Текст книги "Ритуал (ЛП)"

Автор книги: Адам Нэвилл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Хатч протянул руку и крепко сжал Люку лодыжку. – Люк, Люк, Люк, Хватит! Хватит! – Потом Хатч вскочил и, обращаясь ко всем, сказал, – Парни, знать вас больше не хочу. Ноги моей больше не будет в одной с вами комнате. Если забуду, напомните. У нас нет больше ничего общего. Протрите глаза. Мы сейчас по уши в дерьме. – Он двинулся в сторону деревьев, чтобы отлить.

– А кто в этом виноват, мать твою? – крикнул Дом ему в след.

Люк еще не чувствовал, что закончил, что все высказал правильно. – Когда выберемся отсюда, каждый пойдет своей дорогой.

– Хорошо, раз тебя это так волнует. Не буду больше навещать тебя. Можешь быть уверен, – сказал Дом и рассмеялся. В его голосе прозвучала нотка триумфа, отчего Люк с наслаждением вспомнил, как его кулаки прошлись по его лицу.

– Принято.

– Мы пошли в поход лишь потому, что ты нищеброд. Я, Филлерз и Хатч хотели поехать в теплые страны, но ты не мог себе это позволить. Хотели поехать в Египет, понырять в Красном море. Вот что происходит, когда ты идешь на компромисс ради «свободного духа», ради того, кто живет по своим правилам. Кто зарабатывает на жизнь торговлей компакт-дисками и вечно сидит без гроша. – Дом застегнул молнию палатки.

Люк сидел, не шелохнувшись, и пытался успокоить дыхание. Его снова душил гнев. В такие моменты он думал, что однажды сможет кого-нибудь убить.

– Сейчас тебе лучше подумать, – сказал он, обращаясь к закрытой двери палатки, – как завтра ты будешь вытаскивать отсюда свою жирную бесполезную задницу. Потому что, когда ты проснешься, меня уже здесь не будет.

– Да пошел ты.

27

Фил и Дом храпели в палатках. Фил издавал нечеловеческие звуки, как какой-то двигатель. К такому шуму Люк не привык. Они с Хатчем молча слушали этот храп, сидя напротив друг друга. Между ними, в котелке, варилась новая порция кофе. Пока вода была в свободном доступе, такого добра, как кофе было у них предостаточно. Они курили, уставившись на голубое колечко огня на плитке. От него исходил хоть какой-то уют в темном, как дно океана лесу. Тьма начинала дезориентировать, если всматриваться в нее и пытаться осмыслить все, что лезет в голову. Вокруг стучали капли дождя.

Люк замкнулся в себе, погрузившись в знакомые мысли. Почему у одних людей есть все: карьера, деньги, любовь, дети, а у других нет ничего? У него даже близко не было подобных вещей.

Или было? Он вновь обращался к нерешенным вопросам своего бытия. Если б он женился в молодости на одной из тех девушек, которых бросил через год знакомства – таких, как Хелен, Лоррейн или Мел – походил бы сейчас на Дома, Фила или Хатча?

Вся тяжесть последних лет снова навалилась на него. Даже здесь, в этом месте, в этих условиях, после всего, через что он прошел, он все еще не освободился от себя. Всякий раз, когда он останавливался, чтобы передохнуть, когда внешние раздражители утихали, он чувствовал себя каким-то изношенным, смертельно уставшим от жизни. Он был вынужден признать, что не получил ничего взамен за свои страдания, бездомность, изменения направления, или отсутствие такового, за свои осечки и ошибки. И он признался себе, что всегда мечтал о том, что было у его друзей – о семье, доме, карьере, их мнимой удовлетворенности жизнью. Еще пару лет назад его осенило, что без всего этого нельзя даже расчитывать на признание. И это действительно так. Особенно в этом мире, и когда тебе далеко за тридцать. Но в то же время он презирал себя, за жажду иметь то, что есть у Хатча, Фила и Дома – те недостижимые миры, которые многие считают чем-то само собой разумеющимся. Ненавидел себя за желание признания, зная, какие непростые чувства вызывают у него любая работа и отношения с другими людьми. Но тем не менее, он мечтал обо всем этом. Это лежало в основе его жалкого существования, его отчаяния. Может, он так и умрет неполноценным, неуверенным, и разочарованным.

