Текст книги "Автобиография"

Автор книги: Агата Кристи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 46 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Часть четвертая
«Кавалеры, ухажеры, флирт, помолвка»
(Популярная викторианская игра)

Глава первая

Вскоре после того, как я вернулась домой из Парижа, мама тяжело заболела. Врачи и на этот раз не изменили себе, диагностировав уже аппендицит, паратиф, желчнокаменную болезнь и ряд других заболеваний. Несколько раз она едва не оказалась на операционном столе. Лечение не приносило никаких результатов – ее страдания не уменьшались, и речь то и дело заходила о хирургическом вмешательстве. Но мама сама неплохо разбиралась в медицине. Когда ее брат Эрнест учился на медицинском факультете, она с большим энтузиазмом помогала ему и наверняка стала бы лучшим врачом, чем он. В конце концов Эрнест был вынужден отказаться от этой профессии, так как выяснилось, что он не переносит вида крови. К тому времени мама совершенно не уступала ему в медицинском опыте и познаниях, и ни кровь, ни раны, ни физические страдания нисколько не отвращали ее. Я замечала мамин интерес к медицине каждый раз, когда мы посещали зубного врача: в ожидании приема она сразу откладывала в сторону модные журналы, «Куин» или «Татлер», и принималась за медицинские, «Ланцет» или «Бритиш Медикал Джорнал», если только они тоже оказывались на столике.

Наконец, потеряв терпение, мама сказала:

– Я думаю, что они ничего не знают – раз я сама не понимаю. Главное теперь – вырваться из рук врачей.

Ей удалось найти врача из породы «послушных», и вскоре мама получила хороший совет: солнце, тепло, сухой климат.

– Зимой мы едем в Египет, – заявила она. И снова последовало решение сдать дом. К счастью, в те времена расходы на путешествие значительно уступали нынешним и легко покрывались немалой суммой, которую нам платили за Эшфилд. Торки в те поры был зимним курортом. Летом никто не приезжал туда, а все жители Торки обычно покидали его, спасаясь, как они говорили, от «страшной жары». (Совершенно не понимаю, о какой «страшной жаре» могла идти речь: теперь я нахожу, что летом в Южном Девоне дикий холод.)

Как правило, жители Торки направляли свои стопы в вересковые ланды и там снимали дом. Мама с папой тоже предприняли однажды такую поездку, но жара оказалась настолько чудовищной, что папа немедленно нанял догкарт и двинулся обратно, в Торки, чтобы каждый день отдыхать от жары в нашем саду. Короче говоря, Торки представлял собой английскую Ривьеру, и люди платили большие деньги, чтобы снять здесь обставленную виллу на очень приятный зимний сезон с дневными концертами, интересными лекциями, балами и оживленной светской жизнью.

Наступила и мне пора «выходить в свет». У меня уже была настоящая высокая прическа в греческом стиле с большим пучком локонов, собранных на затылке и перевязанных узкой лентой. Мне очень шла эта прическа, особенно с вечерним платьем. Волосы у меня были очень длинные, я с легкостью могла бы сесть на них. Длинные волосы считались предметом женской гордости, на самом же деле эта немыслимая длина означала всего лишь, что они не слушались, постоянно выбивались из прически и прядями свисали вниз. Борясь с этим неудобством, парикмахеры создавали произведения под названием postiche – большой накладной шиньон из локонов. Собственные волосы затягивались на голове так туго, как только это было возможно, а к ним прикреплялся postiche.

«Выход в свет» считался чрезвычайно важным событием в жизни девушки. В богатых семьях матери обыкновенно давали в честь дочери бал. Сезон предполагалось проводить в Лондоне. Разумеется, понятие «сезон» не означало разгульного образа жизни, который оно приобрело за последние двадцать-тридцать лет. Те, кого вы приглашали танцевать или на чье приглашение откликались, всегда были из числа близких друзей. Некоторая трудность состояла в постоянной нехватке молодых людей; но в целом на балах царила атмосфера непринужденности. Существовали еще и благотворительные балы, присутствие на которых считалось хорошим тоном.

