Текст книги "Ты здесь не чужой"

Автор книги: Адам Хэзлетт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

– Поспал, дорогой?

Сэмюэл глянул в окно – они как раз въезжали на мост, внизу плескали, играли на солнце воды залива.

За ужином он никак не мог избавиться от приснившегося кошмара. Лица и голоса отодвинулись куда-то далеко, как было в то утро в школе, в столовой. Когда подали кофе с пудингом, отец Сэмюэла поднялся из-за стола и пошел к автомобилю за картой. Сэмюэл, извинившись, побежал следом и нагнал отца у выхода на подъездную дорожку.

– Не хочешь сладкого? – удивился отец: обходя сбоку «пежо», он заметил сына рядом. Отпуск отец проводил, общаясь с мистером Уэстом и отсыпаясь после обеда, а мальчикам советовал почаще играть в регби с Питером и его приятелями.

– Папа! -Да?

– Помнишь, миссис Уэст говорила, что Пенелопа позовет Тревора покататься на яхте?

– Правда? Хорошо. И что же?

Отец положил руку на дверцу машины, но еще не открыл ее.

– Не позволяй им!

– С какой стати?

Даже в темноте Сэмюэл чувствовал, как краска заливает лицо.

– Так о чем речь? – настаивал отец. Сжав кулаки, Сэм ответил:

– Это как было с тобой и кузеном Уильямом.

На мгновение отец застыл неподвижно. Затем быстро обошел машину и встал прямо перед Сэмюэлом. Он был высок, сын едва доходил макушкой ему до груди. На отце была одна из тех синих оксфордских рубашек, какие он каждый день надевал на работу, он только рукава закатал и обошелся без галстука.

–  А теперь ты меня послушай! – Голос звучал угрожающе. – Полагаю, твой брат счел уместным рассказать тебе какую-то чушь насчет меня и Уильяма. Так вот, это неправда. Ты понял?

Сэмюэл слышал рев и грохот волн, бившихся о скалы. Над верхушками деревьев проступили звезды.

– Я вас спрашиваю, молодой человек!

– Ты не поверил, когда я сказал про мистера Джевинса, – пробормотал Сэмюэл, радуясь, что в темноте отец не разглядит закипавшие в его глазах слезы.

– Так вот ты о чем!

– Нет! – сцепив зубы, вскрикнул Сэмюэл. – Не отпускай их на яхте!

Отец крепко ухватил Сэмюэля за плечи, сильные пальцы вонзились в его тело, причиняя боль.

– Я тебе повторять не буду, – предупредил отец. – Лучше сразу усвой. Тебе двенадцать лет, и в голове у тебя полно дури, но если ты начнешь путать реальность с фантазиями, это тебя погубит. Слышишь, что я тебе говорю? Не знаю, что тебе приснилось сегодня, что тебе приснилось про твоего учителя, но в любом случае это сон и только. К нашей жизни эти призраки не имеют никакого отношения, абсолютно никакого… Раз Пенелопа пригласила Тревора кататься на яхте, они будут кататься. И чтобы я не слышал, как ты пытаешься запугать свою мать или брата этой ерундой, понял? Ты совершенно нормальный мальчик. Кошмары бывают у всякого. Иногда туго приходится. А потом просыпаешься и соображаешь, что к чему. Так мир устроен. Теперь ступай в дом и забудь об этом. Ступай.

Он развернул Сэмюэла спиной к себе и слегка подтолкнул.

На следующий день они вернулись с пляжа рано, в середине дня, и все обитатели дома разбрелись по разным уголкам, чтобы принять душ или отдохнуть. Сэмюэл вышел на веранду и застал мать в шезлонге с книгой в руках. Солнце ненадолго спряталось за тучу. Мать подняла голову и улыбнулась.

– Тут неплохо, да? – сказала она.

Сэмюэл только плечами пожал.

Взгляд матери рассеянно скользил по воде.

– В следующем году станешь старостой? Знаешь, твой отец так обрадовался, когда об этом узнал!

– Да, наверное, это неплохо.

– Очень даже! – Мать обернулась полюбоваться прилежным сыном. – На яхте будешь кататься?

– Мистер Уэст сказал, с него на сегодня достаточно.

– Пенелопа поведет яхту, она пригласила Тревора. Попробуй увязаться за ними.

Пальцы рук закололо, словно по воздуху пробежал электрический заряд. Отец приказал забыть сон, и он честно пытался это сделать. Но при одном воспоминании ему стало дурно, аж желудок свело, и он наплевал на отцовские запреты.

– Не пускай их! – еле слышно прошептал он.

– О чем ты говоришь?

– Мама! Послушай! Тревор погибнет! Не пускай их.

Мать резко подалась вперед, на скулах у нее заходили желваки.

– Как ты смеешь! – возмутилась она. – Как ты смеешь говорить, что твой брат, твой родной брат умрет! Тебе не стыдно? Что с тобой, Сэм?

– Я знаю про кузена Уильяма, мама! Трев мне сказал. Можешь думать, что хочешь, насчет того, как было с мистером Джевинсом, но я знал, я знал на хрен…

– Сэмюэл!

– А вчера в машине мне приснилось, да, мне приснилось, что он умер, и там была яхта, и я слышал, как он кричит. Господи, мама, почему ты мне не веришь?

От его натиска мать словно вжалась в кресло.

– Тебе приснилось? – неожиданно ослабевшим голосом переспросила она.

– Что тут происходит? – загремел отец. Сэмюэл обернулся – отец стоял на веранде у него за спиной. – Что ты сейчас говорил матери?

– Роджер…

– Нет, Элизабет, я этого не потерплю. Эта семья не превратится в бедлам из-за дурацкого совпадения, которое произошло десять лет тому назад. Чушь собачья! Что касается тебя, Сэм, – я предупреждал!

