Текст книги "Планета КИМ. Книга 2"

Автор книги: Абрам Палей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

IV. Ночь метеоров

Был день очередной стирки, и внутренность клуба сильно напоминала небольшую прачечную на Земле, главным образом, благодаря густым клубам пара, которые подымались от большого бака с водой, стоявшего на электрической печи. После того, как вода закипела, в ней растворили мыльный порошок и соду, наложили в бак белья и плотно прикрыли крышкой. Вода булькала, бурлила и шипела, нагреваемая электрическим жаром, тоненькие струйки пара пробирались из-под крышки. Все женское население дома было здесь и усердно работало. После того, как белье хорошенько проваривалось, его сушили при помощи электрической сушилки, сконструированной Ямпольским и Тер-Степановым вскоре после окончания постройки дома. На стирку обычно уходило довольно много времени.

Наступила ночь, когда сушка была закончена, и обитательницы планеты Ким принялись гладить. Соня ушла кормить своего сына, все остальные продолжали работу. Тамара вынимала белье из сушилки, разбирала его, раскладывала на широком столе. Нюра водила по разложенным штукам электрическим утюгом, сильно нажимая. Утюг быстро мелькал в ее проворных руках, а Лиза стояла рядом, готовая сменить ее, когда она устанет. Так они чередовались от времени до времени. Надя выхватывала разглаженное, теплое и чуточку сырое белье из-под утюга и аккуратно раскладывала на стоявшем рядом столике. Кучки сложенного и как бы ставшего тоньше белья росли на столике, и по комнате распространялся специфический приятный запах чистого, только что выглаженного белья. В комнату вошел Петр.

– Ты чего, Петька? – спросила Нюра, не отрываясь от утюга.

– Да мне там к телескопу, объектив хочу менять, так надо кой-чего посмотреть…

В ракете имелся запасный объектив, дававший более сильное увеличение, и Петр только сегодня вспомнил об этом.

Однако Нюра притворно-строго крикнула на него:

– А ну, Петька, убирайся! Успеешь. А теперь не мешай нам – и без тебя тесно.

Нельзя было не согласиться с ней. Небольшое помещение клуба, загроможденное машинами, трубками газоулавливателей и воздухопроводов, большой печью, телескопом, книжным и платяным шкафами, сундуками, и так было достаточно тесно. А тут еще стирка.

Петр решил немедленно сходить в ракету за объективом. Он вышел в свою комнату, надел термосный костюм и отправился. Ему опять пришлось пройти через клуб. Он с наслаждением вдохнул запах глаженого белья, дававший иллюзию земной жизни. Иллюзия усиливалась дымкой пара, слегка затуманившей яркую полуваттную лампу. Не глядя на работающих (в термосном костюме невозможно было повернуть шею), Петр вошел в коридор и через герметическую дверь вышел наружу.

Прошло не более пяти минут после его ухода. Вдруг раздался страшный, оглушительный удар по крыше. Это было настолько чудовищно и неожиданно, что все замерли, потрясенные ужасом. В невозмутимое спокойствие их мирной работы этот удар ворвался жутким напоминанием того, что они не на Земле, а на чуждой планете, что их, быть может, ждут непредвиденные и ужасные катастрофы. Нюра стояла бледная, опустив руки, задыхаясь. Мгновенной и ослепительно – яркой ассоциацией в ее воспоминании промелькнула смерть Веткина. Утюг стоял неподвижно, прожигая желтеющую ткань блестяще выглаженной сорочки. Комната наполнилась легким сухим запахом гари. Все бросили работу. Не успели они опомниться, как удар повторился – казалось, еще более сильный. Это походило на разрыв артиллерийского снаряда. Но удары были страшно коротки, ни малейшего гула.

Через несколько секунд все жители дома были в клубе. Соня прибежала, держа в руках маленького Кима, который был так напуган, что даже не кричал. Она инстинктивно наклонялась над ним, как бы стремясь прикрыть его своим телом.

