Текст книги "Багрянец"

Автор книги: Адам Нэвилл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)

Стив вышел из гостиной. Его взгляд упал на фотографию в рамке, украшавшую стену из деревянных панелей, верх которой, вместе с лестницей, терялся в темноте первого этажа.

На черно-белой фотографии в залитом солнцем поле, просторы которого напоминали море, стояла группка мужчин и женщин. Все они были обнажены, не считая грубо сделанных масок, напоминавших головы то ли львов, то ли собак, то ли еще кого-то – Стив точно не мог разобрать.

У входа в кухню он нашел второе фото, в очередной раз подтвердившее, что чокнутые говнари в свое время предавались разнообразным забавам на природе. Стив прищурился, внимательно разглядывая голых, покрытых темной краской женщин с цветами в волосах. Все они со смехом кружили на цыпочках вокруг большого соломенного чучела (кажется, собаки), воздвигнутого в чистом поле. Одна из девушек держала в руке бутылку шампанского, казавшуюся очень тяжелой по сравнению с хрупким запястьем.

«Церемонии на его земле». Значит, слухи в пабах Диллмута не так уж и беспочвенны. «Поняла, Кэт? Отсоси». Судя по всему, эти церемонии служили лишь предлогом, чтобы побухать и потрахаться с девочками-групи. Пока страну целое десятилетие будоражили забастовки, террористы ИРА и закрытия фабрик, рокеры жили на всю катушку.

Забавы на природе производили неприятное, зловещее впечатление, и причиной тому был не только возраст фото. Все веселые люди в поле прятали лица за причудливыми масками с мордами и рогами, из-под которых выбивались пряди волос, и Стиву эти маски совсем не нравились.

У входа в кухню висела, чуть покосившись, цветная фотография: что за представление, черт побери, на ней запечетлели? Дюжина голых людей в красной раскраске и собачьих масках собралась вокруг барана, рога которого венчали дикие цветы. На по-английски бледных плечах шатко сидели собачьи головы, из пастей которых выглядывали красные лица. Десять женщин, двое мужчин.

Очевидно, Тони любил окружать себя голыми девицами, особенно в боевой раскраске, как у диких племен. Эта практика не прекратилась и по сей день, с поправкой на возраст дам, судя по иссохшей старушке в том кресле.

«Твою же мать».

Следующей на стене эпизодов из постыдного прошлого оказалась процессия при факелах где-то под землей – может быть, в пещере. Звериные морды, неприкрытые члены, обнаженные упругие груди, пивные животы, черные волосы на теле – и все это под слоем красной краски. Все эти люди шли мимо каменной стены с рисунками, похожими на изображения из Большой палаты в пещерах Брикбера. «Где это сняли? И когда?»

Стив сделал снимки фотографий.

На пороге коридора он остановился, проверяя, чисто ли на горизонте. В листве шумел ветер, вдали ритмично поскрипывали, затихая, колеса инвалидного кресла.

Стив сделал шаг наружу.

Собак не было.

Но что это? Толчки? Подземные толчки? Внизу – под ногами Стива, под домом, под землей – что-то загудело.

И тут же прекратилось.

Пригнувшись, Стив перебежал на садовую тропу и посмотрел на дорогу.

«Быть не может». Посреди частной дороги разворачивалось некое действо, и Стив, подняв камеру, увеличил изображение. Под определенным углом сзади можно было разглядеть бородатого незнакомца с конским хвостом – его тело теперь тоже покрывала красная краска, от тощей шеи до костлявых ступней. Незнакомец медленно, с нарочитой торжественностью шагал, толкая перед собой инвалидное кресло со старухой, абсурдно контрастирующей с прямо-таки царственной манерой бородача.

Старуху заслоняли руки и спина другого мужчины, однако Стив все равно разглядел, что на голове у нее – громоздкая волосатая маска. Она повернула голову, будто пытаясь взглянуть назад, на Стива, и тот увидел страшную черную морду с реалистичными желтыми клыками. «Будто волк с утренника. Но детям его не покажешь – слишком страшно».

«Чтобы поприветствовать красноту, мне нужно лицо», – сказала она, пока Стив прятался.

«Поприветствовать кого? Красных психов в сарае? „Детей“?»

Стив попятился, и земля под его ногами снова загудела, будто великан ворочался без сна в своей холодной берлоге.

Он высунул голову – странная пара двигалась к сараю, словно неожиданное землетрясение их совершенно не беспокоило.

Теперь вход в сарай горел красным, напоминая издалека внутренности печи. Незнакомец и старуха в сумерках направлялись через заросшую ферму к этой пасти, пылавшей тем же красным, что и их тела.