– Старик, я кое-чего тебе не рассказывал. – Хатч говорил тихо, но голос его был напряжен, будто он собирался сделать какое-то трудное признание. Люк посмотрел на Хатча. Свет от огня выхватывал из темноты лишь его глаза и рот. В капюшоне и узкой шерстяной шапочке Хатч был едва узнаваем. Люк подозревал, что тот собирается рассказать ему о своих находках в церкви или лачуге. Которые утаил от других. Либо о том, что он допустил просчет относительно их местонахождения на карте.

Люк приготовился слушать. – Говори прямо. Это уже девиз сегодняшнего вечера. Только без иронии и всякого дерьма. А то я уже сыт по горло.

– Я заметил.

– Думаешь, я зашел слишком далеко?

– Не то слово. С тобой не соскучишься, шеф. Похоже, они в шоке от твоего поведения.

Люк почувствовал первые уколы совести, но обрел контроль над собой. – Нет. Я не перегнул палку. Нет. Я должен был выговориться.

– Ясно.

– А ты просто стоял в стороне. У тебя тоже бывают моменты. Никогда не замечал, что кто-то топчет тебе яйца, когда у тебя кризис. Почему со мной должно быть по-другому. Я этого не потерплю.

Какое-то время Хатч молчал. Потом заговорил, – Люк, я бы сказал, что в Лондоне ты спалил несколько предохранителей. Таких, которые не уже заменить. Сделал это сам. Когда я был консультантом по выплатам. Помнишь?

Вместо того, чтобы инстинктивно включить защитный механизм, Люк кивнул. – Сейчас я не в очень хорошей форме. Если честно, я уже сыт по уши.

– А попробуй направить свою ярость в правильное русло.

– Я иногда бываю очень зол. Наверное, я психопат, или что-то в этом роде, – заявил Люк тоном, не терпящим возражений.

Хатч рассмеялся.

– Я серьезно. Этим утром. С Домом. Это уже не первый раз. Со мной было такое в метро, по дороге на работу.

– Ни фига себе!

– Месяца два назад. Какой-то придурок влез в вагон, прежде чем я успел выйти. Знаешь, там объявляют, что сперва нужно выпускать людей. И еще про то, как нужно перемещаться по вагонам. Все равно никто не слушает. Как бы то ни было, я полез в драку. Вытащил этого пиздюка за шею из вагона и уложил. На платформу. На глазах у трех сотен людей. Мне было плевать. Я просто хотел, чтобы этот засранец знал, что нельзя лезть в вагон, когда кто-то выходит.

– Тебя арестовали?

– Оштрафовали.

– Шутишь?

Люк покачал головой. – Мне нужно найти выход. Иначе я сойду с ума. В моей коробке не осталось предохранителей. Все перегорели. Расплавленная пластмасса и провода, дружище. Вот кто я такой. В этом году у меня было с десяток стычек. На публике. И еще кое-что. – Он замолчал, сплюнув в темноту. – Я просто очень зол. Все время. Было у тебя когда-нибудь такое?

– Не могу сказать.

– Это я, я,все время я. Понимаешь? Я, и только я. Я хочу остановить это. Хотя бы ненадолго.

– Вот почему я живу в деревне. Город мне не подходит.

– Думаю, ты прав.

– Знаю, Дэвон зовет. Пора домой, шеф.

Люк кивнул, и почувствовал, что мыслями он где-то в другом месте.

Хатч вернул его в реальность. – Тем не менее, я собираюсь рассказать тебе кое-то. Но только между нами.

– Что?

– Ты поймешь, почему я не хочу, чтобы ты поддевал толстяков насчет их жен. Надеюсь, это поможет избежать будущих военных действий.

– Продолжай.

Хатч сделал длинную затяжку и выбросил сигарету. Она упала во тьму, оставив след оранжевых искр. – Мишель выгнала Фила из дома.

– Да, ну?

Хатч кивнул. – Ему пришлось перебраться в квартиру. Она забрала девчонок, и дом собирается забрать. Сплошной шантаж.

– Почему?

Хатч оглянулся через плечо на палатку, где спал Фил. Когда после короткой паузы оттуда снова донесся храп, он снова повернулся к Люку. – Он ей никогда не нравился. Ты знаешь это. Но он был при деньгах. Мамин-папин банк, потом агентство недвижимости. Только поэтому она им и заинтересовалась. Хотя дела на том фронте шли не так уж и хорошо. Его компания пострадала от кризиса. Агентство недвижимости. Никто не будет покупать те шикарные апартаменты, которые строит его фирма. Если у него и было чего много, так это долгов. А все из-за кредитов и займов. Им было нечего возвращать банкам. И как только все зашаталось, Мишель умыла руки. Он и дом на Кипре потерял. Банкрот.

