Текст книги "«Боярское царство». Тайна смерти Петра II"

Автор книги: Адель Алексеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Адель Ивановна Алексеева
«Боярское царство»
Тайна смерти Петра II

Вступление

В русской истории были могучие личности, которые не только при жизни, но и после смерти притягивали к себе внимание и, подобно магнитным полям, на долгие годы определяли развитие страны. Это были Пётр I, Пушкин и Лев Толстой. Пушкин породил целую плеяду поэтов и осветил будущее всей нашей литературы. Пётр I, как демиург, создавал новый русский мир, и всё двигалось по его велению и законам.

Но если Пушкин и Толстой остались в вечности, то смерть Петра I стала катастрофой и породила разноречивые мнения. Что будет далее? Продолжит ли Россия избранный им европейский путь или вернётся к стародавним временам? Магнитное поле его ослабло, к тому же царь не оставил завещания. Корабль российский остался без капитана и был терзаем бурями, ветрами и шквалами.

Два года после него правила супруга Петра I Екатерина I, но и она вскоре ушла в иной мир. На троне оказался мальчик, внук Петра I, на плечи которого легла тяжкая ноша. Конечно, его окружили регенты, верховники, Меншиков, а радость, без которой не может быть здорового детства, исходила лишь от молодого князя Ивана Долгорукого. Окружение тянуло отрока в разные стороны: одни – идти вслед за Петровыми подвигами, другие – вернуть старую Русь, не давать воли иностранцам. Пётр Великий умел соединять то и другое, иностранцев подчинял своей воле, а теперь…

Однако царь ещё жив и можно приблизиться к его смертному одру.

Часть первая
У гроба императора

…Был конец 1724 года. Пётр I полулежал в креслах, сваленный внезапным недугом. Терпеливый и выносливый, привыкший к болям, он морщился, лицо его передёргивалось, а то вдруг успокаивался, обводя всех тёмными глазами.

Супруга его, рассеянно касаясь белокурых волос двух внуков царя – Петра и Наталии, – не сводила глаз с императора. Иногда он поднимал веки и ясным взором поводил вокруг. Вот они, его сподвижники! И коротко, с перерывами называл их имена, словно желая унести всех с собой…

– Благороднейший из всех – фельдмаршал Борис Петрович Шереметев, царствие ему небесное!.. Хитрейший из хитрых – мин херц Меншиков… Долгорукие (Долгоруковы)… Древняя фамилия, у них и ума, и злости – в избытке… Князь Черкасский – устроитель моего города Санкт-Петербурга. – Он перевёл взгляд на внука. – Запоминай их, Петруша… Шафиров, Толстой Пётр. А вон тот, каланча в чёрном парике, – учёнейший муж Яков Брюс.

Помолчав, обратился к Брюсу:

– Поспрошай: каково кумекает мой внук, – не ему ли придётся трон наследовать? Были у него два учителя, да только дурни, побил я их батогами и прогнал… Назначил учителем Остермана. Как смотришь на сие, Яков Вилимович?

Брюс кивнул, царь вновь перевёл взгляд на мальчика:

– Че хмуро глядишь на меня? Боишься? Зря! Ну-ка отойди, встань подале… Да ты дюже велик, отрок… Ну-ка скажи, сколько будет пятью семь?.. А ещё: коли ветер с востока дует, куда корабль надобно вести?

– Не ведаю, государь.

– Эх ты, «не ведаю»…

Пётр I прикрыл глаза и надолго замолк. А Петруша и сестра его Наталия – голубоглазые, белокурые, словно два ангела, на лицах – ни слёзки, ни печали, только недоумение и робость, а ещё, может, страх…

К Рождеству Петру стало легче, священники, простые люди молились за его здоровье. А миновали морозные рождественские дни, подули ветры – улучшения не случилось. Пётр I перебирал бумаги, но как-то вяло…

Слева от смертного одра, чуть поодаль, стоял у мольберта человек с кистями в руках – торопился запечатлеть великую минуту: не было ни единого явления, в которое бы не вникал и не вносил своего толкования сей император. Ради поддержания живописцев сделал выставку Артамона Матвеева, а вельможам и сенаторам, князьям и графам повелел покупать те «кортыны». Художник Таннауэр писал картину с особым тщанием, вдохновением, широкой кистью – царь представлялся ему лежащим на плоту, который плывет через реку Стикс в царство Аида…

Нева в те дни стояла оледеневшая, горбатая, тёмная, словно тоже охваченная трауром. На домах колыхались печальные флаги, а по окраинам всё так же весело выглядывали раскрашенные голландские домики с цветными картинками, парусниками, букетами и даже женскими ликами.

