Текст книги "Кто моя мама"

Автор книги: Аделаида Котовщикова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Встреча

– Почему ты ничего не ешь? Температура спала. Теперь должна кушать! А то и не поправишься. Смотри, руки как спички стали…

Медицинская сестра садилась на табуретку возле кровати и сама протягивала к ее губам ложку с супом.

Из вежливости Галя съедала две-три ложечки. Потом отворачивалась:

– Не хочу!

Если сестра или няня настаивали, Галя начинала беззвучно плакать. Из-под плотно закрытых век катились на подушку слезы.

– Просто беда какая-то! – сестра со вздохом отходила от кровати. – Ну, что ты с ней станешь делать?

А Галя повертывалась лицом к стене. Она ничего не хотела: ни есть, ни разговаривать, ни смотреть ни на кого.

Сестра остригла ее машинкой. От этого голове было легко, прохладно и приятно. На кого она похожа теперь? На мальчика? Но думать тоже не хотелось…

Ребята все учатся – ну и пусть… И в школу не хотелось. Тоня Серпуховская где-то далеко-далеко осталась… Дядя Паша еще дальше. Может быть, и забыл ее уже? Нет, помнит, конечно. Но помнит так ужасно далеко, неизвестно где… Про маму даже Мария Лукьяновна не может узнать. Мамы не было, нет и не будет никогда.

Галя начинала плакать, бессильно и неслышно. Она много спала, а то лежала просто так, с закрытыми глазами, тихо-тихо, делая вид, что спит. Лишь бы ее не трогали.

Как-то днем до нее донеслось сквозь дрему чье-то хныканье и басовитый голос няньки:

– Вот я тебя, сынок, укрою! Тепленько будет, хорошо…

Галя открыла глаза. На пустую кровать справа от нее толстая няня укладывала нового больного. Это был мальчик лет трех с половиной. Едва няня отошла, он сейчас же сел, жалобно хныча.

Все лицо у него было красное, в скарлатинозной сыпи, белым треугольником резко выделялись нос и подбородок, черными пятнами – круглые глаза. Он испуганно таращил их по сторонам.

Неужели?! Сердце у Гали заколотилось. Она оперлась на локоть, вся подалась вперед… Чудо какое!

– Мишенька! – изумленно окликнула Галя слабым голосом.

Мальчик повернул голову. Сделав усилие, Галя села и спустила ноги с кровати. Ее немножко шатало.

– Ты не узнаешь меня? Мишук! Маленький мой! Ведь это же я, твоя мама Галя!

– Мама Галя в детском доме живет, – хрипло произнес мальчик. Он помолчал. – У мамы Гали волоса. Вот!

– Волоса? – как эхо, повторила Галя. – Ах да, я же стриженная!

Она улыбнулась. Два колеблющихся шага – и вот она сидит на Мишиной кровати, обхватив его двумя руками. От радости Галя тоненько смеется. Она счастлива!

– Это что за обнимки такие? – Толстая няня спешила к ним. – Ишь ты! Пластом лежала, ложку каши не заставишь проглотить, а тут – на тебе! Марш на свою кровать!

– Да она же его мама Галя! – вступилась рыжая девочка.

Прижимая к себе Мишу, Галя оглянулась на нее с благодарностью. Как же она ее прежде не замечала?

– Родные, что ли? – спросила няня.

– Нянечка! Это наш Мишенька! Он в нашем детском доме жил! – радостно объяснила Галя.

– Повстречались, значит? – одобрила нянька. – Экая вам благодать! А на постель свою, все одно, отправляйся! Обход сейчас будет.

Радость

Врач, высокий, широкоплечий, светлоглазый человек, весело подмигнул Гале:

– Что, свечечка, поправляешься? А ты как, морковная рожица? – Он пощекотал Мишу под подбородком. – Глаза-то зачем в ваксу окунул?

Каким шутником оказался этот доктор! Ребята, сидя на своих кроватях, ему заранее в рот смотрели: чем он их рассмешит?

И другие врачи, сестры, нянечки были просто замечательные люди.

– Иди, помощница, утешай Ниночку! – подзывала Галю дежурная сестра. – Сейчас ей укольчик будет.