Теперь удары грохотали один за другим, с маленькими промежутками. Казалось, кто-то с невероятной силой швыряет на крышу огромные булыжники, и крыша вот-вот сломается под этими беспощадными ударами, оставив людей беспомощными и обреченными.

– Ну, вот вам и знаменитые метеоры, – сказал Тер-Степанов в один из промежутков тишины.

– Какая страшная сила! – прошептала Тамара, – и впечатление такое, будто все они валятся на нашу крышу. Не слышно, чтобы они падали где-нибудь в других местах.

– Как же ты их услышишь? – возразил Семен. – Они, конечно, падают. Но ведь звука не может быть, раз они ударяются в почву, окруженную безвоздушным пространством. Удары же о крышу передаются воздуху, наполняющему дом…

Его слова прервал ужасный, короткий, но невыносимый звук. Это было похоже на тот звук, когда скребут ножом по тарелке, но было в тысячу раз сильнее. Этот скрежет рванул нервы до физической боли. Повидимому, какой-нибудь метеор, падая вертикально, коснулся стены и скользнул вдоль нее. А затем вновь посыпались удар за ударом. Порой они становились реже, а порой сыпались так часто, что превращались в непрерывный грохот. Все стояли в клубе, инстинктивно втягивая головы в плечи при особенно сильных ударах.

– Какой ужас! – сказала Соня в один из моментов тишины, – какая страшная сила! Ведь если камни пробьют крышу, то нам не сдобровать.

– Да, – ответил Семен, – но, к счастью, алюминий, обработанный составом профессора Сергеева, так прочен, что эта опасность нам, пожалуй, не угрожает.

Соня подошла к окну и глядела в темноту. Камни гремели по крыше, но снаружи было спокойно. Вдруг, при слабом мерцании звезд, какая-то тень, размеров которой она даже приблизительно не могла определить из-за огромной быстроты падения, бесшумно скользнула вниз. В этот же момент Костров быстро подошел к ней и, мягко, но настоящему, обняв ее за плечи, отвел от окна. Маленький Ким, потревоженный, залился жалобным плачем.

Грохот возобновился с новой силой, время от времени прерываясь страшным мгновенным скрежетом скользящих вдоль стен метеоров.

– А Петя?! – с ужасом вскрикнула Нюра.

– Петя, вернее всего, пережидает в ракете, – заметил Семен, – у него достаточный запас воздуха.

– Я пойду к нему! – Нюра бросилась к сундуку, где лежали термосные костюмы.

Но Семен властно взял ее за руку:

– Ни в коем случае ты не выйдешь отсюда! – резко, стараясь подавить свое волнение, сказал он. – Это не имеет никакого смысла! С Петром ничего не могло случиться, камни начали падать, когда он был уже в ракете. Он там ждет. Чем ты можешь, быть ему полезна? Я не допущу без всякой надобности такого страшного риска.

Это было вполне логично, против слов Семена ничего нельзя было возразить.

Нюра подчинилась, но смутная тревога ее не оставляла.

А грохот и скрежет продолжались, ослабевая и усиливаясь, и казалось – если они будут длиться целый год без перерыва, то и тогда нельзя будет привыкнуть к ним, и особенно к быстрому рвущему визгу скользящих вдоль стен камней. Все сбились в кучу и почти не разговаривали. Нервы были истрепаны до крайности, и всеми овладело под конец состояние совершенной разбитости.

Метеоры падали всю ночь. Вскоре после рассвета их падение прекратилось, и настала вновь тишина, которая теперь показалась особенно глубокой. Семен еще около часу уговаривал товарищей не выходить из дому, боясь, что это затишье – временное. Но и он сам начинал уже беспокоиться за Петра. Правда, он убеждал себя и других, что Петр, так же, как и они, пережидает в ракете – возможно, временное – затишье. Воздуху у него должно было оставаться еще часа на два. Однако тревога росла с каждой минутой. Наконец, Семен, надев термосный костюм, направился к выходу. С ним пошли Нюра, Тамара и Костров.