Отец схватил его за руку и поволок через кухню, мимо Питера (тот в изумлении оторвался на миг от тарелки с печеньем), через холл, мимо миссис Уэст и вниз по лестнице в комнату, отведенную мальчикам. Он силой усадил Сэмюэла на кровать.

– Будешь сидеть тут до конца дня, понял? Хорошенько подумай над тем, что ты натворил – напугал родную мать! – Голос отца был полон презрения – вот-вот плюнет в Сэма. Но он резко развернулся и вышел из комнаты, захлопнув за собой дверь.

Шли минуты. Сэмюэл слышал плеск воды, голос Пенелопы – она что-то кричала родителям – хлюпала вода у причала. Ему казалось, будто внутренним зрением он проникает сквозь стену и видит, как брат садится в лодку. Комната наполнилась сухим, мертвенным шорохом. Невыносимо! Сэмюэл подбежал к окну, распахнул его как можно шире и заорал, сам себя не слыша, слова вылетали чересчур поспешно, путано:

– Стой! Стой! – Они должны остаться. – Тревор!

В ту же секунду дверь за его спиной распахнулась, и отец прижал Сэмюэла к двухъярусной кровати. Он с размаху врезал сыну по лицу, так что голова его, мотнувшись, ударилась о деревянную раму кровати. Отец ударил вновь, выкрикивая слова, смысла которых Сэмюэл понять не мог. Внезапно отец замолчал, повернулся и вышел из комнаты.

Чуть позднее – пожалуй, прошло несколько минут – в замочной скважине заскрежетал ключ. Дверь заперли снаружи.

Тело Сэмюэла обмякло, колени подогнулись. Он опустился на пол, скрестив ноги, опустив голову на руки. Тревожный шорох все еще шуршал в ушах. Сэмюэл увидел темные, почти коричневые пятна на шортах-хаки и понял, что с его щек капают слезы. Он вытер глаза и стал неподвижно смотреть на уходившие в бесконечность цепочки узора на синем ковре.

Он слышит, как скрипит канат, разматываясь с кнехта «санфиша», как хлопает об мачту фал. Навалилась усталость, словно он несколько часов подряд продирался сквозь тот лес возле школы, несколько часов подряд бежал. Неизбежная смерть брата обрушилась на него, как оглушающая волна. Тревор! Брат делил с ним праздные часы каникул, с ним рядом, в его комнате только и было уютно. Брат не обзавелся друзьями, всегда оставался одинок.

Боль сведет их с ума, думает он. А то, что Сэмюэл сказал, что он знал заранее… Некуда бежать. Мир его родителей рухнет. Они с матерью поселятся где-нибудь в глуши, отец даже глядеть на него не захочет. Сэмюэл вспомнил, как стоял тогда в холле напротив мистера Киннета и пытался себя убедить, будто предчувствие насчет мистера Джевинса – неправда. Всей душой он рвется сейчас обратно в тот миг, когда он еще мог поверить, что ему просто привиделся страшный сон, что его мозг стиснул мощный рукой какой-то злобный насмешник. Он молится, как учили молиться в церкви: «Хлеб наш насущный дай нам на сей день и прости нам долги наши…»

Хлопает на ветру парус.

– Готово? – кричит Тревор.

Окно выходит на восточную сторону, на дальнюю часть пролива. Отсюда судно не разглядеть. Не видно и солнца, хотя оно вышло из-за туч – только лучи света падают сверху на красную арку моста, играют на воде.

– Осторожнее там, – кричит с веранды мать, и от Сэмюэла не ускользает нотка отчаяния, которую мать пытается скрыть, повышая голос.

Звуки затихли. Он отходит от окна, чувствуя тяжесть во всем теле, валится на постель. Голова находит вмятину на подушке, и сон накрывает его подобно волне.

Сэмюэл проснулся от прикосновения чьей-то ладони к щеке. Возле него на краешке кровати примостилась мать.

– Ты бы вышел к ужину, – предложила она. – Поешь кеджери [ Кеджери – рыба, приготовленная с рисом ], и я оставила для тебя немного лимонаду.

Он молча вцепился в руку матери.

– С ними все в порядке, Сэм, все в порядке. Они недолго плавали и сейчас заканчивают ужинать. Все хорошо. – Мать провела рукой по влажным волосам сына, усталая улыбка пережитого страха и облегчения еще не покинула складки ее лица.

– Он был с тобой слишком суров сегодня. Несправедлив был твой отец. – Пальцы почесывают кожу на голове. Кажется, мать вот-вот заплачет, но так и не заплакала.

– Ты кое-чего не знаешь, Сэм. Почему это так тяжело для него. – Мать примолкла, поглядела себе под ноги.

Сэмюэл держал мать за руку и чувствовал, как расслабляются в его теле мускулы, о существовании которых он даже не подозревал. Покой: он в этой комнате, под его пальцем бьется жилка на руке матери, ее лицо – чуть выше его лица, нет ничего более знакомого в мире, слушать ее голос, знать, что Тревор ужинает этажом выше, дома, в безопасности. Что еще нужно человеку?

– История, которую рассказал тебе брат… тот сон… Что ж, отцу действительно приснилось это, а позвонили только наутро, но сон был не на пустом месте. За неделю до того он виделся с Уильямом в больнице в Саутгемптоне и знал, что дела его плохи. Вот откуда этот сон – из-за его болезни, из-за болезни кузена.

Она глянула на Сэмюэла и перевела взгляд куда-то за окно.

– Отец расстраивается, когда ты талдычишь о таких вещах, о снах, и что ты «заранее знал», он беспокоится, ведь он любит тебя, не хочет, чтобы ты запутался. Самое главное – не запутаться. Совпадения бывают, но нельзя превращать мир в бессмыслицу. Ты же понимаешь это, правда?

Сэмюэл приподнялся на постели и укрылся в объятиях матери.

– Милый, – продолжала она, – если у тебя будут кошмары, и такие страшные, надо найти специалиста, с кем ты мог бы поговорить.

