Текст книги "«Боярское царство». Тайна смерти Петра II"

Автор книги: Адель Алексеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Ночь возвращения

Стражники, конечно, заглядывались на княжну. Но не слыхали от неё ни слова, только чувствовали горделиво-презрительные взгляды.

Однажды остановились на ночлег в селении. Она – в отдельной комнате, за тонкой перегородкой. Лежала, сцепив на груди руки, воспоминания теснились в её голове, в сердце…

Но вот до неё донёсся незнакомый бодрый голос. Новый солдат? Или странник?.. Но о чём он говорит? Кого поминает? Яков Брюс! Откуда им известно это имя? И что за московский таратуй явился в этой глуши, откуда? Прислушалась: небылицы сие или правда?

– …Среди лета, в самую жару это было. Шёл дождь. Стоял я в ту пору у самой Сухаревой башни. И вот выходит Брюс на свою башню и давай разбрасывать направо-налево колдовские свои семена… И веришь-не веришь, дождь перестаёт лить. А потом вроде как и снег сыплется. Народ бежит в панике: что это? А взглянули на башню, увидали его и понимают: Брюсова работа!

Солдат замолчал, товарищи его толкали:

– Ври больше! Давай!

– А вот ещё что он учудил – сделал из цветов девицу. Ходила, убирала, сказывали, только говорить не могла.

– Дак лучше жены и не надо! Мне бы такую! – И комната грохнула от смеха.

Впрочем, скоро стихло, а московский бахарь продолжал:

– Граф один так же рассудил и пристал к Брюсу: отдай да отдай мне сию девицу! «Да ведь она молчит», – говорит тот. «А я любоваться буду и сам ей сказки-анекдоты рассказывать стану». Что с дураком делать? Брюс опять ему объясняет, а граф пристал как банный лист. Тогда Брюс взял и достал из головы девицы шпенёк – она вся и рассыпалась цветами. «Ну его, этого Брюса, он ещё и меня в какого зверя обратит», – и граф убежал.

– Да-а… – потягивались за стенкой и ждали продолжения. Катерина тоже замерла в ожидании.

Избу окутало дымом, запахи стояли – затыкай нос, но она терпела.

В темноте опять послышались два голоса: бодрый молодой и глухой.

– Великого ума человек! Про него много чего врут и привирают, иной пустослов такого напустит, что людей обморочит… И какого только, сказывают, инструмента у Брюса не было! Труба до самых звёзд доставала! А ещё был у него железный дракон, на котором он летал. Летом-то он живёт в имении своём, а там чего только про него не болтали!.. Что является, мол, Брюс в парке в темноте и привидениями командует…

– Так он что, помер?

– В том-то и дело: умер, а живой!

– А как купцов учил!.. Всё постигнуть хотел наукой: что под землёй, что в небе, ведома ему премудрость природы… Так вот про купца. Что-то сказанул ему Брюс, да ещё руками вокруг поводил – и что ты думаешь? На другой день тот купец входит в лавку, а там каркадила! А рядом свинья. Вот страху-то! Народ сбежался: в чём дело? Смотрят они, а никакого каркадила нету и свиньи нету.

А другой купец кричит: грабят, грабят! Народ бежит, смотрит – никаких грабителей нет. «Ах ты шалопут беспутный! – набросились на купца. – Спать не даёшь, давай плати штраф!» «Да что же это такое?» – жалятся купцы. А один умный человек отвечает: «Это Брюс испытание натуры делает. Ищет корень вещества…»

А я слыхал про его смерть страсти! Будто когда несли его гроб, впереди шла чёрная фигура, как тень… Фигура была, а человека – нет… Потом крышка от гроба подскочила и врезалась в стену… Это когда из дома его выносили… Ещё слыхал, будто похоронили его – а головы-то нету! Куда нечистая её упрятала – никто не знает.

За стенкой послышался усмиряющий голос:

– Ну будет, братцы! Страшно. Да и барышня-то наша небось не спит. Эй! Катерина Алексеевна-а-а!

Катя услыхала над самым ухом громкий шёпот, но вида не подала.

Московский балагур продолжал:

– Брюс-то, которого Яковом зовут, который Петру Великому товарищем был, неизвестно где – в раю ли, в аду ли, а может, на Луне пребывает… Только есть, братцы, ещё один Брюс, то ли сын его, то ли брат, то ли племяш… Звать Александром. Слыхал я, будто он прямо с нечистой силой дело имеет, с чёртом-дьяволом…

– Ну будет, будет! Мне уж черти мерещатся.

