Текст книги "Ритуал (ЛП)"

Автор книги: Адам Нэвилл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

24

Люк пулей выскочил из церкви. Дом поднялся на ноги, готовый то ли сжаться в комок, то ли бежать прочь. Фил стоял по колено в подлеске, спиной к часовне, и смотрел в сторону заросшего кладбища. Когда он повернулся, его лицо было окаменевшим от страха. Такое же выражение было у него, когда мы нашли его в лачуге, голым и бредящим. Брюки у него были расстегнуты. Похоже, он собирался отлить. Не будь он так встревожен увиденным, забавное было бы зрелище.

Откуда-то сзади доносилась громкая ругань Хатча. Он не пошел из церкви вслед за Люком. – Что случилось? – крикнул Люк Филу, и, не получив ответа, посмотрел на Дома.

Дом хлопал глазами. – Я не знаю, мать твою.

Сперва Фил кричал так, будто его укусили или обожгли. Но потом в его крике стало больше страха, чем боли. К тому моменту как Люк, перемахнув через скамьи, выскочил из здания в заросли, Фил уже замолчал и неподвижно стоял под дождем. Это было страшнее, чем его крик.

Люк посмотрел на затылок Фила, закрытый синим заостренным капюшоном куртки. – Филерз, что такое?

Фил смотрел сквозь деревья в сторону двух рунных камней, проглядывавших из зарослей перед церковью. Услышав голос Люка, Фил быстро заправился и застегнул штаны. Развернулся и бросился сквозь подлесок к церкви. Спотыкаясь, будто зачерпывал ногами морскую воду.

Дом и Люк, не удержавшись, переглянулись, но потом, смутившись, отвернулись друг от друга. Дом посмотрел через плечо Люка и заорал, – Хатч! Тащи сюда свою задницу. Сейчас же!

Хатч ответил что-то из недр церкви. Его голос был слишком глухой и тихий, чтобы можно было разобрать слова. Как будто он был занят чем-то. Но что сейчас могло быть важнее устроенного Филом шума?

– Хатч! – Люк большими шагами направился к зданию. Он заглянул в дверь и увидел Хатча, наклонившегося вперед в полутьме. Часть пола вокруг него провалилась, и скамьи с одной стороны скатились в центр прохода, через который Хатч пытался перебраться. – С тобой все в порядке, дружище? – спросил Люк.

Хатч кивнул. – Чего не скажешь об этом дерьме. Он потянулся вниз и подобрал с пола мертвые ветки и листья. Бросил мусор на упавшие скамьи.

– Старик, там что-то с Филом стряслось. Ты бы сходил туда.

– Знаю. Я видел из двери. Он просто стоял. Что там такое? Змею увидел? Я же вам рассказывал про гадюк. Нужно потопать, прежде чем заходить в подлесок.

– Не думаю, что это змея. Какого черта ты там делаешь?

Хатч поднял грязное лицо. На фоне темного, истлевшего пола белели только его зубы и белки глаз. Вид у Хатча был нездоровый. Лицо покрылось морщинами и осунулось. Находка, похоже, лишила его последних остатков юмора и оптимизма, только начавших оживать во время осмотра кладбища. – Боже, Господи Иисусе. Не знаю, что с этим делать.

Люк, осторожно переступая, двинулся внутрь здания. – Что? что такое?

– Не уверен, должен ли я трогать это.

Люк осторожно оперся на спинку целой скамьи и заглянул в яму, в которой стоял Хатч. Ноги Хатча утопали в куче крупных мокрых листьев, слившихся от недостатка света в коричневатую кашу. А еще там были другие предметы, которые Хатч частично очистил от листвы. Они больше походили на мертвые, почерневшие от сырости ветви деревьев. – Что? Что там такое, Хатч?

Хатч поднял лицо. – Кости. Человеческие кости.

– Склеп? – Люк едва услышал себя. Ему пришлось успокоить нервы, чтобы унять дрожь в голосе.

– Хатч покачал головой. – Они не были погребены. Гробов нет. Кости просто свалены в кучу. Все раздроблены. Черепа разбиты.

– Черт, нет.

Хатч наклонился и что-то поднял. – Не трогай! – Инстинктивно воскликнул Люк.