«Твою ж мать».

Опустившись на колени, Стив запечатлел жидкие серые сумерки и мрак, освещенный пламенем, – позже он все это увеличит. Дверь сейчас была хорошо освещена, так что он собирался подойти чуть поближе, сделать пару фото сарая, а потом бежать. Оттуда недалеко до загона для пони, а через него сбежать нетрудно. Сегодня удача оказалась на его стороне – эти красные психи так погрузились в свою фигню, что Стив будто стал для них невидимым.

Решение остаться только укрепилось, когда его нос учуял знакомый запах – каннабис. Южный ветерок нес к жилому дому ароматы травы: гашиш, марихуана – взрывная смесь с нотками цитруса заполнила всю ферму своим невероятно сильным и едким запахом. Основательно же они там укуривались – если Стив чуял травку с такого расстояния, страшно представить, как воняет в сарае. Красные будто решили прокурить в здании весь воздух. Версия о наркоферме снова вернулась в список гипотез.

«Тони, старый ты извращенец».

Незнакомец со старухой в кресле исчезли в сарае, и земля, словно приветствуя этих двоих, снова загудела, когда они пересекли порог. Стив чувствовал дрожь через подошвы ботинок.

Он пробежал вдоль дороги, пригибаясь, будто военный репортер на поле боя, остановился у загона для пони, присел и, увеличив дверной проем, щелкнул еще пару раз. В кровавом свете никого из людей в сарае было не различить, но, судя по тонким, будто палочки, теням на стенах внутри, красные плясали.

Переключив камеру на видеозапись, Стив подкрался еще ближе и тут заметил кое-что новое: у этого сюрреалистичного вечера сменился саундтрек.

Сначала Стив решил, что слышит ветер, но душистый воздух шевелил только легкий бриз. Нет, это был не ветер, а мелодия – точнее, последовательность нот, исходящих из духового инструмента где-то в сарае.

«Новое музыкальное направление, Тони?»

Стиву тут же вспомнились записи Хелен, точнее, ее брата, сделанные несколько лет назад, – тот же звук, что шел из-под земли, только громче, сильнее. Неужели брату Хелен удалось записать один из их ритуалов, или как бы это не называлось?

Мягкая мелодия древесной дудочки настойчиво поднималась, становясь все пронзительнее, будто флейтисты в оркестре разогревались, чтобы вытянуть нужные ноты. В совокупности с дымом, ползущим из пылающего красного нутра сарая, на видео это будет выглядеть жутко.

Стив продолжал записывать с обочины, но вдруг вздрогнул так, что чуть не упал.

Приходилось ли ему раньше слышать голос испуганной лошади? Разве что в кино, и там животные были не настолько напуганы. Из красного дверного проема несся, раздаваясь страшным эхо на закрытой дороге, визг пони, бившего копытами по камням.

Тут же послышались человеческие крики, переходящие в оглушительный крик, а потом – в дикий визг, такой же громкий, как голос пони. Во всей этой какофонии Стив едва заметил очередные подземные толчки. Кто издавал крики, последовавшие за этим, он не понимал, но они тоже встречались на записях Хелен.

Раздалось длинное завывание – сначала Стив решил, что это волк, но тут вой понизился до скуления, напоминающего человеческий голос. Затем кто-то зарычал, будто в сарае дралась пара больших кошек, капая слюной с клыков, но потом рык перерос в обезьяний визг, а тот в свою очередь – в звуки, отдаленно похожие на человеческие, точнее, на их злое передразнивание. Стив, онемев, слушал чудовищное попурри, исходящее из ветхого здания, и испытывал ужас, подобного которому не знал с детства.

Красный свет мерцал и плясал на стенах сарая, вопли пони взлетели еще на октаву и резко затихли.

Человеческие голоса хором испуганно ахнули.

Среди треска дров – или самокруток – послышалось мокрое чавканье, будто в той проклятой развалине раздирали что-то большое.

Нападающее существо продолжало тараторить, перемежая этот звук бульканьем жидкости в крупном горле. Наконец и этот звук заглох, потом затих, словно зверь снова удалился под землю.

Собравшиеся в здании издали негромкий благоговейный возглас.

Подземные толчки прекратились.

Стив, едва переставляя дрожащие ноги, развернулся, собравшись уходить. И в тот же миг из сарая вырвались три собаки, ревущие точно псы из самой пасти ада, и, прижимаясь к земле, стремительно бросились на него.

