Текст книги "Остров Таусена(изд.1948)"

Автор книги: Абрам Палей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Вы лежали там без сознания. Эрик и Арне осмотрели вас, не нашли серьезных повреждений, но вы, Лев Петрович, все время стонали. Они уложили вас обоих в тележку – есть у нас такая ручная тележка, мы на ней привозим добычу из бухты – и осторожно, с большим трудом довезли вас сюда.

Гущин вскочил, подбежал к Эрику, схватил его жесткую руку и крепко пожал.

Эрик смутился, встал с табурета и ответил таким пожатием, что у Гущина заложило руку. Рядом с Эриком сидел Арне. Он был еще ниже, полнее, шире в плечах и выглядел немного моложе. Арне, широко улыбаясь, протянул Гущину руку. Цветков тоже подошел к ним, пожал им руки и обратился к Таусену:

– Скажите им, пожалуйста, что мы счастливы быть их друзьями.

Гущин улыбкой и кивками головы подтвердил его слова. Таусен перевел. Потом гости рассказали о том, что произошло за это время на Большой земле. Саамы спрашивали – Таусен переводил. Радость саамов, когда они узнали о разгроме фашистов, была так велика, что переводить Таусену не пришлось.

Гущину не сиделось на месте; наконец он вскочил, схватил Кнуда, поднял его и завертелся с ним по комнате. Мальчик весело хохотал, болтал ногами и что-то выкрикивал. Саамы громко говорили, перебивая друг друга. Гостей вышли провожать всей толпой.

Поздно ночью гости вернулись домой. Гущин настойчиво просил Таусена завтра же утром отправиться к бухте.

Цветков поддержал его просьбу: он слишком хорошо знал своего друга. Несмотря на уверения, что судно непригодно, он не успокоится до тех пор, пока не убедится в этом своими глазами. Кроме того, неизвестно, сколько времени им придется оставаться здесь, и не мешает как следует ознакомиться с островом.

Таусен согласился на эту прогулку и предложил отправиться с рассветом, так как путь длинный, а теперь темнеет здесь рано.

Встали затемно, позавтракали при электричестве. Термометр за окном показывал четыре градуса тепла. Было сыро – по-видимому, ночью прошел дождь.

Только-только стало рассветать, когда Таусен и его гости вышли из дому и направились к бухте. У Таусена за плечами был довольно тяжелый рюкзак с провизией. Как любезный хозяин он хотел всю дорогу нести его сам, но гости уговорили его отдать рюкзак им.

Идти пришлось против ветра. Порой захватывало дыхание. От времени до времени путешественники останавливались и поворачивались спиной к ветру.

– Вы, кажется, сказали, что до бухты двенадцать километров? – спросил Цветков.

– Да, по прямой линии, – ответил Таусен, – но нам придется пройти около шестнадцати. Дело в том, что путь здесь неровный: то места каменистые, покрытые твердой лавой, а то мягкая почва. Сейчас сыро, и я проведу вас, по возможности, твердой дорогой.

Нетерпение гнало Гущина, и он уходил далеко вперед.

– Напрасно торопитесь, – сказал Таусен, – скоро устанете, и вам трудно будет двигаться дальше.

Гущин покорился – он понимал, что Таусен прав.

Они шли по направлению к холмистой гряде, которую гости увидели из окна в ту ночь, когда наблюдали полярное сияние. Гряда медленно росла перед ними и оказалась цепью довольно высоких холмов. Местами цепь прерывалась, и в разрывах синело море. Не поднимаясь на холмы, путники прошли через лощину.

Наконец перед ними открылось море – ровное, с необъятным горизонтом. На темной синеве вспыхивали белые гребни. Тянуло сильным влажным теплым ветром.

Низко ползли облака, а вдали белел туман.

– Здесь мы отдохнем и закусим, – сказал Таусен.

– Вполне уместное предложение, – отозвался Цветков.