И первое, что они увидели, был труп Петра, лежавший возле ракеты, – и в каком ужасном виде!

Очевидно, падение метеоров началось, когда Петр был уже в ракете. Но с тех пор, как воздушную машину перенесли в дом, в ракете не было воздуха, и удары камней о ее поверхность не давали звука. Ничего не подозревая, Петр нашел объектив, вылез на крышу и соскочил вниз. В это время один из самых маленьких камней ударил его по голове. Это был очень маленький и легкий камешек, размером меньше винтовочной пули. Но сила удара была так велика, что он пробил не только скафандр, но и кости черепа, врезавшись в мозг.

Затем несколько более крупных камней ударилось в труп Петра. Один попал в ногу выше колена и отхватил ее, кусок ноги был найден в нескольких шагах. Другой, пробив живот и разворотив внутренности, зарылся в почву. Третий скользнул вдоль бока, обнажив его и сорвав кожу. Зрелище истерзанного тела Петра было так ужасно, что все остановились неподвижно. Затем Семен бросился к Нюре, схватил ее за руку и повел в дом. Тамара и Костров шли за ними.

Семен вел Нюру в клуб – она шла, как автомат, послушно и мертво передвигая ноги. Не отвечая ни звука на вопросы друзей, Семен снял с себя термосный костюм. Нюра, сидевшая на алюминиевом табурете, склонила голову набок и стала падать. Семен бросился к ней и сорвал с нее костюм. Она была без сознания, лицо ее посерело. Увидев труп Петра, от потрясения она выпустила изо рта дыхательную трубу и задохнулась. Теперь, в комнате, глотнув воздуху, она скоро пришла в себя. Семен едва нашел в себе силы взглянуть ей в глаза. Но она неожиданно-твердо перенесла первые ужасные мгновения. Встав с табурета, она направилась к себе. Семен последовал за ней. Движением руки она остановила его. Она вошла в свою комнату и бросилась навзничь на кровать.

V. Удивительное открытие Семена

Рядом с могилой Веткина вырос новый холмик, и такой же простой лист алюминия запечатлел надпись – имя и обстоятельства смерти Петра. Теперь поселок стал принимать уже вполне земной вид: он обзавелся настоящим кладбищем, как и подобает всякому человеческому поселению. Города живых всегда окружены кольцом мертвецов, и в земле, по которой мы ходим и в которую врываем фундаменты наших домов, раскрошены кости наших предшественников.

Лист – памятник на могиле Веткина пришлось заодно поправить – он был сшиблен одним из камней. Несколько метеоров вдавили глубокие воронки на поверхности могилы. Их сравняли.

Окончив эту работу и установив новый памятник, члены коммуны предались глубокому унынию. Вторая смерть была еще ужаснее первой. Обе они были вызваны необычными условиями жизни здесь. Что еще будет? Какие еще предстоят катастрофы, чем еще грозит эта неведомая страшная планета? И как невыносимо – больно снова потерять товарища – одного из столь немногих!

Нюра перенесла гибель Петра с гораздо большим мужеством и твердостью, чем можно было ожидать. Она ушла с головой в работу. Но в ней произошла заметная перемена. В ее характере обозначился перелом. Она как бы сразу стала старше. Ее обычная веселость, наполнявшая дом взрывами хохота, забавными шутками и шалостями, исчезла. Она ушла в себя, замкнулась. Возможно, что с возрастом в ней рано или поздно произошла бы эта перемена, но пережитое несчастье ускорило ее. Нюра стала сдержанной, движения ее приобрели несвойственную ей дотоле медлительность. Даже внешность ее как-будто изменилась – она как-будто вытянулась, черты лица слегка заострились, на них легла какая-то бледность.

