!

– Быть может, он вам и понравится – знаете, эти неотшлифованные алмазы…

– Нет, Ломакс! Я категорически отказываюсь! Пусть им занимается кто-нибудь другой.

– Думается, – сказал Ломакс, – здесь весьма кстати была бы женщина. Такая, которой можно было бы кое-что рассказать. Не слишком много, конечно. Она могла бы тактично и деликатно его уломать. Не то чтобы я одобрял участие женщин в политике – лучше обойтись без них. Но в своей области женщина может творить чудеса! К примеру, жена Генри – сколько она сделала для него! Марсия была великолепной, уникальной, идеальной хозяйкой политической гостиной.

– Вы хотите, чтобы я пригласил Марсию на этот вечер? – безо всякого энтузиазма спросил лорд Катерхэм, даже побледнев при упоминании своей грозной невестки.

– Нет-нет, вы не так меня поняли! Я говорю о силе женского обаяния вообще. Я имею в виду женщину молодую, красивую, обаятельную, умную.

– Но не Бандл? От нее не будет толку – она просто посмеется над подобным предложением.

– Я не имел в виду леди Эйлин. Ваша дочь, Катерхэм, мила, даже очень мила, но она сущий ребенок. Нам нужна деловая женщина, с известным самообладанием, знающая жизнь. Вот что! Лучше всего нам подойдет моя кузина Вирджиния!

– Миссис Ривел?! – воскликнул просветлев лорд Катерхэм. Он начал думать, что, в конце концов, этот вечер может доставить ему удовольствие. – Отличное предложение, Ломакс! Это самая обворожительная женщина Лондона!

– Кроме того, она в курсе герцословацких дел. Если помните, ее муж был там в посольстве. Ну и, как вы сказали, это женщина огромного личного обаяния.

– Божественное создание! – пробормотал лорд Катерхэм.

– Итак, договорились!

Мистер Ломакс слегка отпустил лацкан плаща лорда Катерхэма, и тот, воспользовавшись предоставленным ему шансом, поспешил освободиться:

– Всего доброго, Ломакс! Вы позаботитесь обо всем сами, не так ли?

Он юркнул в такси. Лорд Катерхэм не любил достопочтенного Джорджа Ломакса ровно настолько, насколько один истинный христианин может не любить другого истинного христианина. Он не любил его пухлое, красное лицо, его тяжелое дыхание и его голубые глаза навыкате. Он подумал о приближающемся уик-энде и тяжело вздохнул:

– «Морока! Какая морока!» Затем он подумал о Вирджинии Ривел и несколько приободрился. «Божественное создание! – сказал он про себя. – Божественное!»

4. Обворожительная леди

Джордж Ломакс направился прямо в Уайтхолл. Входя в роскошные апартаменты, в которых вершил государственные дела, он услышал усиленное шуршанье. Мистер Билл Эверсли усердно разбирал корреспонденцию, но большое кресло подле окна еще хранило тепло человеческого тела. Билл Эверсли был очень милый молодой человек. На вид лет двадцати пяти, крупный и довольно неуклюжий, с не правильными, но приятными чертами лица, с ослепительно белыми зубами и парой честных карих глаз.

– Ричардсон уже прислал отчет?

– Нет, сэр. Сходить к нему?

– Не стоит. Мне звонили?

– С телефонограммами разбирается мисс Оскар. Мистер Айзекстайн интересовался, не сможете ли вы пообедать с ним завтра в «Савойе».

– Попросите мисс Оскар взглянуть на календарь. И, если я не занят, пусть позвонит ему, что я согласен.

– Хорошо, сэр.

– А пока, Эверсли, найдите телефон в книге – миссис Ривел, Понт-стрит, 487 – и соедините меня с ней.

– Сейчас, сэр.

Билл схватил телефонную книгу, пробежал глазами колонку «Миссис», громко захлопнул книгу и подошел к стоявшему на столе аппарату. Он положил руку на трубку и остановился, как будто что-то вспомнил:

– Сэр. Я совсем позабыл. Ее телефонная линия сейчас на ремонте. Я имею в виду телефон миссис Ривел. Только что я пытался дозвониться, но безуспешно.