Стало тихо. Впрочем, тишину тут же разорвал целый хор храпов. Теперь княжне не спать. В голове толпились обрывки воспоминаний о Брюсах… Два брата – Яков и Роман – воевали под началом Петра I, младший, кажется, погиб году в двадцатом, погребён в Петербурге… Ходили слухи о его сыне: мол, пригож собой и собирался жениться на Анастасии Долгорукой… Значит, Александр сделался владельцем усадьбы Глинки, ежели скончался Яков Вилимович?! От этой мысли Катерина выпрямилась на деревянной постели, вскочила и села, уставившись в темноту…

Женщина определённой, ясной, в голове рождённой мысли-идеи, Екатерина Долгорукая теперь знала, какой следовать цели.

На троне – дочь Петра I

Десять лет правила Анна Иоанновна – и десять лет Долгорукие пребывали в ссылке. Читатель, может быть, думает, что на том закончилась пора дворцовых переворотов, начавшаяся после Петра I. Однако ровно через год после внезапной кончины Анны – и опять в ноябре! – история повторилась: на этот раз власть решила взять Елизавета.

Происходило это как в театре, впрочем, театральность была вполне во вкусе XVIII века. Образно описывает это Ключевский:

«Остерман интригами оттёр Миниха от власти, а Анна (Леопольдовна. – А.А.),принцесса совсем дикая, сидевшая в своих комнатах по целым дням неодетой и непричёсанной, была на ножах со своим супругом Антоном-Ульрихтом Брауншвейгским, генералиссимусом русских войск, в мыслительной силе не желавшим отставать от своей супруги.

Пользуясь слабостью правительства и своей популярностью, особенно в гвардейских казармах, цесаревна Елизавета, дочь Петра I, в ночь на 25 ноября 1741 года с гренадерской ротой Преображенского полка произвела новый переворот с характерными подробностями. Горячо помолившись Богу и дав обет не подписывать смертных приговоров, Елизавета в кирасе поверх платья, только без шлема, и с крестом в руке вместо копья, без музыки, но со своим старым учителем музыки Шварцем явилась ново-Палладой в казармы Преображенского полка и, показывая крест тоже коленопреклонённым гренадерам, сказала: «Клянусь умереть за вас. Поклянётесь ли вы умереть за меня?» Получив утвердительный ответ, она повела их в Зимний дворец, без сопротивления проникла в спальню правительницы и разбудила её словами: «Пора вставать, сестрица!» – «Как, это вы, сударыня?!» – спросила Анна спросонья – и была арестована самой цесаревной, которая, расцеловав низвергаемого ребёнка-императора, отвезла мать в свой дворец».

Право, это был лучший из всех переворотов XVIII века, бескровный и сопровождаемый клятвой не применять впредь смертной казни.

Елизавета родилась в год Полтавской победы, к тому же в день парадного вступления русского войска в Москву. Это было 19 декабря 1709 года. Астрологи предсказывали властное правление (ещё бы – год Стрельца!), однако правление её оказалось, напротив, благополучным, а царица – весёлой и доброй. Особенного воспитания в детстве она не получила. Приходилась тёткой Петру II, и Остерман много старался об их свадьбе, но противником был Меншиков, и затея не удалась.

Темпераментная принцесса увлекалась верховой ездой, носилась, как настоящая наездница, по охотничьим угодьям, кокетничала то с Петром II, то с Иваном Долгоруким, и называли её Венерой – так была хороша.

Увы! С приходом Анны Иоанновны её удалили из столиц, и ходила она в простом платье из тафты, а общалась с крестьянскими девушками и детьми. (Кстати, не оттого ли после многих лет воздержания в нарядах, став императрицей, завела огромный гардероб?) Елизавета была глубоко верующей, суеверной, ходила по многу вёрст на богомолье и сильно изменилась. Она была полна несбывшихся желаний, надежд и имела небольшой дворец. Когда место на троне заняла Анна Леопольдовна, терпение законной наследницы лопнуло! Прусский посланник писал о том времени:

«Все чрезвычайно восстановлены против узурпатора (Бирона. – А.А.),и гвардейские солдаты открыто говорят, что лучше всего было бы передать власть цесаревне Елизавете ввиду того, что большинство солдат принимает её сторону».