Конечно, я не могла позволить себе ничего подобного. Мэдж «вышла в свет» в Нью-Йорке. Там она ходила на приемы и на балы, но «сезон» в Лондоне даже папа не мог себе позволить для Мэдж, что ж говорить обо мне. Мама горела желанием предоставить мне все, на что, по ее мнению, девушка имела право от рождения; подобно тому, как из куколки получается бабочка, так школьница должна превратиться в светскую молодую леди, встречаться с другими девушками и молодыми людьми, чтобы, проще говоря, получить шанс отыскать будущего мужа.

Все считали себя обязанными проявлять доброту и оказывать знаки внимания юным созданиям. Их приглашали на приемы, водили в театр, они общались со своими друзьями сколько душе угодно. Ничего похожего на французскую систему держать дочерей взаперти и позволять им встречаться только с тщательно отобранными молодыми людьми, которые смогли бы в будущем составить хорошую партию, стать подходящими мужьями, оставившими в прошлом свои безумства, отдавшими дань увлечениям молодости, и достаточно состоятельными, чтобы содержать жену. По-моему, очень хорошая система. Во всяком случае, она давала более высокий процент счастливых браков. Бытующее в Англии мнение, что француженок насильно отдавали замуж за стариков, – это совершенная ложь. Француженки могли выбирать, но среди ограниченного круга претендентов на руку и сердце. Гуляка, ведущий бурный образ жизни, очаровательный «mauvais sujet», которому каждая девушка, несомненно, отдала бы предпочтение, не допускался в сферу ее общения.

В Англии все было вовсе не так. Во время балов и вечеринок девушки встречались с молодыми людьми разного сорта. По стенкам, как верные дуэньи, скучали их мамы, но ничему не могли помешать. Разумеется, в семьях проявляли разумную осмотрительность и следили за кругом молодых людей, с которыми разрешалось общаться дочерям, но все же возможности выбора были очень широкими; часто девушки останавливали свое внимание на нежелательных персонах и могли зайти даже столь далеко, чтобы обручиться или достичь так называемого «согласия». «Согласие» было очень удобным выражением; оно позволяло родителям избегать сильных трений или вражды в случае отказа принять выбор дочери.

– Ты еще очень молода, дорогая. Я совершенно согласна, что Хью очаровательный молодой человек, но он тоже очень молод и еще не определился. Я не имею ничего против вашего согласия и вы можете встречаться, но, пожалуйста, без всякой официальной помолвки.

Затем они развивали закулисную борьбу в поисках подходящего молодого человека, который отвлек бы дочь от Хью. Часто это удавалось. Открытое сопротивление, несомненно, склонило бы дочь к настойчивости, но полученное разрешение отчасти разрушало шарм избранника, а так как в своем большинстве девушки отличаются здравым смыслом, то рано или поздно они меняли свое решение.

Учитывая нашу бедность, мама понимала, что мне будет трудно выйти в свет в общепринятом смысле.

Думаю, что, выбрав Каир для поправки своего здоровья, мама заботилась прежде всего обо мне. Она поступила мудро. Я была очень стеснительна, в обществе отнюдь не блистала. Освоившись на танцах, научившись непринужденно болтать с молодыми людьми и свободно чувствовать себя в любой обстановке, я получила бы вполне ценный опыт.

С точки зрения юной девушки, Каир воплощал сладостную мечту. Мы провели там три месяца, пять раз в неделю я ходила танцевать. Балы давались во всех крупных отелях по очереди. В Каире стояло несколько полков; ежедневно проводились состязания по водному поло; в умеренно дорогом отеле все это оказывалось в вашем распоряжении. На зиму сюда съезжалось большое общество, в основном мамы с дочками. Я оставалась застенчивой, но страстно увлекалась танцами и танцевала хорошо. Мне нравились молодые люди, и вскоре обнаружилось, что и я нравлюсь им, так что все шло прекрасно. Мне было всего семнадцать лет, и Каир сам по себе ровно ничего не значил для меня – девушки от восемнадцати до двадцати одного года редко думают о чем-нибудь, кроме юношей, что более чем естественно!