Галя придерживала за плечи шестилетнюю белокурую Ниночку, распростертую в кровати на животе, и приговаривала:

– И не больно! И не больно! Один миг! А зато поправишься быстро! Вот и все, пожалуйста!

– Сказку расскажи за то, что я не кричала! – повернув к Гале залитое слезами лицо, требовала Ниночка.

Галя подолгу рассказывала сказки, читала вслух книги, которые нашлись в библиотеке скарлатинного отделения. Миша неизменно сидел у нее на коленях. Болезнь у него была легкая, температура спала через два дня, но капризничал он много. Во время уколов отчаянно орал, вцепившись руками в Галю, не хотел есть.

Теперь Гале все приходилось съедать. Оставь-ка хоть кусочек на тарелке, – Миша закричит:

– А сама? А сама? Мне велишь! Какая!

– Ох, мама Галя, избалуешь ты молодца окончательно! – укоряли ее сестры.

Толстая няня, тетя Стеша, положила на табуретку у Галиной кровати большущий пакет:

– Ну, пляши, мама Галя! Корреспонденции тебе целая куча. А это передача. Зараз к письмам приложена.

Галя с недоумением переводила глаза с пакета на сложенные записки. Что это? Откуда?

Она разорвала плотную оберточную бумагу. Апельсины! Как много! На всю палату хватит. Печенье в пачках. Мармелад.

Галя живо раздала апельсины и развернула записки.

Все внутри у нее затрепетало. Да неужели это ей одной столько написано?

«Дорогая Галя! Мы знаем, что тебе лучше, что скоро ты совсем поправишься, и очень радуемся!»

Кто это пишет? «Мария Лукьяновна». Милая, хорошая Мария Лукьяновна!

«Тебе пришли две открытки от Павла Федотовича…»

На момент буквы запрыгали. Галя впилась глазами в строчки.

«Одна еще прежде, а другая сегодня утром. Тогда я не могла тебе переслать, – у тебя была очень высокая температура. Но сейчас тоже не посылаю, а переписала для тебя текст. Открытки очень красивые, ты, конечно, захочешь их сохранить, а из скарлатинного отделения их не вернут. Павлу Федотовичу я уже написала, что ты больна.

Будь умницей, моя девочка, слушайся врачей».

А на обороте того же листка стояло:

«Галка моя, здравствуй! Все думаю о тебе. Осматривал незнакомый город. Говорят здесь не по-русски. Работы много. Пиши, как живешь. Будь здорова! Твой дядя Павел».

И ниже, с новой строки:

«Дорогая Галя! Что же ты не написала ни строчки? Я начинаю беспокоиться и сердиться. Ходил в здешний зоосад, видел слона. Эта обезьянка на открытке немножко похожа на тебя, но, конечно, ты гораздо красивее. Большой привет от меня всем твоим ребятам, воспитательницам и Марии Лукьяновне! Твой дядя Павел».

Дядя Паша! Седые брови нарочно хмурятся, а глаза смеются. Как хорошо, что Мария Лукьяновна уже ответила ему и он знает, что Галя не бессовестная, не просто так не писала.

Хорошо, что существует тихий час. Впервые с тех пор, как появился в палате Миша, Галя была так рада тихому часу.

Лежа и стараясь не шуршать, она под сонное дыханье спящих детей читала драгоценные бумажки.

Коротенькие записки от девочек. Света, Люба, Сима пишут: «Поправляйся скорей! Мы без тебя скучаем».

А вот записка подлиннее:

«Милая Галочка! Я пишу у вас внизу на диване. Мама ждет. Она не отпустила меня одну – очень далеко, и боялась, что я сама не найду. Как я тебя разыскала, это целая история. У лифтерши я узнала, что ты вернулась в детский дом, потому что твой дядя Паша уехал…»

Да кто же это пишет? Недоумевающая Галя заглянула в конец листочка и чуть не ахнула на всю палату. Тоня! Тоня Серпуховская! Чудеса!

«Потом в канцелярии нашей школы мне сказали, где твой детский дом, и мы с мамой поехали, а ты в больнице. Галочка, поправляйся и приезжай ко мне! Тоня Серпуховская».

А глупые мальчишки ее «Гусыней» называли!