– Вот, дерьмо.

– Не то слово. И Домжа в той же лодке, плюс-минус пара миллионов.

– Нет.

– Шш. – Хатч снова посмотрел в сторону палаток. – Развелся.

– Правда?

Хатч кивнул и потянулся к котелку. – Передай ведро.

Люк протянул ему свою пустую кружку.

Хатч сосредоточенно налил кофе из котелка. – Еще до моей свадьбы. В тот день они даже формально не были вместе. Гэйл уже несколько лет была сильно подавлена. Вопросы самооценки. Или послеродовая депрессия после рождения Молли, их последнего ребенка. Кто ее знает? И в прошлом году она попросту опустила руки. А ты знаешь, какой букет у их младшего. Астма, синдром дефицита внимания. Теперь они думают, что это аутизм. Все, что полагается. Плюс, Дома еще выгнали с работы. Маркетинг в сфере финансовых услуг. Сократили. Весь его талант как водой смыло.

– И чем он сейчас занимается?

– Присматривает за детьми, злится. Вертится как белка в колесе, только толку мало. Гейл живет у матери. Сидит на таблетках.

Люк закрыл лицо руками и застонал, – Вот, дерьмо.

– И он проделал весь путь из Швеции, чтобы замудохаться, заблудиться, и получить от тебя даже не одну взбучку, а две. Вот почему они оба такие взвинченные и сварливые. И, похоже, им не так уж приятно видеть, что кое-кто прожигает жизнь без всякой ответственности.

– Какого хрена ты не говорил мне это раньше, Хатч?

– Они не хотели портить отпуск. Просто хотели полностью отвлечься, а если бы ты узнал, пришлось бы слишком многое объяснять и погрязнуть в самоанализе.

Люк почувствовал, будто попал под холодный душ. Он вздрогнул. Его переполняла ненависть к себе. – Боже, какая я сука.

– Ты не должен был знать.

– Как будто они мне не друзья.

– Не так уж вы были близки, шеф. Ты исчез с их радара на долгие годы.

– Я знал, что что-то стряслось. Знал. Должен был догадаться. Боже, какой я эгоист. Я совершенно ушел в себя. Не видел дальше собственного носа…

Его прервал какой-то треск. Где-то там, посреди бескрайних лесов, в океане невидимых зарослей и древесных обломков, хрустнул то ли ствол, то ли крупный сук. Этот треск, казалось, разнесся во всех направлениях, и было невозможно понять, откуда он исходил.

– Боже, я здесь чокнусь.

Хатч с шумом выдохнул. – Я тоже.

– Я уже слышал такое раньше. Рядом с лачугой.

– Просто ветка упала.

– Думаешь?

– Больные ветки раскисают от воды и отваливаются.

Но последовавшая серия звуков, не могла быть вызвана деревом. Ничего подобного они ни в этом, ни в любом другом лесу раньше не слышали. Это была смесь бычьего кашля и шакальего лая. Такой глубокий и сильный звук могло издавать только очень крупное животное. Дикое и свирепое. С которым лучше не встречаться. Потом звук повторился в метрах в двадцати от них, с подветренной стороны. Но не сопровождался шумом движения.

Это определенно было какое-то животное, но Люк знал, как тьма приглушает или усиливает ночные звуки. Даже маленькую жабу можно услышать за несколько миль, отчего она покажется гигантской. Птичий крик может быть принят за человеческий, а в звуках, издаваемых некоторыми млекопитающими при спаривании, можно даже разобрать слова. Он напомнил себе, что здесь нет хищников, которых стоит опасаться. Здесь наверняка много диких животных, но пока они не наступили на гадюку или не перешли дорогу росомахе с потомством, с ними все будет в порядке. Они уже проверяли. Все дело в «городских ушах», не привыкших к ночным крикам дикой природы. Что-то вроде этого быстро сказал себе Люк.

И все же, нечто очень крупное, сильное и жестокое забросило вчера на дерево ту тушу. Оленя или лося. Содрало с нее шкуру и закинуло наверх, будто пометив территорию или устроив запас пищи.

Хатч прервал тревожные мысли Люка, – Обязательно закопай пакетики от супа и банку от хот-догов поглубже. А то ночью здесь будет рыться какой-нибудь длинноносый засранец.

Люк фыркнул, хотя ему было не до смеха. – Что, по-твоему…

А потом снова этот звук. Еще ближе, только на этот раз за спиной у Люка, а не у Хатча. Как будто, нечто бесшумно кружило вокруг лагеря.