Хатч поднял предмет и выставил под водянистый свет, падавший на них с усиливающимся холодным дождем. – Это от какого-то животного. – Он поднял длинное ребро. Потом бросил и, громко хлопая, отряхнул руки. Снова нагнулся, пошарил в черном сыром мусоре под ногами. – Нижняя челюсть. Три позвонка. Еще одна куча ребер. Может быть, от лошади. или лося. Не знаю. – Снова нагнулся. – Тут все перемешано с этим… – Следующее, что он поднял, оказалось человеческой грудной клеткой. Когда он вытащил ее из груды листьев, от нее беззвучно отвалилась рука. Грудная клетка была светло-коричневого цвета, что уже вызывало тревогу. Она выглядела более свежей, чем кости животных. – И этим. – Тут он поднял человеческий череп. Нижняя челюсть отсутствовала, верхний ряд зубов почернел, затылок был раздроблен. Он бросил его, энергично вытерев руки об штаны.

– Останки людей и животных перемешаны вместе. Очень странно. И они не все старые. То есть, они лежат здесь давно, но некоторые дольше других. – Теперь он разговаривал сам с собой, не обращая внимания на напряженное присутствие Люка. Словно, говоря вслух, он нашел бы удовлетворительное объяснению тому, что считал ненормальным. Они оба сейчас дрожали, несмотря на то, что были в одежде для непогоды. И дрожали далеко не от холодного воздуха и дождя.

Люк не мог даже сглотнуть. И что потрясло его больше, чем все пережитое за последние сутки, так это то, что граница между людьми и зверьми в этом месте была стерта.

– Здесь еще детские кости.

– О, боже, нет!

Хатч вздохнул и пошарил ногой в сырой темной каше.

25

Все присели на корточки вокруг Фила, уставившись на него. С темнеющего неба непрерывно лил дождь, монотонно стуча по курткам и рюкзакам. Вид у Фила был ужасно бледный. Его знобило. Он сунул руки себе подмышки, чтобы согреться. Бросив взгляд через плечо, он произнес, – Оно здесь. Оно идет за нами.

Хатч и Люк посмотрели друг на друга, потом снова на Фила. Люк выпустил два больших облака дыма в сырой воздух. – Что именно?

Глаза Дома казались неестественно большими на его грязном, покрытом струпьями лице. – Ты чего, нахер, несешь?

Фил сглотнул. – Я видел…

Хатч застонал и опустился на колени. – Дружище, дружище, успокойся. Успокойся и расскажи нам, что именно ты видел.

– Я пошел отлить. Смотрел на землю, чтобы не обрызгать ноги. А потом у меня появилось странное чувство. Знаете, как будто рядом со мной кто-то стоит. Как будто ко мне подошел кто-то. И стоит совсем рядом. А когда я поднял глаза… я подумал, что это какое-то дерево. Вон там. Оно не двигалось, но что-то с ним было не то. Я посмотрел на него и… оно шевельнулось.

Люк прищурился от дыма. – Да? – Двое других повернули головы в сторону заросшего кладбища.

– Вон там. – Фил показал на рощицу возле первого рунного камня, мимо которого они прошли. – У тех деревьев. С краю. Что-то вышло из-за них, а потом очень быстро вернулось и исчезло. Не издав ни звука. Все произошло очень быстро.

– Какое-то животное? – спросил Хатч.

Фил покачал головой. – Я подумал, что это мертвое дерево. Типа тех, в которые попала молния. Но потом… я не знаю… мне показалось, что оно стоит на двух ногах. В вертикальном положении. И оно очень высокое. Там темно было. Но оно как будто маскировалось, потому что стояло очень тихо.

– Прекрати, мать твою, – сказал Дом. – Это не смешно. Только не здесь.

– Я не шучу, Дом! Я видел кое-что. И я видел это во сне прошлой ночью. В том доме. Оно спускалось по лестнице.

– Довольно, – рявкнул Дом. – Я изо всех сил стараюсь забыть прошлую ночь. И ту хрень, которую мы видели вчера на дереве.

Люк посмотрел в сторону леса. Затем перевел взгляд на Хатча. Даже под грязью было видно, как побелело у него лицо и нервно подрагивали веки.

– Вы мне не верите? – спросил Фил.