Вошла сестра и сказала шепотом:

– Думаешь, я не вижу через стекло, что ты тут читальню устроила? Спи сейчас же. И глаза портишь, сумерки в комнате.

Когда сестра, убрав письма в тумбочку, оглянулась, Галя уже спала, продолжая и во сне счастливо улыбаться.

Дома

Выписалась Галя из больницы позднее Миши, хотя поступила раньше. У нее вдруг распухли железки на шее. Пока не вылечили это осложнение после скарлатины, ее не отпустили.

Завуч Екатерина Дмитриевна привезла Галю в детский дом. Едва они вошли, Екатерину Дмитриевну позвал зачем-то завхоз.

В знакомом вестибюле тишина: все ребята в школе. Как всегда, дверь в кабинет директора открыта. Галя никогда не задумывалась, почему она всегда открыта и прикрывается ненадолго, только когда приходят совсем посторонние посетители. Но это хорошо, что дверь бывает открыта…

Бесшумно Галя подошла к этой двери. Директор сидела за столом и что-то писала. Но вот она положила ручку, сняла очки и задумалась.

У Гали дрогнуло сердце: эта пожилая, полная женщина с усталым и добрым лицом – до чего она своя, близкая, родная. Услышав шум шагов, Мария Лукьяновна подняла голову. Лицо ее озарилось радостью. Она быстро встала, протянула руки навстречу.

Галя бросилась к ней, обеими руками обвила ее шею, прижалась.

– Вернулась? Наконец-то! Родная моя, – прошептала Мария Лукьяновна, целуя Галю. Она сняла с нее шапочку. – Стриженная! Ежик какой смешной! – Провела рукой по Галиной голове. – Как я беспокоилась о тебе, девочка моя! Теперь все будет хорошо. Ты опять дома!

– Вы… – тихонько сказала Галя. – Вы – наша мама!

– Ну конечно! А ты не знала, глупенькая? Ну, как ты? Совсем хорошо себя чувствуешь?

– Совсем. Я там Мишеньку видела! Подумайте, мы в одной палате были!

– Да знаю я, знаю – засмеялась Мария Лукьяновна. – Все знаю…

– Сколько я в школе пропустила – ужас! – с тревогой сказала Галя. – Что же со мной будет? Хорошо хоть, что зимние каникулы были, никто не занимался…

– А я уже договорилась с Майей Владимировной. Знаешь, из института лаборантка? Она с Валериком Громовым и Петей Ерошиным занималась, а теперь с тобой займется.

И об этом подумала Мария Лукьяновна – что за человек!

А потом из школы пришли ребята… Уже к концу дня Галя, сначала только смеявшаяся смущенно, стала сердиться: все наперерыв ухаживали за ней. «Не устала ли ты? Может, отдохнешь?», «Не толкай Галю, она еще слабая!» В столовой дежурные кричали в окошко раздатчикам: «Гале Макушевой наложите побольше. Ей поправляться надо». «Ты не скачи зря, – говорила Софья Павловна, – не утомляйся». Мария Лукьяновна зашла в спальню: «Немножко отставьте от окна Галину кровать – не надуло бы».

На Марию Лукьяновну рассердиться Галя не могла, а на ребят накинулась:

– Да что вы обо мне, как о стеклянной? Вернулась в свой дом, а тут меня всякими заботами хотят извести! Опять заболею да в больницу попаду из-за ваших приставаний!

– А мы тебя никуда больше не отдадим – ни в больницу, никуда! – решительно заявила толстая Сима.

Да что же это такое?

В феврале через город пролетали метели. Снегу навалило столько, что снегоочистительные машины не успевали его сгребать своими клешнями. Вьюжный ветер скособочил сугробы – снежные валы, лежавшие вдоль реки Карповки, накренились на один бок. На кривой верхушке сугроба неуклюже скакала большая ворона.

Котя Черенков стоял в воротах своего двора. С подчеркнуто небрежным видом засунув руки в карманы коротковатого пальтишки и устремив взор на сугроб, он неумело и пискливо насвистывал.

Можно было подумать, что он поглощен скачущей вороной и совсем не слышит обидных криков девочки в малиновом капоре. Девочка, ростом не выше Коти, стояла поодаль на заснеженном тротуаре и кричала пронзительно и негодующе:

– Вот как соберутся наши из первого «г», они тебе покажут, покажут! Узнаешь, как толкаться!