* * *

Стиву удалось добраться до деревьев, начинавшихся за загоном для пони, но тут ему на спину с гневным рыком запрыгнул первый пес. В лицо дохнуло мясной вонью. Стив рухнул на колени, во влажные листья и жирную красную почву. Ему представилась львица, схватившая газель за ляжки.

Он стряхнул пса, но вторая собака тут же вцепилась ему в предплечье, а для таких челюстей кости были все равно что палочки, вокруг которых обвиваются помидоры. Зверь легко прокусил куртку, кожа натянулась под клыками, а в следующий миг зубы вошли в мясо, точно вилка – в тесто.

Стив задыхался, и пар от его дыхания таял в чернильном воздухе. Деревья, темное небо, крапива и ежевика смешались у него перед глазами, а собачий лай и рык заглушали все, даже рев крови в голове. Уничтожить его – вот чего они хотели, чему служили в это мгновение их желтые клыки.

Стив заехал камерой в морду одной из собак; сверкнули черные десны, слюнявые челюсти на руке разомкнулись, фиолетовый язык свернулся, будто моллюск. Собака отступила и затрясла головой, пытаясь чихнуть.

С рукава укушенной руки капала черная кровь – это жизнь вытекала из его тела. Стив резко втянул воздух через зубы, готовый заплакать по-настоящему – его прокусили насквозь. Еще никогда Стива не кусали собаки.

Он заковылял дальше, два раза упал на пни, но встал на ноги. Продираясь сквозь колючий кустарник, он разодрал штаны, и теперь яйца овевал холодный ветер.

Собака снова схватила его под коленкой, пронзив клыками и жир, и мышцы; вся нога до самого бедра вмиг превратилась в сплошное кровавое месиво. Псина упиралась задними лапами, пытаясь затормозить Стива и не желая разжимать челюсти; тогда Стив потащил зверя за собой вниз по склону, среди деревьев. Взъерошенный пес с остекленевшими глазами волочился следом, прижав уши к голове.

Другая псина нацелилась на окровавленное предплечье в порванном рукаве – а это то же самое, что схватить копейщика за древко и стащить с лошади: считай, он мертвец. Вот и собака напрягала могучие шейные мышцы, чтобы уронить Стива лицом вниз.

«Горло… Хочет горло…»

Он не мог ни говорить, ни кричать – только скулить. Даже в уме слова не складывались в предложения. Не осталось ничего, кроме тьмы, черных пастей и зубов, отрывающих мясо от кости, запаха влажных листьев, навоза и холодного воздуха, овевавшего хрупкое тело обессилевшего, испуганного, попавшего в беду мальчика.

Но Стив продолжал двигаться вперед, пользуясь склоном и силой земного притяжения, чтобы из темного леса попасть в более светлое поле за ним.

«Я… пони…»

Он выпал из леса в навоз, запутался в траве и приземлился на четвереньки, ощутив коленями влажную почву. Стив неловко попытался стряхнуть собак, вцеплявшихся в его плоть с жутким влажным чавканьем, но напрасно. Перед глазами горело яркое белое сияние, но Стив с ревом двинулся дальше.

В приливе сил он поднялся вместе с двумя собаками, присосавшимися к нему, точно огромные пиявки. Третья пара челюстей вгрызалась в лодыжку. Обе ноги сзади вымокли, а на заднице в штанах зияла одна огромная дыра.

Боль не отпускала Стива, но адреналин позволил ему сделать еще десять шагов от границы леса и позвать на помощь. Однако все три псины не отпускали, стремясь загнать, утомить человека.

«Обучены».

Стив каким-то образом умудрился не выпустить камеру из рук, подняв ее над головой, будто шел по пояс в воде. Тогда он со всех сил опустил камеру на голову псу, который грыз предплечье, – тот заскулил и попятился бочком. Один глаз у собаки закрылся.

– Не трогай мою собаку, мудак! – заорал человеческий голос. Стив с трудом обернулся, вместе со своим бессильным телом волоча шлейф из собак, свисавших с его конечностей, и увидел красных людей. Остатки сил вытекли из ног, будто теплая вода, и он сказал, глядя в небо:

– Твою же мать.

Красные – их было по крайней мере дюжина – со взъерошенными напомаженными волосами и гневными алыми лицами медленно, терпеливо сопровождали Стива, едва продвигавшегося в долину. Красный народ, взяв его в кольцо, бесшумно плыл, точь-в-точь как овцы, днем сопровождавшие его движение вверх; и точно так же, как безразличная скотина, жуткие туземцы спокойно наблюдали за невыносимыми страданиями, не пытаясь их никак облегчить. Стиву казалось, что в больших белых глазах он видит радость от его мучений.