Ныне искусство флирта безнадежно утрачено, но тогда оно процветало и походило, как мне представляется, на воспетую трубадурами «le pays du tendre». Прекрасная прелюдия жизни: полусентиментальная, полуромантическая привязанность, возникающая между теми, кого сейчас, с высоты своего возраста, я назвала бы «девочками и мальчиками». Легкое вступление в науку жизни без слишком жестокой расплаты и тяжелых разочарований. Не припоминаю, чтобы у кого-нибудь из моих друзей и знакомых появились незаконнорожденные дети. Нет, вру. Была не слишком красивая история: знакомая девушка приехала на каникулы к своему школьному приятелю, где ее и соблазнил его папа, пожилой мерзавец с дурной репутацией.

Интимная близость была большой редкостью, потому что молодые люди обычно придерживались очень высокого мнения о девушках, и если бы разразился скандал, то в глазах общества погибли бы оба. Мужчины предавались своим интимным забавам с замужними женщинами, в основном гораздо старше себя, или с «маленькими подружками» из Лондона, о существовании которых никто не подозревал. Приведу инцидент, который произошел как-то (гораздо позднее) в Ирландии во время одной вечеринки. В доме, кроме меня, были еще две-три девушки и несколько молодых людей, главным образом солдат, один из которых неожиданно срочно уехал, сославшись на полученную из дома телеграмму. Всем было ясно, что это всего лишь предлог. О причине никто не подозревал, но он доверился одной из старших девушек, которую хорошо знал и считал способной разрешить его проблему. Оказывается, его попросили проводить на бал одну из девушек; ехать было довольно далеко. Он послушно повез ее на машине, но по дороге девушка предложила остановиться в каком-нибудь отеле и снять комнату.

– Мы можем приехать попозже, – сказала она, – никто не заметит, вот увидишь, – я часто так делаю.

Молодой человек пришел в такой ужас, что, решительно отказавшись от этого предложения, считал более невозможным для себя встречаться с ней. Именно этим объяснялся его внезапный отъезд.

– Я просто не мог поверить своим ушам – она казалась настолько хорошо воспитанной, совсем юной, у нее чудесные родители… Из тех девушек, на которых хотелось бы жениться.

То были великие дни девичьей чистоты. И не думаю, что мы чувствовали себя хоть сколько-нибудь ущемленными. Романтические увлечения, с легким привкусом секса или намеком на него, совершенно удовлетворяли нас. В конце концов, и у животных принято ухаживать и кокетничать. Самец напыживается и ухаживает, а самка притворяется, что ничего не замечает, но втайне испытывает благодарность. Это еще не настоящая жизнь, скорее – прелюдия. Трубадуры были совершенно правы, когда слагали свои песни о «lepays du tendre». Я без конца могу перечитывать «Окассена и Николетту». Есть в этой книге очарование, естественность и искренность. Только в юности, никогда больше, у вас может возникнуть это совсем особое чувство: упоение дружбой с мужчиной; ощущение духовного родства; вам нравятся одни и те же вещи, вы только подумали о чем-то, а он уже произнес вашу мысль вслух. Многое из этого, конечно, иллюзии, но прекрасные иллюзии, и, мне кажется, каждая женщина должна пережить в своей жизни такой период. Потом вы можете посмеяться над собой и сказать: «Боже мой, какая же я была дурочка!»

Как бы то ни было, но в Каире я ни в кого не влюбилась. У меня было слишком много дел. Все время что-то происходило, и молодых людей, привлекательных и интересных, было так много! Если кто-нибудь задевал мое сердце, то разве что сорокалетние мужчины, вежливо танцевавшие со мной время от времени как с милой маленькой девочкой. В свете неукоснительно соблюдался закон, согласно которому не полагалось танцевать с одним и тем же партнером более двух раз. В лучшем случае, можно было увеличить это число до трех раз, но тут уже дуэньи не сводили с вас глаз.

Естественно, огромной радостью было первое вечернее платье. Мне сшили одно из бледно-зеленого шифона с кружевной отделкой, другое – белое, шелковое, очень простого фасона, и, наконец, третье из тафты глубокого бирюзового цвета – по этому случаю Бабушка достала отрез из своих сокровенных запасов. Ткань была потрясающая, но, увы, так долго пролежала, что не выдержала египетского климата, и однажды вечером, во время танцев, одновременно разлезлись юбка, рукава и воротник – мне пришлось ретироваться в туалет.