Эта девчонка совсем не из их двора, а просто откуда-то из соседнего дома, лазила по сугробу напротив Котиных ворот. И ничего он ей не сделал, только немножко толкнул в спину. А она возьми да и заройся носом в снег!

Какая-то высокая девочка в вязаной шапочке прошла мимо Коти в ворота. Но вдруг повернула обратно.

– А ведь ты Котя? Я тебя сразу не узнала, так ты вырос!

Худенькое улыбающееся лицо девочки с большими карими глазами вроде он и видел когда-то.

– Зина дома, да? Ну, я пошла. Еще увижу тебя, если ты не очень долго будешь гулять.

Крикунья в малиновом капоре стояла на порядочном расстоянии и не могла слышать их разговора. Едва высокая девочка скрылась во дворе, первоклассница снова принялась вопить:

– Ага! Вот я твоей старшей сестре нажалуюсь, какой ты озорник, в сугробы толкаешься!

– А ты же мою сестру не знаешь!

Девочка расхохоталась.

– А сейчас-то я ее видела! С тобой стояла. Что, съел?

– Эта, что стояла? – удивился Котя. – Какая же это сестра? Вовсе незнакомая!

А в квартире Черенковых всех привела в недоумение бабушка.

Когда Зина ввела в столовую худенькую, стриженную под мальчика девочку, бабушка всплеснула руками, роняя спицы, бросилась к гостье и заключила ее в объятия.

– Степушка! Родной мой! Милый! – бормотала она, целуя Зинину подружку.

Все разинули рот. Пораженная Зина воскликнула:

– Бабушка! Это же Галя! Как ты ее называешь?

Зинина мать выпустила из рук шитье. Зинин отец отложил газету. Оба с изумлением наблюдали неожиданную сцену.

Галя ничего не понимала, но тоже прильнула к старушке, поцеловала дряблую морщинистую щеку.

Гладя ее по голове, бабушка сказала:

– Как вошла ты, милушка, ну, гляжу: вылитый Степочка! Волосы стриженые, шейка худенькая, вытянутая. Он, да и только! Когда ему годков одиннадцать было, точь в точь такой был. Ты-то, Ксеничка, не помнишь разве? – обратилась она к дочери.

– Всех ты, мама, напугала, – сказала Ксения Петровна. – Галочка, нам Зина рассказывала, что ты долго болела. Теперь хорошо себя чувствуешь?

– Давно уже совсем хорошо, – ответила Галя. – Спасибо. Бабушка, – спросила она робко, – а кто это Степочка?

– Сыночек мой, деточка. Уж больно ты мне его напомнила… Звонят…

– Зина, открой! – велела мать. – Это Котя, должно быть.

Котя ворвался красный, весь в снегу.

– Вот эта самая девочка к Зине шла, – заговорил он возбужденно, показывая на Галю, – а там одна девчонка пристала ко мне, что это моя сестра! В таком капоре девчонка. И не верит, говорит: «Ты на нее похож!» А ты мне, бабушка, говорила, что я на дядю Степу похож! Что ж мне, на всех людей похожему быть?

– Оба вы и похожи на Степу, – ответила бабушка и торопливо пошла из комнаты.

– Котька, ступай почистись! А вы, девочки, идите играйте.

– Мальчиком я Степана не знал, – задумчиво проговорил Леонид Иванович, когда девочки вышли. – Но эта девочка и взрослого его напоминает. Ты разве не находишь?

– Сама я не подумала, а как мама сказала, так вижу: и верно. Но, может быть, нам так кажется? Случайное сходство? Тип, безусловно, тот же. У Степы были такие же карие глаза, глубокий разрез… И форма лица…

Вошла бабушка и протянула дочери и зятю две выцветшие фотокарточки:

– Тут Степочке одиннадцать лет, а вот здесь десять, в третьем классе снимали. – Бабушка утирала слезы.

– Нос у девочки потоньше, – промолвил Леонид Иванович, рассматривая фотографию. – Но вообще… Поразительно!

Они посмотрели друг на друга.