Он прикрыл глаза, прижался лицом к ее плечу.

Питер, Пенелопа и Тревор чересчур внимательно всматривались в Сэмюэла, точно в пациента, вернувшегося из больницы: дескать, поправился ли? Конечно, они понятия не имели, с какой стати он орал им вслед через окно какие-то глупости. Настороженность скоро рассеялась. Сэмюэл запивал кеджери лимонадом. Пенелопа и Тревор, похоже, сдружились и затеяли карточную игру на столе, неподалеку от его блюдечка с пирогом.

Отец и мистер Уэст ушли в клуб. Хотя Сэмюэл проспал всю вторую половину дня, он быстро устал и рад был снова улечься в постель, после того как вместе с ребятами посмотрел видео. В коридоре, у входа в спальню мальчиков, мать еще раз обняла его. Тревор нагнал и обхватил руками их обоих.

– Малость тронулся ныне, а, Сэмми?

– Ага, – кивнул Сэмюэл, стараясь не заплакать от счастья в объятиях брата.

Как раз шел легкий дождик, когда на следующий день эти двое сели в машину и поехали в деревню за овощами и хлебом. По словам Пенелопы – ее вскоре проводили обратно домой, ни единой царапины, – солнце вышло внезапно, едва закончился дождь, треугольник света заискрился на черной мостовой, отразился в лобовом стекле, и Тревор резко свернул вправо, ударил в бок шедшей на обгон машины, а затем врезался в пытавшийся объехать его трейлер. От сотрясения вдребезги разбился корпус белой яхты на прицепе трейлера.

Сэмюэл сидел на заднем крыльце, дожидаясь возвращения родителей из больницы. Много часов спустя они подъехали к дому и застали его там. Они не сразу вышли из машины. Бледные лица с запавшими щеками обернулись к нему. Взгляды через лобовое стекло. На кухне играло радио, булькали голоса певцов.

Дух сокрушенный. Этого хочет Бог, говорил Джевинс. Сердце разбитое и сокрушенное. Какой бог хочет этого? Бог необозримого пространства, находящийся за пределом того места, где – теперь Сэмюэл знал это наверняка – ему предстоит провести остаток жизни? Тихая комнатка в стенах густо населенного дома.

Дух сокрушенный. Будет ли этого довольно?

Дело моего отца

Электричка плавно затормозила, едва миновав Саут-Стейшн. Свет погас, затих гул кондиционеров. Июньское утро, вагон на три четверти пуст. Дэниэл сидел в конце, у окна, запечатанный конверт так и лежал у него на коленях.

Когда внезапно исчезли все прочие шумы, стали слышны звуки других пассажиров: кто-то шелестел газетой, двумя скамьями дальше мальчик шептался с отцом, люди кашляли и зевали. Жидкий утренний свет просочился сквозь тучи, затянувшие небо, и повис над станцией; в вагоне за тонированными стеклами было сумрачно.

Допивая остатки имбирного эля, он следил, как синий электровоз компании «Конрейл» тянется по рельсам мимо огромной рекламы «Жиллетт», Ремонтники в оранжевых робах столпились у стрелки, дожидаясь, пока поезд проедет. Наверху, между пилонами, носились чайки.

В нежданно наступившей тишине Дэниэл осознал, что некая часть его души противится необходимости открыть папку, не желает читать записи бесед и приговор врачей. Конечно, от их мнения ничего не изменится. Но не хотелось бояться самого себя.

Получить записи на руки было не так-то просто. Голлинджер, его лечащий врач, отказывался отдать переписку. Однако Дэниэл имел на это право – и вот все бумаги в папке. И другая часть его души ликовала оттого, что посреди сумятицы, в которую обратилась его жизнь, он нашел в себе энергию, даже организаторские способности – и вырвал-таки документы. Быть может, они позволят ему сохранить память и ясность зрения.

Под ногами завибрировало, послышался щелчок и шипение – тормоза отпущены. Поезд тронулся, включился свет и вновь зажужжал кондиционер. В конце пути ждал город, где Дэниэл вырос и где он уже много лет не бывал.

Металлический замок легко поддается, указательным пальцем Дэниэл взламывает печать. Внутри – пачка бумаг толщиной в полдюйма. Он быстро пролистывает документы, откладывает в сторону результаты теста с каракулями-примечаниями Голлинджера и начинает читать:

От Уинстона П. Голлинджера, д.м. Пайн-стрит, 231 Бруклин, Массачусетс 02346 15 ноября 1997 г.

Д-ру Энтони Хьюстону Больница им. Маклина Милл-стрит, 115 Бельмонт, МА 02478

Дорогой Тони,

спасибо за письмо от 10 ноября относительно Дэниэла Маркэма. Упомянутые им кассеты – не вымысел. За последние полгода он сделал несколько записей. Когда Дэниэл последний раз явился ко мне в кабинет, он просил меня взять кассеты на сохранение. Я поручил своей секретарше расшифровать текст. Распечатка прилагается.

Дэниэл Маркэм обратился ко мне полтора года назад по поводу перемежающихся маниакальных и депрессивных состояний. На тот момент ему исполнилось двадцать четыре года, родители в разводе, безработный, холост, иногда прибегал к обезболивающим наркотикам по рецепту, выписанному в связи с хронической болью в спине. Учитывая семейный анамнез (у отца активно протекающее биполярное расстройство) и лабильное состояние самого Дэниэла (со слов пациента), нетрудно было установить диагноз: биполярное расстройство (1).Я приступил к активному медикаментозному лечению в сочетании с еженедельными консультациями, однако различные курсы лекарств не дали заметных изменений в состоянии Дэниэла.

Записи представляют собой «исследовательский проект» Дэниэла, как он это называет. Восемь месяцев назад он заговорил об «устной социологии философского влечения у молодежи». Поскольку эта идея прозвучала в ряду прочих маниакальных проектов, я не обратил на нее особого внимания, отметив только явную связь с отцом Дэниэла, который в молодости защитил докторскую диссертацию по философии, но был вынужден оставить преподавание после эпизода депрессии. Однако в последующие месяцы Дэниэл проявил необычное для него упорство в осуществлении проекта.