Лицо Дома напряглось так, что из под сжатых губ показались зубы. – Да не верим! Поэтому прекрати водить нас за нос!

– Что-то здесь не так, – тихо сказал Люк, будто сам себе.

– Ты о чем, мать твою? – требовательно спросил Дом.

– Ни о чем. Но в той перегнившей каше – Люк указал на заброшенную часовню, – полно человеческих останков. Они в том еще состоянии.

– Что? – Даже под грязью было видно, как побледнело лицо Дома.

Хатч покачал головой. У него был такой вид, будто он получил плохие вести. – Здесь произошло что-то ужасное. Рискну предположить, что те люди плохо кончили.

– Плохо кончили?

– Они разорваны на куски. Головы разбиты. Как после бомбежки.

Фила затрясло еще сильнее. На этот раз Дом промолчал.

– Как? – спросил Фил Хатча. В его вопросе звучали и мольба и любопытство.

Хатч сглотнул. – Слава богу, что мы не пошли в те два здания. Бьюсь об заклад, что нашли бы там нечто подобное.

– Что это, Хатч? – умоляющим тоном спросил Фил.

– Не знаю, дружище. И не уверен, что хочу знать. Он встал. – Колдовство. Черная магия. Какой-то древний культ. Шведы очень религиозный народ. Я просто не знаю. Нам тут морочат голову, ребята. Это просто нехорошее место. Вот оно нас и доканывает. Ты видел какое-то животное, Фил. Лося или оленя. В этой части страны они повсюду. Вот и все. Мы просто нервничаем. И это естественно. Но давайте успокоимся. Просто немного подождем. – Он бросил в сторону Люка жесткий взгляд. – Давайте держать себя в руках, хорошо?

Люк тоже встал и посмотрел на деревья. – Сейчас два часа. Нам нужно принять твердое решение, если хотим выбраться отсюда до наступления темноты. Волевое решение. Я предлагаю вернуться и попытаться выйти тем же путем, которым мы пришли сюда накануне.

– Значит, придется снова проходить мимо того гребаного дерева, – проворчал Дом. Его страх обернулся злостью.

– И мимо дома, – сказал Фил, и снова ушел в себя. По его голосу было слышно, что он чуть не плачет.

– Либо, – сказал Люк, поднимая вверх ладони, – попытаем счастья с другой стороны просеки и просто прибавим шагу.

Дом посмотрел на него, как на конченного идиота. – Как мы можем «просто прибавить шагу» в таком состоянии?

– Сделаем все возможное. Я достану тебе костыль.

– Не нужен мне гребаный костыль. Мне ничего от тебя не нужно.

Хатч закрыл обеими руками лицо и застонал. Он продолжал стонать, пока все не замолчали. Не говоря ни слова, он поднял свой рюкзак и просунул руки в лямки.

– Новая земля? – спросил Люк примирительным тоном.

Хатч кивнул.

– Класс. Если у кого-нибудь есть вода, я был бы очень признателен за глоток.

– У меня кончилась, – сказал Фил, судорожно нащупывая свой рюкзак, будто испугавшись, что другие собираются оставить его одного.

Хатч протянул Люку бутылку. Она была заполнена наполовину. Их последняя вода.

26

Ютясь под крошечным навесом у входа в палатку, Хатч и Люк сидели и смотрели на огонек, дрожащий над камфоркой газовой печки. Моросил дождь. Серый сумеречный свет рассеивался с наступлением ночи. С каждой минутой, пока они ждали появления пузырьков на темной поверхности супа, становилось все труднее видеть собственные ноги, ни то что тарелки и кружки. Земля была слишком сырой для костра, как и валежник, который мог бы пойти на растопку.

В дальней части заброшенного погоста заросли карликовых берез, ив и колючего кустарника были не такими густыми, но скорости им это не прибавило. Во-первых, из-за акров папоротника, росшего из болотистой почвы и доходившего до пояса, а во-вторых, из-за скользких от лишайника, скалистых образований. В одном месте Дому потребовался почти час, чтобы перебраться через торчащие из земли валуны. После каменистой почвы они снова попали в густые заросли. С тех пор как они покинули церковь, сквозь полог листвы проглядывали лишь редкие проблески водянисто-серого неба.