В печаль погрузились стоящие вокруг. В то же время всех мучил вопрос: кто наследует трон? Отчего молчит государь и как его понять?

Но вот опять приоткрылись веки, блеснули живые тёмные глаза – и вновь помутились… Насовсем или нет?.. Впрочем, один глаз открыт, пугающе открыт… Петруша со страхом смотрит в него. Екатерина рыдает в голос. Меншиков в отчаянии теребит парик. А новгородский архиепископ, театрально воздев руки, восклицает:

– На кого ты нас оставляешь, благодетель?!.. Восстань со смертного одра!..

Кирилл Разумовский усмехается: «Восстанет ежели, поглядит, что мы творим, что скажет?»

Шум и гвалт стоят несообразные с часом… В ужасе, в горестном изумлении пребывают сановники, вельможи, генералы.

Тут же и дети, отроки – Голицыны, Шереметевы, Черкасские, недоросли и отроковицы. «Что станется теперь?» – думает Наташа Шереметева, вспоминая, как пять лет назад вот так же величаво умирал её отец, а потом царь первым шёл за гробом, и плач стоял по всей Невской першпективе.

Марья Меншикова неотрывно глядит в лицо царя – как темны его власы и усы, как бледен лоб, лицо страдающее подёргивается. Отец её любимец императора, но что ждёт их теперь?

Заплакали внуки Петра I – Наталия и Пётр.

Раздалась музыка, послышался тихий хор женских голосов, навевающий мысли о вечном. О вечном – и о завтрашнем дне: кто наследует царю-исполину? Окаменев, вслушиваются в последние его слова. Но услышаны лишь два слова: «Отдайте всё…» И Пётр I испустил дух. Кому отдать всё? На кого надёжа?

Один глаз совсем закрылся, а второй – смотрит грозно и мертво. Неужто Всевышний, сам пославший сего великана на землю, отступился и перекрестил его в последний раз?..

И вот уже восьмёрки лошадей в чёрных епанчах, золотая с чёрным колесница, генералы, сановники, князья и графы двинулись по ровной стрельчатой дороге к Петропавловскому собору. Шествием, как и всей церемонией, распоряжается Яков Брюс. Учёный, изобретатель, знаток политеса, обожающий царя, он не отводит взгляда от мёртвого лица, словно заклинает, словно надеется на воскресение.

У него было написано тридцать листов и двадцать пунктов той церемонии, но вид его ужасен: худой как столб, в чёрном парике, камзол болтается. Бальзамировать царя – тоже его дело. Кому ещё сие по плечу? Он делал чучела, лечил кавалерию, занимался алхимией, говорили, что пришил собаке ногу и чуть ли не оживил женщину, подобно египетской царице Изиде, которая собрала по кускам убитого мужа и воскресила.

Лядащий (нехороший. – Ред.) был февраль 1725 года. Месяц царь лежал на морозе, в гробу, обитом золотым глазетом, серебряными позументами, в камзоле, шитом серебром, при шпаге и с Андреевской лентой. Свидетель тех дней Нащокин писал: «1725 год началом своим зело неблагополучие России оказал… Я не могу от неискусства пера описать, как видим был общий плач… О погребении его великое множество за гробом, и всяк хотел помнить. Везде неутешная печаль стояла. Но распространяться о толикой печали недостаток моего воображения прекращает…»

Похороны состоялись только 8 марта.

В траур погрузилась ошеломлённая страна. И при дворе не утихали сетования, споры и пересуды: чья теперь очередь? Какая партия возьмёт верх? Сторонники Екатерины, малого Петра или немецкая партия? Многие, воспользовавшись оказией, хотели удалиться «в свои усадьбы и домы». Честолюбцы же, напротив, жаждали укрепиться в новой столице.