Джордж Ломакс нахмурился.

– Какая досада, – сказал он, – какая досада! – И в нерешительности забарабанил пальцами по столу.

– Если что-нибудь важное, сэр, я мог бы съездить к ней на такси. Сейчас утро, и она наверняка дома.

Джордж Ломакс задумался. Билл терпеливо ждал, готовый в случае его согласия мгновенно сорваться с места.

– Видимо, так будет лучше всего, – сказал наконец Ломакс. – Хорошо, поезжайте, узнайте у миссис Ривел, будет ли она дома сегодня в четыре часа, и скажите, что я хотел бы поговорить с ней об очень важном деле.

– Хорошо, сэр.

Билл схватил шляпу и быстро вышел. Через десять минут он отпустил такси у дома на Понт-стрит, 487. Он позвонил и вдобавок громко постучал молотком. Дверь открыл слуга, которому Билл кивнул, как старому знакомому.

– Доброе утро, Чилверс. Миссис Ривел дома?

– Она собирается вот-вот уйти.

– Это вы, Билл? – раздался голос с верхнего пролета лестницы. – Я узнала вас по грохоту. Поднимайтесь и рассказывайте.

Билл посмотрел наверх, на ее смеющееся лицо – она всегда смеялась над ним и не только над ним, доводя жертву до полной беспомощности. Он ринулся вверх по лестнице, перескакивая через ступеньки, и крепко сжал в своей руке протянутую руку Вирджинии Ривел.

– Привет, Вирджиния!

– Привет, Билл!

Обаяние – это тайна за семью печатями. Сотня молодых женщин, и куда более красивых, нежели Вирджиния Ривел, могли бы сказать «Привет, Билл!» с той же интонацией, однако не произвели бы на него никакого эффекта. Но два этих слова, сказанные Вирджинией, произвели на Билла ошеломляющее впечатление.

Вирджинии Ривел было двадцать семь лет. Она была высока и изысканно стройна. Настолько, что ее исключительно пропорциональную фигуру можно было бы описывать в стихах. У нее были небольшой решительный подбородок, правильный нос, проницательные глаза, сиявшие из-под полуприкрытых век глубоким темно-васильковым цветом, и прелестный рот, один из уголков которого был несколько опущен, что, как известно, является «знаком Венеры». Лицо ее казалось необыкновенно выразительным, и вся она лучилась такой жизненной энергией, что никого не могла оставить равнодушным. Не обратить внимания на Вирджинию Ривел было совершенно невозможно. Она втянула Билла в небольшую гостиную, которая, словно усыпанный крокусами луг, была и зеленой, и розовой, и желтой.

– Милый Билл, – сказала она, – неужели Форин Оф-фис отпустил вас? Мне казалось, что без вас там все сразу же развалится.

– Я к вам с поручением от Ломакса. Кстати, Вирджиния, если он спросит, не забудьте, что нынче утром у вас не работал телефон.

– Но он работал!

– Я знаю. Но я сказал шефу, что нет.

– Зачем? Раскройте мне эту дипломатическую тайну.

Билл с упреком посмотрел на нее:

– Затем, чтобы приехать сюда и увидеть вас!

– Дорогой Билл! Как это глупо с моей стороны и как мило с вашей!

– Чилверс сказал, что вы собираетесь уезжать.

– Да, на Слоан-стрит. А что нужно Джорджу?

– Он спрашивает, будете ли вы дома сегодня в четыре.

– Видимо, нет. Я собиралась в Ранелах. А почему так официально? Что он хочет мне предложить? Как вы думаете?

– Я не спрашивал его.

– Потому, что вы сказали бы ему, что я предпочитаю мужчин, чьими предложениями руководит влечение?

– Как я?

– Это не влечение, Билл! Это привычка.

– Вирджиния, неужели никогда…

– Нет, нет и нет, Билл! Не будем говорить об этом до завтрака! Постарайтесь видеть во мне милую матушку средних лет, которая постоянно печется о вас.

– Вирджиния! Я вас люблю!