Лучи их фонариков рассеялись среди деревьев, поглощенные плотными влажными стенами листвы.

– Барсук, что ли, – предположил Хатч.

– Росомаха?

– Понятия не имею.

– Медведь?

– Возможно. Но здесь они слишком мелкие, чтобы представлять какую-то опасность. Просто хлопни в ладоши, если кто-то подойдет обнюхать тебя.

Как Люк не старался, он так и не смог представить себе маленького медведя.

Через десять минут молчания Хатч со стоном поднялся. Казалось, он был убежден, что опасность миновала. Люк был встревожен не на шутку, но Хатч обескуражил его своим самоуверенным заявлением, – Пойду, лягу, шеф, попробую заснуть. Разбуди меня завра перед уходом. Нужно будет взглянуть на карту и обсудить тактику.

– Конечно. Без проблем. Будет лучше, если я уйду с первыми лучами солнца, – сказал Люк через плечо, продолжая выхватывать фонариком из темноты ближайшие деревья. До них можно было запросто дотянуться из палатки рукой, настолько плотно лес обступал их ветхий лагерь.

Хатч кивнул. – Не думаю, что мы сможем далеко уйти. Мне кажется, нам лучше переждать здесь, пока колено Дома не утихнет. Воды у нас достаточно. А ты, по крайней мере, будешь знать, где мы. Примерно.

После такого небрежного обсуждения столь важного вопроса Хатч расстегнул молнию палатки, которую делил с Домом, и стал возиться со шнурками, словно в сложившейся ситуации не было ничего особенного. Своего рода туристская формальность без какой-либо пугающей подоплеки. Но именно эта подоплека не выходила у Люка из головы. Просто Хатч слишком устал от этого холодного, странного, черного, как смоль мира, чтобы рассуждать насчет тех ночных криков.

– Спокойной ночи, – сказал он Хатчу.

– Спокойной ночи, – ответил Хатч сквозь звук застегиваемой молнии. Люк посмотрел, как палатка шатается, пока Хатч готовится ко сну. Увидел, как ярко желтое пятно от луча фонарика пробежало по стенке палатки, словно светящийся глаз в иллюминаторе подводного аппарата в черном море окружающего их леса.

Люк сел под навес палатки, слушая хриплое дыхание Фила и храп Дома. Через несколько минут, как фонарик Хатча погас, тот уже свистел носом, тоже провалившись в глубокий сон.

Люк вытащил сигаретную пачку. Лицо и тело буквально горели от усталости. Голова была неестественно тяжелой, но работала хорошо. По крайней мере, здесь он мог покурить.

Он зажег сигарету. Курил медленно, мысленно спрашивая себя, как могло случиться, что о них забыли?

Докурив, он протер глаза и забрался в палатку, где спал Фил.

28

Луна, большая и яркая. Разве она может подходить так близко к Земле? Пересекая ночное небо от горизонта до горизонта?

Серебристый свет морозит верхушки уходящих в бесконечность деревьев. Ближе к земле, где лунный свет смешивается с холодом, воздух голубовато-белый и газообразный. А лес походит на колючий контур армейских рядов, замерших в жутком марше. С копьями, штандартами и огромными бронированными панцирями, выступающими из темной массы. Но в этом месте лес расступается. Словно сторонится чего-то. Толстые стволы древних деревьев и хлесткие стены папоротника тревожно отступают от края поляны, посреди которой стоят провисшие, выцветшие, запятнанные палатки. Ничто кроме высоких сорняков и травы не смеет нарушать границы лагеря.

А что это висит на деревьях? Что-то трепещет на ветру, натянувшись вдоль черной опушки леса, как стираное белье, сорванное ветром с веревки и застрявшее в ветвях. Возможно, это рваные рубахи, выброшенные хозяином. В количестве трех штук, а под ними три пары потрепанных кальсон. И все в пятнах ржавчины.

Это кожа. Содранная с мертвых тел. Вымпелами развешанная на деревьях вокруг места, где ты искал убежища.

И теперь что-то движется там, в туманной тьме за деревьями. Что-то невидимое, с хрустом ломающее ветки.

Меряя шагами окаймленную сорняками поляну, вскоре оно начинает заявлять о себе повизгиванием, иногда срывающимся на лай, взмывающий в ледяную чистоту иссиня-черного неба. Крик, который это место знало задолго до того, как ты очутился здесь, дрожащий и одинокий.

