Текст книги "Ты здесь не чужой"

Автор книги: Адам Хэзлетт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

– Прости, -пронзительно пискнула Элизабет, залезая в машину.

– Не беспокойтесь, – бормочет он, изо всех сжимая руль. – Не беспокойтесь!

Миссис Джонсон заметила их из окна кабинета, когда они вошли в вестибюль.

– Господи! – выдохнула она, устремляясь навстречу. – Что случилось?

– Ничего, – говорит Тед. – В магазин съездили, только и делов. Миссис Майнард захотелось вернуться, вот и все.

– Элизабет! – окликает директриса. -Вы в порядке?

Старуха кивает.

– Ты устал, – оборачивается она к Теду. – Езжай домой и выспись хорошенько!

– Обязательно, – кивает он.

– Да, – одобряет миссис Джонсон, бережно подхватывая Элизабет под руку. – И вам самое время вздремнуть.

– Дру-уг! – тянет Стиви Пайпер (уже наступил вечер). – Ты только попробуй!

Дно пластиковой бутыли из-под молока срезано хлебным ножом, отверстие затянуто

фольгой, раковина на кухне Дэвидсонов до краев наполнена водой. Стиви опускает бутылку в воду, косячок горит прямо на фольге, теперь Стиви медленно приподымает бутыль за ручку, дым нагнетается в сосуд, плотное, густое облако марихуаны. Стиви сдергивает фольгу, Тед припадает губами к горлышку, не выпуская его, наклоняет голову, следуя за резким движением бутыли – Стиви внезапно погружает ручку в воду, под давлением поток наркотического дыма устремляется прямиком в легкие Теда, отбрасывает его от раковины. Ударившись спиной о гранитный шкафчик в углу, налетев на Хизер Траклер, он оскальзывается на двойной миске, в которой до половины – кошачьей еды и молока, падает на черно-белые клетки кафеля, дым вырывается изо его рта как раз в тот момент, когда задница с резким металлическим скрежетом обрушивается на плоскую батарею.

– Вот оно, семейное, на хрен, блаженство! – орет стиби, взмахивая руками, словно олимпийский бегун, одержавший победу, вот только состязание происходило у него в голове. Он заряжает свой гидравлический механизм и готовит новую порцию дыма.

– Господи, мальчики! – ворчит Хизер, стряхивая с кашмирского свитера капли «спрайта». – Тут люди, знаете ли, живут…

– Знаешь что? – откликается Стиви. Готов поспорить, живут, на хрен!

Тед кивает, извиняясь, – разум его уже отчалил.

В кухню входит Лорен. Тед смотрит на нее снизу вверх, ладонь так и осталась лежать в лужице молока, повсюду вокруг кошачий корм. Он приподымает руку, чтобы помахать своей девушке, и что-то жидкое течет от кисти к локтю.

– Веселитесь? – спрашивает она. Теплая волна счастья окатывает Теда: на ней все тот же оранжевый кардиган.

– Дру-уг! Вылазь-ка из кошачьего корма, парень, не давай ему повиснуть на тебе, не задерживайся по жизни!

Повинуясь призыву Стиви, Тед поднимается. Внезапно он оказывается лицом к лицу с Лорен, и теперь они должны о чем-то говорить.

Стиви бросает на них короткий взгляд и с ехидной проницательностью по накуру ощущает напряжение.

– Так вы… – пытается выговорить он и не может, разражается смехом. Оба смотрят на него, им легче смотреть на Стиви, чем друг на друга. – Так вы часто бываете тут вместе? – выдавливает он из себя наконец, перегибаясь пополам от истерического хохота, молотя руками по столику, всхлипывая.

– Придурок! – ставит диагноз Хизер. -Пошли, ребята, двинемся наверх. – По задней лестнице она ведет их на площадку, дверь в ванную распахнута, и они видят в доверху налитой ванне парня, полностью одетого, – он шлепает по воде теннисной ракеткой, пытаясь поймать растеньице, вытащенное с корнями из горшка, а трое столпившихся у бортика приятелей-болельщиков неистово подбадривают его криками и жестами.

– Бессмысленно, разрушительно, – бормочет Хизер, проходя мимо.