В семь часов Хатч положил конец их медленному, нерешительному продвижению через лес, объявив привал. До наступления темноты оставался еще час, или даже полтора, но Фил с Домом исчерпали уже все свои ресурсы. Дом дважды молча садился в лесу, неспособный или нежелающий идти дальше. Движения Фила стали неуклюжими и нескоординированными, как у пьяного. В некотором смысле он был опьянен изнеможением.

Темнота в лесу всегда наступала раньше обычного. Они даже проверили часы. Поднесли к ушам и послушали. Уже в четыре часа дня под древним пологом листвы казалось, будто наступила ночь.

За весь день они прошли всего шесть, может быть, семь километров.

Лесная почва вокруг лагеря была настолько усеяна обломками деревьев, что возвести здесь две палатки было почти невозможно. Сперва пришлось расчистить площадку. Хатч исцарапал себе все пальцы, разгребая в стороны валежник и папоротник. Теперь общими с Люком усилиями две палатки были установлены. Они провисли и трепетали на ветру, как сброшенные парашюты, в меркнущем свете дня. Под подстилками было столько корней, крапивы и шишек, что лежа спать там было невозможно.

Хатч предчувствовал, что ночь ему придется провести, сидя или свернувшись калачиком в углу двухместной палатки. По крайней мере, внутри будет сухо. Что-то вроде этого Хатч пообещал остальным. Все промокли насквозь ниже пояса. Из-за джинсов у Фила началось сильное раздражение на коже. Ему удалось медленно стянуть сырые штаны до колен, но потом он понял, что обратно ему их не натянуть, поэтому оставил их спущенными наполовину. Внутренняя поверхность его бедер блестела от пахучей мази. Завтра ему придется втиснуться в пару грязных верхних брюк, которые Дом носил первые два дня похода. Фил молча лег в палатку, поверх своего спального мешка.

На чехле от спального мешка Хатча были разложены оставшиеся запасы продовольствия. Впереди ждал голод. Дом потребовал существенного обеда. В результате, в маленьком металлическом горшочке на туристской печке оказалась последняя еда, которую они смогли приготовить из двух оставшихся пакетов с сухим супом, упаковки соевого фарша, щепотки сушеного пряного риса, и последней банки сосисок для хот-догов. После этого каждому досталось по четыре энергетических батончика, один шоколадный на всех, немного леденцов и жевательная резинка. Сегодняшний ужин состоял из кружки супа, приготовленного на прокипяченной болотной воде, и двух сосисок с соевым фаршем. Все настолько устали, что могли лишь сидеть и смотреть, как содержимое горшочка доходит до готовности.

У периметра каменистых образований Люк нашел ручей. В трех разных местах из земли пробивался коричневатый ручеек. Основной канал, похоже, проходил под землей. По крайней мере, эта мутная вода находилась в свободном доступе, была прохладной и свежей. Десять минут они сидели и насыщались в тишине. Потом наполнили водой пластиковые литровые канистры и фляжки. После этого Хатч почувствовал головокружение и тошноту. Но это не помешало им вдоволь напиться свежей водой впервые за последние два дня.

Их жалкий лагерь оказался в лучшем за последние несколько часов месте. Здесь они были защищены от холодного ветра, который мог проникать в сумерках сквозь деревья, а под ногами была более-менее ровная, после расчистки от кустарника, почва. Когда палатки были установлены, Хатч приступил к подготовке печи и сбору ингредиентов. От усталости никто не мог разговаривать. Они даже не смотрели друг на друга.

Люк выбился из сил. Болели ноги, жгло ягодицы. Интересно, какое расстояние смог бы он проделать, уйди он один? Как минимум в два раза больше, чем они прошли группой. Может даже нашел бы опушку леса. Кто знает? Стоило им удалиться от той жуткой церкви, как ему тут же захотелось избавиться от остальных. Каждая секунда переносимых с тех пор страданий подпитывала обиду на Фила и Дома из-за их медлительности. Из-за того, что своей физической неподготовленностью к походу они всех подвергали риску. И в нем продолжала кипеть злость на Хатча, из-за его опрометчивого решения срезать путь. Больше всего винить он должен был самого себя, но он переводил эту злость на других. И он знал это. Срезать путь было против его инстинктов. Как и их утреннее решение продолжить движение по тропе на запад, в неизведанные земли. Оба эти маршрута были неправильными. Он знал это, но пошел за остальными, не выразив достаточных возражений. Почему? То же самое с их вчерашним вторжением в чужую лачугу. Он участвовал в этом вопреки своим инстинктам. И посмотрите, что случилось со всеми. Той ночью они растеряли всю энергию и способность к дальнейшему сопротивлению. Что-то страшное произошло с каждым из них, что впоследствии они могли списать на воздействие среды или усталость. Но те сны, они не были случайными.