Оно пытается тебе что-то сказать.

Дает тебе знать, что ты можешь ждать его здесь и смотреть, как оно бросится на тебя из-за деревьев, либо можешь попытаться бежать на своих онемевших ногах. Беги отсюда, сквозь прутья и силки запущенного леса. В это вздымающееся войско, которое не даст тебе легко пройти сквозь свои ряды.

Похоже, оно большого роста, потому что ветви, растущие высоко над землей, начинают качаться перед тобой. Некоторые, сгибаясь, со свистом возвращаются на свои места, где с трепетом замирают. И сквозь серебристые листья доносится низкий гортанный рык. Похожий на чей-то голос, но что говорит он, ты не в силах разобрать. Наполненный собачьим поскуливанием, бычьим кашлем и шакальими криками. Его дыхание окутывает листву туманом, и ты видишь лишь, как нечто длинное и черное быстро движется меж кустов и стволов деревьев.

Опускаясь к земле все ниже, оно готовится предстать перед тобой.

Потом воздух наполняется криками. Но не здешний холодный воздух, осознает Люк, а воздух снаружи его кошмара, где происходит нечто гораздо худшее.

29

Во сне Люку показалось, что крики доносятся откуда-то издали. Он лежал, окутанный чьим-то ужасом, уставившись в темный потолок палатки, которую делил с Филом.

Он еще не отошел от глубокой амнезии, из которой его выдернули, поэтому первой мыслью его было лежать неподвижно и ждать, когда крики смолкнут. Только эти истерические, безумные крики не прекращались. Ужасные крики до смерти напуганного человека наполнили весь воздух каким-то бурлением, в котором не могла родиться ясная и способная быть услышанной мысль.

Очнувшись в холодной тьме, Люк понял, с ужасом и внезапным облегчением одновременно, что шум доносится из соседней палатки. Это кричал Дом.

Провисшая ткань потолка колыхалась из-за суматохи в соседней палатке, откуда доносились крики. Ему показалось, что кого-то с силой выдернули из спальника под хруст рвущейся в клочья материи и треск ломающихся кустов.

Люк быстро сел и нащупал замок молнии на своем спальном мешке. Пошарил в темноте, пытаясь найти фонарик, но безрезультатно. К тому моменту, как он, забыв про фонарик, пытался нащупать дрожащими пальцами в переднем кармане промокших брюк швейцарский нож, рядом с ним уже сидел Фил.

– Что это? Что это? Что это? – в шоке повторял Фил, но по тону его голоса чувствовалось, будто он ждал чего-то подобного и теперь лишь хочет знать подробности.

А потом их движения и слова стихли, ровно, как и вопли Дома. Все замерло в молчании от внезапного рева, изданного Хатчем. И было в этом коротком крике столько боли, что услышавших его затошнило. За ним последовал какой-то детский всхлип, и все смолкло.

Что-то крупное с шумом прокладывало себе путь сквозь деревья, прочь от лагеря. Устремлялось в лес, отбрасывая в стороны и ломая в щепки все древесные преграды. Прежняя тишина возвращалась, нарушаемая лишь тихим стуком дождя по листьям и ткани наполовину рухнувших палаток. Потом в этот вакуум прорвались крики каких-то странных птиц и животных, словно эти существа тоже были напуганы шумом в лагере, и нервно взывали из темноты к выжившим, погребенным под развалинами.

Фил щелкнул фонариком. Из его рюкзака свисали цветные кишки одежды. У провисшего входа в палатку валялись две сырых водонепроницаемых куртки. На полу не было ни дюйма свободного места. Все было завалено барахлом Фила. В этом беспорядке Люк увидел свой фонарик и схватил его.

Из соседней палатки доносилось учащенное дыхание Дома. Как будто он задыхался или переживал сердечный приступ.

Люк сбросил с ног спальный мешок. Наступил на холодные непромокаемые брюки, все еще сырые от вчерашнего дождя. Содрогнулся, коснувшись голыми частями тела липкого пола и влажных стен палатки. Согнувшись пополам, стал пробираться к выходу, ища глазами ботинки. Внутри они были все еще мокрыми. Он отбросил их в сторону. За спиной возился со своей одеждой Фил.

Выставив вперед нож, Люк вынырнул из палатки. Потерял равновесие, чертыхнулся, нашел опору и поднялся на ноги. Ночной воздух жег щеки. Обостренный слух улавливал стук тысяч невидимых капель. Сквозь небольшие отверстия в пологе леса небо черной дырой тут же втянуло в себя слабый луч фонарика. Люк был не в состоянии сдвинуть свое тело из-под навеса.