– Да что вы! – воскликнул Гущин. – Нет уж, пожалуйста, сперва посмотрим на судно!

– Неужели ты не проголодался? – спросил Цветков.

– Ничуть!

Гущин говорил правду: когда он волновался, он мог не есть целыми днями. Что судно разрушено и не годится, он разумом понимал, но верить этому не хотел.

Он не соглашался отдыхать. Ведь цель их прогулки уже почти достигнута.

Неширокий залив вдавался в сушу длинным изогнутым языком, а каменная гряда пересекала его у входа в открытое море.

– Видите эту бухту? – сказал Таусен. – Тут почти всегда спокойно. Сюда только в самый сильный шторм перекатываются волны. Вот здесь вас и нашли.

Цветков наклонился и вытащил из песка маленький расщепленный кусок крашеной доски.

– Это, пожалуй, от нашего катера, – сказал он.

– Совершенно верно! – воскликнул Гущин.

Друзья молча посмотрели друг на друга.

Вот где могла быть их могила!..

Они пошли дальше по берегу. Но, кроме ракушек и гальки, ничего больше не нашли. Таусен указал друзьям на длинные шесты, врытые в прибрежный песок.

– Здесь мы сушим снасти. А вот эта постройка с одним оконцем – сарай, в котором у нас хранятся всякие принадлежности для промысла и охоты.

В его словах звучала уже знакомая им несколько наивная гордость человека, сумевшего наладить жизнь на этом заброшенном клочке земли.

Был час полного отлива. Море далеко отступило, и вдали на берегу они увидели большую лодку. Она была прикреплена цепью к столбу.

– Это для морского промысла? – догадался Цветков.

– Да, – сказал Таусен. – Обратите внимание на ее конструкцию – она очень практична.

Лодка имела высоко поднятый нос и менее высокую, но все же значительно поднятую корму.

– Это старинный норвежский тип судна – норландбот. В Осло в музее хранится подлинный экземпляр корабля викингов. Норландбот близок к нему по типу.

Высоко поднятый форштевень легко распекает волну. Такой бот хорошо ходит под парусами и на веслах. Глубокий киль дает устойчивость судну.

– А гребут, конечно, веслами, – сказал Цветков. – Как бы тут пригодился моторный бот!

Гущин слушал объяснения Таусена из вежливости. Ему не терпелось поскорее обследовать деревянный остов, который теперь, во время отлива, стоял почти на суше. И едва Таусен кончил, Гущин бегом направился туда.

– Это и есть то судно, о котором вы скучаете! – крикнул ему вдогонку Таусен.

Да, совсем не стоило бежать!

Это были убогие остатки. Почерневшие, изглоданные волной и штормами доски едва прикрывали борта и палубу. Гущин заглянул внутрь судна и увидел то, что когда-то было двигателем, а теперь обратилось в куски ржаво-красного изогнутого железа.

На остатках борта виднелись следы букв от названия судна. Две первые буквы можно было сравнительно легко разобрать: «MA…». С трудом можно было разобрать третью: «R», и по числу смутных следов легко было догадаться, что название состояло из пяти букв.

Гущин задумался. Короткое женское имя, начертанное Таусеном на судне, которое увезло его от мира, должно быть, принадлежало той единственной, чью память добровольный изгнанник навсегда сохранил в своем сердце. Теперь Гущину стало понятно, почему, упоминая о судне, хозяин не назвал его имени.

И Гущин вспомнил энергичное и доброе лицо на портрете в комнате Таусена.

– Ну, убедились? – с грустной усмешкой спросил Таусен.

Глава 12. Карлики и гиганты

Идти обратно было намного легче: ветер дул в спину. Только когда уклонялись от прямого пути, он набрасывался сбоку.

Гущин и сам не сознавал, как много надежд возлагал он на старое судно.

Теперь, когда стало ясно, что судно невозможно восстановить, он помрачнел и шел молча. Лицо его разом похудело, заострилось.