Как вы, наверное, уже убедились, Дэниэл часто бывает очарователен, и мне было нелегко следить за ухудшением его состояния. Надеюсь, в стационаре под вашим присмотром он стабилизируется. Будьте любезны, свяжитесь со мной, если появятся вопросы.

С уважением

Уинстон П. Голдинджер, д.м.

Расшифровка записей, сделанных Дэниэлом Маркэмом с 15марта по 12 августа 1997г.

1. Интервью с отцом Дэниэла Маркэма, Чарльзом Маркэмом

– Дата: 15 марта, мартовские иды… первая запись на диктофон… закрепил вот тут, на шее… итак… говорит отец, насчет… Папа! Я включу это в исследование, хорошо?

– Учитывая курс акций на рынке в текущий момент, это просто идиотизм, я так ему и сказал, Дэнни, шесть с четвертью, а то и шесть с половиной, и мы сможем разместить пакет целиком, проглотят в минуту, вы с сестрой купите дом, яхту…

– Доктор Фенн все еще работает здесь, в клинике, папа?

– Да, он тут, но я.,, пусть только примут вексель, а как только я выйду на рынок валюты – детская игра – межрыночная скупка-продажа – иены, рубли, лиры, фунты, восьмушка цента здесь, двадцатая часть там, при достаточно больших ставках, а они ведь в правительстве понимают, они-то видят, что я стану на рынке стабилизирующей силой, тем более столько никудышных акций на руках…

– Ты часто с ним видишься?

– С кем?

– С доктором Фенном.

– У него собаки.

– Прямо в кабинете?

– Что в «кабинете»?

– Почему ты в постели, Дэнни?

– Я тебе говорил, папа. Спина болит. Уже несколько месяцев, прямо умираю.

– Он держит их во дворике за клиникой, полностью заасфальтированном, три ризеншнауцера и дог, по брюхо в дерьме; терпеть не могу докторов, которые так обращаются с собаками. К тому же он – бихевиорист.

– Но тебе назначены консультации у него, верно? Время от времени?

– Не думаю, чтобы он хоть одну статью опубликовал за всю жизнь, а когда я приношу результаты новых исследований из «Сайнс» или «Нью Инглэнд Джорнэл оф Медисин», он уходит в глухую оборону. Я предпочитаю врачей, которые публикуют… так насчет скрытого кризиса казначейства. Облигации не распродаются, после введения в оборот евро люди отшатнутся от доллара, который на данный момент – единственная твердая валюта, но это изменится, если б только я был там, если б мог сыграть на бирже…

– Помоги-ка мне, папа!

– Что такое?

– Таблетки на тумбочке.

– Ладно, ладно. Но ты слышишь, о чем я говорю? Все может перемениться, я выкуплю старый дом, ту уродливую живую изгородь из сосен можно спилить, посадить японский тополь, какой был у твоей мамы, кора гладкая…

– Папа!

– И листики маленькие, блестящие, точно лепестки…

– Стакан воды…

– Сыплются на лужайку, точь-в-точь тонкий ковер, если б я только вышел на биржу с деньгами… У тебя есть бумага, я напишу письмо в банк, и мы отправим его с курьером в город.

– Помоги, пожалуйста. Выключи, вот тут, на шее…

– Что ты так дергаешься, Дэнни?

– Прошу тебя!

– Должна же у тебя быть бумага,

2. Интервью с соседом Дэниэла Маркэма Элом Тюрпшом

– 4 апреля, у нас тут мой сосед Эл. Эл! Хочешь что-нибудь сказать?

– Это вроде послания потомкам?

– Я тебе говорил, это начало научного исследования. Это запись, доказательство того, что что-то происходит.

– Ну да, конечно, тут кое-что происходит, а как же. В смысле, сама идея продать старые матрасы, чтобы заплатить за квартиру. По-моему, отличная идея. Очень умно!

– Хорошо, Эл, но мы занимаемся устной социологией, так что я продолжу. Ты не против?

– Само собой.

– О'кей… Мы начинаем интервью с моим другом Элом Тюрпином, двадцати шести лет, временно работает в какой-то конторе. Он согласился поговорить с нами об увлечении философией… Мы начинаем с вопроса о том, как возник этот интерес.

– Ну, самое первое воспоминание: сестра приходит домой из колледжа и говорит: «Поскреби альтруиста – обнаружишь ханжу». Мы сидели на берегу озера, и я почувствовал трепет в груди. Потрясающая мысль, надо же, чтобы я такое узнал. Теперь я по большей части читаю. Прихожу с работы домой и берусь за очередную книгу – Лейбниц, Гегель, – продираюсь через несколько страниц, делаю выписки, просто пытаюсь понять, о чем они толкуют. Все равно что читать длинный-предлинный роман, с Зенона и до этих ребят, и попутно еще полно вставок, дополнительные эпизоды, и читаешь не подряд, а вроде как приобретаешь общее представление о структуре романа, о сюжете, я бы сказал, а потом заполняешь все пропуски. Некоторые части очень скучные. Спиноза, например. Но никуда не денешься. Не знаю, почему это так. Вроде как обязан.

– Можешь ты описать, что значит для тебя чтение, что ты при этом чувствуешь, Эл?

– О, это сложно. Главное, я бы сказал, ощущение порядка. Даже если не можешь в данный момент охватить смысл целиком, всю его архитектуру, ты знаешь, что архитектура имеется, ты вроде как попал в руки этому философу, и он тащит тебя за собой, пока все его видение не предстанет целиком – что-то он такое увидел и теперь по крупинке открывает тебе. Ощущение порядка – это замечательно, даже если не знаешь, какой он… Кстати, а тот голландец, который звонил насчет матрасов, когда придет, он сказал?