Он хотел избавиться от всего и ото всех. Завтра он уйдет. Пойдет за помощью, на свой страх и риск. Он принял это решение ранее, вечером. И когда он отвел Хатча в сторонку и шепнул об этом, старый друг лишь кивнул в знак согласия. Не проявив ни обычного энтузиазма по поводу новой стратегии, ни высказав ни единого возражения, Хатч лишь медленно кивнул головой. Глядевшие из грязных глазниц, глаза Хатча казались постаревшими, и какими-то тусклыми.

Они в полной заднице. У них реальные проблемы. Этот день был пустой тратой времени. Продукты закончились, а Фил с Домом лишились остатков сил. Поход превратился в борьбу за выживание. Это почувствовалось где-то в течение дня. Может быть, утром. Это выражалось во всем, а не в чем-то конкретно. И только сейчас, когда они перестали шататься по кустам, Хатч, наконец, осознал всю серьезность ситуации. Осознание этого факта тяготило Люка. Но, по крайней мере, оно успокоило водоворот мыслей в его голове и убедило в правильности собственного выбора, который утром вызвал у всех такое возбуждение.

Теперь не было ни выбора, ни споров. Кто-то должен был идти за помощью. Тот, кто больше к этому готов. Он или Хатч. В то время, как второй останется со страдающими от изнеможения и избыточного веса Филом и Домом. К тому же, у Фила ужасные волдыри, а у Дома – распухшее колено. Хатч не был рад такой расстановке, но она была обусловлена стычкой Люка и Дома.

Он уйдет на рассвете. На юг, со вторым компасом. Поспав нескольких часов. Он ждал этого с нетерпением, несмотря на риски. Он не мог позволить себе подробно задумываться о таких ловушках, как бездна одиночества, внезапно разверзшаяся и грозящаяся его поглотить. Ему просто придется идти через это безумие, страх и ужас, не отвлекаясь ни на что. Но прежде чем покинуть остальных, он хотел кое-что уладить. – Дом?

В недрах палатки он видел, как Дом лежит в тишине, подложив рюкзак под больную ногу. Никакого ответа.

Хатч поднял голову и, хмуро посмотрев на Люка, покачал головой.  – Не сейчас, – беззвучно произнес он.

Люк кивнул и вздохнул. Потом посмотрел на темную крышу из древесных ветвей и тяжелых мокрых листьев, под которой они расположились. Отдельные ветви и сучья объединились в чернильно-черный полог, сквозь щели в котором проглядывали крошечные фрагменты бледного неба. Люку на лицо упали мелкие брызги. По земле размеренно стучали тяжелые дождевые капли. Вода всегда находила к ним путь.

– Все готово, парни, – объявил Хатч.

Фигуры в палатках зашевелились. Дом застонал, потом высунул руку из-под навеса. В ней была металлическая миска. – И не скупись на сосиски. Даже если они со вкусом мошонки.

Хатч ухмыльнулся. – Мне пришлось добавить в соус кое-что для густоты.

У Люка не было сил, чтобы смеяться. Фил включил в палатке фонарик, чтобы найти посуду.

– Потом запьем кофе.

Рот Люка наполнился слюной. Даже, несмотря на сухое молоко, которое никогда до конца не растворялось и пакетики сахара, спертые ими из хостела в Кируне, одна мысль о кофе вызывала в нем ребяческую радость.

Они ели быстро и шумно, чуть не рыдая над тарелками, когда, как голодные кошки, слизывали с них остатки жидкости. Кастрюли были грязными с вчерашнего вечера, и засохшие остатки пищи чувствовались на языке.

– Пожалуй, это лучшая еда, которую я когда-либо ел, – сказал Хатч, когда все закончили. Тон его голоса был легче и теплее, чем днем.