– Знаю, Билл, знаю! Просто я люблю быть любимой. Неужели это так ужасно и безнравственно? Мне хочется влюбить в себя всех мужчин на свете…

– Вы уже почти добились своего, – мрачно заметил Билл.

– Однако, надеюсь, Джордж не влюблен в меня? Никогда бы в это не поверила. Он так озабочен своей карьерой. Что еще он сказал?

– Только то, что это весьма важно.

– Билл, я заинтригована. Круг вопросов, которые Джордж считает важными, весьма ограничен. Наверное, мне придется отказаться от поездки в Ранелах. В конце концов, это можно сделать в любой другой день. Передайте Джорджу, что я буду покорно ждать его в четыре часа.

Билл взглянул на часы:

– Я думаю, до ленча я могу не возвращаться. Подумайте над моим предложением.

– Только после ленча.

– Неважно. Если б вы согласились, то сразу бы все вокруг так чудесно переменилось для нас.

– Это было бы чудесно, – сказала Вирджиния, глядя на него с улыбкой.

– Вирджиния! Вы прелестны! Ну скажите, я нравлюсь вам? Ну, хоть немножко больше других?

– Билл! Я обожаю вас! Если бы меня вынудили выйти замуж – ну просто вынудили, – если бы, скажем, какой-нибудь безнравственный мандарин сказал мне: «Выйдешь за кого-нибудь замуж или умрешь медленной смертью», я непременно выбрала бы вас, Билл, честное слово.

– Правда?!

– Да! Но я не желаю замуж ни за кого. Мне нравится быть легкомысленной вдовой.

– Я не помешал бы вам оставаться прежней. Все было бы так, как вам захочется. Вы бы меня даже не замечали.

– Вы ничего не поняли, Билл. Я из тех женщин, которые выходят замуж по велению сердца, если вообще выходят.

Билл тихо застонал.

– Я, видно, скоро застрелюсь, – мрачно сказал он.

– Не застрелитесь, дорогой! Вы пригласите на ужин хорошенькую девочку, как сделали это позавчера вечером…

Мистер Эверсли мгновенно сконфузился:

– Если вы говорите о Дороти Киркспатрик, то уверяю вас: у меня с ней ничего серьезного.

– Конечно, нет, Билл! Я рада, что вы забавляетесь. Но, все-таки, не претендуйте на то, чтобы застрелиться от неразделенной любви.

К мистеру Эверсли вернулось наконец сознание собственного достоинства.

– Вы не понимаете, Вирджиния, – строго сказал он. – Мужчины…

– Полигамны! Да, я знаю! У меня и самой закрадывались сомнения на этот счет… Билл, если вы действительно меня любите, то поехали скорее завтракать!

5. Первая ночь в Лондоне

Даже в самых совершенных планах порой бывают изъяны. Джордж Ломакс допустил одну ошибку: в цепи его приготовлений оказалось слабое звено – Билл Эверсли.

Билл был очень милым парнем. Он отлично играл в гольф и в крикет, имел приятную внешность и хорошие манеры, но его присутствие в Форин Оффисе объяснялось не столько его светлой головой, сколько хорошими связями. Впрочем, он идеально подходил для той работы, которую ему поручали. Попросту говоря, он был у Джорджа на побегушках. Он выполнял малоответственную и не очень серьезную работу. В его обязанности входило быть всегда у Джорджа под рукой, чтобы переговорить с не очень важными посетителями, которых Джордж не желал видеть, бегать с разными поручениями, – словом, быть полезным. Со всем этим Билл вполне справлялся. В отсутствие Джорджа Билл разваливался в самом большом кресле и читал спортивную прессу, – поступая таким образом, он всего лишь отдавал дань освященной веками традиции.

Джордж, привыкший посылать Билла с различными поручениями, послал его в офис «Юнион Кастл» узнать, когда прибывает пароход «Грэнарт Кастл». Однако Билл, подобно большинству высокообразованных молодых англичан, имел приятную, но не вполне четкую дикцию. И любой логопед обнаружил бы ошибку в том, как он произносит слово «Грэнарт». Это можно было принять за что угодно. Клерк в офисе понял это как «Карнфраэ». Пароход «Карнфраэ Кастл» должен был прибыть в четверг. Так он и ответил. Билл поблагодарил клерка и ушел. Джордж Ломакс принял к сведению эту информацию и соответственно построил свои планы, полагая, что Джеймс Макграт появится не раньше четверга.