Брюс шагал по мощёной дороге, размышляя, как разумно строил свой город император. Планировал вместе с архитектором Трезини и особую роль отводил этой дороге к Петропавловскому собору. На той стороне Невы – увеселения, дворцы, а на этой – тюрьма и Петропавловский собор, место упокоения, доказательство тщеты усилий человеческих. Теперь в этом соборе будет захоронен творец сего града.

Брюсу или, может быть, Остерману пришёл в голову рассказ Лефорта о древнем рыцарском ордене, который исповедовал веру в Чашу Грааля, в то, что Христос с Магдалиной ушли к северу, не к югу, и потому надобно там искать Чашу Христову и Его кровь. Тайные люди предсказывали: там, среди белых ночей, под бледным солнцем, след Чаши Грааля, там не нужен свет, ибо там белая ночь. Не оттого ли Брюс, объехав Европу, изучив десятки языков, навсегда остался именно здесь, в царском граде белых ночей?.. А ещё тайные люди говорили, что гении, наделённые прозрением и волей, одержимые одной-единственной идеей, доживают лишь до полусотни лет, – так и Пётр I.

Брюс всматривался в помолодевшее лицо Петра. Смерть стёрла следы мучительного вопроса: победит ли он русскую косность, не свернёт ли страна после него на старую дорогу, не возьмут ли верх сторонники первой его супруги Евдокии Лопухиной да изменника-сына? И не выбросят ли дела его на свалку?

Ни о чём таком не догадывались ни Екатерина, ни другой наследник – десятилетний внук Петруша, хотя вокруг – нестроения, косые пересуды, взгляды…

Завтра соберётся Верховный совет и решит, кому наследовать трон. Члены его: Меншиков, Репнин, Апраксин, Толстой Пётр, Мусин-Пушкин, Василий Долгорукий, Яков Брюс, Дмитрий Голицын, Юсупов…

Размышления о наследии Петра I

Один великий грек дерзал утверждать, что если ему дадут точку опоры, то он перевернёт земной шар, – Архимед был гениальным теоретиком. А на практике, в политике? Россия породила двоих человек, которые одной своей волей хотели перевернуть шестую часть суши. Петру это удалось при глухом недовольстве народа. В XX веке идёя Ленина обрела силу, масштаб, но – вызвала гражданскую войну. Увы! На практике великие замыслы кончаются худо: и тот и другой не дожили до 55 лет – человеческие силы имеют предел.

Спор, начатый у гроба первого императора, шёл много лет, не кончился он и теперь. Одни историки считают Петра I жёстким диктатором, напрасно поколебавшим стародавние законы. Другие видят в нём титана, давшего разбег России и ничуть не изменившего традициям, Православию.

Философы говорят: воспитателями Петра были не тихие бояре, а сам Всевышний, который вложил в него одержимость и веру в могущество страны, в то, что Россия станет великой морской державой. Первую свою морскую поездку царь совершил в Архангельск. Потом разузнал о славном городе Амстердаме, богатом оттого, что в порты его пристают парусники и суда с торговыми людьми. А как любил увлекательные рассказы о заморских странах!..

Петра редко видели в Кремле, он, как «летучий голландец», носился по европейским городам. «Что за царь у нас? – говаривали в Москве. – Не царь, а дьявол какой-то». Действительно, по южным рубежам Европы отправил он Бориса Петровича Шереметева (был тот старше Петра на 20 лет, знал языки и политес, мог договориться и с поляками, и с римским папой, и с мальтийскими рыцарями) – в предстоящей войне Петру были нужны союзники. По северным рубежам Европы царь отправился сам. Научился там мастерить, познал тайны судостроения, так что вернулся уже вооруженным знаниями мореходного дела.

Ещё раньше, пытаясь взять Азов с суши, потерпел поражение. Однако от поражений царь никогда не терялся, а просто делал выводы. В скором времени, построив корабли, подкрался к Азову с моря – и турки запросили мира.

После Амстердама и Венеции царь загорелся идеей построить город у впадения Невы в море, то бишь на болоте. Со всей страны свезли крепостных, работных людей – несть числа, сколько их трудилось и гибло. Город рос. И Пётр заставил Европу не просто считаться с ним, а уважать Россию. Теперь можно было померить силы и с молодым смельчаком, шведским королём Карлом XII.