По ногам прокатывались горячие волны резкой боли, смывавшей жизненные силы; при очередном шаге в ступне что-то чавкнуло, но Стиву не хватало духа посмотреть. Адреналин иссяк, и он шел все медленнее. Он позвал маму, но голос сорвался.

Бородач с черным камнем в жилистой руке шагнул ближе – ухмылка на крысиной роже обнажала кривые зубы, точь-в-точь как у его собак. Молочно-белый шрам рассекал глаз незнакомца. Он заехал черным камнем прямо Стиву в лицо.

Хрусть.

Перед глазами Стива все затряслось, потом потемнело. В черноте плавали белые точки. Затем зрение наполовину вернулось, и он увидел слюну, текущую из его рта. «Чем пахнет?» Кажется, Стив чувствовал запах собственных мозгов.

Собаки продолжали тянуть и рвать – одна перекусила какие-то крупные нервы в ноге, и по коже пошли «иголки», каких он прежде никогда не чувствовал. Ступня похолодела и онемела, и Стив потерял равновесие.

«Небо, собаки… Все красные смотрят…»

От усталости у него помутился рассудок, в голове завертелся бешеный вихрь мыслей и воспоминаний. Разум противился происходящему здесь и сейчас, одновременно отказываясь осознавать, что такое «сейчас» и куда оно ведет. Странные мысли будто уносили Стива из его тела: вот они с двоюродным братом в детстве в одинаковых плавках бегут по песку, смеясь. «Помоги нам, Гэри», – прошептал он.

«Вон, вдалеке… Море…»

Вот его мать в коричневом свитере, который Стив последний раз видел тридцать лет назад; к шерсти приколота деревянная лакированная брошка в виде совы. Мама утерла большими пальцами слезы с его веснушчатых щек.

«Я умер. Мама…»

И темнота.

14

Шейла, такая же эффектная, с такой же идеальной прической, одеждой и макияжем, как всегда, искала в ящиках бутылочку воды в дополнение к бумажному платочку. Кэт обычно приходила в роскошный офис начальницы не для того, чтобы поплакать, но в этот раз не прошло и нескольких секунд, как платочек понадобился.

Очки редакторши отражали солнечный свет, бивший в окна, и Кэт лишь иногда видела ее глаза. Однако в те моменты журналистка ясно читала во взгляде Шейлы неловкость. Кэт решила – она и раньше это замечала, – что начальнице не часто приходилось поддерживать своих расстроенных подчиненных.

Шейла предпочитала «тихую жизнь» – такого мнения придерживалось семь лет назад большинство в «Л&С», когда Кэт начала там работать внештатно. Изданием владел богач по имени Адриан – муж Шейлы, который поддерживал журнал, потому что тот был проектом его жены. Шейла оказалась не худшим начальником: она проявляла неизменную учтивость и редко поддавалась гневу. Может, редактор и выделяла любимчиков, но эта ее черта шла только на пользу Кэт, резюме которой всегда очень впечатляло начальницу.

С самого начала Шейла совершила ошибку, решив, будто Кэт – из того же теста, что и остальное ее окружение: будто она – такая же мажорная it-girl, только постарше, которая после шикарной жизни в Лондоне, можно сказать, ушла на покой в Девон и продолжала заниматься журнализмом только в качестве хобби.

Как и у многих других состоятельных личностей (а Кэт в своей работе иногда встречала по-настоящему богатых людей), представление об «иной жизни» у Шейлы оказалось очень неполным. От обычного мира и толпы, борющейся за выживание «там, снаружи», ее отделяли бесчисленные невидимые границы: имя Шейлы даже украшало корпус восемнадцатиметровой яхты мужа, стоящей в Диллмуте. Как только Кэт поняла, что Шейла – светская львица, не переносившая конфликтов и одержимая контролем (пусть это проявлялось и в пассивной форме), как все в ней и в журнале стало гораздо понятнее. Все, кто угрожал пузырьку, в котором жила Шейла, подвергались анафеме: либо она делала вид, что их нет, либо перекладывала эту трудность на широкую сеть своих знакомых.

От Кэт в их совместной работе требовалось только соглашаться со всеми мыслями и высказываниями Шейлы. Свои идеи она предлагала начальнице исключительно походя и наедине, и эти идеи всегда соответствовали представлениям Шейлы о том, что интересно жителям ее мира. Таким образом Кэт сумела добиться в «Л&С» процветания для себя.