Теперь уже двое из числа прибывших с Земли лежали под скромными, серыми, лишенными дерна могильными холмиками, под бедными алюминиевыми памятниками. А новый член коммуны, маленький Ким, рос, требовал пищи, воздуха и внимания. Его голос креп, мышцы созревали, тело увеличивалось, словно в него переливалась сила тех, кто был схоронен за стенами алюминиевого одинокого дома. Всякое человеческое общество подобно хвойному, вечно зеленеющему дереву. Одни иглы желтеют и опадают, другие в то же время распускаются и заменяют их, и жизнь целого не прекращается ни на мгновение.

Как ни горевали члены маленькой коммуны о погибшем друге, а раз заведенная машина их жизни шла и работала своим чередом. Выбывшего Петра пришлось заменить. Наблюдение за приборами – хронометром, термометром и другими, – которое он вел с такой тщательностью, разделили между остальными мужчинами, так как у женщин коммуны и без того было много обязанностей по хозяйственному обслуживанию товарищей. Астрономические же наблюдения, которые всегда очень интересовали Тер-Степанова, он взял на себя. Он разобрался в чертежах, картах и записях Петра и нашел среди последних ценный дневник наблюдений, который он решил продолжать. Теперь нередко он проводил напролет короткие ночи в круглой зале у телескопа.

Однако ни на один день он не отвлекался также от лабораторных занятий. Зато у него оставалось гораздо меньше времени на исследовательские прогулки по поверхности планеты. Это огорчало его. Время от времени он все же надолго уходил, скрываясь за тесным горизонтом от взоров товарищей, и широчайшими невысокими прыжками мерил утомительно-однообразные равнины. Вместе с Ямпольским ему удалось усовершенствовать резервуар термосного костюма так, что он мог вмещать теперь воздуха уже не на 12, а на 24 часа. Это было достигнуто отчасти увеличением резервуара, так как термосной материи, взятой на случай необходимости починки костюмов, было вдоволь.

Если и прежде человек в костюме казался нелепым чудовищем, то костюм с увеличенным резервуаром производил совершенно невообразимое впечатление – безобразный мешок, свешивавшийся на грудь, до крайности уродовал фигуру облеченного в костюм.

В последнее время Семен полюбил ходить в одиночестве – это было для него лучшим отдыхом. Мозг, освобожденный от непрестанных занятий и забот, оставался почти праздным, в то время как глаза по привычке щупали все окружающее. Поверхность планеты была достаточно освещена, и ничто на ней не ускользало от внимания Семена. В пустоте же, непосредственно над поверхностью, несмотря на чистое солнечное небо, царствовала глубокая темнота – как ночью, так и днем: ведь на планете Ким не было воздуха, которому Земля обязана своим дневным освещением. Все внимание сосредоточивалось в зрении, так как для слуха не было абсолютно никакой пищи – Семен уже давно привык не ждать никаких звуков вне стен дома. Но редко глаз улавливал что-нибудь новое на поверхности планеты: ровная даль, которую и далью-то нельзя назвать, ибо черная стена горизонта опускалась совсем близко; углубления от метеоров; изредка, очень редко, – небольшие ровные возвышения или понижения поверхности, которые можно было бы назвать плоскогориями или долинами только в насмешку, так как их высота или глубина редко превосходили один метр.

Однажды, уйдя от дома на расстояние десяти часов ходьбы и продолжая безостановочно двигаться вперед, он увидел нечто, настолько поразившее его, что принял это за обман зрения: на расстоянии двадцати-тридцати прыжков впереди него подымался легкий светлый дымок, который отчетливо выделялся в темноте. Дымок таял и бесследно рассеивался почти над самой поверхностью почвы. Это было невероятно. Дым? Пар? На планете Ким не может быть ничего подобного. Какой-то нелепый оптический обман!

Однако сердце Семена забилось учащенно и сильно. Вместо двадцати прыжков, он сделал, вероятно, десять – широких и быстрых. Он нагнулся и увидел, что стоит над глубокой и широкой расщелиной в темном грунте. Никакого оптического обмана не было. Из противоположного края расщелины вырывался густой плотный дымок и тут же таял.