На следующий день мы отправились к каирской портнихе из Леванта. Она шила за очень большие деньги. Платья, купленные в Англии, стоили гораздо дешевле. И все-таки я получила платье из бледно-розового атласа, с букетом роз на плече. Я-то, конечно, хотела черное вечернее платье: все девушки, чтобы выглядеть взрослее, мечтали о черных платьях, но все мамы были решительно против.

За мной сильнее всего ухаживали в ту пору молодой человек из Корнуолла и его друг – оба из шестидесятого стрелкового полка. Однажды вечером капитан Крайк, джентльмен чуть более почтенного возраста, обрученный с очаровательной американкой, пригласил меня танцевать, и, когда провожал после танца к маме, сказал ей:

– Получайте вашу дочь. Она научилась танцевать. В самом деле, она танцует превосходно. Теперь вам остается научить ее говорить.

Упрек полностью заслуженный. Я по-прежнему совершенно не умела поддерживать беседу.

Я была хороша собой. Разумеется, стоит мне теперь заикнуться об этом, вся моя семья разражается хохотом. В особенности дочь и ее друзья.

– Мама, это неправда! Взгляни на эти страшные старые фотографии!

Некоторые из фотографий действительно неудачные – чистая правда. Но я думаю, что это из-за одежды, которая не настолько устарела, чтобы обозначить собой «эпоху» – для этого она недостаточно вышла из моды. Конечно, мы носили тогда чудовищные шляпы, не меньше метра в диаметре, соломенные, украшенные лентами, цветами и тяжелыми вуалями. В студиях делали фотографии обязательно в этих шляпах, к тому же подвязанных под подбородком бантом; или еще такой вид: волосы, завитые мелким бесом и украшенные букетом роз, свисавшим возле уха, как телефонная трубка. Между тем одна из ранних фотографий, где я – одному Господу известно почему – сижу около прялки, с двумя косичками в виде тонких крысиных хвостиков, совершенно очаровательна. Один молодой человек как-то заметил:

– Мне очень нравится эта фотография, с Гретхен.

Видимо, на этой фотографии я похожа на Маргариту из «Фауста». Есть и еще одна хорошая, сделанная в Каире, где я в огромной темно-синей соломенной шляпе с одной розой. Меня сняли в удачном ракурсе, и изображение не перегружено бесконечными лентами и вуалями. Платья, под стать шляпам, тоже изобиловали оборками, воланами, рюшами и складочками.

Вскоре я безумно увлеклась поло и повадилась смотреть игры каждый день. Мама время от времени предпринимала попытки обогатить мой кругозор и водила меня в музей, а также всячески настаивала на том, чтобы мы поднялись вверх по Нилу и прониклись величием Луксора. Я отчаянно, со слезами на глазах, протестовала:

– О нет, мама, нет, пожалуйста, только не сейчас. В понедельник у меня костюмированный бал, а во вторник я обещала поехать на пикник в Сахару… – и так далее, и тому подобное.

Чудеса древности в ту пору интересовали меня последнюю очередь, и я очень рада, что маме не удалось уговорить меня. Луксор, Карнак открылись мне в своей первозданной красе лишь двадцать лет спустя. Все было бы испорчено, если бы я уже окинула их равнодушным оком.

Нет большей ошибки в жизни, чем увидеть или услышать шедевры искусства в неподходящий момент. Для многих и многих Шекспир пропал из-за того, что они изучали его в школе.

Шекспира нужно смотреть, он написал свои пьесы для сцены, их надо увидеть в театре. На сцене они доступны любому возрасту, задолго до того, как появляется способность понимать красоту языка и величие поэзии. Когда моему внуку Мэтью было одиннадцать-двенадцать лет, я повела его на «Макбета» и «Виндзорских проказниц» в Стратфордский театр. Ему страшно понравились обе пьесы, хотя комментарии оказались довольно неожиданными. Когда мы вышли из театра, Мэтью повернулся ко мне и сказал преисполненным почтения голосом:

– Знаешь, если бы я не знал, что это Шекспир, я бы в жизни не поверил.

Это замечание явно было в пользу Шекспира, и я так именно и восприняла его.

