Текст книги "Записки веселого грешника"

Автор книги: Абель Раскас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Первая любовь

Литва всегда отличалась своей антисексуальностью. Хотя у меня случалось много романов с московскими девочками, у литовок я не пользовался успехом, так как они не ценили мои качества. Они любили только высоких, стройных, пусть даже тупых, но обязательно красивых ребят. Всех этих достоинств я не имел, но зато был остроумным, спортивным, умственно более развитым.

Однажды, загорая на пляже в Паланге, я увидел красавицу блондинку с огромными голубыми глазами, появившуюся на пляже с молодым парнем, который пел песни под гитару, собирая вокруг себя толпу слушателей. Мне сегодня почти 70 лет, но никогда в жизни я больше не встречал такой красивой и нежной девушки. Помню лишь, что говорила она таким хрипловатым голосом, а вот имя ее уже забыл.

Пока парень бренчал на гитаре, я начал обхаживать его девушку, вести какие-то беседы. Оказалось, что она дочь министра, жила во Львове, где связалась с каким-то очень богатым картежником-аферистом, но развелась с ним и уехала в Палангу отдыхать. Я понял, что с ее спутником роман еще не вступил в серьезную стадию.

Беседуя, мы ушли далеко от нашего пляжа, незаметно оказались на какой-то тропинке и неожиданно упали на землю и стали страстно целоваться. От оргазма, который я имел с этой девушкой, я просто потерял сознание. И тогда решил остаться в Паланге на целый месяц, как было предусмотрено, а снять роскошную квартиру и прожить три дня, но зато с этой девушкой и на всю катушку. И это были три самых счастливых дня в моей жизни.

Но однажды я допустил стратегическую ошибку. У меня был товарищ, по имени Амос Перес, который считался самым красивым мужчиной в Каунасе. В то время как я был всего лишь студентом университета, он уже учился в аспирантуре и имел автомобиль «запорожец». Амос предложил нам пойти на совместную рыбалку, а моя любовь должна была прихватить свою довольно страшненькую подругу. Когда мы сели в машину, я оказался на заднем сиденье с этой подругой, а мою красотку Амос посадил рядом с собой. Я лихорадочно искал выход из создавшейся ситуации, так как понимал, что теряю свою любовь.

Добрались до места. Амос, профессионально раскрутив свои спиннинги, посадил всех в лодку. А я, сославшись на то, что рыбы никогда до этого не ловил, сказал, что буду удить с берега. Пока они плавали, я узнал у прохожих литовцев, где поблизости можно купить рыбу. Побежал к рыбакам и приобрел у них связку живой рыбы, включая щуку почти в человеческий рост, которая еще билась на цепи. Но сразу появиться с таким уловом я не мог, поэтому какое-то время полежал в кустах в грязи, как будто в тяжелых условиях добывал эту рыбу.

Когда мои спутники подплыли и увидели добытые мной трофеи, они поняли, что дальнейшая ловля уже не имеет смысла. Мы с Амосом несли рыбу на плечах на перекладине, девушки шли по бокам, а вся Паланга восхищалась нашей щукой.

Улов мы отдали друзьям из Вильнюса, и вечером нас пригласили на фаршированную рыбу. Состоялась большая пьянка.

Мы все наелись и напились, и вдруг моя красотка подошла и сказала своим голосом с хрипотцой: «Абель, мне с тобой было очень хорошо. Я любила тебя, но ты не обижайся, сейчас я полюбила Амоса». В тот момент мне показалось, что сердце мое разорвется. Я напился еще больше и с какой-то группой ребят пошел плавать. Море в тот вечер сильно штормило, но я заплывал далеко, совершенно не боясь утонуть. Однако никак не мог протрезветь и расстроенный и пьяный вернулся домой.

По утрам мы все обычно собирались на пляже, похмелялись пивом, покупали на пирсе угря. На следующий день, после полудня подошел туда и Амос с моей бывшей любовью. Она чувствовала себя неловко передо мной, но в какой-то момент мы стали опять разговаривать. Опять, беседуя, куда-то пошли и вдруг обнаружили, что идем по тому же маршруту, которым шли в первый день, и дошли до того же места, где стали целоваться в первый раз. И мы опять упали, снова испытав то блаженство, которое уже пережили однажды. Когда мы вернулись, Амос сообщил, что они уезжают в Ригу. Он чувствовал свою вину передо мной, но в то же время опасался, что она вернется ко мне. Мы расстались. Спустя какое-то время Амос рассказал мне, что она бросила и его.