Семен легко перепрыгнул расщелину – она имела около пяти метров ширины – и лег навзничь, прижавшись скафандром к самому краю. Он увидел, что дымок выходит из трещины стенки, в расстоянии около четверти метра от поверхности почвы. Он дотянулся рукой до этого места. Костюм страшно стеснял свободу движений. Семен был так взволнован, что почти сделал движение освободиться от костюма. К счастью, он опомнился во-время.

Он стал ковырять пальцами то место, откуда выходил густой пар, совсем светлый, – конечно, это был пар, а не дым. Грунт был тверд. Может-быть, следовало сходить домой за каким-нибудь инструментом. Но Семеном овладело странное упорство. Он ковырял пальцами, рискуя прорвать ткань костюма. Глаз его привык к полумраку трещины. Отверстие в стене, проделанное им, понемногу расширилось. И он увидел…

Да, он явственно увидел: теперь из отверстия вытекала довольно широкая струя совершенно бесцветной, прозрачной жидкости, мгновенно превращаясь в пар, который тут же рассеивался.

Вода!

Итак, на планете Ким есть вода! Это опровергает все существовавшие до сих пор научные теории. Но против очевидности спорить нельзя. Вот она, он видит ее, эту беззвучную чистую струйку, этот удивительный родник. Он видит воду собственными глазами и мог бы осязать ее, набрать ее в рот и почувствовать ее вкус, столь прекрасный по сравнению с лабораторной водой, которой наполнена его термосная фляжка, висящая за поясом.

Но попробовать эту воду непосредственно из источника невозможно. Нельзя раскрыть лицо и рот. Фляжка имеет приспособление, дающее возможность пить из нее, не нарушая целости костюма. Костюм, как маленькая тюрьма, замкнут безвыходно и не дает сообщения с внешним миром. Глазные стекла скафандра – миниатюрные окна этой тюрьмы.

Есть один выход – вылить воду из фляжки, наполнить ее влагой из источника и попробовать ее, чтобы, наконец, убедиться, что это настоящая вода.

А если не настоящая? Тогда придется отправиться в обратный путь без воды. Десять часов. Это тяжело.

Семен колебался не более минуты. Слишком велико было искушение немедленно убедиться в достоверности открытия такой огромной важности. Он быстро отстегнул фляжку, открыл герметическую крышку и без сожаления выплеснул воду наземь. Едва коснувшись почвы, она превратилась в пар, точно такой же, какой выходил из расселины, И этот пар так же моментально рассеялся: в виду отсутствия атмосферы, поверхность планеты днем нагревалась значительно сильнее земной, несмотря на огромное расстояние от Солнца.[19]19
  В последнее время астрономы сумели измерить температуру на поверхности Луны (тоже лишенной атмосферы) в течение дня. Оказалось, что поверхность Луны днем нагревается до 100–200°Ц.То же приблизительно должно быть на планете Ким; только, вследствии большего удаления ее от Солнца, нагревание поверхности должно быть меньше. Но в течение ночи на планете Ким, как и на Луне, должен свирепствовать самый жестокий мороз: в 100° и ниже.


[Закрыть]

Наполнить фляжку оказалось довольно трудно: жидкость, выходя из трещины, тут же испарялась. Семен снова лег наземь. После долгой возни ему удалось приставить фляжку плотно к самой струе и быстро захлопнуть крышку. Кажется, фляжка наполнилась только наполовину. Ну, да ладно.

Он встал. Тело его – и особенно шея – болело от напряженных движений в неприспособленном для них костюме. Он поднес фляжку ко рту и глотнул.

– Ах, нет! Это не вода! Не настоящая вода, во всяком случае! Но что же это такое?

Вкус жидкости был горький и терпкий и что-то напоминал, но что именно – Семен никак не мог припомнить. Чуточку эта горечь похожа на соленую горечь морской воды. Если это вода, в которой растворены минеральные соли, делающие ее негодной для питья, то тут нет никакой беды. В доме можно построить перегонный куб, это не так трудно, и дистиллировать воду. Труднее будет организовать доставку воды в дом с такого большого расстояния. Но и это возможно. Во всяком случае, значение открытия неизмеримо велико. Надо, не мешкая, дать знать о нем товарищам.