Тед отваживается искоса глянуть на Лорен и теряется окончательно: оказывается, она сама уже глядит на него, и когда он посмотрел на нее, их глаза встретились. Сегодня за ланчем – кажется, сто лет тому назад -она дважды улыбнулась в ответ на его реплики, а ее подруги даже и не думали хихикать.

Хизер возвещает, что намерена прекратить это безобразие в ванной комнате, и возвращается на площадку, восклицая на ходу:

«Эй, вы, там!», а Тед и Лорен остаются наедине посреди лестницы. Кислотная музыка поднимается столбом вверх из гостиной к ярко освещенной площадке второго этажа.

Стиви советовал Теду при заминке в разговоре использовать примитивную тактику «а я – а ты»: сообщить какой-нибудь простой и очевидный факт из своей жизни – кто ведет в классе историю, что поделывал прошлым летом, – а потом выспросить аналогичную информацию у собеседника. Именно так ведут себя нормальные люди, внушал Стиви. Веди себя так, словно все вокруг абсолютно реально. Этот метод работал, пока ни с того ни с сего не заиграл Лу Рид[ Лу Рид (Луи Фербэнк, р. 1942) – американский рок-музы кант ], и все простые и очевидные факты о жизни Теда сами собой исчерпались.

– Жаль, что Стиви повел себя как последний осел, – извинился он.

– Плевать. Вы с ним не сиамские близнецы.

Сарказм Лорен озадачил Теда.

– Верно, – пробормотал он. – Ты права. Давняя тоска давит на грудь, подкатывает к горлу. Он готов признаться, что никогда у него не было девушки, не было секса, только целовался два раза и потому чувствует себя придурком и уродом, но такие мысли лучше все-таки держать при себе.

– Симпатичный у тебя свитерок, – говорит он вместо этого.

– Спасибо.

– И эта штука у тебя на шее мне тоже нравится. Это что?

– Жадеит. – И она провела пальцами по ожерелью.

– Тепленький, наверное. Нагрелся у тебя на шее.

– Это уголовное преступление! – орет в ванной Хизер. – Ты за это срок схлопочешь!

– Может, присядем? – предлагает Лорен.

– Давай, – соглашается он.

Они прошли по коридору в пустую комнату, скорее всего, предназначенную для гостей. Лорен плюхается на широкий белый диван.

– А Дэвидсоны пока что пьют пина-коладу [ Пина-колада – ликер из рома, ананасового сока и кокосового молока ] в Арубе, в какой-нибудь лачуге на берегу.

– Ага, – подхватывает Тед, – и хвастаются своим сыночком Джеком, которого еще до окончания школы зачислили в университет.

– Вот именно.

– А моих предков с места не сдвинешь, – жалуется он. – Как насчет твоих?

– Бывает иногда. Они такие тупые. Из-за всяких глупостей переживают.

– Тяжко тебе.

– Ага, – повторяет она за ним. – Бывает. Тед пристраивается рядом с Лорен на краешке дивана.

– Ты вроде как старше, – говорит он.

– В каком смысле? – Она щурится, словно не может сфокусировать взгляд.

– Ну, словно ты все это уже знала. Говоришь мало, что-то думаешь про себя, а вслух не говоришь. Непривычно как-то. – Нельзя ли протянуть руку, подложить ей под затылок, потрогать вытянутые бусины из жадеита у нее на шее? Что откроется ему, что он узнает, если дотронется до Лорен?

– По накуру, – предупреждает он, откидываясь к спинке дивана. – Если что не так скажу, не обижайся, о'кей?

Она качает головой:

– Я и сама пьяная.

Тед прикрывает глаза. Он видит миссис Майнард – та мирно спит в своей комнате там, на горе. Ни родителям, ни брату он не рассказывал о визитах в пансионат, да они и не спрашивали, в какой благотворительной программе он участвует.

– Захожу я сегодня в магазин, – путано начал он. – С той старухой, которую навещаю в Плимуте, ну, социальная программа. Обычно она просит меня порисовать, но сегодня мы решили сделать вылазку. В магазине у нее типа крыша поехала. Содрала рекламный плакат, а потом… – Он снова видит перед собой лицо миссис Майнард, она замерла в испуге, неотрывно глядит на шоссе сквозь ветровое стекло. – В машине она сказала, что на заднем сиденье сидит еще та, другая, но чтобы я не оборачивался, а то другая рассердится. Сказала, что часто слышит голос этой женщины, но видит ее очень редко.