Люк хотел сказать, что никогда не стоит упускать из виду простые вещи, которые на самом деле имеют значение. Но передумал. Он сомневался, что кому-то в лагере еще интересно то, что он думает. Сейчас все испытывали рядом с ним неловкость. Он чувствовал это всякий раз, когда пытался заговорить с ними после стычки. Интуитивно ощущал исходящее от них напряжение, во время расчистки площадки для лагеря и установки палаток. Обе задачи выполнил большей частью он, но его усилия остались незамеченными. Вновь появившееся беспокойство, что его превращают в изгоя, перерастало в раздражение.

Он закурил сигарету и снова задумался о том, почему стал крайним с момента их встречи в Лондоне шесть дней назад. Шесть дней? Казалось, что прошло гораздо больше. Он заглянул в пачку и прищурился. Осталось всего восемь сигарет, а потом он залезет в неприкосновенный запас табака для самокруток, 12,5 граммов «Драма». Без табака он сойдет с ума. Он в любое время променял бы еду на сигареты.

Он занервничал и вздохнул. Что-то и вправду случилось с ним к тридцати годам. Что-то, отдалившее его от других людей, не только от друзей, но и от обычной мирской суеты. Он начал замечать, как переглядывались окружающие, стоило ему открыть рот. Как ухмылялись, когда он входил в офисы или на склады, где работал. Он нигде подолгу не задерживался и переходил на другую работу, тоже не приносящую удовлетворения. Его все реже стали куда-либо приглашать, а потом, когда ему стукнуло тридцать два, и вовсе перестали. Лишь слабые и незащищенные женщины, казалось, чувствовали себя комфортно в его компании, хотя питали к нему незначительный интерес, разве что видели в нем поддержку. К тридцати четырем он был одинок. Одинок по-настоящему.

Еще в Лондоне и Стокгольме, перед походом, пока он не стал общаться с одним Хатчем, всякие попытки заговорить с коллективом рассматривались, как совершенно неуместные комментарии, либо просто игнорировались. Никто даже не пытался поддержать выдвигаемые им предложения. Чаще всего следовало молчание, а потом остальные трое снова возвращались к своей дружеской беседе. Он лишь мешал им своей речью. С самого начала похода над ним в лучшем случае подшучивали.

То, что он настолько отдалился от своих старейших друзей, озадачило его и глубоко ранило. Это могло закончиться тем же, что случилось с ним в Лондоне, спустя несколько лет, проведенных в городе. Он знал, как город может изменить любого. А может, он всегда страдал фундаментальным разобщением с другими людьми, и не замечал этого в молодости? Он не знал ответ. Да и слишком устал, чтобы думать об этом, тем более анализировать. Да нахрен, что ему терять? – Дом, послушай. Сегодня утром… – Люк глубоко вздохнул.

Лежащий в палатке Фил отвернулся в сторону, спиной ко входу. Хатч был все еще занят кипячением воды для кофе, но это напряжение казалось Люку почти невыносимым.

– Извини, дружище. Я хочу сказать, что мне очень жаль. Я насчет сегодняшнего утра. Это было просто… неприемлемо.

Какое-то время Дом не отвечал. И с каждой секундой молчания вокруг лагеря будто сгущался холодный воздух. Когда он заговорил, его голос был спокойным, – Что было, то было. Но засунь себе в жопу свои извинения. Мне они не нужны. И пока не встанет ребром вопрос нашего выживания, я не обмолвлюсь с тобой ни словом до самого дома.

Люк посмотрел на Хатча, который недовольно поморщился и поджал губы, но продолжал заниматься приготовлением кофе.

Люка бросило в жар. Голова закружилась. Его душили эмоции. Все накатило снова. Жалость к себе. Гнев. Сожаление. Горло сдавило, как при свинке, переполнив рот привкусом железа. – Ладно.

– Ладно, так ладно. И клянусь, если подойдешь хоть к кому-то из нас снова, мало тебе не покажется.

Они что, разработали стратегию защиты от него? Обсуждали его? Конечно, обсуждали. Когда он уходил на разведку. Драка была прекрасным поводом для прений.