Она вышла в мужском гвардейском платье к солдатам, и они дали клятву служить ей.

Елизавета оказалась умна и окружила себя умными министрами. Она любила Францию, знала языки и немало занималась культурой. При ней был открыт университет, созданы банки, увеличилась торговля, а аристократы получили кредиты и стали заниматься предпринимательством.

Царствование Елизаветы находилось всегда в тени Екатерины II, её обвиняли в беспорядочном хозяйствовании, а Екатерину возвеличивали за войны, за присоединение новых земель.

Между тем при ней благодаря Шувалову была модернизирована и армия. При Елизавете разыгралась одна-единственная война (Семилетняя) с Пруссией и была проведена успешно.

А разве не стоит сказать Елизавете спасибо за то, что «весёлая царица» выбрала себе в невестки, а своему племяннику в жёны молодую Екатерину?

И главное – Елизавета шла по пути, проложенному её отцом, крепила отношения с Европой…

Помня о жестокостях Анны Иоанновны и о ссыльных в Сибири, Елизавета сразу подписала указ об их освобождении.

И вот – осенняя заволока опустилась на землю, точно огромная серая шаль накрыла Москву, не давая вскинуть головы. За окном стучали голые ветки, била по окнам снежная крупа, люди из дому носа не высовывали, а на смену гульбищам, гостеваниям с обильными яствами пришёл пост, дни смиренного покаяния и неторопливых чаепитий с баранками…

В глубокой грусти пребывала Наталья Борисовна: она уже узнала о страшной казни своего мужа (колесовании), побывала на его могиле.

В воротах послышался шум, а затем – звонкий грудной голос. Это, конечно, припожаловала Варвара, только она может в этакую погоду нежданно явиться. И – как всегда – с оглушающими петербургскими новостями:

– Подумай, что стряслось, Наталья! Вдругорядь – переворот. Немцы возле трона переругались!.. Государыня думала, раз у них «орднунг», так и у нас сделают они «орднунг», а что вышло? Миних против Бирона пошёл! Власть не поделили.

– Что сделалось, не пойму я тебя, Варя, – спокойно, даже равнодушно заметила Наталья.

– Да то, что Миних год назад уговорил Анну Леопольдовну взять власть… Ты знаешь, она добра и бесхарактерна, уговорить её – самую малость надобно. Уговорил Миних – и стала та правительницей… Взял восемьдесят гвардейцев, адъютанта своего Манштейна и посреди ночи нагрянул в Летний дворец, к Бирону. Руки шарфом ему связали и чуть не голого увезли на гауптвахту – вот каков молодец Миних!.. Бироншу какой-то солдат взял в охапку, понёс, а куда девать – не знает, и бросил на снег!.. А через два дня манифест от имени малолетнего императора: так, мол, и так, объявляю свою мать правительницей, Миниха – первым министром, а Головкина – вице-канцлером.

Наталье Борисовне вроде бы радоваться, но ей не по себе.

– А нынче, подумай-ка, Натальюшка, – опять переворот, только теперь императрицей будет красавица Елизавета! И велено тебе и мне явиться днями в Перово, на приём к императрице. Ой, батюшки, что-то будет? Отпустят меня, наконец, из фрейлин! Ну-ка, десять лет служила Анне да Биронам! И поженимся наконец мы с твоим братцем Петрушей!..

Раут у Елизаветы

Собрание вельмож, сановников и генералов, их важных жён, наряженных в заморские наряды, блеск эполет и золота, бриллиантовых серёжек и жемчугов. Всех затмевает, конечно, императрица. Платье из голубого муарового шёлка, французские кружева обнимают руки и плечи, волосы, белые, пышные – не надо парика, – спускаются длинными локонами. Лучезарно улыбаясь, подошла к Шереметевым:

– Каково здравие твоё, Пётр Борисович?.. Наталья Борисовна, любезная страдалица моя, каково поживаешь, что сыны твои?

Много можно бы рассказать про сыновей, только на светские вопросы всерьёз не отвечают.

– Благодарствую, ваше величество, – кланяется Наталья на модный французский манер.

– Будет, будет тебе церемонии разводить, – остановила её царица. – Я, чаю, ты уже позабыла этикеты дворцовые, а новые – где тебе знать? Не видала, не видала я тебя в Петербурге на балах – ну как, теперь авось в Москве развеселишься?..