Поэтому в среду утром, удерживая лорда Катерхэма за лацкан плаща на ступеньках клуба, он с большим удивлением узнал бы, что «Грэнарт Кастл» пришвартовался в Саутгемптоне еще вчера днем.

В два часа пополудни Энтони Кейд, путешествовавший под именем Макграта, сошел по трапу речного трамвайчика в Ватерлоо, взял такси и, после минутного колебания назвал шоферу отель «Блиц». «Там должно быть вполне удобно», – подумал Энтони, с интересом глядя в окно машины. Он не был в Лондоне четырнадцать лет.

Энтони прибыл в отель, взял номер и пошел прогуляться по набережной. Приятно снова оказаться в Лондоне. Конечно, все изменилось. Вон там был маленький ресторанчик – сразу за Блэкфрайерз-бридж, – в котором он не раз с удовольствием обедал в компании славных ребят.

Он направился обратно в отель. Но, едва повернув, столкнулся с прохожим, да так, что чуть не упал.

Когда оба пришли в себя, прохожий пробормотал извинения, пристально вглядываясь в лицо Энтони. Он был невысок и одет так, как обычно одевается рабочий люд. Но по его внешности в нем можно было предположить иностранца.

Энтони продолжил свой путь, размышляя над тем, чем это заслужил он такой пристальный взгляд. Вероятно, ничем. Его сильный загар выглядел, конечно, непривычно на фоне бледных жителей Лондона – он-то, видимо, и привлек внимание того парня.

Энтони поднялся в номер и, поддавшись внезапному чувству, подошел к зеркалу и стал изучать свое отражение. Возможно ли, чтобы кто-нибудь из его прежних немногочисленных приятелей узнал его, встретившись лицом к лицу? Вряд ли. Ему было восемнадцать, когда он покинул Лондон, – милый, немного полный юноша с обманчивой ангельской внешностью. Едва ли возможно узнать того мальчика в загорелом мужчине с насмешливым выражением лица.

Зазвонил стоящий возле постели телефон. Энтони взял трубку:

– Алло!

Он услышал голос портье:

– Мистер Джеймс Макграт?

– Да.

– Вас хочет видеть один джентльмен.

Энтони весьма удивился:

– Меня?!

– Да, сэр. Он иностранец.

– Как его имя?

– Я пришлю рассыльного с визитной карточкой, – сказал портье после некоторой паузы.

Энтони положил трубку и стал ждать. Через несколько минут в дверь постучали и появился мальчик с визиткой на подносе. Энтони взял ее и прочел награвированное имя: «Барон Лолопретжил».

Теперь он понял, почему портье запнулся. Молча он изучил карточку, а затем попросил проводить к себе этого джентльмена.

– Хорошо, сэр, – ответил мальчик.

Через несколько минут в номер вошел барон Лолопретжил. Это был мужчина с огромной черной веерообразной бородой и совершенно лысый. Он щелкнул каблуками и кивнул.

– Мистер Макграт! – сказал он.

Энтони попытался подражать ему, насколько это было в его силах.

– Барон! – сказал он. Затем предложил ему кресло. – Прошу вас, садитесь. Кажется, я не имел удовольствия видеть вас раньше?

– Да, это так, – усаживаясь, согласился барон. – К моему сожалению, – добавил он вежливо.

– И к моему также, – в тон ему ответил Энтони.

– К делу давайте перейдем, – сказал барон. – Представляю я в Лондоне монархическую партию Герцословакии.

– И, уверяю вас, делаете это прекрасно, – пробормотал Энтони.

Принимая комплимент, барон кивнул.

– Вы слишком добры ко мне, – сказал он сухо. – Мистер Макграт, от вас не буду скрывать ничего. Время пришло восстановить монархию, которая пала с убийством светлой памяти Его Величества короля Николая IV.

– Аминь, – пробормотал Энтони. – Я слышал об этом.