После того как «Макбет» имел у Мэтью такой успех, мы отправились на «Виндзорских проказниц». Тогда, мне кажется, эту пьесу играли как нужно: то был добрый английский буффонный фарс, без всяких изысков. Последнее представление «Виндзорских проказниц», которое я видела в 1965 году, настолько перегрузили претензиями на художественность, что я чувствовала себя все дальше и дальше от старого Виндзорского парка. Даже корзинка для белья перестала быть корзинкой с грязным бельем, превратившись в некий хулиганский символ! Невозможно по-настоящему насладиться балаганным фарсом, если он подается в виде символов. Испытанный пантомимный трюк с кремом никогда не подведет, и зрители будут кататься от смеха, пока актеры швыряют друг в друга настоящие торты. Если же взять маленькую коробку с написанными на боку словами «Крем „Птичье молоко“ и деликатно поднести ее к щеке, что ж, „символ“-то будет, но фарс – нет! Мэтью высоко оценил „Виндзорских проказниц“ – особое удовольствие доставила ему сцена с валлийским школьным учителем.

Мало что в жизни может сравниться с радостью посвящать молодых в мир ценностей, перед которыми мы сами благоговеем с незапамятных времен, при этом их восприятие может иметь весьма специфический характер. Однажды мы с Максом, взяв с собой мою дочь Розалинду и ее подружку, отправились на машине смотреть замки Луары. Вскоре выяснилось, что у подружки Розалинды существует единственный критерий их оценки. Окинув замок опытным взглядом, она каждый раз говорила:

– Вот это да! Представляю, как они здесь резвились, а?

Мне как-то не приходилось до той поры смотреть на замки Луары под этим углом зрения, но я склонна счесть это замечание не лишенным проницательности. Старые французские короли со своими придворными в самом деле знали толк в развлечениях. Мораль (поскольку я приучена из всего извлекать мораль) состоит в том, что никогда не поздно учиться. Всегда может возникнуть неожиданный взгляд, который представит явление в новом свете.

Но я отвлеклась от Египта. Одно так тесно связано с другим – что в этом плохого? Теперь я понимаю, что зима в Египте разрешила многие проблемы нашей жизни. Мама, столкнувшись с трудностями организации светского образа жизни для дочери, практически не имея для этого денег, нашла прекрасный выход из положения, я преодолела свою неловкость. На языке моего времени, «научилась вести себя в обществе». Мы живем сейчас настолько по-другому, что, боюсь, даже трудно объяснить, о чем я говорю.

Несчастье состоит в том, что современные девушки совершенно утратили искусство флиртовать. Как я уже говорила, в мое время это искусство заботливо взращивалось. Мы знали все его правила назубок. Во Франции девушек действительно не оставляли наедине с юношами, но в Англии все было иначе. Разрешалось отправиться на прогулку с молодым человеком, пешую или верховую, но запрещалось ехать вдвоем на танцы; положение могла спасти мама, или престарелая аристократка, или, в крайнем случае, присутствующая на танцах молодая замужняя дама. Но, соблюдая эти правила, вы тем не менее имели полную возможность выйти с молодым человеком погулять при лунном свете или пройти в оранжерею, и это нисколько не вредило вашей репутации в свете.

Заполнение бальной книжечки требовало большого искусства, которым мне так и не удалось овладеть до конца. Скажем, на танцах присутствуют три девушки, А, В и С, и три юноши, D, Е, F. Существуют обязательные правила: полагается с каждым протанцевать минимум по два раза, а, может быть, пойти с кем-то из них поужинать, если только вы не настроены решительно против. Все остальное на ваше усмотрение, вы свободны. На вечере полным-полно молодых людей. Некоторые из них – иных вам вовсе не хочется видеть – тотчас приближаются. Приходится хитрить. Надо попытаться не дать им увидеть, что ваша бальная книжечка еще не заполнена, и с задумчивым видом сказать, что, может быть, разве только танец под номером четырнадцать. Трудность состоит в том, чтобы соблюсти баланс. Молодые люди, с которыми вам хотелось бы танцевать, где-то здесь, но если они появятся слишком поздно, книжечка может оказаться уже заполненной. С другой стороны, если вам удалось увернуться от первых кавалеров, в вашей книжечке могут остаться дырки, так и не заполненные «правильными» молодыми людьми. И тогда во время некоторых танцев придется «подпирать стену». О! Какое разочарование приходилось испытывать, когда молодой человек, которого вы втайне так страстно ждали, вдруг возникает перед вами, потратив массу времени в тщетных поисках, отчаянно высматривая вас повсюду, но только не там, где вы были на самом деле! И приходилось грустно говорить ему:

– У меня остались только два свободных номера, второй и десятый.