– Как будто ты не виноват. – В нем снова заговорил инстинкт. Тот ужасный инстинкт, который он едва мог контролировать, если чувствовал себя оскорбленным. Честно говоря, так было каждым утром в лондонской подземке, а потом большую часть дня на работе в магазине подержанных пластинок.

– А? Разве я тебя провоцировал? На то, что ты сделал? Разве заслужил это? Психопат чертов!

– Дом, – строгим тоном сказал Хатч.

– Перестань, Люк, – сказал Фил. – Просто перестань. На сегодня хватит.

– Да пошел ты, – неосознанно вырвалось у Люка.

– Опять за старое, – сказал Дом.

Люк глубоко вдохнул. Сделал паузу. Посмотрел на кончик сигареты. – Ты с самого Лондона меня достаешь. Думаешь, мне не надоело терпеть твои шуточки?

– Ох, ты, бедняга, мать твою.

– Зачем ты опять меня унижаешь? Зачем?

– Завязывай, Люк, – сказал Хатч устало.

– Почему? Почему для вас всегда слишком утомительно слушать меня? Я что, говорю что-то неуместное или глупое?

– Может и так, – сказал Дом.

Люк проигнорировал комментарий, зная, что Дом пытается отыграться на нем за унижение, испытанное во время драки. – Поверить не могу, что раньше мы были друзьями.

Дом не утихал. – Мы больше не друзья, так что не напрягайся.

Внезапно у Люка исчезло всякое сожаление о нанесенных Дому побоях. – Какого черта я делаю здесь, с вами? Эта мысль не покидала меня с того момента, как вы все появились у меня в квартире.

Дом приподнялся на локте, и Люк увидел его напряженное лицо в темном проходе палатки. – Может, ты должен был уже тогда что-то сказать, и избавить нас от своего общества на эти дни.

Люк громко рассмеялся. – Забудь, что произошло утром. Кстати, сейчас я чувствую, что был прав. Просто забудь об этом на какое-то время, и скажи. Скажи, какие у тебя ко мне претензии? Давай, выкладывай.

– Люк! – окрикнул его Хатч.

– Нет уж, позволь. – Люк снова перевел взгляд на Дома и медленно произнес. – Что я такого сделал? Скажи мне. Ты постоянно меня доканываешь. Что бы я не сказал, ты все отрицаешь. У меня нет права на свое мнение. Что бы я не сказал, у вас с Филом на все есть саркастический комментарий. Или переглядывайтесь с гнусными ухмылочками. Почему? Я тут из кожи вон лезу, но что бы я ни делал, получаю взамен лишь неуважение. Как будто, я совершил какую-то непоправимую ошибку. Да, именно так. Неуважение. Но будь я проклят, если знаю, из-за чего я заслужил это. И я хочу это знать сейчас. Объясните мне.

Никто не проронил ни слова.

– Времена изменились, Люк. Мы все ушли вперед, – сказал Хатч.

– Что это значит? Только честно.

– Мы стали другими. Люди отдаляются друг от друга. Со временем. И в этом нет ничего плохого.

– Плохо приглашать кого-то в поход, а потом, отстранившись от него, смешивать с дерьмом. И даже когда все хреново, вы продолжаете так поступать.

– Ты зашел слишком далеко, – сказал Фил.

– Если мы тебя чем-то обидели, прости, – сказал Хатч. – Как нам сейчас с этим быть?

– Ты тут не причем. Ты ни в чем не виноват, Хатч. Я говорю не о тебе, а о той парочке.

Дом покачал головой. – А ты никогда не думал, что некоторые твои слова могут нас бесить?

Люк поднял вверх руки. – Какие, например?

Дом высунулся из палатки. – Думаешь, кто ты есть на самом деле? Может, напомнишь нам, какой ты «вольный казак». Ни семьи, ни жены. Не веришь в моногамию. Не позволяешь никому орать на себя на работе. Не хочешь становиться заложником ответственности. Тебе уже тридцать шесть, дружище. Ты работаешь в лавке. Ты продавец. Тебе не восемнадцать лет. Но ты не изменился, и тебя сложно воспринимать всерьез. Потому что тебя до сих пор радует, что Lynyrd Skynyrd выпустили новый альбом.

Фил и Хатч захихикали. Люк окинул взглядом всех троих, запрокинул голову и саркастически рассмеялся. – Так вот оно что.