3. Интервью с другом Дэниэла Маркэма Кайлом Джонсоном

– Да, садись вот тут, отлично. О'кей, у нас тут Кайл, мой друг и одноклассник по школе Брэдфорд, и он поговорит с нами, да-да, расскажи, как для тебя началась вся эта история с философией.

– Дэн!

– А?

– С тобой все в порядке?

– Со мной? Конечно-конечно. Ну же, валяй. Хочешь кофе? Эл, принеси ему кофе.

– Виду тебя ошалелый.

– Все в порядке. Так с чего началось?

– Дэн, я знаю, тебе последнее время нелегко приходилось. Отца снова положили в больницу, я слышал. Я помню, что творилось, когда мы еще детишками были. По правде говоря, мне тоже туго, Дэн. Но чего хочу сказать: если тебе нужно местечко пожить или еще чего…

– Это очень, очень, очень мило с твоей стороны, Кайл. А теперь насчет философии.

– Ты к врачу ходишь?

– Черт, что за допрос?

– Спокойно, Дэн, спокойно!

– Ладно, перейдем к философии.

– Ну, я думаю, все началось в коровнике.

– В коровнике, так, отлично, расскажи нам о коровнике.

– У меня в коровнике была комната. Я там играл. Нет, погоди. Я забежал вперед. Сперва надо рассказать про газету.

– О'кей, про газету, расскажи нам про газету.

– Когда мне было десять, я начал, издавать газету. «Хаммурапи Газетт».

– В честь знаменитого законодателя.

– Нет, в честь моего кота Хаммурапи. Газета посвящалась ему.

– Ты не рассказывал мне, что у тебя был кот.

– Да, был.

– Продолжай.

– Там были статьи о Хаммурапи и его жизни день за днем. С иллюстрациями. Брат ежемесячно сочинял кроссворд из прозвищ, которые мы давали Хаммурапи. Имелась и спортивная страничка. Мы затеяли кошачью мини-олимпиаду, снимали кота, когда он прыгал через низенькие препятствия. Отец делал у себя на работе фотокопии газеты. На нее подписались родственники в Канаде.

– Значит, к философии ты пришел через журналистику?

– Погоди, ты не дослушал до конца.

– О'кей, о'кей.

– В коровнике была комната. Нет, Эл, я же сказал: без молока. Старый коровник, прогнивший. Родителям не нравилось, что я там играю, но я все-таки играл. В полу был люк, он вел в стойла. Когда-то через него бросали сено. Я разозлился на Билли Халлихана. Накануне он проткнул мне шины велосипеда, когда я был в школе, и хохотал, пока я потел, накачивал. Я пригласил Билли в коровник поиграть. Я знал, он придет, никуда не денется: коровник – это клево. Он на куски разваливался. Пока Халлихан не пришел, я открыл люк. Дверца вниз открывалась. Квадратное отверстие я накрыл газетами. Старыми экземплярами «Хаммурапи Газетт», нанизанными на скрепку. План был такой: встану на дальнем конце комнаты, а когда Билли войдет, позову его: «Иди сюда, что тебе покажу». Он побежит через комнату, наступит на газету, провалится одной ногой в дырку. Я прикинул: все тело в люк не пройдет. Он только ушибется и напугается. Я застелил отверстие газетами и пошел покататься на велосипеде, пока Билли не явился. Завидев его во дворе, я кинулся назад в коровник. Газеты исчезли. Я подошел клюку, заглянул вниз. В коровнике ржавела старая газонокосилка, мы с братом разбирали ее на детали. Я ухитрился снять пластмассовую крышечку с рычага управления. На него-то и свалился Хаммурапи. Прямо на острие металлического стержня, с которого я снял колпачок. Провалился в ловушку, которую я замаскировал посвященной ему газетой. Экземпляр «Газетт» упал вниз вместе с ним и тоже нанизался на это копье.

– Господи Иисусе!

– Да, очень похоже. Умер за мои грехи.

– Ты мне никогда не рассказывал, Кайл. И к чему это привело?

– Кант. Ролз [ Джон Ролз (1920-2002) – американский философ, занимавшийся политической теорией и этикой ]. Этика в том или ином виде.

– Ты это изучал в колледже?

– Да.

– А теперь работаешь в булочной?

– Нет, пару недель назад я уволился. Кто-то украл хлеборезку, а свалили на меня.

– Чем же ты занимаешься?

– Работаю на кладбище. Я теперь кладбищенский работник, копаю могилы.

– Да иди ты! Могильщик?

– Нас больше не называют могильщиками. Кассиры теперь тоже «операторы». Но на самом деле я – могильщик.

– Где?

– В Брэдфорде, на том маленьком кладбище у Сент-Мэри.

– Шутишь? И надолго?

– Не знаю. Не знаю, как это узнать. Будущее – загадка для меня.

– Здорово, что ты заглянул к нам. Кайл. Я в процессе, я прокладываю новый путь на карте человеческого знания, это интервью – часть моего исследования. Хочу вывести закономерность, связь между стремлением к умозрительному знанию и определенными типами отчаяния. С этой точки зрения твоя история о кошке весьма поучительна.

– Твоему отцу стало лучше после того, как он выписался?

– Да, замечательно. Просто замечательно.

– У меня никогда не было такой энергии, как у тебя, Дэн.

– Пустяки, пустяки, все это замечательно интересно.

– Странно, что я снова в Брэдфорде. Но там – мир и покой. Приезжай, навести меня как-нибудь, если тебе захочется куда-нибудь поехать.

– Конечно, конечно! Эл! Ты что делаешь?

– Ш-ш! Слышишь? Там кто-то под дверью.

– Кто это, Эл?

– Не знаю. Управляющий, наверное.