Семен вышел из дому более полутора кимовских суток назад. Он отправился ночью (товарищей он, по возможности, старался удерживать от ночных прогулок), шел ночь, день и снова ночь. Теперь была уже середина второго дня.

Семен подумал, что, возвращаясь домой, надо делать на пути какие-нибудь знаки, чтобы отметить дорогу, ведущую к источнику. Тут только он вспомнил, что у него есть перочинный нож, который он всегда брал на всякий случай. Теперь нож пригодится.

Но как он глуп! Зачем же было рвать расщелину пальцами? Так велико было его волнение, когда он увидел воду, что он забыл про этот нож, лежавший во внешнем кармане костюма. А ведь он мог прорвать костюм и погибнуть от удушения и жестокого мороза – космический холод проник бы сквозь разорванную ткань.

Семен отправился в обратный путь – он твердо помнил направление. Раскрыв нож, он после каждых пяти прыжков чертил острым лезвием на плотном грунте широкий крест. Это замедляло его движение.

Через час наступила ночь. Он продолжал путь, наклоняясь и в темноте чертя все те же широкие кресты на своем пути. Они останутся нетронутыми, когда бы он ни вернулся: ничей шаг их не сотрет в этой пустыне, их не занесет пылью, не смоет дождем.

Он шел, ни о чем не думая, занятый лишь отсчитыванием прыжков. Пять прыжков. Остановка. Крест. Пять прыжков. Остановка. Крест.

Блеснуло Солнце, наступил день. Семен шел, не уставая. Ему было легко и радостно: непонятная сила неудержимо несла его вперед. Эту силу ему давало сознание огромной важности открытия. Но он старался не думать, не фантазировать, чтобы не сбиться с направления и со счета прыжков.

Он почувствовал жажду и инстинктивно схватился за фляжку, но тотчас же опустил руку. Он вспомнил, что находящаяся там вода не годится для питья. Кроме того, ее меньше половины фляжки, а ее необходимо подвергнуть дома исследованию, чтобы определить состав.

Он продолжал итти. Когда наступила снова ночь, Семен почувствовал, наконец, сильную усталость. Он лег на землю. Его тело вытянулось. Он смотрел вперед, по тому направлению, по которому шел. Его стало клонить ко сну. Но если он заснет, он может забыть направление. Воспоминание о гибели Веткина рассеяло его сон. Он подумал, что уже давно ушел из дому, и ему может не хватить воздуха, если он задержится.

Он решительно вскочил на ноги и отправился дальше, не забывая наклоняться и ощупью делать отметки лезвием на неподатливой почве. Оно затупилось о твердый грунт, и чертить стало труднее. Итти также было трудно – усталость давила, и жажда усиливалась. Однако он во-время принял свою порцию питательных таблеток и продолжал путь.

Снова взошло Солнце, а Семен, уже измученный жаждой и усталостью, шел, не останавливаясь. Если бы он шел домой с такой скоростью, как уходил от дома, то к этому восходу он уже должен был бы быть дома. Но дом еще не виден, и трудно сказать, когда появится. Судя по смене суток, прошло уже двадцать часов с тех пор, как он ушел. Был и еще способ определения времени: манометр воздушного резервуара. Семен взглянул на стрелку: она показывала, что воздуху осталось на 3 часа. Его пронизала острая тревога: кто может учесть, насколько замедлено его движение остановками и усталостью?

Он напряг все силы. Он шел ровными прыжками, нагибаясь и чертя кресты. Мускулы правой руки болели от нажимания на рукоятку тупого ножа. Ноги плохо повиновались, но страшным напряжением воли он преодолевал усталость.

Еще через час на горизонте показалось темное пятно. Он сделал последний крест. Обрисовались ракета, дом и кладбище. Семен вбежал в дом и в изнеможении опустился на пол в коридоре.