Она стояла так близко, насколько позволял широкий кринолин. Перед Натальей были тёмные, с чуть припухшими веками глаза, лицо без единой морщинки, кожа поразительной белизны, сочный румянец и – ласковая улыбка.

Елизавета во всём старалась походить на своего отца, она сама не чинясь подходила к гостям, расспрашивала со вниманием, однако делала всё это по-женски беспечно, уходила иной раз, не дослушав ответ. Как и отец, была весьма подвижна, быстро переходила из комнаты в комнату. В одной стояли столики с шашками и шахматами, в другой – и там было особенно людно – играли в карты, в том числе в новую игру – макау, даже детям выделено место в доме. А главная зала отдана столовой, и там уже накрывали столы. Императрица скрылась из глаз.

К Наташе подошла Черкасская и шёпотом проговорила:

– Прибыла наша гордячка… Екатерина Долгорукая, вернулась. Вон она! – Варя кивнула. – Никак жениха уже себе нашла. Кажись – Брюс.

– Что ты, Варварушка, да он же, наверно, совсем старик. Какой жених?.. Помнишь, как он гадал нам в Летнем саду? А ведь сбылись его гадания…

– Ха-ха-ха! – залилась Варвара. – Ты совсем отстала от столичной жизни. Яков Вилимович, должно, уж лет пять как помер. Ой! И такое про него говорили! – Варя перешла на шёпот. – Будто голова его исчезла после похорон!.. Нет, Наташа, старый Брюс ни при чём, но у него есть племянник, Александр его имя, красоты великой молодой человек… – Варя присела, помолчала. – Только знаешь что? Красота у него какая-то… зловещая, вроде как у Люцифера… Да и женат он, и знаешь на ком? На Анастасии Долгорукой, сродницей та приходится Катерине. Вот так.

В музыкальной зале группами стояли сиятельные господа, важные сановники, генералы, князья… И князь Голицын. В отличие от своих рослых темноголовых родственников, этот – маленького роста, с белыми волосами и за то носит прозвище Зайчик. Наталья Борисовна невольно услыхала разговор его – что-то о побочной дочери Петра I, но виду не подала. Собеседник его допытывался про подагру и колики в животе. Повернувшись, князь заметил Долгорукую и, изобразив на лице восторг, бросился со словами:

– Ах, сколь много благодарен я судьбе, что свела меня с вами. Вы же, так сказать, одна подобная среди нас… Расскажите про ссылку вашу…

Наталье приходилось играть некую экзотическую роль: ещё бы – была в крае вечной мерзлоты! Редко у кого хватало деликатности не спрашивать о пережитом, и она научилась отвечать немногословно, сдержанно. Так и теперь: слегка улыбнулась Зайчику и отделалась несколькими словами.

А сегодня Елизавета назначила аудиенцию сёстрам Долгоруким – Катерине и Елене.

Елена присела на кончик кресла. Катерина в нетерпении прохаживалась по комнате, оглядывая себя в зеркалах. Лицо её полно торжества, наряд великолепен. Наконец-то она сбросила крестьянские платья, мерзкое монастырское одеяние и вернулась к петербургской жизни!.. Возлюбленная австрийского посланника, невеста государя, дама сердца берёзовских рыцарей, почти монахиня, теперь она всякий вечер в новых гостях!

Вошла и Наталья Борисовна. Катерина понюхала табак, спрятала серебряную табакерку в бисерный кошелёк и, сверкнув огненно-чёрными глазами, заговорила:

– Ведаете ли, какой портрет заказал мой дядя? У ног – негритёнок протягивает вазу с цветами… Ещё там дерево, подобное лиственнице. А в руке дивный цветок! Сие есть аллегория.

Счастье сверкало в её глазах подобно тому, как бриллианты сверкали в ушах. Наталья Борисовна сидела с рассеянной улыбкой на устах.

– Экий молодец Василий Владимирович! – восхитилась Катерина своим дядей. – Голосовал, чтоб Остерману дали колесование, – как они порешили наших сродников, так и им надобно!

– На всё воля Божья, не кори их… – заметила Наталья.

– Ишь какая покорница! – фыркнула та. – О них, а не о муже своём печёшься!

Тут отворилась дверь, и в комнату, шурша шелками, распуская ароматы, улыбаясь, вошла Елизавета. Без церемоний подходила она к одной, другой, третьей гостье, чуть касаясь пухлыми пальчиками их плеч и рук.