Чтобы отвлечь его, Цветков спросил Таусена:

– Вы нам еще не сказали, господин Орнульф, каким образом вы сделали ваших карликов. Конечно, вы манипулировали с гипофизом…

– Разумеется, – ответил Таусен. – Скажу вам пока коротко – ведь это работа многих лет. Я уменьшал размеры гипофиза хирургическим путем и таким образом сокращал выработку гипофизарных гормонов, приостанавливал рост животных.

Однако я действовал не только как эндокринолог, но и как селекционер. Выбрав самых маленьких оленей – самца и самку, я остановил их рост еще в детстве.

Из их потомства опять отобрал самых маленьких и то же проделал с ними. И так на протяжения ряда поколений…

– Простите… – перебил Гущин. – Какова продолжительность жизни оленя?

– Лет пятнадцать-двадцать, – ответил за Таусена Цветков.

– Но как же вы смогли проделать опыты с рядом поколений? Ведь прошло всего десять лет!

– Прежде всего я не ждал, пока олень достигнет зрелого возраста, а делал операцию над молодым, еще растущим организмом. Затем, с уменьшением размеров животного, укорачивался его жизненный цикл, ускорялась размножаемость, повышалась скороспелость. Таким же образом я работал над тюленями.

– Теперь понятно, – сказал Гущин, – и результаты, надо сказать, поразительные.

– То ли вы еще увидите! – загадочно произнес Таусен.

Он и не подозревал, что скоро изумятся не только гости, но и он сам. Однако Цветков и Гущин, увлеченные темой разговора, не обратили внимания на его замечание.

– Результаты действительно замечательные, – сказал Цветков и замолк.

Он едва скрывал свое раздражение по поводу того, что Таусен так долго и упорно работал над вещами, никому не нужными. «Словно ветряк, – думал он, – у которого отключили передающие энергию провода и он работает вхолостую.

Кому нужны такие карлики?!» – с досадой думал Цветков.

Таусен тоже не возобновлял разговора. Он обогнал москвичей и шагал впереди.

Цветков взял Гущина под руку и шепнул ему на ухо:

– Эх, если б он работая не в одиночку, а с нашими селекционерами..

– Оно так и будет, я уверен! – так же шепотом ответил Гущин.

– А может быть, он будет огорчен, когда узнает, что его идеи давно у нас…

– Не думаю. Не такой, кажется, человек.

Домой пришли уже в темноте. Но Таусен вел уверенно, освещая путь электрическим фонариком.

За ужином Гущин долго молчал. Наконец спросил, обращаясь к Таусену:

– Скажите, пожалуйста, можно ли на вашем норландботе добраться до ледяных полей?

– Едва ли, – ответил Таусен. – Плыть надо долго, и это очень опасно: можно попасть и в шторм, и в густой туман, и в сильный мороз. А в какую сторону вы думаете плыть?

– К югу, юго-востоку или юго-западу – по направлению к советским берегам.

– Это очень далеко. Даже на вас двоих нужно взять столько продовольствия и воды, что лодка будет перегружена. А грести надо непрерывно.

– А парус?

– Парус есть. Но ведь им не всегда можно пользоваться. А зачем вам эти льды?

– По ним можно было бы добраться до Большой земли.

– Каким образом? – спросил Таусен.

– Ну… на оленях… на собаках…

– В боте, как я вам сказал, с трудом поместятся два человека и продовольствие для них. А в чем вы повезете сани, собак или оленей, пищу и воду для них и для себя на все время пути по льдам?

– А если пешком… – пробормотал Гущин.

– А провизию как тащить? – возразил Таусен. – И потом, ведь там есть торосы повыше пятиэтажных домов.

– Как ты думаешь, – спросил Гущин своего друга, когда они остались вдвоем в комнате, – ведь Таусен большой ученый?

– Безусловно, – подтвердил Цветков.

– Эти карлики – блестящий эксперимент.