4. Интервью с Уэнделлом Липпманом

– Дэниэл Маркэм проводит интервью номер 3, 16 июня 1997 года, «устная социология философского влечения у молодых людей», заявки на грант поданы в Национальный фонд гуманитарных наук, Национальный центр психиатрии, Центр медицинского контроля, Министерство внутренних дел Соединенных Штатов, а также в министерства здравоохранения, социального обслуживания и образования. Кассета номер ЗВ1997. Субъект, Уэнделл О. Липпман, белый, двадцати одного года, проживает на Джамайка-Плэйн, Бостон. Первый вопрос. Мистер Липпман, не могли бы вы назвать свое полное имя для протокола?

– Уэнделл Оливер Липпман.

– Благодарю вас. Итак, мистер Липпман, вы пришли сюда с целью принять участие в новаторском исследовании. То, что вы скажете сегодня, может изменить жизнь миллионов наших сограждан. Надеюсь, это не прозвучит излишне пафосно, но вы должны знать, что занимаете сейчас стратегическую позицию, вы можете сыграть ключевую роль, какой у вас не будет, скорее всего, больше никогда в жизни, имеете шанс повлиять на будущее нации, приоткрыв нам окошко в душу молодого американца. Вы готовы принять на себя такую ответственность?

– Наверное. В смысле я вчера только познакомился с Элом в парке…

– Мистер Липпман, вы должны понять: в данном случае мистер Тюрпин является лишь посредником, связавшим вас со мной. Ваши отношения с ним представляют собой эмпирическую необходимость, но, впрочем, они абсолютно нерелевантны. Данное исследование заинтересовано в вас, qua [ Qua – как (лат.) ] личность, а не qua приятель Эла. Вам ясно?

– Что еще за «ква»?

– Мистер Липпман, как по-вашему, я провожу интервью или, по-вашему, это вы его проводите?

– Вы, полагаю.

– То-то и оно, мистер Липпман, то-то и оно.

– Слушай, парень, я что имею в виду, Эл просто сказал, чтоб я как-нибудь зашел, дескать, поговорим о Боге и все такое, я не против, но вообще-то я зашел насчет травки.

– Для протокола: с данного момента я отмечаю, что субъект настроен враждебно.

– Что?

– Назовите авторов и названия книг, прочитанных вами за последние пять лет.

– Все подряд?

– Да, мистер Липпман, очень вас прошу.

– Очень уж вы настойчивы на хрен!

– Вы закончили с личными замечаниями? – Ну…

– Хорошо. Так что же вы читали?

– Ну, я читал ту книжку насчет войны в Заливе, насчет того, типа, что информации-то было полным-полно, но никакого анализа, это было что-то новенькое.

– Можете ли вы указать для протокола свой уровень образования?

– Хожу в колледж.

– Точно. Оставим вопрос о книгах. Может быть, вы могли бы поведать нам о своем интересе к философии, как он возник. Ведь вы интересуетесь философией, верно?

– Само собой.

– Отлично. Как возник этот интерес?

– Ну, когда я в первый раз обкурился…

5.  Интервью с Карлом де Хутеном

– Сегодня мы беседуем с Карлом де Хутеном… ему двадцать семь лет и он проживает в западном Сомервилле. Мистер де Хутен…

– Сойдет и «Карл».

– Хорошо. Карл – как вы себя называете?

– Аспирант-заочник.

– Аспирант-заочник. Что это значит?

– Я связан со множеством отделений.

– Он выпускник Нью-Йоркского универа по курсу философии. Карл, скажите нам, как вы впервые ощутили интерес к этой теме?

– В детстве. Соседская девочка затеяла торговать лимонадом с лотка. Моя мать решила, что я непременно должен участвовать в этом предприятии, исходя, как я осознал впоследствии, из тех соображений, что я чересчур много времени провожу дома. Я боролся с этой идеей не на жизнь, а на смерть, ибо затея продавать людям разведенный сахарный сироп не представляла ни малейшего интереса в моих глазах. Однако мама стояла на своем и зашла настолько далеко, что вступила в контакт с родителями девочки с просьбой принять меня вдело, и эти переговоры увенчались успехом. Мне было велено сесть с девочкой за ее столик-лоток – иди, дескать, и развлекись хорошенько! И так из опыта пребывания рядом с этой девицей – Верена ее звали – у меня впервые возник интерес к искусственному разуму. Перед лотком Верена вывесила ценник, возвещавший: 20 центов за стакан лимонада. Интересно другое: вопреки этому ценнику с разных клиентов она брала по-разному. Например, если приходила ее подружка Джуди, она неизменно отделывалась гривенником, а с мальчиков, наоборот, причиталось, как правило, на пять центов больше, целый четвертак, на том основании, что 20 центов – это за сам лимонад, а еще стаканчик. Когда возле нас притормаживал автомобиль и шофер обнаруживал готовность совершить покупку, Верена хлопала меня по плечу и заставляла опуститься на колени перед столиком, чтобы загородить ценник – из чужаков она выжимала полдоллара, а то и доллар. Я пытался протестовать, дескать, нечестно, а она ухватила меня обеими руками за щеки и проорала: «Ты тут сидишь только потому, что меня мама заставила!» Примерно в ту же пору я разобрал на части подаренный отцом калькулятор и попытался проследить все проводки, смотрел в лупу на микрочип, воображал, сколько там внутри миниатюрных ячеек и как там любое вычисление разбивается на бинарные компоненты. Однажды днем я наблюдал за Вереной, отмечая, как меняется выражение ее лица при виде трех девочек постарше, которые приближались к нам по дороге. Она пыталась вычислить, сколько с них взять, и тут меня осенило: если разобраться, как устроен ее мозг, проникнуть в синапсы, в бинарный код, понять, постичь, как движется внутритканевая жидкость и так далее, ее мысли можно будет предсказывать и даже воспроизводить, и ее капризы, перемежающиеся приступами уступчивости, подчинятся алгоритму, работе чипа в материнской плате. Вот с этого и началось.