Тед широко раскрывает глаза и смотрит на Лорен.

– Странное дело, – говорит он. – Я вовсе не испугался. То есть мне было не по себе, но я ей верил.

– Тебе показалось, что в машине с вами едет кто-то еще, кого ты не видишь?!

– Я имею в виду, для нее это все реально.

Лорен промолчала в ответ. Они еще посидели на кушетке, прислушиваясь к доносившемуся снизу голосу Лу Рида. Он звенел отчаянием, столь неуместным здесь, среди журнальных столиков с книгами и засушенными цветами, клетчатых покрывал на постели и сборчатых занавесок, а рядом еще бежевый циферблат – все, что однажды якобы им тоже потребуется. Приятные вещи приятных домовладельцев. Такие же грустные, как и вечные вещи дома у Теда, гарнитур кленового дерева в гостиной, купленный в тот самый год, когда он появился на свет, обеденный стол, за которым он маленьким мальчиком сидел вместе с родителями, знаки, хранящие память об общих надеждах супругов. Они с Лорен – лишь цветистый нарост в такой вот комнате, мертвая река времени уносит их прочь, не останавливаясь ни на миг.

– Ты мне нравишься, – говорит Лорен. Сердце с размаху ударяется о ребра. «Лидокаин!» – кричит Джордж Клуни. Он распростерт на каталке, бегут врачи в белых халатах, нестерпимо яркий свет, капельницы. Он очень пьян, понимает Тед, очень пьян и совершенно счастлив.

– Это же здорово, – говорит он Лорен. – А я тебе помаду принес.

Но тут к ним врывается Хизер, яростная, точно требующий смертного приговора прокурор. Она отправляется на другую вечеринку, к Патнэмам, и если они не собираются идти пешком, пусть лучше пошевеливаются.

2

Наступили праздники – рождественские украшения, визиты родственников и новости: миссис Джонсон уходит на пенсию. Ее преемник, мистер Атвотер, молодой, красивый, занудный, носит темный костюм и подает руку всем и каждому. Старухи заворковали, женщины помоложе глядят недоверчиво, мужчины знай себе играют в карты. В начале декабря Тед пропустил подряд две недели, занят репетициями в «Нашем городке» [ Наш городок (1938) – пьеса американского писателя Торнтонд Уайлдера (1897-1975) ], но не забыл позвонить Элизабет и извиниться.

Когда он звонил во второй раз, они болтали дольше. Тед не спешил класть трубку. Элизабет набралась храбрости спросить; «Ты виделся с Лорен?» О поездке в магазин они не упоминали.

– Да, – торопливо выдохнул он. Элизабет уже знала эту интонацию, выдававшую скрытое волнение. – Она тоже играет в пьесе. А я – Рассказчик, объясняю всем, что она делает.

– Жаль, что мы так и не купили ей подарок.

– Нет-нет, все в порядке. Я отдал ей помаду. Ей вроде понравилось. – Он смолк. – Вот что я спросить хотел: когда вы замуж вышли…

– Да?

– Или раньше, типа, когда встречались… В смысле, в какой момент, когда вы, это, встречались, вы же как-то давали ему понять, что теперь можно, а?

– Ну конечно, – сказала Элизабет. – Он звонил в общежитие, спрашивал, свободна ли я в такой-то день вечером. Он всегда был безукоризненно точен. Никогда не забывал вовремя позвонить. И ты не забывай, Тед. Вежливость – это очень важно.

– Ну да, ну да, – нетерпеливо перебивает он. – Но потом, в смысле, когда вы уже были вместе, вы дали ему понять, что теперь можно переходить к следующему, или это он… как-то дал вам понять?

– О! Ты насчет секса!

Элизабет прямо-таки чувствует, как мальчик вздрагивает на другом конце телефонного провода, и из милосердия подавляет смешок.

– Ага, – шепчет он.

– Боюсь, я мало чем могу тебе помочь в таком деле. Но ты хороший парень, Тед. Ты добр. Будь нежен с ней.