– Разумеется.

– У нас не делали таких?

– Не совсем такие, но опыты в этом направлении производили.

– Рашков?

– И другие.

– Что же ты мне не рассказывал?

– Не приходилось к слову. Ведь это были только эксперименты. Для теории это важно, ну, а на практике – зачем нам уменьшать животных до игрушечных размеров? Вот другое дело…

Но тут Цветков заметил, что его собеседник спит.

Гущин так устал и переволновался, что недослушал и внезапно уснул, сидя на койке. Цветков потихоньку отвернул одеяло, простыни и, стараясь не разбудить друга, положил его обутые ноги на тюфяк.

Нечаянно он заглянул в окно – и поразился перемене. Пока они ужинали, выпал обильный снег. Все было бело. Прямо перед окном стояла ущербная, но очень светлая луна. Цветкову не хотелось спать, и он решил выйти на воздух, освежиться.

Он оделся. Мягко ступая в унтах, подошел к двери и осторожно отворил ее. В коридорчике было темно. Юрий вышел на крыльцо.

Ветра не было. Неуловимыми, таинственными зелено-алыми искорками поблескивал в лунном свете пушистый снег. Ни пятнышка на нем, ни следа. Только узкая длинная тень от мачты ветряка пересекала белое поле. Уродливо вытянулись искаженные тени двух гигантских лопастей.

Юрий поднял голову. Ветряк, запушенный снегом, отчетливо выделялся в лунном свете. Неподвижно застыли лопасти, как у пропеллера. Их всего две. Странно было видеть неподвижным то, что создано для стремительного движения.

Цветков почувствовал, что сейчас и он так же неподвижен. Вся его сознательная жизнь была сплошное движение. И вот тут, на этом острове, она остановилась, как с разбега, с того времени, как яростный шторм вышвырнул их в бессознательном состоянии на берег бухты.

Небо было обильно усеяно звездами. Никогда в Москве Юрий не видел таких крупных звезд. Никогда они не мерцали так торжественно. Или он их не замечал в городской сутолоке? Ему показалось, что все звезды Большой Медведицы вздрагивают в такт. А вот опрокинулась Малая. Стальным блеском мерцала Полярная звезда. Тускло тянулся, раздваиваясь, Млечный путь.

Да, внезапно прервалось их путешествие, начатое столь недавно – всего полторы недели назад. Как много с тех пор произошло! Он вспомнил мать. Она спокойно провожала его в недельную командировку. А теперь, наверно, считает, что он погиб во время шторма. Как дать ей знать, что он жив и здоров?

Сколько он причинил ей тревоги и горя! А главное, попусту: ведь будь радио, все было бы по-другому. Но как ей догадаться, что шторм не погубил его, а занес в такую даль, на неведомый никому остров?!

Рашков… Он, наверно, мучается, что погиб его любимый ассистент в этой злосчастной командировке. Да нет же, Николай Фомич! Не расстраивайтесь, мы вернемся, мы целы, и мы выполнили ваше задание и нашли этого чудака. Вы оказались правы: он действительно чудак, и ученый, и талантливый…

Лаборатория, товарищи по работе… Вся эта милая и деятельная жизнь, откуда он выдернут, как растение из почвы. Вот Луна с ее пустыми сухими морями и блещущими горными вершинами. Когда-то думали, что на ней живут люди. Для него сейчас земной человеческий мир так же недостижим, как Луна, и тех людей, с которыми он разговаривал так недавно, он не может увидеть, как не увидел бы лунных жителей, если бы они существовали. Теперь все его человечество – полтора десятка людей, заключенных с ним на острове. Нет!

Этого нельзя допустить ни за что! Надо искать выход!

Вдруг что-то большое появилось на снежной белизне. Миг – и чье-то огромное легкое тело мелькнуло в воздухе. Внизу пролетела его гигантская тень. Твердо стукнули когти. И не успел Юрий опомниться – большой гибкий зверь лег на крыльцо между ним и дверью и устремил на него расширенные горящие глаза.