– Да что же это такое? – тихо воскликнула Ксения Петровна.

Личное дело Макушевой Галины

На столе директора детского дома лежала раскрытая папка: «Личное дело воспитанницы Макушевой Галины Викторовны». Родители Зины и Коти Черенковых вчитывались в каждую бумажку.

– Справки из милиции, из детского распределителя, из Дома ребенка… И везде «Галя Макушева», а наша ведь Леночка или Гуля, как ее называли, Емельянова. Ничего нам эти бумаги не дают. – Ксения Петровна сокрушенно покачала головой. – А ведь похожа она на Степу и правда поразительно!

– Детский дом ничем больше вам помочь не может, – сказала Мария Лукьяновна. – Но советую все-таки сходить в то отделение милиции, откуда девочка попала в распределитель. Может быть, там записаны еще какие-нибудь подробности. Они же просто дают выписку…

– Времени-то много прошло! – заметил Леонид Иванович.

– Архивов не выбрасывают. Это отделение милиции в районе Лиговки… Кстати, вы говорили, что ваша маленькая племянница до исчезновения жила именно в этом районе?

– Да, но пропала она в Таврическом саду, – сказала Ксения Петровна.

– А называла она своего отчима папой?

– Называла. Но почему вы спрашиваете?

– Помнится, вы говорили, что его зовут Виктор Анатольевич, а у нашей Гали отчество «Викторовна». Конечно, это может быть чистым совпадением…

– Как вы наблюдательны! – сказал Черенков. – Нам и в голову не пришло.

– Не будем строить догадки. Надо попытаться еще раз все выяснить… А по воскресеньям к вам в семью Галя пусть ходит. Она приходит от вас всегда такая радостная. И Зину мы уже давно знаем, – Мария Лукьяновна улыбнулась.

– Избалованная она у нас, – смущенно призналась Ксения Петровна. – Но с Галей она очень хороша: во всем старается ей уступить, даже угодить.

– Очень это нашей Зине полезно – кому-то уступать, – добавил Леонид Иванович.

За воротами детского дома Черенковы постояли в раздумье. Потом пошли потихоньку.

Синели снега. Мутная мгла спускалась на город.

– Знаешь, что я придумала, – сказала Ксения Петровна. – Давай завтра сразу после работы съездим к этой тетке Олимпиаде, с которой Гуля была в саду. Пусть она расскажет, как все было!

– Съездим, если хочешь. Ты, главное, не волнуйся. Даже осунулась за эти дни…

– Маме пока ни слова, что мы выясняем, – попросила Ксения Петровна. – А знаешь, она Галю «Гулей» называет.

– И я заметил. То Галей, то Гулей. Странно, что она не требует, чтобы выясняли. Только просит: «Возьмем ее к нам!»

– Мы ей правильно сказали, что не так это просто. В Гороно и в детском доме могут и не согласиться, ведь ее уже брали на опеку… неудачно…

А на следующий день под вечер Леонид Иванович вел жену через поселок Тайцы к пригородному поезду.

Ксения Петровна плакала, спотыкалась, гневно повторяла:

– Какая подлость! Так обмануть!

– Мы сразу с поезда поедем в милицию на Лиговке, – сказал. Леонид Иванович. – Действительно, с ума можно сойти! Бабушка бедная без конца ходила в этот сад…

До самого Ленинграда, сидя в поезде, они вспоминали подробности свидания с теткой Гулиного отчима.

Жила тетка Олимпиада в том же домике с палисадником и небольшим огородом, что и восемь лет назад. Но теперь дом покосился, железо на крыше прохудилось. Дом состарился, имел запущенный вид, и такой же вид имела его владелица. Прежде массивная, грузная, но крепкая пожилая женщина превратилась в худую, изможденную старуху.

Черенковы присели на табуретки у стола.

– Стульев-то нет, простите, – скрипучим голосом сказала тетка Олимпиада. – Старые поломались, новых купить не на что. – И добавила со злой усмешечкой: – Все сбереженья вымотал мой-то… преподобный… А теперь, конечно… не нужна стала! Болею, доходов никаких…

– Вы о ком, Олимпиада Егоровна? – стараясь говорить участливо, спросила Ксения Петровна.