– О'кей.

В следующий раз он позвонил предупредить, что в школе начинаются каникулы, спектакли, праздники, так что ни он, ни другой доброволец не заглянут в пансионат до начала января. Элизабет не ожидала такого перерыва, она очень огорчена, но Тед звонит каждую неделю, и на Рождество тоже. Как-нибудь она дотянет, дождется его возвращения.

Нянечка Джудит что-то заподозрила: слышала, как Элизабет последнее время разговаривает сама с собой, и теперь она спускает таблетки примидона в унитаз, а то еще застукают. Слишком долго лекарства притупляли у нее вкус к самым простым удовольствиям. Например, свежесть холодной воды, когда во рту пересохло. А как приятно сосредоточиться на одной мысли и додумать ее до конца. Каждый день упруго пульсирует, наполняется гулом, что-то сулит ей радость, что-то пугает, но главное – все такое живое, такое полнокровное и живое. И Эстер тоже является к ней, ни одного дня не пропустит.

К тому же ей надо о многом расспросить Теда. Чтобы не сбиться, она начинает заранее составлять список вопросов.

В канун Нового года небо чистое и ясное, в комнату Элизабет льется прозрачный свет. Традиционное празднество намечено на после обеда. К вечеру соберутся родственники, а в десять часов пансионерам предписано находиться в постели. Последний день миссис Джонсон на посту директора, она обходит комнаты, прощаясь с постояльцами, некоторых из них она знает вот уже четверть века. После ланча, когда на небе собираются тучи, вот-вот пойдет снег, миссис Джонсон заглядывает к Элизабет. Разговор, как обычно, начинается с отчета миссис Джонсон: сейчас она читает книгу какого-то иностранца о путешествии по Америке, отмечает места, которые стоит посетить. Они с мужем планируют на весну тур по стране. Никогда не бывала на Юге, хочется посмотреть.

Нащелкает картинок старых плантаций и будет грустить над упадком былого величия. О, блаженство забвения!

По утрам удается отвечать Эстер, не разговаривая вслух (ночью это никак невозможно). Элизабет приказывает Эстер заткнуться, и та подчиняется – ненадолго.

Печаль проступает на лице миссис Джонсон. В самом ли деле она готова уйти на пенсию или ее вынудили?

– Вы не поддерживаете связь с мужем? – осведомляется директриса. Странный вопрос. Они с Биллом не общались вот уже более двадцати лет. Он живет в Калифорнии с женой и тремя детьми. Кому это и знать, если не миссис Джонсон!

– Нет, – отвечает Элизабет.

– А Джинни, она ничего не планирует изменить?

– В чем дело? Я должна уехать?

Миссис Джонсон качает головой.

– Просто мы – новый директор и я – пересмотрели кое-какие правила. Полагаю, он прав: на нас лежит ответственность, юридическая ответственность. Возникли проблемы из-за вашего похода в магазин с Тедом.

Элизабет, я пыталась его переубедить, но мистер Атвотер твердо решил: пока вы живете здесь, к вам не будут допускать волонтеров. Бог свидетель, не хотелось мне сообщать вам сегодня такую новость, но уж пусть лучше это исходит от меня.

– Никаких визитов? – склоняет голову набок Элизабет.

Миссис Джонсон сцепила руки на коленях,

– Ясно, – кивает Элизабет.

– Мистер Атвотер. Он так решил.

– Да.

Он даже не пытался разобраться в сюжете боевика с Арнольдом Шварценеггером. В кинозале, с Лорен по правую руку, с Хизер и Стиви (они вдруг начали встречаться) по левую, бессмыслица развлекательного фильма поражает его как откровение. Еще несколько часов, и он, Тед, окажется в постели голым с любимой девушкой, и по сравнению с этим событием весь жалкий материальный мир кажется ничтожным. Кажется, мир навсегда лишился смысла. Дата была назначена за неделю, Лорен дала ему слово на Рождество, шепнула на ухо, так изысканно, романтично, он почувствовал себя персонажем в цилиндре и смокинге, танцующим на залитом лунным светом балконе, из черно-белого фильма, какие родители смотрели в молодости. «Учтиво», «церемонно» – как правильней это назвать?