Их издание было нацелено на людей состоятельных, способных позволить себе предметы роскоши и дорогой досуг. Бо́льшая часть читателей либо вышла на пенсию, либо держала здесь только дома для каникул. Настоящим новостям в «Л&С» места не было – ни многочисленным кризисам в местной Национальной системе здравоохранения и в девонских домах для престарелых, ни падающим зарплатам и малочисленным школам, ни отсутствию вложений в инфраструктуру и нехватке жилья по нормальным ценам. Все это не касалось читателя.

Подписчики получали свой экземпляр в запечатанном полиэтиленовом пакете, несколько месяцев любовались элегантными столами в спа, отелями, кабинетами частных дантистов и оранжереями с панорамным видом на море, после чего смысл существования журнала исчерпывался.

Больше половины каждого ежемесячного номера отводилось для рекламы элитных бизнесов на Юго-Западе – просторные отели, поселки для богатых пенсионеров, мишленовские рестораны, магазины фермерских продуктов, частные школы-интернаты, круизы и импортеры вина. Кэт приходилось писать немало таких рекламных заметок, замаскированных под репортажи. Остаток заполняли статьями про местных знаменитостей, наименее шокирующие исторические моменты, инициативы по спасению дикой природы, благотворительные балы и новостями из жизни высшего общества.

Если хочешь остаться в профессии, надо уметь соглашаться: никакого творческого мышления, витания в облаках, раскачивания лодки или оригинальности. Опыт Кэт говорил: чтобы удержаться на работе как можно дольше, нужно определить людей, которые играют на барабане, и покорно танцевать под их ритм.

Когда Шейла позвала Кэт, чтобы обсудить с ней приложение – после того как Мэтт Халл сообщил ей прошлой ночью, а потом перестал отвечать на звонки, как и Стив, который так и не вернулся в свою квартиру, – впервые за семь лет маска упала с лица Кэт. С другой стороны, она получила шанс услышать мнение человека, который мог знать что-нибудь про Редстоун-Кросс. «То есть Шейлы».

– Не знаю, что и думать, Кэт. Слишком много всего сразу. – Шейла глядела на одно из фото, сделанных Мэттом, у Кэт на планшете с таким выражением, будто откусила от яблока и увидела половину червяка. Наконец волнение победило в борьбе с отвращением, и редактор подняла взгляд от экрана: – Прежде всего, Стив. Где он может быть, как ты считаешь?

Кэт покачала головой:

– Он всегда рано или поздно перезванивал.

– Говоришь, он ушел на прогулку?

– Не совсем, – вздохнула Кэт. «Ну что ж…» – и она пересказала Шейле теорию Стива и причину, по которой он решил «посмотреть» ферму Тони Уиллоуза.

– Боже, какой настойчивый. Я и представить себе не могла. – Шейла смотрела в окно, обдумывая новую, в высшей степени абсурдную информацию.

Кэт дополнила свой рассказ историей Мэтта Халла о преследованиях, которым его подвергли «красные люди», потом передала свой телефон Шейле, чтобы та прослушала сообщение Мэтта.

– Шейла, я просто схожу с ума, так волнуюсь за них обоих.

– Могу себе представить, – ответила начальница ровным тоном, не лишенным, правда, нотки неудовольствия оттого, что и ей теперь пришлось волноваться.

В качестве примечания Кэт упомянула и Хелен Браун – девушку, которую они со Стивом встретили на выставке. Она описала записи Хелен, добавила, что брат девушки пропал без вести, якобы совершив самоубийство через две недели после последней записи у Редстоун-Кросс – и лишь тогда тон Шейлы изменился.

– Какой ужас, – сказала она – и только. Вскоре Шейла заговорила снова, более слабым голосом: – Я понимаю, что особы с богатым воображением могут… – редактор попыталась успокоить Кэт улыбкой, но получилось так плохо, что Шейла быстро оставила попытку и закрыла разговор:

– Дорогая, у меня через пять минут назначена встреча, и я совершенно не готова. Я должна кое-кому позвонить – это может подождать, пока я не освобожусь? Если ты вернешься в… допустим, в половине пятого, мы попытаемся добраться до сути дела. И я хотела бы показать эти фото одному человеку.

– Конечно.

– Думаю, тебе не стоит волноваться. Стива ты еще увидишь. – Шейла принялась вертеться в кресле, собирая бумаги и скользя компьютерной мышью – обычно это было знаком, что Кэт пора уходить. – Самое главное, милая, – не паниковать и не позволять воображению заходить слишком далеко, как у Стива. Я знаю в полиции кое-кого, кто в этом разберется.

– Спасибо большое, Шейла. Прости, что побеспокоила.

– Ни в коем случае – от этого наша работа только интереснее. Но все равно продолжай ему звонить – обрывы на той дороге бывают… коварны.