Юрий не был трусом. Но внезапность и непонятность рождают страх.

Как в Арктике мог очутиться тигр? И почему Таусен до сих пор ни словом не обмолвился о том, что здесь водятся эти страшные хищники?

Расстояние между человеком и зверем было меньше двадцати шагов. Облитый лунным светом, тигр был виден отчетливо, до острых концов настороженных ушей. Юрий видел, как раздуваются розоватые ноздри животного. Время уплотнилось до предела. Что-то произойдет в следующую секунду?! Юрий инстинктивно отступил на шаг. Зверь неотступно следил за ним глазами, но не двигался. Юрий отступил еще на шаг – и почувствовал холод в груди.

Он осторожно оглянулся по сторонам. Никого. Ни звука, ни движения. Юрий вспомнил: нельзя спускать глаз со зверя.

Видно, как дышит тигр, как поднимаются и опускаются его бока, но он неподвижен.

Юрий сделал еще шаг назад. Пойти, пятясь, к дому? Постучать? Но саамы, конечно, спят. Если они не сразу услышат, а стук раздражит зверя? Какая у него странная расцветка! Его пушистый мех – белый, в черных пятнах.

Мгновениями белый цвет неразличимо сливается со снегом, и черные пятна как будто существуют сами по себе.

И вдруг…

Зверь поднимается на пружинные лапы, слегка сгибает их. Как они чудовищно сильны!

Что делать? Нет никакого оружия, даже простого ножа. Голые руки!

Зверь медлит.

Отойти еще? Позвать на помощь?

Это бесполезно. Только взбудоражит зверя. Может быть, он не нападет? А если захочет напасть – никто не поможет: какие-то секунды… Но как не хочется умирать! Юрий сжимает кулаки, напружинивает мышцы. Он не погибнет без борьбы! Неужели гибель?..

И вдруг тигр издает резкий, отвратительный визг, чем-то напоминающий кошачий. Его упругое тело взвивается.

Юрий выпрямляется, подняв для удара крепко сжатый кулак.

Все это длилось какие-то секунды… Внезапно на прыжке зверь столкнулся с каким-то неизвестно откуда взявшимся вторым чудовищем, и оба зверя рухнули на землю. Раздались вопли яростной борьбы. Не зная, в чем дело, можно было подумать, что сцепились гигантская собака с огромной кошкой. Страшный визг и свирепый вой.

Что за животное так отчаянно бросилось на тигра? Судя по вою и рычанию, собака или волк. Но было достаточно светло, чтобы зрение могло обмануть Юрия. Величиной это животное с корову. Оно покрыто густой черной шерстью.

Медведь? Но медведи не воют. Трудно было рассмотреть зверей, когда они сцепились в яростной схватке. Единственно, что понимал Юрий, – это то, что второй зверь спас его от неминуемой гибели. Он вцепился зубами тигру в шею и прижал его к земле.

Но у тигра оставались свободными лапы, и он железными когтями рвал морду своего противника. Что будет дальше? Юрий остолбенел.

Ловкостью и гибкостью тигр явно превосходил второго зверя. Похоже было, что он одолеет, хотя тот держал его шею мертвой хваткой. Тигр перевернулся, лежа под противником, и, верно, нанес ему тяжелую рану, потому что раздался мучительный вой. Зубы напавшего разжались, тигр вскочил, но тотчас же второй зверь схватил его зубами за голову, и тигр закричал так, как кричит от боли кошка, но гораздо громче. Кровь обоих врагов, смешиваясь, заливала снег. При свете луны она казалась черной.

Тигр вырвался из зубов противника. Юрий отбежал в сторону и остановился.

Нет, он не может спокойно смотреть, как гибнет его спаситель. И, не думая о том, что он безоружен, Юрий бросился снова к зверям. И вдруг в следующее мгновение человек невысокого роста, как Эрик или Арне, очутился около свирепых зверей.