Кончился дурацкий боевик, вместе с толпой они вывалились на парковку, снег уже падал тяжелыми хлопьями, на улицу вышли снегоочистители.

– Идете на вечеринку? – спросила Хизер.

Тед посмотрел в сторону, пожал плечами, сощурился:

– Круто, конечно, но я, пожалуй, пас. Поздновато уже.

– Чего? Новый год!

Лорен в черных блестящих брюках, в простой кожаной черной куртке, разрушает притворство Теда, сообщив всем, что ее родители в отъезде и они с Тедом едут к ней домой. Она не портит ему игру, осознает Тед, наоборот, вводит ее в должные рамки.

– Что скажешь, Хизер? – покачивается с пятки на носок Стиви. – Может, и нам с тобой пойти поиграть в «полицейских и воров»?

Хизер пренебрежительно фыркает.

– Давай-давай! Мне еще предстоит за тебя залог платить, когда попадешься со своими таблеточками для голубых.

– Веселитесь! – советует им Лорен, беря Теда за руку. Никогда прежде она не делала этого при посторонних. Эрекция наступает незамедлительно. По дороге к машине Тед размышляет, насколько преждевременной может быть преждевременная эякуляция, случается ли мужчине кончить за несколько миль от дома своей подружки и успеют ли они вовремя добраться.

Выехав на шоссе, Лорен ставит кассету эмбиент-хаус, медленный ритм, приглушенная музыка. Ветровое стекло, словно камера, наезжает на сыплющиеся с черных высот неба влажные хлопья. Парковка у супермаркета хорошо освещена и пуста. Магазины закрыты, площадки с выставленными на продажу машинами засыпал снег. Сегодня знакомый пейзаж не сосуществует с Тедом во времени, он сразу же отходит в область воспоминаний, откуда когда-нибудь вернется как прошлое. Восхитительно, дивно воспринимать все как бы с расстояния. Каким прекрасным может быть даже повседневный мир, когда выходишь за его пределы.

На пассажирском сиденье застыла Лорен, кожаная куртка распахнута, но оранжевый кардиган, излюбленный предмет их шуток, застегнут на все пуговицы. Лицо ее странно сосредоточено, взгляд упирается в приборную доску. За месяц свиданий подобные паузы повисали не раз, Лорен это, похоже, не беспокоит, а вот Теда нервирует. Иногда они разговаривают о ее семье. Сперва Тед думал, она относится к родителям с ненавистью или покровительственным цинизмом, как многие его богатые приятели, словно мамаши и папаши – винтики насквозь прогнившей системы, преступники, живущие своей преступной жизнью. Он всегда словно привилегии завидовал возможности так воспринимать родителей – они, дескать, устоят перед нашим презрением. Но, общаясь с Лорен, Тед убедился, что она-то понимает, какую боль может причинить родителям. Ее тщательно разработанный план, ее твердое решение провести эту ночь вместе – не выпад против них, а нечто иное: девушка хочет сама распоряжаться своей жизнью.

Вот оно, псевдо-шале, построенное едва ли полгода тому назад, с гаражом на три машины, с фонтаном и башенкой. Электронной начинки внутри – что в космическом корабле: термостаты, сигнализация, увлажнители воздуха, кнопки контроля. По большей части половина этого дерьма не работает, в гостиной субтропики, дверной звонок не звонит. Вечер за вечером отец Лорен устраивает разнос строителям. Его работа как-то связана с финансами. Этот уик-энд родители Лорен проводят в собственной квартире во Флориде с ее братом.

– Бокал вина? – предлагает Лорен, приглашая Теда на кухню.

– Да, – отвечает он. – Было бы здорово.

Высокие потолки, обстановка – странное сочетание: дорогая хромированная аппаратура и занозистая деревянная мебель, точно с сельской распродажи.

Лорен подает Теду бокал вина и наклоняется вперед, нежно целуя его в губы. Как всегда, он чувствует слабость в коленках и не знает, что делать. Свободной рукой обнимает Лорен за плечи. Лучше не думать, что творится сейчас дома, брат гуляет с приятелями, отец читает газету в гостиной в одиночестве, мать лежит в постели наверху в одиночестве, в пустой кухне чувствуется слабый запашок того чистящего средства, которым отец опрыскивает стол и раковину после приготовления ужина и мытья посуды.