Когда белый свет фонарика опустился на землю, в поле зрения попала вторая палатка.

Было в ней что-то до ужаса неправильное.

Люк тяжело дышал, стараясь не всхлипывать. Палатка полностью обрушилась, превратившись в какое-то месиво из нейлона и веревок. С одной стороны зияла большая дыра, в которой виднелась рваная белая сетка внутреннего отсека, совершенно неуместно смотревшаяся на фоне сырой черной земли. Вокруг рваных краев отверстия на внешней оболочке палатки поблескивали брызги, сгустки и даже лужицы какой-то жидкости. Луч слабого белого света из зажатого в дрожащей руке фонарика метался по пятнам на изодранном нейлоне. Они были ярко красного цвета – насыщенная кислородом кровь.

В голове Люка царил полный хаос. В ней метались какие-то обрывки мыслей и идей. Ему нужно определиться и сосредоточиться. Он не мог сдвинуться с места. Просто стоял в одном нижнем белье и дрожал от холода, эмоций, и внезапного выброса в кровь адреналина.

Где-то внутри дырявой тряпки, некогда бывшей двухместной палаткой, лежал, задыхаясь, Дом. Люк даже не хотел заглядывать под сырой желто-зеленый нейлон. Оттяжки обвисли, будто ткань палатки была парусом, рухнувшим на палубу яхты ночью в каком-то черном безбожном море, заточив под собой члена команды.

Складные стекловолоконные дуги каркаса были раскурочены в нескольких местах и торчали из скомканной ткани. Палатка сейчас напоминала большой воздушный змей, разбившийся о землю. Внутри этой смятой массы было что-то страдающее и истекающее кровью. Что-то, от чего Люк хотел бежать без оглядки.

Он развернулся на месте и посветил фонариком на неровный, напирающий периметр поляны. Мшистая кора, почерневшие ветви деревьев, темные мокрые листья, тенистые впадины. Внутри у него все съежилось при мысли о том, что Фил увидел на кладбище. Он ждал, что в любое мгновение ветви деревьев оживут и сплетутся в жуткую фигуру. Но ничто не двигалось.

Он шумно сглотнул, зажмурив глаза. – Дом! Дом! – внезапно позвал он, наклонившись к развалинам палатки. Снова посветил фонариком. – Ты ранен, дружище? – Его голос словно умер, прежде чем пара слов слетела изо рта. Грудь задрожала, словно при плаче или вдохе ледяного воздуха.

Нужно взять себя в руки.

– Где Хатч? – откуда-то снизу, рядом с босыми ногами Люка, раздался голос Фила. Тот неуклюже вылез на четвереньках под полог палатки. Лучи их фонариков пересеклись, и Фил постарался отвести свой в сторону, зондируя соседнюю кучу.

Люк вышел из под полога палатки в одном нижнем белье. Наступив бледными босыми ногами на холодную землю, почувствовал, как у него перехватило дыхание. Дезориентированный, он наступил на колышек палатки, споткнулся об одну из немногих натянутых оттяжек и боком свалился в деревья. Внезапный удар лицом о мокрую зелень и укол маленькой ветки, сломавшейся под ним, заставили его восстановить равновесие, подняться на ноги и сориентироваться. Сонливость как рукой сняло, и на смену ей тут же пришли холод и дрожь.

– Домжа! – позвал Люк, прибегнув к прозвищу, которым пользовался в лучшие времена. Это вызвало реакцию. Из-под спущенной желто-зеленой палатки показались нащупывающие выход пальцы.

– Тише. Тише, – сказал Люк, но отступил назад, когда из палатки вылез на четвереньках Дом. На нем была фиолетовая толстовка, шорты и толстые серые носки. За ним сквозь дыру выскользнул зацепившийся за ногу спальный мешок. Отшвырнув его в сторону, Дом попытался подняться на ноги. Его нога с грязной повязкой на колене беспомощно подгибалась. Покрытое грязными разводами лицо выглядело, как будто он только что вылез из угольной шахты. Он вздрогнул от света фонариков. Глаза у него были красными и дикими.

Фил уже тоже стоял на ногах. Без штанов, в незашнурованных ботинках, волосы с одной стороны головы торчали веером.

– Где, черт возьми, Хатч? – задыхаясь, спросил Дом. Он посмотрел на Люка, потом на Фила, потом снова на Люка. – Где он, черт возьми?