Тигр встал на задние лапы, чтобы нанести сокрушающий удар второму животному.

Но тут блеснул нож, и человек всадил блестящее длинное лезвие прямо в сердце зверя. Тигр разом рухнул вперед, вниз мордой. Человек отскочил, но тигр еще успел ударить его мощной лапой по плечу. Человек упал рядом с тигром, и куртка его стала пропитываться кровью. Тигр дернулся несколько раз и застыл.

Второй зверь в изнеможении остался лежать тут же, на снегу.

В эту минуту из дома стремительно выбежал Таусен. Он и Цветков подбежали к раненому человеку.

– Ганс! – встревоженно окликнул Таусен.

Ганс уперся в снег здоровой левой рукой и встал, шатаясь. Цветков обхватил его и осторожно повел к дому.

Раненое животное продолжало жалобно визжать. Цветков уже не сомневался – это была собака. Но какая! Он видел огромных сенбернаров и овчарок. Но собаку величиной с медведя видел в первый раз.

Морда ее была ужасно исцарапана, и вместо левого глаза зияла кровавая рана.

Собака перестала визжать, высунула громадный язык и лизнула руку Таусена.

– Бедный пес, – сказал Юрий, переводя дыхание и чувствуя, что сам с трудом держится на ногах.

– Да, это хороший друг, – отозвался Таусен и, взглянув на Ганса, распорядился: – Ведите его в мою комнату!

Вероятно, начиная с прыжка тигра, все это продолжалось не более трех минут.

Сбежались саамы. Мужчины, женщины и подростки бросились к месту происшествия. Все что-то наперебой говорили. Марта с воплями подбежала к Гансу.

«Очевидно, ее сын», – сообразил Цветков.

Таусен что-то сказал Марте, и она сразу успокоилась, пошла было за ним, но Таусен велел ей остаться. На ходу Таусен отдал какие-то распоряжения и направился к дому. За ним шел Ганс, поддерживаемый Цветковым, а сзади плелась собака, роняя капли крови и изредка болезненно рыча.

У крыльца Таусен обернулся и сказал:

– Юрий Михайлович, собака нуждается в срочной помощи. Отведите ее, пожалуйста, в лабораторию. Я помогу Гансу и сейчас же приду.

– А пойдет она со мной? – усомнился Цветков.

– Пойдет!

Таусен сказал что-то собаке, и она послушно повернула за Юрием, а сам он взял под руку Ганса и поднялся с ним на крыльцо.

Юрии направился к ледяной постройке. Он поминутно оборачивался, однако сомнения его были напрасны: собака покорно следовала за ним, тяжело ступая по рыхлому снегу. Юрию хотелось сказать ей что-нибудь ласковое, и он жалел, что не знал ее клички. У самой двери он дотянулся до ее головы и погладил, как Таусен. Животное ответило благодарным и жалобным повизгиванием. Юрии открыл дверь и повернул выключатель. Лабораторию залил свет сильной лампы.

Юрий оглянулся. Собака остановилась перед открытой дверью тамбура. Снаружи несло холодом, морозный воздух охватывал ноги. Юрий нетерпеливо ждал, пока собака войдет, чтобы закрыть двери. Но животное стояло неподвижно.

– Ну, милый, иди же сюда, – ласково сказал Юрий.

Собака продолжала стоять у раскрытой двери.

Юрий вернулся к ней, тихонько прикоснулся к ее передней лапе и потянул к себе. Собака медленно вошла в комнату, сразу заполнив собой чуть не половину помещения.

Юрий закрыл двери.

Животное легло на пол у порога и стало лизать раны на лапах. Оно все время подергивало головой – видимо, рана на месте глаза мучила его.