– Откуда взялся этот стол? – интересуется он.

– Покупать за большие бабки старое полуразвалившееся дерьмо – последний писк. Им все мало. Извращение, а?

Пожалуй что так, соглашается Тед. Лорен опускает голову ему на плечо, утыкается в ямочку под ключицей, гладит его ягодицы, просунув руку в задний карман брюк. Лучше поторопиться, нервничает Тед. «Будь с ней нежен», – советовала миссис Майнард. Кому еще в школе советы насчет секса дает шизофреничка?

Снова взяв Теда за руку, Лорен ведет его через анфиладу комнат с дорогими коврами и старой мебелью, мимо канделябров и картин в золоченых рамах к лестнице, такой широкой, что можно улечься спать прямо на ступеньках.

Из– под шин проносящихся автомобилей в воздух взлетают дугой струйки снега, осыпают полы ее шубы. Порой Элизабет останавливается, отряхивает мех затянутой в перчатку рукой. На проселке снег толщиной в несколько дюймов, но она без труда протаптывает сапогами себе путь, только немного запыхалась, отвыкла от усилий -гуляла разве что по периметру усадьбы пансионата. Никто не заметил ее исчезновения, все Новый год празднуют, суетятся.

Прямо в глаза ударил свет фар, промелькнул мимо и исчез. Ветер подгоняет снег – падай скорее с небес! Вот и перекресток, старая Плимут-роуд, сразу на трех углах теперь бензоколонки. Она сворачивает на север, метель ревет в ушах, к ней присоединяется голос Эстер.

Ты бы слышала, какие звуки издавали в ту зиму умиравшие на морозе животные, как стонали лошади и голодавшие в загоне овцы. Снега намело – выше окон. Помнишь, моя старшенькая скончалась от кашля у меня на руках? Земля была покрыта снегом, промерзла, и мы не могли похоронить девочку, она лежала, укрытая простыней, в дровяном сарае, целый месяц я вынуждена была смотреть на нее каждый раз, когда приходила за топливом для очага. Нам еще не так скверно приходилось, как прочим, мы хоть знакомыми недугами хворали.

– А мне и дела нет, – парирует Элизабет, хотя это неправда, она так и видит Эстер в том сарае. Но сейчас бойкие реплики даются ей без труда. Она начала подниматься на гору по дороге, по которой – она еще помнит! – дед когда-то возил ее в «паккарде».

Восемьдесят лет владели лесопилкой, в пору Революции стали купцами, и – ты помнишь второй, потайной подвал внутри подвала, замаскированный валуном, который опускали на канате с дубовой балки? – там наша семья пряталась от налетов британцев, положившись на доверенного соседа: если он останется в живых, придет и поднимет камень, когда солдаты все сожгут и уйдут. И в раннюю пору Независимости тоже купцы, члены городского совета, учителя, имеются и судья, и полковник, дочь, утопившаяся в реке (о ней упоминать не принято), – полное кладбище.

Идя по тротуару, Элизабет трясет головой взад-вперед, взад-вперед.

– Я все это знаю. Какая разница?

Свидетели – в курсе всех событий, а то и участники резни здесь и в иных странах; деньги в банке на новые войны; снобы, вежливо, про себя, верящие в Град Небесный, и наше место, дескать, там не последнее; презирающие других; творящие «справедливость на расстоянии»; строящие свою комфортную жизнь на чужом труде; и не говори мне, что все это не имеет значения, что теперь уже не распутать, кто прав, кто виноват, потому что это неправда, и ты это знаешь. Мы всегда это знали. Один глаз устремлен к небесам, второй слеп.

На самом верху – консервная фабрика, там делали клюквенный сок, она гуляла с Биллом по полям за домом, по осушенным болотам, мечтала, как пройдется однажды по этим тропам с ребенком, как он появится на свет, как наступит будущее. На торце здания красной и синей краской намалеван товарный знак «Оушн Спрей», овал его вызывающе глядит с берега на ледяной бушующий океан.