– Занять должен трон Его Высочество князь Михаил, который поддержку британского правительства имеет.

– Великолепно! – воскликнул Энтони. – Очень любезно с вашей стороны рассказать мне об этом.

– Все уже готово, но тут являетесь вы и препятствуете! – Барон твердо смотрел в лицо Энтони.

– Дорогой барон! – запротестовал он.

– Да, да! Я знаю, что говорю. У вас находятся мемуары графа Стылптича! – Он осуждающе глядел на Энтони.

– А если и так? Чем могут помешать мемуары графа Стылптича князю Михаилу?

– Они вызовут скандал!

– Это свойство всех мемуаров, – философски заметил Энтони.

– Секретов много знал он. Если откроется четверть из них хотя бы, в войну будет ввергнута Европа.

– Продолжайте, продолжайте, – сказал Энтони. – Неужели все так ужасно?!

– Об Оболовиче дурная слава пойдет. Англичане настроены демократично так.

– Допускаю, – сказал Энтони, – что Оболович мог пошутить, может быть, слишком жестоко и кроваво. Но здесь, в Англии, люди вполне способны ожидать от балканцев чего-нибудь подобного. Не знаю почему, но это так.

– Вы не понимаете, – сказал барон. – Вы не понимаете ничего. И на замке мои уста, – вздохнул он.

– Чего вы, собственно, боитесь? – спросил Энтони.

– Пока мемуары не прочту, не знаю, – объяснил барон. – Но там что-то есть, наверняка. Так нескромны великие дипломаты. Говорит поговорка: тележка с яблоками перевернется.

– Ну что вы! – сказал Энтони. – Я уверен, вам все видится в чересчур черном свете. Знаю я издателей – они садятся на рукописи и высиживают их, как яйца. Пройдет не меньше года, прежде чем рукопись будет опубликована.

– Молодой человек либо обманщик, либо простак. Все готово к тому, чтобы мемуары в воскресных газетах появились немедленно.

– Да ну! – Энтони начал сдавать позиции. – Но вы ведь можете все отрицать, – сказал он обнадеживающе.

Барон печально покачал головой:

– Нет-нет, глупости вы говорите. К делу перейдем. Тысячу фунтов вы должны получить, не так ли? Видите, у меня хорошая информация…

– Искренне поздравляю разведку монархистов!

– Предлагаю вам пятнадцать сотен.

Энтони с изумлением взглянул на него и сочувственно помотал головой.

– Боюсь, что это невозможно, – сказал он с сожалением.

– Хорошо. Предлагаю вам две тысячи.

– Барон, вы меня искушаете! Но я еще раз говорю вам, что это невозможно.

– Тогда вашу цену назовите.

– Боюсь, вы не вполне меня поняли. Я искренне верю, что ваши намерения ангельски чисты и что мемуары могут помешать вам. Тем не менее, я взялся передать их в издательство и должен сделать это. Я не могу себе позволить продаться противной стороне. Это совершенно невозможно.

Барон слушал очень внимательно. И когда Энтони закончил, он несколько раз кивнул:

– Понимаю. Ваша честь английского джентльмена.

– Ну, сами мы называем это несколько иначе, – сказал Энтони, – но думаю, несмотря на разницу в словах, мы говорили об одном и том же. Барон встал.

– Так как честь англичанина весьма уважаю я, – произнес он, – мы должны по-другому попробовать. Желаю вам доброго утра.

Он щелкнул каблуками, поклонился и вышел, держась Необычайно прямо. «Интересно, что он имел в виду, – раздумывал Энтони. – Угроза? Но старик Лоллипоп не вызывает у меня никаких опасений. Кстати, вот имечко Барон Лоллипоп!»

Он зашагал по комнате, размышляя о своих дальнейших действиях. До истечения срока, назначенного для передачи рукописи в издательство, осталось чуть больше недели. Сегодня пятое октября. Энтони собирался передать ее в самый последний момент. По правде говоря, теперь ему очень захотелось прочитать эти мемуары. Он собирался сделать это еще на пароходе, но его свалила лихорадка, и не было никакого желания разбирать корявый почерк, ибо рукопись не была перепечатана на машинке. Теперь ему больше, чем когда-либо, хотелось узнать, из-за чего, собственно, разгорелись такие страсти.