– Думаешь, твоя философия производит впечатление на кого-то, у кого в жизни есть хоть какая-то ответственность? Тогда, в Стокгольме, ты сказал, что сделал другой выбор. Какой выбор? Что ты сделал за свою жизнь? Честно? Чем можешь похвастаться?

Люк наклонился вперед, и начал говорить повышенным тоном, пока не одумался и понизил его. – Это не соревнование. Мне не нужно то, что есть у вас. Честно, не нужно. А раз я не ведусь на это, вы пытаетесь выставить меня неудачником. Совершенно верно, я усложнил себе жизнь этой музыкальной лавкой, которая пошла кверху жопой. Переездом в Лондон. Но я не какой-то бесцельный неудачник. Я работаю в магазине, чтобы хоть как-то свести концы с концами. Я не выбирал эту карьеру. Эта работа помогает мне платить за аренду. Я просто делаю это. Только и всего. Я не такой, как вы думаете.

Фил хихикнул, и Люк понял, что тот смотрит на Дома. Ему что, тоже влепить? Он пристально посмотрел на Фила. – Но вас это очень волнует. Вас бесит, что я не сижу, погрязнув в долгах, с какой-нибудь унылой сукой на шее. Вместо этого вы пиарите свою жизнь, будто хотите, чтобы я вам завидовал. Кто хотел бы такого, парни? Посмотрите на себя. Вы выглядите, как старые пердуны. Вы оба. Жирные, седые, а вам еще сорока нет. Это семья с вами такое сделала? И брак? Я тоже должен к этому стремиться? Завидовать? А если нет, значит, я не в деле? Почему? Я скажу вам почему. Потому что я напоминаю вам о том, чего вы не можете делать. Да, не можете. Потому что вам никто не позволит.

Дом просто покачал головой.

Фил тихо сказал, – Сука.

Дом снова поднял глаза на Люка, пытаясь сдержать веселье. – Всякий раз, когда мы встречаемся, ты пытаешь утереть нам этим нос, на большее ты не способен. Задержка в развитии на лицо.

– Что? Следовать зову сердца. Не идти на компромиссы. По-вашему это удел неудачника?

– Только послушайте его, – тихо сказал Фил, проявив активность впервые после инцидента у церкви. – Он зарабатывает два с половиной фунта в час и живет в той же жопе, из которой, не вылезал со второго курса университета.

– И все-таки тебя это бесит, – сказал Люк. – По-настоящему бесит. Вы носите в себе лишь сожаление и обиду. Я не виноват, что вы оба боитесь своих гребаных женушек.

Дом фыркнул. – А ты трахаешь тех паршивых шлюх и живешь, как бомж. О, я бы не задумываясь, поменялся бы местами. И где ты там проходил курсы по торговле компакт-дисками и музыкальной прессой? В гребаном Финсбери-парке?

– Почему это женщины, с которыми я встречаюсь, являются паршивыми шлюхами? А те злобные стервы, с которыми вы спите, значит… желанные? Респектабельные?

Хатч покачал головой. В темноте было сложно разглядеть, улыбается он или нервничает. – Парни, вы уже переходите все границы.

Но Хатча никто не слушал. Теперь даже он раздражал Люка, потому что, как обычно, пытался защитить Дома. Он всегда с ним нянчился. Знают ли они, как они вместе выглядят? – Деньги, – продолжил Люк. – Это самое ценное, что есть у всех, так? То, что они зарабатывают?

– Ну, это преимущество. Лучше, чем ничего.

– Это единственный критерий, по которому вы сегодня судите людей. Чем они владеют, что покупают. В какое унылое говно ты превратился. И не претворяйся, что ты счастлив, дружище. Не обманывай себя, потому что меня не проведешь. Я видел тебя на свадьбе Хатча. Сколько раз вы ругались с Гейл? – Он зло посмотрел на Фила. – А вы с Мишель? А? У нее весь день лицо было, как у бульдога, жующего осу. Я отделался от пары таких несколько лет назад. Выставил их на улицу вместе с мешками для мусора. Даже в мыслях не было на них жениться. Я имею в виду, о чем вы думали? Я лучше бы очутился на улице, чем однажды проснулся б рядом с одной такой унылой рожей.