Наводя новые, европейские порядки в России, царь повелел стричь бороды (или платить налог), обрезать длинные рукава, потому как они мешают работе…

Одержимый идеей поставить Россию вровень с Европой, он уже грезил увидеть подданных своих грамотными – ведь пока за Уралом только в монастырях умели читать-писать. Воеводам приказал открыть церковноприходские школы. Якову Брюсу велел учить черчению, математике и навигацкому делу недорослей и способных отроков.

Народ ворчал, ругмя ругал втихую царя, однако солдаты его уже полюбили за характер, энергию, а сподвижники преданно служили (хотя и не без ворчания), и образовалась их целая когорта. Они-то и приводили в действие сложную петровскую машину управления. А человеческие качества его покоряли. Он ел и пил немного – и всё замечал сквозь содержимое бокала.

Умный государь брал себе умных министров. Яков Долгорукий – один из немногих, кто говорил царю в лицо правду, делал упрёки. Когда Долгорукий высказал ему несогласие, Пётр (пишет Ключевский) расцеловал его, сказав: «Благий рабе верный! В мале был еси мне верен, над многими тя поставлю».

Историк В. О. Ключевский пишет так:

«Несчастье Петра было в том, что он остался без всякого политического сознания, с одним смутным и бессодержательным ощущением, что у его власти нет границ, а есть только опасности. Эта безграничная пустота сознания долго ничем не наполнялась… Недостаток суждений и нравственная неустойчивость при гениальных способностях и обширных технических познаниях резко бросались в глаза…

С детства плохо направленный нравственно и рано испорченный физически, невероятно грубый по воспитанию и образу жизни и бесчеловечный по ужасным обстоятельствам молодости, он при этом был полон энергии, чуток и наблюдателен по природе. Этими природными качествами несколько сдерживались недостатки и пороки, навязанные ему средой и жизнью…

Он умел своё чувство царского долга развить до самоотверженного служения, но не мог уже отрешиться от своих привычек, и если несчастья молодости помогли ему оторваться от кремлёвского политического жеманства, то он не сумел очистить свою кровь от единственного крепкого направителя московской политики, от инстинкта произвола. До конца он не мог понять ни исторической логики, ни физиологии народной жизни. Впрочем, нельзя слишком винить его за это: с трудом понимал это и мудрый политик и советник Петра Лейбниц… Вся преобразовательная его деятельность направлялась мыслью о необходимости и всемогуществе властного принуждения; он надеялся только силой навязать народу недостающие ему блага и, следовательно, верил в возможность своротить народную жизнь с её исторического русла и вогнать в новые берега. Потому, радея о народе, он до крайности напрягал его труд, тратил людские средства и жизни безрасчетно, без всякой бережливости.

Пётр был честный и искренний человек, строгий и взыскательный к себе, справедливый и доброжелательный к другим; но по направлению своей деятельности он больше привык обращаться с вещами, с рабочими орудиями, чем с людьми, а потому и с людьми обращался, как с рабочими орудиями, умел пользоваться ими, быстро угадывал, кто на что годен, но не умел и не любил входить в их положение, беречь их силы, не отличался нравственной отзывчивостью…»

Мог Пётр кулаком ударить, а мог и крепко расцеловать за добрый поступок. Никогда ранее таких царей на Руси не было.

Церковь? За снятие колоколов, за неисполнение им всех церковных обрядов царя поругивали, однако уважали за молитвенное отношение к священной истории, к Евангелию, за верность православию (хотя боялись латинства, протестантов, которые окружили царя в Лефортове, в Немецкой слободе).

…Миновали годы, уже не было на свете Петра, но споры о роли его в русской истории продолжались.

В XIX веке историк Погодин доказывал, что сын Петра, царевич Алексей, тоже был «великого ума и сильной воли». Увы! Царевич был слаб, шёл против отцовских новшеств, стоял за старую Русь, не спорил с теми, кто называл его отца «Антихристом». Нащокин написал книгу «О повреждении нравов в петровские времена», однако и он вынужден был признать: если бы Пётр не сделал такой рывок, Россия ещё 200 лет догоняла бы Европу.