Далековато от центра города, светофоры освещают пустынные перекрестки. Она все

идет и идет, мимо полей и домов, мимо очередных магазинов, винной лавки, ресторана быстрого питания. Пересекает границу города, покидает Плимут и продолжает идти. Снег валит все гуще. На эстакаде над шоссе «Мотель Говарда Джонсона» сменила другая гостиница.

– Ушел в гости, – сказал ей отец Теда, когда Элизабет позвонила ему из пансионата. Тут она припомнила: мальчик говорил, что Новый год проведет вместе с Лорен. Ее дом в конце Уинтроп-стрит, так он сказал в тот самый день, когда они ездили в «Лорд-энд-Тейлор».

Ага, «Погребальная контора Брикмана» на месте, и католическая церковь, и магазинчик круглосуточного обслуживания на вершине холма. По ту сторону реки путницу ждет старая обувная фабрика, превращенная в цепочку магазинов с квартирами на верхних этажах. Еще прежде тут была старая лесопилка. Щеки на морозе сделались почти нечувствительными. Элизабет сворачивает на улицу, где жила ее семья.

Старый дом чуть в стороне от дороги, впереди крыша поднимается гребнем, дальше идет пологий скат, сейчас накрытый слоем снега, черепица потрескалась, кое-где ее уже не хватает, но оконные рамы – прежнего темно-красного цвета. Брат так и не решился продать старый дом, его сдавали в аренду, но жильцы не задерживались здесь надолго. Яблоня-дичок все еще стоит перед домом, сгибаясь под натиском очередной снежной бури. Должно быть, дом выглядит сейчас так же, как в ночь, когда она мучилась родами.

После того как врач растолковал ее родителям и Биллу, что каждый третий младенец появляется на свет с обмотанной вокруг шеи пуповиной (двойная петля тоже встречается, хотя и реже), их невысказанные вслух подозрения вроде бы рассеялись. Но беда в том, что после той ночи Эстер так и не ушла. Осталась с ней. Элизабет не могла сдержать себя, наорала на Эстер; взялась быть повивальной бабкой, а сама не выпутала новорожденного из пуповины! Спустя неделю Билл уехал к родителям, а Элизабет родители отвезли к психиатру.

Поля и пустыри, где она играла ребенком, теперь распроданы, здесь громоздятся чужие дома, чересчур большие, с какой стороны ни посмотри, широкий полукруг подъездной дорожки заасфальтирован, с высокой стены во двор падает луч прожектора – точь-в-точь тюрьма. Дома-великаны со всех сторон окружили маленький домик.

На углу она обнаружила автомобиль Теда, припаркованный возле голубого псевдо-ша-ле, и зашагала уверенно по подъездной дорожке мимо пересохшего фонтана.

– В твою комнату? – предложил он, проходя по коридору.

Девушка покачала головой:

– Мы пойдем в спальню родителей. Они вошли в комнату – вместо обоев темный сатин, неразобранная постель под балдахином, толстый, плюшевый на ощупь ковер. Лорен решительно направилась к ложу, стащила на пол стеганое одеяло, оставив лишь белые простыни да множество подушек. Если бы выпить немного для храбрости… Подготовка к действию не на шутку напугала его.

Стоя у изножия кровати, молодые люди принялись целоваться. Всерьез, не так, как раньше, зубы стукались о зубы, языки проворными белками проникали в дупло чужого рта. Вновь, как и на шоссе, Тед переживает отстраненность, его разум словно подгладывает из-за плеча, складывает каждый эпизод в кладовые памяти. Девушка берет его ладони, кладет их на свою грудь. Тед начинает расстегивать ее блузку. Не слишком ли он торопится? Нет, Лорен поглаживает ему спину в самом низу, поощряя. Вот как оно делается. Шелковая материя, пуговицы легко выскальзывают из петель. Он снимает с нее блузку, Лорен заводит руки за плечи, стягивает с себя бюстгальтер. Маленькие груди, и какие темные соски – он и не ожидал! А что делать дальше? Они стоят неподвижно. Эрекция почему-то отсутствует. Закусив губу, Лорен смотрит в пол.