– Ваше величество… – растроганно шептали они.

Обнимая Наталью Борисовну, императрица вздохнула:

– Дорогая моя, любезная!.. Вместе с тобою сострадаю я об Иване Алексеевиче, были у нас с ним размолвки, да только всё то – пустое…

Попросила рассказать о ссылке. Катерина не без кокетства и актёрской игры охотно отвечала:

– Ваше величество! Там всюду вода, как есть одна вода… Посредине остров сидит, а на нём люди нечёсаные, дурни дурнями, свету в них никакого… А на острове сём обретается зверь, именуемый олень, – цветом он серый или ореховый, рога – зело велики, ноги крепки, а бегает словно конь… – Глаза её расширились, лицо побледнело. – Ночи там долгие, яко… яко тоска смертная, а коли к весне дело идёт, сказывают: «Дня на единый олений шаг прибавилось»…

Императрица спросила про их надобности, ласково обратилась к Наталье Долгорукой:

– Что о себе сказать имеешь?..

– Ваше величество, премного благодарна… брат обо мне заботится.

– Мы счастливы вниманием вашего величества. – Катерина присела в поклоне.

– Счастливы? – с сомнением покачала головой Елизавета и засмеялась. – Э-эх! Когда-то мы счастливы будем… Когда чёрт помрёт, а он ещё и не хворал. Сколь горестей в державе нашей – не счесть. А в старые поры сколько их бывало!.. – Елизавета задумалась, уносясь куда-то мыслями. – Мудрый ваш предок Андрей Боголюбский, лучший из сыновей Юрия Долгорукого, а – убит… Аввакум, раскольник упрямый, скоморохов, яко волков, стрелял… Да и наши князья столько крови пролили? Голицын с Борисом Долгоруким при Годунове дрались, печень грозились вырезать, волосы драли, бороды… А батюшка мой? Добр был, однако – казнил… Что говорить про Анну? Дикие времена… фрейлины немытые… Помягчить надобно нравы, да вот беда – как?

– Ах, ваше величество, – пропела Катерина. – Зато при дворе вашей милости, сказывали мне, вкус французский… и будто нигде так славно не танцуют менуэт, как в Санкт-Петербурге.

Елизавета остановила пристальный взгляд на Наталье:

– Вижу печаль твою, княгиня. Сведома она мне. И жалую тебя я отныне милостью своей и желаю видеть тебя на балах и ассамблеях… Отцы наши с тобой знатные были товарищи, и я не желаю оставлять тебя заботами своими… – И, взяв под руку Наталью, удалилась в другую комнату.

Катерина, несколько раздосадованная, скрылась за гардиной, а потом вышла в сад.

Луна бледным светом заливала деревья, кусты, травы. Тёмные тени образовали причудливые, фантастические силуэты. Лицо княжны заливали слёзы, охлаждая пылающие щёки…

Но вот она резким жестом смахнула слёзы, лицо её окаменело в гордости и досаде – и заработала мысль. Она не имеет права плакать и распускать себя, она должна очистить цель своей жизни и всё подчинить ей! Цель? Их несколько. Во-первых, вернуть долгоруковскую усадьбу Глинки, где прошло её детство. Во-вторых, вернуть свою красоту и величие, а для того найти достойного жениха. В-третьих, изучать труды Якова Брюса – она кое-что усвоила из их встреч, и начать надо с Лунного календаря, а потом… Но главное: она хочет иметь ребёнка! Ей уже 30 лет, и она должна, должна родить наследника…

Она верит в своё кольцо судьбы – и непременно на него вернётся!

Клятву, данную при обручении с императором, она не нарушила, не уронила себя, не отвечала на ухаживания в ссылке – разве пара ей тот пригожий собой храбрец Овцын? Нет, только граф или князь, и непременно умный!.. Ни в Москве, ни в Петербурге пока она не встретила такого…

О ссыльных княжнах, вернувшихся в столицы (всех, кроме Катерины), современники отзывались единодушно: стали они совсем другими. Очевидец писал: «Быв до того годы тщеславны, сделались они чрезвычайно скромны и любезны и даже сожалели о том, что они вне изгнания». Екатерина Долгорукая тоже стала другой: держалась скромно, была молчалива, но – никто не проникнул в её душу.