Историк С. М. Соловьёв напоминал: не только простой народ и не только раскольники или вообще люди, не терпевшие преобразовательных идей, недовольны были Петром. Именитые дворяне тоже. Они не хотели отправлять своих детей в европейские школы, институты, это было не по нутру боярам-лежебокам. Пётр – не Архимед, но эту-то махину он сдвинул с мёртвой точки.

…И всё-таки, как бы ни изучали учёные-историки эпоху Петра Великого, что-то от них всегда ускользало, и что-то весьма важное. На наш взгляд, ускользало такое чувство, как страсть. Мысли можно прочесть в письмах и документах императора, но чувства!.. Царь жил чувствами, мечтой, страстями. Была у него жена, первая, были возлюбленные, но только в «Катеринушке» нашёл он то, без чего ему трудно было бы жить. Она могла унять его припадки (они начались оттого, что в пятилетнем возрасте на его глазах убивали его дядю), нервное подёргивание лица, внезапную слабость в голове. Наверняка и в любовных утехах они были равны. И оба прощали друг другу увлечения, ибо действительно любили, и страстно любили.

Была и ещё одна замечательная вещь в биографии Петра: он не играл в детстве в игрушки, он сразу начал с настоящих ботиков, с настоящих собственных солдат – своих друзей, мальчишек. И так же играючи взялся за дела государственные: ботик спустить на воду – то же, что соорудить корабль по аглицкому примеру, а вести его мог хоть бомбардиром, хоть капитаном…

ИГРА и СТРАСТЬ – главные свойства Петра I…

Но отчего всё же не назвал он своего преемника? Неужто хотел оставить супругу-немку?.. Или из-за болезни не успел произнести имя?.. Так и осталось сие тайной…

Ваше величество, Екатерина Алексеевна, пожалуйте на трон!

Такие или подобные слова произнёс Меншиков, когда Верховный тайный совет решил провозгласить её императрицей. Первым, впрочем, те слова проговорил глубокоуважаемый Андрей Иванович Остерман. Однако сразу стало очевидно, что в главного советника и фаворита императрицы метит Меншиков.

Вряд ли Екатерина жаждала власти – она была сильна рядом с Петром, а одна? Магнитное поле её уже не питало. Разве осилить ей этакую державу?

Екатерина приняла весть со вздохом, а день тот, вероятно, провела в своей комнате. С чего начинать, что делать? Может быть, вспоминала, как короновал её супруг. 15 ноября 1723 года он издал манифест, в котором написал, что во всех христианских государствах издавна существовал обычай короновать своих жён, отмечал её заслуги в только что закончившейся двадцатилетней войне. Пётр писал: «Она была нашей помощницей и с великим самоотвержением участвовала в походах и военных действиях, одобряла нас и войска мужеством и геройством, переносила все трудности солдатской службы… Того ради данною нам от Бога властию за такие супруги нашей труды решили мы короновать её императорским венцом».

Коронация совершалась в Москве, в Успенском соборе. От красного крыльца к Архангельскому собору были сделаны помосты, покрыты красным сукном… Великое торжество устроил великий её муж. Однако что теперь последует? Будет она царицей, долго ли? Или верх возьмёт другая партия, которая за внука, великого князя Петра?

В Грановитой палате в день коронации устроен был парадный обед, на площади – угощение для народа. Однако слышались недоброжелательные речи: к чему нам немка?

Историк Костомаров отмечал: «В истории всех человеческих обществ мало отыщется личностей с такою странною судьбою, какова была у Екатерины I, второй супруги Петра Великого».

О происхождении Екатерины Алексеевны написал в своих «Записках» Х.-Г. Манштейн:

«Кажется, что желавшие прикрыть низкость породы Екатерины I, производя оную от лифляндского или польского дворянца, не размыслили достаточно о том, что таковым вымышленным происхождением нимало не усугубляется слава чрезвычайного возвышения её, ибо оным обязана она единственно прелестям красоты и ума своего.

Екатерина родилась в Якобштадте, небольшом городке в Курляндии, принадлежавшем в прежние времена одному командору Тевтонского ордена. Отец её, бывший учителем при школе в Якобштадте, имея многочисленное семейство, нуждался в содержании его. Глюк, лютеранский пастор в Мариенбурге, с которым отец Екатерины находился в дружеских связях, изъявил желание взять к себе одну из дочерей последнего и пристроить её; жребий пал на Екатерину. Пастор принял девицу сию в дом свой, имел попечение о воспитании её и в 1702 году помолвил её за одного шведского унтер-офицера, служившего в квартировавшем в Мариенбурге полку.