– Занятно…

– С тех пор я так и вожусь с искусственным интеллектом: нервная система, когнитивные модели…

– Спроси его, была ли у него в жизни подружка.

– Эл! Прошу прощения, мой сосед…

– Все нормально. Могу ответить, если нужно. У меня никогда не было подружки.

– Вас это беспокоит?

– Иногда беспокоит и очень, чувствую себя парией, а потом долго и не вспоминаю об этом. Но, должен сказать, заглянув к вам, я здорово подуспокоился.

– Почему так?

– Почувствовал, что я-то стабилен и вполне справляюсь со своей жизнью.

– Только оттого, что зашел к нам?

– Ну да. Посмотрите на себя, ребята. Комната набита книгами так, что повернуться негде, ваш сосед лежит на брюхе прямо на полу, уже целый час в одной позе…

– У него проблемы с кишечником.

– А у вас на спине пакет со льдом и этот диктофон на шее, и вы задаете такие вопросы… а я пришел к вам всего-навсего купить матрас… знаете, это уж никак не назовешь нормой. Это просто патология.

6. Интервью с Чарльзом Маркэмом

– Все, папа, я включил… Хочешь нам что-нибудь сказать?

– День кончается.

– Могу включить свет, если хочешь.

– Сойдет… О чем будем говорить?

– Я уже сказал: я провожу исследование – откуда берется интерес к философии и к чему он приводит.

– Это что, собеседование?

– Вроде того.

– Дэнни, все уже в прошлом! Зачем снова вытаскивать это на свет божий? Меня уволили, и дело с концом.

– Это не имеет отношения к работе. Или там к науке. Я просто хотел узнать, с чего это началось, что это для тебя значило…

– Смешно! Что это для меня значило? Вот я на днях читал книгу. Одно место мне запомнилось. Примерно так: «Есть люди, которые могут общаться с другими человеческими существами лишь в режиме меланхолии, словно их жизнь и жизнь всех остальных уже подошла к концу» [ Цитата из книги Расселла Бэнкса «Несчастье» ]. В точности про меня.

– То есть как это?

– Мне нравится эта идея – проживать жизнь как эпитафию, делать прививку против настоящего. Становится намного легче, если воспринимать людей словно персонажей из книги. Никто не мешает тебе проводить с ними время, но ты не влияешь на их судьбы. Все уже решено. Настоящее не имеет значения, это лишь момент, когда ты читаешь о них. Так все гораздо легче выносить, чужую боль, например.

– Папа, это как-то связано с тем, что когда-то побудило тебя читать?

– Философы – они помогли мне в этом, соблюдать дистанцию.

– Каким образом?

– Они стали моими друзьями. Надежные люди. Общаешься с ними, они с тобой разговаривают, Никаких кризисов. Всегда наготове небольшое примечание под таким-то номером. Идеальные отношения. Чем таскать за собой обреченных на смерть. Как картинка – ни перемен, ни разочарований. Все уже кончено.

– В больнице ты тоже читал? Мама говорила, ты всегда берешь книги с собой.

– О чем это ты?

– Тот год, когда ты был на принудительном лечении.

– Она рассказала тебе и об этом, о принудительном лечении?

– Да. Она говорила, что навешала тебя и читала вслух… Папа, посмотри на меня! Скажи что-нибудь…

– Выключи магнитофон, пожалуйста. Почему ты плачешь, Дэнни?

– Еще она сказала, доктор сказал ей, что тебе плохо…

– Прекрати!

– Что ты нуждаешься в близких… Куда ты, папа? Куда ты пошел?

– Мне пора.

– Нет, папа, ну пожалуйста! Мне нужно поговорить с тобой, ты же согласился на собеседование, ну давай, пожалуйста, ради меня, это мое исследование. Перестань, ты же не можешь так просто взять и уйти… Помнишь тот случай, когда ты приехал за мной в школу в смокинге – помнишь, папа – на «ламборджини», и мы поехали в Порт, и ты купил мне мартини, накормил ужином, и мы остались там на ночь – скажи мне, как это было, что ты тогда думал, что чувствовал…

– Нет, Дэнни, мне пора…

– А тот раз, когда ты неделю спал в гараже или когда лепил бюст прямо в гостиной, объясни мне, как тут концы с концами сходятся, и при чем тут книги, теории, все, что ты читал, папа?…