Катерина в кольце судьбы

Много домов в Москве принадлежало князьям Долгоруким: на Знаменке, Волхонке, Пречистенке, Моховой…

И всюду – довольство, покои, флигели, конюшни, сады, погреба. Однако те, кто вернулся из ссылки, застали свои дома в обшарпанном виде, мебель обветшалой, диваны потёртыми, комнаты с истлевшими гардинами. Как-то постучала к Долгоруким Наталья Борисовна – встретили её неласково: не прощали мужу её того, что признался в винах и под пытками притянул чуть не всех Долгоруких.

На Большой Никитской в богатейшем подворье жила троюродная сестра Катерины по имени Анастасия. Но каково было её удивление, когда оказалось, что муж её – Александр Брюс! Катерина не замедлила нанести визит сестре.

Полы в доме сверкали жёлтым дубовым блеском, люстры хрустальные освещали залы и комнаты, коридоры и уголки раскинувшегося на две стороны дворца. Богато Долгоруковское подворье [4]4
  Здание это прославилось во времени: многие считают, что Толстой отобразил его как дом Ростовых. А в 20-е годы Булгаков запечатлел сатирическую картину обитателей того дома – писателей. Да и теперь в том памятнике русской старины располагается один из писательских союзов.


[Закрыть]! Да вот беда – хворает молодая княжна Анастасия. То ли пристала чахотка, то ли простудилась…

Катерина, которая за прошедшие годы набралась знахарских способов лечения, стала за ней ухаживать. Заваривала ей травы, сиживала у постели, читала вслух книги римских и греческих авторов. Анастасия, правда, более любила псалмы Давидовы да «Четьи-Минеи».

Муж дома бывал редко: то в Глинках, то в Сухаревой башне, то в лютеранской церкви. Иногда заставал он гостью – порозовевшая, с огненными глазами, она заводила разговор о графе Якове. Катерина всё помнила: детское гадание, посещение обсерватории в Глинках, карты звёздного неба. И с великим вниманием слушала Александра.

А он показывал пытливой гостье портреты Якова Вилимовича – в молодости лицо его отличала решимость, позднее, в кирасе и белом парике, был строг и взыскателен. А на последнем портрете ничуть не похож на себя: худой, с обвисшей кожей, морщинами на лице и взглядом недобрым. Странно!

Александр называл своего дядю великим и всемогущим, сравнивал с Нострадамусом. Оказывается, тот работал над «эликсиром бессмертия», не верил, что умрёт, даже учил племянника искусству оживления из мёртвых. Кунсткамера, то есть «Кабинет курьёзных вещей», в Петербурге – тоже дело его рук. Однажды при осмотре Васильевского острова Пётр I заметил две сосны, сросшиеся так тесно, что не угадать, какие ветки к какому дереву относятся, и он воскликнул: «О, древо-монстр, о, чудище!» И велел на том месте воздвигнуть новую кунсткамеру… Лейбниц советовал царю собирать те редкости, древности – царь загорелся, и стали направлять туда всё, что «зело старо необыкновенно» и что может «наставлять и нравиться». Называли в народе тот музей «бесовской потехой»…

А что касается Москвы (поведал Александр), то старый Брюс видел сквозь землю и определил, что лучшее место для веселья Пресня, для жизни – Кузьминки, а Моховая благоприятна для учения. О тайне смерти учёного и воскресении его Александр не говорил, однако Катерина, давно подпавшая под обаяние Брюса, исполнялась всё большего интереса к его племяннику.

– Скажите, граф, – спросила Катерина, – а как ваш дядя молился?

– Всенепременно упоминал не токмо Бога, но говорил про надобность учения. Помню, повторял: «Благодарю Тебя, Всемогущий мой и Всемилостивейший творитель, как позволил мне начать и завершить сие дело…» Благодарил Богоматерь и всех святых, а в конце непременно повторял: «Всегда есть Альфа и Омега. Аминь». Верил не просто в божественное творение, но и в силу человеческого знания…

Катерина вспоминала разговоры солдат по пути из ссылки, маски на стенах дворца, алхимическую лабораторию, куда хозяин никого не пускал, телескоп… И она всё чаще стала бывать в том доме, сидела у постели больной Анастасии, рассказывала про ссылку, про своих дядьёв и брата, давала настои трав. Рассказы её завораживали Анастасию, а красота вызывала завистливое чувство и… подтачивала слабый организм. Соседи косились на тот особняк, осуждали гостью, а Анастасии делалось всё хуже. В 1745 году, подобно слабой свече, жизнь её догорела.