Чрез несколько дней по сговоре Екатерины россияне приблизились к Мариенбургу, осадили, покорили оный приступом и всех жителей пленили. По существовавшему тогда обычаю, таковые пленные отсылались внутрь России, как для умножения народонаселения, так и для распространения ремёсл и художеств.

Русские вельможи, возымев отличное мнение о дарованиях лифляндок и шведок, старались помещать их в домоводки и наставницы к детям своим. По покорении Мариенбурга Екатерина досталася в удел генерал-поручику Бауру, но недолго оставалась у него; князь Меншиков увидел её, пожелал иметь у себя и получил согласие г. Баура. Вскоре после сего Пётр Великий, посетив любимца своего, нечаянно встретился с юною, прекрасною Екатериною; восхитясь прелестями её, немедленно спросил: кто сия девица? Князь Меншиков, рассказав о состоянии Екатерины, превознёс похвалами способности ума и кротость нрава её. Император, пылкий в страстях своих, тотчас решился соединиться с Екатериною. С сего дня разделяла она с государем ложе, хотя чрез долгое время потом не была ещё объявлена супругою императора…»

Итак, Екатерина Алексеевна стала первой русской императрицей. При ней неотлучно находился Меншиков, а указы утверждал Верховный тайный совет. Одним из первых её указов был указ о бородах, а вернее – «Указ императрицы Екатерины I о содержании себя в чистоте и о бритии бород отставным военным чинам».

Меншиков льстиво ввёл такое обращение к Екатерине: «Всепресветлейшая, державнейшая, великая государыня Екатерина Алексеевна, самодержица всероссийская».

В указе о бородах упоминалось и ношение платья: «Штаб– и обер– и унтер-офицерам, капралам и рядовым, которые от полковой службы отставлены и отпущены в домы, вовсе и на время, и кои определены к делам, всем носить немецкие платья и шпаги и брить бороды… А ежели кто по тому указу исполнять не будет… того наказывать, урядников и рядовых батогами, а с офицером править штраф…»

Женщина есть женщина! Пётр I уже совершил такую «операцию», а Екатерина могла лишь повторить своего мужа.

Похоже, она была подавлена свалившейся на неё властью и передоверяла всё Меншикову, а чисто по-женски хотела лишь то поменять моды, то показать важность соблюдения семейных традиций.

Каждый день императрице поступали письма и жалобы. Но каким неприятным делом было разбирать их, вникать, наказывать! От этого голова болела. Чему порадуешься, коли жалобы идут и идут? К примеру, жалоба на распутного помещика.

«Бьёт челом Зубцовского уезду Отрубского стану бывшего ротмистра Петра Васильева, сына Бахтеярова, дворовой его человек Фёдор Тиханов на означенного своего господина, а о чём моё челобитие, тому явствуют пункты:

1. Оный господин мой женат третьим браком и, забыв страх Божий и не памятуя о смертном часе… как от прежних своих жён, так и нынешней своей жены Марфы, Васильевой дочери, со иными чинит беззаконное прелюбодеяние, а именно: дворовою своею девкою Нефилою, Афанасьевою дочерью…

2. С другою своею дворовою девкою, Прасковьею, Константиновою дочерью, насильно преблудодейничает, которая от того беззакония обременела, и оную выдал замуж за дворового своего человека Логвина, Архипова сына, поневоле, а он, Логвин, сговорил прежде за себя иную дворовую же ево, Бахтеярова, жёнку, Марфу, Лазареву дочь, которая за то, что за него, Логвина, замуж не выдана, означенную Прасковью отравила мышьяком.

3. Он же, Бахтеяров, крестьянскую жёнку, имя не упомяну, в доме своём запытал и замучил до смерти.

4. Дворовым своим людям и крестьянам он, Бахтеяров, когда кто в хоромы придёт, святым иконам поклониться не велит, да и сам он, чаю что будет близко двадцати лет, к церкви Божией никогда не ходит и на исповеди у священника не бывает и тайн Божественных не приобщается…»