7.  Дэниэл Маркэм, интервью с самим собой

– Собеседование по устной социологии номер… Дэниэл Маркэм. Итак, мистер Маркэм, что вы можете рассказать нам о себе?… Я родился в Бостоне, мы были в больнице все вместе, и я, и мама, и папа… Ваш отец тоже?… Да, у него была своя палата, только в другом крыле… Ну, вы и шутник… Ага, со смеху помереть можно… Ну ладно, перейдем к главной теме: почему вы распределили все свои книги по полу в таком порядке, почему вы сложили их в стопки перед дверью, почему вы отказываетесь впустить Эла и почему, мистер Маркэм, вы обнажены, почему улеглись сверху на пачки книг, в самом ли деле у вас болит спина или ваше психосоматическое состояние сделало такую позу привычной, и в самом ли деле язва не дает вам спать и вы действительно проводите день в призрачном неврастеническом тумане, и что это вы такое рисуете на стене, похоже на символы некоей примитивной религии, что бы сказал по этому поводу доктор Голлиджер, а? Что вас больше привлекает, эти кружочки или пересекающие их линии, похожие на острый рычаг коробки передач, которая проткнула того кота?… Да-да, все это очень интересно, согласен с вами, но вы должны задавать вопросы конкретнее. В чем вопрос?… Ваш собственный вопрос, мистер Маркэм, неужели вы не помните? Вы спрашивали молодых людей, как возник у них интерес к философии. А у вас?… Интересно, да-да, интересно. Слезы. Я думаю, это началось со слез, вернее, с тех сморщившихся от слез страниц, с открытой книги на его столе, на столе отца, и тот абзац, где бумага скукожилась, выпятился, знаете, как это бывает, когда бумага намокнет, а потом высохнет, только почти незаметные кружочки остались, стакана с водой нигде поблизости не было, и еще одно свидетельство в пользу той же версии: отец плакал рядом, на диване. Прочесть эти абзацы на сморщенной странице, всматриваясь в маленькие черные буковки, прислушиваясь к плачу отца – понимаете, это было захватывающе, потрясающе, и я сказал себе: черт возьми, вот в какой области я хотел бы сделать карьеру… Ну вот, снова вы шутите, у нас же серьезное собеседование… Извините, конечно-конечно… Так чему же вы учились?… Хорошо, что вы добрались наконец до этого вопроса, ведь именно поэтому у меня и разложены книги здесь, на полу, и мне нравится лежать на них, устанавливается связь, то есть я чувствую, как «Пир» Платона впивается мне в бедро, прямо вот тут, но если серьезно, что я узнал, ну, много чего, посмотрим все-таки. Кант сказал: я сметаю знания, чтобы расчистить место для веры; Маркс сказал: единственное противоядие против душевной боли – физическое страдание (по-моему, в самую точку); Кьеркегор сказал: многие люди приходят к определенным выводам о жизни как школьники, обманывающие учителя, – просто списывают ответ с книжки; Вико сказал: ключ и критерий истины – самому изобрести истину (может, даже провести несколько собеседований, почем знать?); а Витгенштейн сказал: этика и эстетика – одно и то же, и еще он сказал: разгадку проблемы жизни мы видим в устранении самой проблемы, и еще: я могу лишь сомневаться в том, что существует что-либо, кроме сомнения, а Хайдеггер сказал: сама идея логики рассыпается в прах под натиском более первичных вопросов; а Фихте сказал… Нет, Эл, я не голоден, я провожу собеседование. Завтра выйду, иди, повеселись, отличный денек… Уведомление?… Сожги эту бумажонку, Эл! Очередной счет. Сожгли их все, всю чертову пачку, за телефон и за свет, разведи погребальный костер на площадке, и пусть на нем сгорит чертов проныра управляющий! Ты можешь, Эл, ты справишься с этим!… Так вы говорили, мистер Маркэм… Да, я сказал, Фихте тоже что-то такое сказал, и Паскаль тоже, а моя мама сказала: мы все помаленьку разваливаемся на куски, и тут есть страница, которую я все перечитываю и не могу остановиться, где она бишь? Вот, в Евангелии от Луки, глава вторая: «Через три дня нашли Его в храме, сидящего посреди учителей, слушающего их и спрашивающего их; все слушавшие Его дивились разуму и ответам Его. И увидевши его, удивились; и Матерь Его сказала Ему: Чадо! что Ты сделал с нами? вот, отец Твой и Я с великой скорбью искали Тебя. Он сказал им: зачем было вам искать Меня? или вы не знали, что Мне должно делать дело Моего Отца?»… Дело моего отца… Откройте на любой странице. Прошу вас, мистер Маркэм, возьмите книгу, да, вот они, влажные от слез страницы, прочтите…

[Конец последней записи.]

Больница им. Маклина Миллстрит, 115

Белмонт, МА 02478

Кабинет д-ра Энтони Хьюстона

11 февраля, 1998 г.

Уинстону П. Голлиджеру, д.м.

Пайн– стрит, 231

Бруклин, Массачусетс 02346

Дорогой Уин,

Вы спрашивали об успехах влечении Дэниэла Маркэма. Вот уже неделя какой выписался и не является более пациентом нашей больницы.

Он находился на моем попечении три месяца. После того как миновала маниакальная стадия цикла, он испытывал депрессию – от умеренной до острой – практически ежедневно. Я испробовал несколько медикаментозных курсов, некоторые дали частичный эффект. Если какой-то прогресс и отмечался, в чем я не уверен, то исключительно в рамках наших психотерапевтических сеансов, проходивших дважды в неделю. Здесь у Маркэма отмечались краткие периоды оживления. Прочитав записи и прослушав сами кассеты, я смог направить разговор на философскую тему. Это представляло интерес для пациента. Приятель по имени Кайл Джонсон принес ему книги, и это тоже несколько подняло ему настроение. Нянечки сообщают, что в хорошие дни он читал почти сутки напролет.

Перед Рождеством отец Дэниэла явился в больницу. Это было весьма неудачно. У отца наблюдалась острая маниакальная стадия, он уговаривал персонал вкладывать средства в оффшорный фонд. Разумеется, визит отнюдь не принес пользы Дэниэлу, и неделю спустя я был вынужден увеличить дозу депакота.

Мы с вами оба знаем, что бывают не поддающиеся лечению случаи. Сделано все, что было в наших силах. Думаю, отказавшись от лекарств, в ближайшие пять лет Чарльз Маркэм покончит с собой. Дэниэл еще молод, и развитие его болезни трудно предугадать.

Если я получу новые сведения, я дам вам знать. Сообщите мне, пожалуйста, если Дэниэл вернется на лечение к вам.

Искренне ваш Энтони Хьюстон, д.м.

Поезд тащится через задворки Брэдфорда. Тут пластмассовые яркие игрушки разбросаны потраве, рядом земля перекопана, будут сеять новый газон. Прислонившись головой к стеклу, Дэниэл скашивает глаза так, что деревья за окном расплываются смутным облачком. Не глядя берет конверт и перекладывает на соседнее сиденье. Поезд притормаживает. На станции Брэдфорд-Хиллз отец, сидящий за две скамейки от Дэниэла, берет подмышку кейс, свободной рукой хватает сына за руку и направляется в тамбур. Почти опустевший поезд тянется мимо теннисных и баскетбольных площадок, где Дэнни играл ребенком, мимо супермаркета, в котором он после уроков покупал продукты, мимо полицейского участка, где они с матерью подавали заявление о пропаже человека.