– Да племяш мой, Витька. Сколько я на него тратилась, чем только не помогала, как о сыне родном заботилась. А теперь и на порог меня не пускает… Да это я так – к слову. Вы, наверно, насчет картошки. Мешков пять осталось, могу продать.

– Нет, нет, мы не за картошкой. Мы с мужем приехали к вам… Олимпиада Егоровна, вы меня не узнаете? Я как-то была у вас с моей матерью, Гулиной бабушкой…

У тетки Олимпиады потемнело лицо.

– Какая такая «Гулина бабушка»? – спросила она угрюмо. – Ничего я не знаю!

– Ну как же! – заволновалась Ксения Петровна. – Ваш племянник Виктор Анатольевич был женат на вдове моего брата. У Наташи была девочка. Она гуляла с вами в Таврическом саду…

Тетка мрачно смотрела куда-то в угол.

– Он же тогда заявлял, Витька.

– Очень похожая на Степу девочка была найдена на Литовской улице, недалеко от дома вашего племянника…

– Теперь? – угрюмый взгляд остановился на лице Черенкова.

– Да не теперь! – нетерпеливо сказала Ксения Петровна. – А тогда, она была на Лиговке подобрана семь лет назад, сейчас она в детском доме. И отчество у нее «Викторовна»…

– Я ничего не подписывала! – перебивая Ксению Петровну, резко сказала тетка Олимпиада. – Моей рукой там, в заявлении, и буковки не проставлено. Все он сам, Витька…

– Но вы нам, пожалуйста, расскажите все, как было! Все подробно вспомните!

– Нечего мне вспоминать! Это уж пусть Витенька вспоминает, куда он девчонку дел!

– Как «дел»? – в ужасе спросила Ксения Петровна. – Вы же с ней в Таврическом…

– Да какой там Таврический! – голос у тетки Олимпиады вдруг обрел прежнюю сварливость. – Ни в каком Таврическом я с ней не была. Упустил он ее сам как-то из квартиры, а то и нарочно на улице бросил – с него станется! И еще недели полторы заявить собирался…

– Но как же это? Как же? – воскликнула Ксения Петровна.

– А что – как же? – с раздражением заговорила тетка Олимпиада. – Пришла я в тот день к Витьке, а квартира пустая – ни его, ни девчонки. Приехал он вечером, я его спрашиваю: «Девчонку у приятеля на даче, что ли, оставил?» Он говорит: «Ты что? Я уходил, она спала, ее и не слыхать было». Ну, осмотрели мы всю квартиру – нигде ее нет. Он говорит: «Тут контролер из электротока приходил. Не утащил же он ее?» Да чего чепуху-то молоть! Зачем она контролеру? Я говорю: «Может, сама во двор вышла? Вечно гулять просится». А он злится: «Через запертую-то дверь?» А все время она была заперта? Мало ли что он уверяет, а спросонок да после выпивки мог и не помнить. Подумал он и говорит: «Если кто про девчонку спросит, скажу, что я ее к тебе за город отвез». Ведь не нужна она ему была вовсе, каждый день меня попрекал: «Надо ее сдать куда-нибудь! Опять не разузнала насчет детдома!»

Ксения Петровна тихонько плакала.

– Дальше! – сказал Черенков, когда тетка приостановилась.

– Я-то тут не ответчица, все он, Витька! Мой дом я ему, ясное дело, запретила сюда припутывать, требовала, чтобы заявил. А он на квартиру указывать не хотел: обыскивать, говорит, будут. Ну и придумал про Таврический, благо в другом районе, от дома подальше. Да еще и собирался долго. Вот вы его и припирайте к стенке, Витеньку прекрасного, пусть ему мои слезки отольются, сколько он меня потом обижал! А мое дело сторона.

В детской комнате милиции на Лиговке нашлась подробная запись, сделанная инспектором в августе 1949 года. Там было сказано, что трехлетняя «потеряшка» называет себя не то Галей, не то Гулей, фамилию произносит неясно: «Мокусева» или «Мокрусева», возможно, что это «Макушева» или «Макрушева». На вопрос, как зовут папу, ответила – «Витя», как зовут маму, – ответила «Натаса». Очевидно, имя отца – Виктор, матери – Наталья…