– Но вы наверняка можете что-то придумать! – умоляет он.

Вы утыкаетесь в свою книжечку и размышляете: вычеркнуть? Перескочить? Нарушить обещание – некрасиво. Такой дурной поступок вызовет осуждение не только всех мам и хозяйки, но также самих молодых людей. Они могут отомстить, «забыв» о каком-нибудь обещанном танце. Изучая свою книжечку, вы можете наткнуться на имя кавалера, который не очень хорошо повел себя с вами, опоздал или во время ужина уделял больше внимания другой девушке. Если так, можно пожертвовать им. В крайнем случае приносится в жертву юноша, который не умеет танцевать и отдавил вам ноги. Но такой выход мне совсем не нравился, потому что по натуре я мягкосердечная, и мне казалось жестоким так несправедливо поступить с молодым человеком, который начнет опасаться, что и все остальные будут обходиться с ним подобным образом. Все эти расчеты отличались не меньшей сложностью, чем сами танцы. Забавно, но, с другой стороны, настоящая нервотрепка. В любом случае, опыт приходил с практикой.

Поездка в Египет очень помогла мне. Не думаю, что в других обстоятельствах моя «gaucherie» исчезла бы так скоро. Конечно же это были три изумительных месяца для юной особы, которую я представляла собой. Я более или менее близко познакомилась с двадцатью или тридцатью достойными юношами. Меня пригласили на пятьдесят или шестьдесят приемов; но, к счастью, я была слишком молода и получала слишком много удовольствия, чтобы влюбиться в кого-нибудь. Я бросала томные взгляды на загорелых полковников зрелого возраста, но большинство из них уже ухаживали за привлекательными замужними женщинами – женами других мужчин – и не находили ничего интересного в юных неопытных пресных девицах.

Мне страшно докучал молодой австрийский граф; он держался с необычайной торжественностью и не переставал оказывать мне всяческое внимание. Я избегала его как могла, но он неизменно находил меня и приглашал на вальс. Как я уже говорила раньше, вальс – это единственный танец, который я не любила. Граф вальсировал по высшему разряду, с бешеной скоростью, у меня так кружилась голова, что я всякий раз боялась не удержаться на ногах и упасть. Кроме того, вальсировать в противоположном направлении считалось в классе мисс Хики дурным тоном, и поэтому у меня не было достаточной практики.

Потом граф заявил, что ему доставило бы удовольствие быть представленным моей матушке. Думаю, это был способ показать честность намерений. Естественно, я представила его маме, которая отбывала свою ежевечернюю повинность у стены – сущее наказание для нее! Граф присел рядом с ней и тяжеловесно развлекал ее по меньшей мере двадцать минут. По возвращении домой мама сердито сказала мне:

– С какой стати ты заставила меня говорить с этим маленьким австрийцем? Я еле избавилась от него.

Я уверила маму, что сделала это исключительно по его настоянию.

– О, Агата, – сказала мама, – впредь постарайся избавить меня от бесед с твоими молодыми людьми. Они стремятся к этому только, чтобы произвести хорошее впечатление и показать свою воспитанность.

Я сказала, что он ужасный.

– Он приятной наружности, хорошо воспитан, прекрасный танцор, – ответила мама, – но должна сказать, что я чуть не умерла со скуки.

Чаще всего моими друзьями были младшие офицеры, отношения с которыми не носили сколько-нибудь серьезного характера. Я болела за них во время соревнований по водному поло, подтрунивала, если они проигрывали, и аплодировала их удачам, а они всячески старались продемонстрировать передо мной свою ловкость. Гораздо труднее было общаться с мужчинами постарше. Их имена теперь уже улетучились из моей памяти, но имя капитана Хибберда, очень часто танцевавшего со мной, я помню. Для меня было большим сюрпризом, когда на пути из Каира в Венецию – мы плыли на пароходе – мама небрежно обронила:

– Я полагаю, ты знаешь, что капитан Хибберд хотел жениться на тебе?