Но у него было и второе поручение. Вспомнив о нем, он взял телефонную книгу и нашел фамилию Ривел. В книге их было шесть: Эдвард Генри Ривел, хирург, Харли-стрит; Джеймс Ривел и К°, шорник; Леннокс Ривел, Эбботбери-Мэнжэнз, Хэмпстед; мисс Мери Ривел из Илинга; миссис Тимоти Ривел, Понт-стрит, 487; миссис Уиллис Ривел, Кэйдоген-сквер, 42. Исключая шорников и мисс Мэри Ривел, остаются четверо, при всем при том, что нет никакой уверенности, что искомая леди вообще проживает в Лондоне. Энтони захлопнул книгу и слегка покачал головой. «Положимся на случай, – заключил он. – Как-нибудь образуется».

Счастье таких людей, как Энтони Кейд, в этом мире объясняется тем, что они сами ни минуты в нем не сомневаются. Спустя каких-нибудь полчаса, листая иллюстрированный журнал, Энтони нашел то, что искал. Он наткнулся на сообщение о маскараде у герцогини Перт. Центральная фигура на фотографии – женщина в восточных одеждах – была, как гласила подпись: «Миссис Тимоти Ривел – Клеопатра. В девичестве – Вирджиния Коутрон, дочь лорда Эджбастона».

Энтони некоторое время рассматривал фотографию, шевеля губами. Затем он вырвал страницу, сложил ее и спрятал в карман. Потом поднялся наверх, открыл чемодан и достал оттуда связку писем. Вытащил из кармана сложенную страницу и подсунул ее под бечевку, которой были связаны письма.

Вдруг за спиной у него раздался какой-то шорох, и Энтони резко повернулся. В дверях стоял человек – до сих пор Энтони полагал, что подобных субъектов можно встретить разве что в хоре комической оперы. Приземистый, с толстым, грубым лицом, перекошенным злобной ухмылкой.

– Какого черта! – крикнул Энтони. – Кто позволил вам войти?

– Я хожу где хочу, – ответил незнакомец. Говорил он гортанно, с акцентом, хотя английский его был вполне сносен.

«Еще один иностранец», – подумал Энтони.

– Подите вон, слышите?! – сказал он.

Глаза незнакомца впились в связку писем, которую Энтони вынул из чемодана:

– Я уйду, когда получу то, за чем пришел.

– И что же вам нужно, позвольте спросить?

Незнакомец сделал шаг вперед.

– Мемуары графа Стылптича! – прошипел он.

– Слушайте, вас просто нельзя воспринимать серьезно, – сказал Энтони. – Ведь вы явно оперный крестьянин. Кто вас прислал? Барон Лоллипоп?

– Барон?.. – незнакомец произнес ряд трудновоспроизводимых согласных.

– Вот, оказывается, как вы это произносите? Нечто среднее между полосканием горла и собачьим лаем. Думаю, мне самому этого не произнести – моя гортань к этому не приспособлена. Я решил назвать его Лоллипоп. Так это он вас прислал?

Ответ был резко отрицательный, причем для убедительности посетитель даже несколько раз яростно плюнул. Потом он вынул из кармана клочок бумаги и бросил его на стол.

– Смотри! – сказал он. – Смотри и содрогайся, проклятый англичанин!

Энтони взглянул на клочок с некоторым интересом, отнюдь не смутившись второй частью приказания незнакомца. Там была грубо нарисована красная рука.

– Похоже на руку, – заключил он. – Но, если вам угодно, я готов считать это изображением заката на Северном полюсе.

– Это знак Братства Багровой Руки. Я – член Братства.

– Никогда бы не подумал, – сказал Энтони, глядя на него с нескрываемым интересом. – Остальные Братья такие же? Не представляю себе, что сказали бы о них евгенисты.

Незнакомец гневно закричал:

– Собака! Хуже собаки! Наемный слуга прогнившей монархии! Давай сюда мемуары и останешься жив! И помни милосердие Братства!