Только теперь Юрий пришел в себя. «Откуда же взялся тигр, – недоумевал он, – и почему у него такая странная расцветка? Отчего Таусен не предупредил о возможной опасности? И что это за огромная собака? Почему Таусен до сих пор не показал ее и даже не упомянул о ней? Впрочем, он сказал вчера: «То ли вы еще увидите!»

Цветков уже начинал догадываться, в чем дело…

Снаружи заскрипел снег под быстрыми твердыми шагами. Отворилась дверь, вошел Таусен. Он казался смущенным.

– Что с Гансом? – торопливо спросил Цветков.

– С Гансом благополучно, – ответил Таусен.

Он подошел к продолговатой электропечи и вставил вилку шнура в штепсель.

– Я сейчас окажу помощь собаке, – сказал он, – и попрошу вас мне помочь.

Он подозвал собаку. Она неохотно поднялась на ноги, подошла ближе.

– У нее с этим помещением связаны некоторые неприятные воспоминания, – пояснил Таусен, подвигая под яркий свет лампы низенький белый стол.

– Операционный стол примитивный, – сказал он, – но я делал на нем довольно сложные операции, в частности вот этому животному.

Во взгляде собаки, устремленном на стол, было беспокойство. Однако она сидела неподвижно. А Таусен уже мыл руки под маленьким умывальником.

– Откройте-ка этот шкафчик, – говорил он Цветкову. – Там лежит чистая салфетка. Теперь подайте мне тот флакон с дезинфицирующей жидкостью. Налейте мне, пожалуйста, немного на ладонь. Сейчас я промою ему рану и перевяжу.

Бедное животное лишилось глаза.

Таусен ласково подозвал собаку и ладонью похлопал по столу. Собака нехотя приблизилась, но все же поднялась на стол.

– Достаньте, пожалуйста, марлю, бинты и иод…

Таусен стал укладывать огромное животное на операционном столе. Это оказалось возможным только потому, что собака не сопротивлялась, повинуясь каждому его движению и приказу. Быстро и ловко Таусен прежде всего смазал йодом все царапины на морде и ляпах собаки. Она дергалась, но не мешала врачу.

– Какое умное животное! – сказал Цветков. – Откуда вы его достали?

– У меня есть несколько лабораторных собак, – ответил Таусен. – Это третье поколение от привезенных с Большой земли. Но этот пес – наш общий любимец.

Он очень умен и предан.

– А что это за гигантская порода?

– Объясню потом.

Таусен прибинтовал лапы собаки к столу.

– Это, вероятно, излишняя предосторожность, – сказал он, – животное вряд ли будет сопротивляться.

Действительно, пес сидел смирно, пока Таусен промывал и перевязывал его ужасную рану.

– Мы зовем его человеческим именем – Отто, – сказал Таусен.

Услышав свою кличку, собака высунула язык и хотела лизнуть руку хозяина, но он вовремя отдернул ее.

– Нельзя, нельзя, милый, твой язык не стерильный.

Собака как бы поняла хозяина и успокоилась.

Кончив перевязывать, Таусен освободил лапы животного. Потом достал из шкафа флакон лекарства и вылил половину из него в чистую миску.

– Выпей, Отто!

Пес начал лакать огромным языком, по временам оглядываясь на хозяина и виляя хвостом.

– Все, все пей!

Когда все было выпито, Таусен открыл дверь и сказал:

– Иди домой, Отто!

И гигантская собака медленно вышла.

– Что же все-таки с Гансом? – спросил Цветков.

– Ничего серьезного, к счастью. Зверь, издыхая, вскользь задел его плечо лапой, но ватная куртка помогла. Я промыл рану, перевязал, дал ему лекарство. Полежит дня два и будет здоров.

– Что же это за лекарство?

– То самое, что вы и Лев Петрович пили, когда попали сюда. Отто тоже выпил его – как вы видели, в соответственной порции. Раны у него быстро зарубцуются, и боль скоро пройдет.

По лицу Таусена, по его голосу Цветков чувствовал, что он чем-то сильно взволнован.