– Что? – я была ошеломлена этим сообщением. – Он никогда не делал мне предложения и вообще не говорил ничего подобного.

– Тебе – нет, – ответила мама. – Он сказал это мне.

– Тебе? – страшно удивилась я.

– Да. Он сказал, что очень сильно влюблен в тебя и спросил, не считаю ли я, что ты слишком молода. Именно из-за этого он не осмелился обратиться прямо к тебе.

– И что ты сказала? – спросила я.

– Я ответила, что совершенно уверена в том, что ты не любишь его и поэтому ему лучше отказаться от этой идеи.

– О, мама! – воскликнула я с возмущением. – Ты не могла так поступить.

Мама посмотрела на меня с чрезвычайным удивленнием.

– Ты хочешь сказать, что он тебе нравился? – спросила она. – Может быть, ты считала возможным выйти за него замуж?

– Нет, конечно, нет! – ответила я. – Я вовсе не хочу выходить за него, и я совершенно не влюблена в него, но я думаю, мама, что ты могла бы позволить решать такие вещи мне самой.

Мама сначала поразилась моим словам, но потом благородно признала свою вину.

– Видишь ли, – вздохнула она, – столько воды утекло со времен моей молодости. Но я понимаю твою точку зрения. Ты права, каждый имеет право сам отвечать на предложения.

Некоторое время я чувствовала досаду. Мне очень хотелось узнать, как это бывает, когда делают предложение. Капитан Хибберд был красив, нисколько не зануда, прекрасно танцевал, обладал немалым состоянием – даже жаль, что мне не пришло в голову выйти за него. В большинстве случаев бывает так: если молодой человек, влюбившийся в девушку, не пользуется взаимностью, он немедленно прекращает ухаживание, а влюбленные мужчины, как правило, становятся похожи на преданных баранов. Если девушке нравится этот мужчина, она чувствует себя польщенной его поведением и разве что не поощряет его; если же она не испытывает к нему никакого интереса, то изгоняет из своего ума и сердца. В этом заключена одна из великих несправедливостей жизни. Женщины, когда они влюблены, выглядят в десять раз лучше обычного: глаза сверкают, щеки горят, волосы приобретают особый блеск; их разговор становится остроумнее и интереснее. Мужчины, давно знакомые с ними, начинают смотреть на них другими глазами.

Так бесславно окончилась история с первым из сделанных мне предложений руки и сердца. Второе предложение мне сделал молодой человек ростом в метр девяносто два сантиметра. Он очень нравился мне, и мы были добрыми друзьями. Рада сказать, что он и не подумал воспользоваться посредничеством мамы: оказался достаточно умен, чтобы не делать этого. Он умудрился сесть на тот же пароход, которым мы возвращались из Александрии в Венецию. Жаль, что я не полюбила его. Некоторое время мы переписывались; потом, мне кажется, его послали в Индию. Будь я немного старше, повстречавшись с ним, кто знает, может быть, я бы и обратила на него внимание.

Пишу обо всех этих предложениях и думаю: вероятно, в мое время мужчины с большей легкостью предлагали руку и сердце. Не могу избавиться от ощущения, что в большинстве случаев мне и моим подругам предлагали выйти замуж совершенно несерьезно и без всякой ответственности. У меня есть подозрения, что если бы я приняла какое-нибудь из предложений, то поставила бы молодого человека, сделавшего его, в весьма затруднительное положение. Однажды я поймала на этом молодого морского лейтенанта. Мы возвращались домой с вечеринки – дело было в Торки, – когда он вдруг выпалил предложение выйти за него замуж. Я поблагодарила его, сказала «нет» и прибавила:

– Я не верю, что и вам этого хочется.

– Хочется, хочется!

– Не верю, – сказала я. – Мы знакомы всего десять дней, и в любом случае мне непонятно, почему мы должны пожениться такими молодыми. Вы же понимаете, что это очень помешало бы вашей карьере.

– Да, пожалуй, верно.

– В таком случае ужасно глупо делать предложение. Вы и сами это признаете. Что вас заставило поступить так?

– У меня просто вырвалось, – сказал молодой человек. – Я посмотрел на вас, и у меня вырвалось.

– Что ж, – сказала я, – надеюсь, вы больше не будете так делать. Подумаете прежде.

И мы расстались в наилучших отношениях.