Слухами полнилась Москва, особливо Поварская и Никитская. Отпевали Анастасию при множестве народа: церквей там вдоволь, так что звонили колокола и слышались молитвенные песнопения. Но ещё более разговоров пошло на сороковой день. Гневом полнились переулки: ну-ка, граф-вдовец Александр Брюс не просто предложил руку и сердце Екатерине Долгорукой, а, еле дождавшись сорокового дня, там же устроил свадьбу с ней!..

Когда наступили тёплые дни, новобрачные отправились в Глинки. Катерина торжествовала! Ещё бы: цели её достигнуты – стала супругой умнейшего Брюса и вернула себе усадьбу Долгоруких, в которой когда-то цвело беззаботное её детство! Теперь осталось только одно… И тут она замолкала, прикусив губку, и никому не высказывала сокровенного желания…

Однако, подъехав к Брюсову дворцу, чего-то испугалась. Прежде маски не казались такими устрашающими: то смех, то ужас, то насмешка, то высунутый язык – видно, много тут покудесили итальянец со своим хозяином…

Дня три водил её супруг, поддерживая за локоть, услужливо показывал строения, пруды, конюшню, домик для алхимических опытов (значит, племянник продолжает дядины занятия?). И обсерватория, и дельфийский оракул, который некогда напугал Катерину, и библиотека с тёмными корешками книг, Платон и Бэкон – всё на месте.

Они шли по аллеям, а слева и справа выскакивали кошки, и все чёрные, белые или чёрно-белые. Катерина кошек не любила и шарахалась в сторону. Александр проводил супругу в дом бывшей жены Якова Брюса Маргариты, дал ей горничную, а сам удалился по хозяйственным нуждам.

Катерина спросила: почему такое изобилие кошек? Горничная сказала:

– Супруга Якова Вилимовича сильно жаловала кошек, а один кот – совсем чёрный – был её любимцем, и называла она его Яшкой. Да он и теперь бродит где-то тут, возле её дома.

– А разве Маргарита Мантейфель жила не в том же доме, что граф? – спросила молодая жена.

– Маргарита жила в бывшей оранжерее, она не любила… многого. Да и на звёзды не любовалась, а как боялась прорицаний!

Катерина ступила в дом Маргариты. Красные кирпичи ничем не были покрыты, и в доме вообще нечто неуютное, небрежное. Так же и в самом доме – прохладно и одиноко. Горничная поняла, что гостье холодно, и затопила печь. Разжигала огонь и приговаривала:

– Старая-то барыня сильно любила свой дом. Кошки лежали на всех ступенях… Я когда тут ночую, то слышу: вроде как Маргарита бродит по лестнице, дух её обитает, видно, не хочет расставаться… А я, бывало, возьму иконку, подниму – и она уходит… Вы только про то не думайте: кто не думает – к тому они не являются. Вот и иконка тут… Спите-почивайте, графинюшка! Я тут, рядом.

– Я не графиня, а княгиня! – поправила её Катерина.

– Ну и пусть княгиня. Покоя вам, Екатерина Алексеевна.

Ночью у молодой жены (а ей уже шёл 34-й год) поднялась температура, да так, что женщина не могла согреться, её колотило. Наконец уснула, но не прошло и часа, как кто-то четырежды постучал в стенку. Сердце Катерины забилось, она замерла…

– Эй, как тебя там? Страшно…

– Да что вы, барыня, чего бояться-то? Перекреститесь… Али вам холодно?

– Ещё как холодно! Дай ещё одно одеяло.

Служанка подвинула ближе свою лежанку, подтопила печку. И только тогда уснула вдруг загрустившая Катерина…

Ночью ей снилось что-то детское – маленький театр, украинские песни, буйные пляски Палашки… «Куда она подевалась?» – смутно мелькнул вопрос.

А утром, проснувшись, размышляла: какой она была в детстве? Помнится, всех умиляла сообразительностью, догадливостью, была себе на уме, самолюбива… Но никто не знал, что в ней постоянно гнездились тревожность, сомнения; правда, скоро она научилась скрывать свои чувства под маской гордого княжества…

Ах, скорее бы заиметь ей ребёночка!.. Тогда всё вернётся на колесо её судьбы…