– Ты не хочешь? – шепчет она. Внезапно с ужасом он видит, что она вовсе не старше. Исчезло то всезнающее выражение лица, вместо него – неловкость, растерянность, может быть, гнев. Тед совсем один. Перед ним – чужой, зачем-то раздетый до пояса человек. Он безнадежен, он всегда об этом догадывался. Не надо было приходить сюда, но теперь уже слишком поздно. Следовало узнать, как это делается, а он не знает. Подавшись вперед, он пробует поцеловать отвернувшееся от него лицо, и это помогает, их тела снова сближаются, теплая грудь прижимается к его рубашке. Ему и в голову не приходило, что она никогда раньше не занималась этим. Какой ужас!

– Конечно, – шепчет он. – Ну, конечно.

Он садится на край кровати, Лорен расстегивает на нем рубашку. Футболку лучше бы не снимать, но девушка дергает, тянет за подол, и Тед сдается и стягивает футболку через голову, обнажает узкую грудь. Оба откидываются на матрас, Тед опускается на спину. Теперь она пристроится сверху, будет его целовать. Но нет, Лорен расстегивает на нем джинсы, и тут-то он ощущает наконец эрекцию. Примерно так ему и представлялось: она сверху, этот непостижимый взгляд, только совсем близко, а не вдали, и он не может расспросить ее, где она побывала, каково это – вернуться из отдаленных краев, хотя эти наивные вопросы все еще вертятся у него на языке. Прежде думалось, именно в такой ситуации он ее спросит. Теперь они оба молчат. Лорен всей тяжестью навалилась на его ногу, осыпает поцелуями его живот, а он тем временем нащупал родинку у нее над лопаткой. Без джинсов, без трусов он слаб и беспомощен. О сексе они никогда не говорили, только в ту рождественскую ночь, когда вышли на крыльцо ее дома, родители следили за Лорен из окна кухни, она помахала им рукой, обернулась к Теду и прошептала: «В Новый год. Давай сделаем это на Новый год». Открыв ей свою наготу, больше всего он хочет спросить, вполне ли он мужчина, как все остальные, или ему чего-то недостает, о чем он и знать не знает. Влажное прикосновение губ к головке пениса, спина резко, мучительно выгибается. Не надо так делать, мысленно взмолился он, иначе все сразу же и закончится. Просунув руки подмышки Лорен, он стаскивает ее с себя, переворачивает на спину. Сосредоточился на ее губах, избегая встречаться взглядами. Лорен тоже снимает брюки и трусики. Она молчит, когда Тед склоняется над ней, целуя соски, но запускает пальцы в его волосы и подтягивает его голову ближе, вплотную к груди. Вкус соли на губах. Теда сотрясает дрожь, желание и отвращение борются в нем. Он лижет ее грудь. Девушка все сильнее прижимает его лицо к своему телу, к коже. Да, теперь он хочет, все его тело хочет ее. Локтями он разводит ее колени, раздвигает ноги.

– Надень! – шепотом приказывает она. Тед приподымается, вытаскивает из кармана джинсов купленный утром кондом. Никогда раньше им не пользовался, но видел картинки. Быстро, как можно быстрее натягивает. Ползком возвращается к Лорен, она берет его пенис в руки. Потом эти бесконечно длинные, неуклюжие, ужасные мгновения – она извивается на постели, он пытается глубже проникнуть в нее. Зажмурился, ни за что, никогда не откроет глаза. Хоть бы и она не открывала. Лорен резко, болезненно выдыхает, вскрикивает. Он зависает над ней.

– Все в порядке, – говорит он. – Я могу остановиться, хочешь?

– Нет, – отвечает она незнакомым, низким, решительным голосом. Обеими руками обхватывает его за ягодицы и тянет на себя. Ему передается ее дрожь. Девушка дышит часто, напряженно. Мускулы ягодиц и ног работают вовсю, он глубоко входит в нее, потом выходит почти до конца. Непроизвольно. Как животные. Великолепно. Он содрогается всем телом и, внезапно, неожиданно, достигает кульминации, падает на нее, утыкается лицом в подушку возле ее плеча, заглушая свой стон.

Несколько секунд он лежит на ней – не вдоль, поперек – потом приподымается, выскальзывает из нее, садится на пятки. Лорен прикрывается подушкой. Волна отчаяния накрывает его с головой – несчастье, поражение.