С разлучником Амосом мы встречались потом еще много раз, в основном по делам спортивным, так как я организовал футбольную команду «Маккаби Вильнюс», а он – «Маккаби Каунас». Мы часто устраивали футбольные матчи (даже играли с евреями Минска), за что неоднократно вызывались на беседу в КГБ. Интерес гэбистов вызывало такое израильское название наших команд. Но никакого сионизма в этом не было, мы все делали ради шутки. Перед началом матча игроки снимали трусы, и судья проверял, все ли обрезанные. Хотя, конечно, не все были иудеями – на воротах, помню, стоял поляк, но, чтобы рассмешить зрителей, мы совершали такой ритуал.

В Паланге у меня случались и другие романы. Как-то в Палангу приехала с ребенком красотка – преподавательница из Московского университета. Она была внучкой человека, ездившего на охоту с Лениным, и женой посла в Джакарте. Ее компанию составляли кандидаты наук из Москвы, и я видел, что она всем нравится. Я познакомился с этой компанией, играл им на гитаре, пел, возил в разные места. Как-то отвез в Дарбены, небольшой очень живописный городок недалеко от Паланги, где работал врачом мой приятель Яша Пулеревич. Он организовал нам совершенно невероятный отдых с пьянкой, да еще и продлил отпуск, выдав всем больничные бюллетени.

Фокус с больничными справками Яша проделывал для моих друзей довольно часто, и в бюллетенях всегда стоял один и тот же диагноз – катар верхних дыхательных путей. Его отец тоже был врачом и довольно известным сионистом. В дальнейшем Яша стал первым литовским врачом, эмигрировавшим в Израиль. В израильской армии он служил доктором на подводной лодке «Дакар», которая была потоплена, и вся команда погибла. Потеряв единственного сына, Яшин отец сошел с ума. Яша был чудным человеком, веселым, добрым, отзывчивым, он очень любил все мои затеи и помогал в них.

Это было небольшое отступление в память о друге. А тогда в Дарбенах мы веселились в красивом месте с огромными качелями между двух сосен. Марина (так звали мою москвичку) была довольно пьяна, и мы в поисках грибов ушли далеко вместе с ее дочуркой. Слышали, как нас искали, звали, но умышленно не отзывались. В конце концов все разъехались, зная, что мы как-нибудь доберемся сами. Я уложил ее ребенка спать, и трудно описать те поцелуи, те объятия, те чувства, которые мы с Мариной испытали тогда. Я обычно влюблялся в красавиц и рассказываю здесь только о результате. А сколько мне приходилось вложить в это изобретательности, сколько труда, знаю только я сам.

Наступила уже ночь, и я несколько километров нес спящую дочку Марины на руках. Мы вернулись в Палангу страшно уставшие. Наутро ее друзья подозрительно оглядывали нас, смотрели на Марину осуждающе, но мы делали вид, что ничего не произошло. На следующий день я улетел в Вильнюс.

Прямых рейсов из Паланги в Москву не было, и Марина сообщила мне дату прилета в Вильнюс. Не мог дождаться этого дня! Встретил Марину, и не знаю, каким образом оказался рядом с ней в самолете на Москву. Марине, конечно, нравилась такая моя дерзость, но вдруг пришел пассажир, которому я должен был уступить место. Тут-то нам и пришлось спуститься с небес на землю. Когда стюардесса потребовала мой билет, я понял, что нужно уходить. Попрощавшись с Мариной, я вынужден был просто побежать, спасаясь от преследования.

Никогда больше у меня не было с ней ни встреч, ни контактов. Это было невозможно: она – жена советского посла в Джакарте, а я – студент Ленинградского университета.

Глава 4. Ленинградский период

Университет

Передо мной стоял вопрос: куда пойти учиться? Сначала я отправился поступать на юридический факультет Вильнюсского университета. Меня приняли на вечернее отделение, где я некоторое время проучился. Однажды я встретил там бывшую судью, которая преподавала на этом факультете. Она узнала меня по фамилии и заявила: «Твой отец выиграл у меня одно дело и этим унизил. Я его за это накажу. Пока я здесь, ты университет не закончишь».

Я рассказал о ее угрозе отцу, который прямо ответил: «Тебе юридический факультет не нужен. Ты адвокатом не будешь никогда. В Литве литовцы станут адвокатами. Максимум, чего ты добьешься, – это быть «шмекером» (нюхальщиком), то есть сыщиком». А эту профессию отец не уважал. После полугода учебы я оставил юридический факультет.

В это время я узнал об открывшемся новом факультете экономической кибернетики в Ленинградском университете. Там изучалась эконометрика, а выпускники факультета могли также работать экономическими советниками при посольствах. Мечта о поездках в разные страны меня воодушевила, и я решил предпринять попытку поступить на этот факультет. У меня уже накопился довольно большой производственный стаж, так что достаточно было сдать экзамены хотя бы на четверки.

В приемной комиссии меня спросили, какую школу я закончил. Я закончил литовскую школу, поэтому, как национальное меньшинство, должен был писать не сочинение, а диктант. Писал я хорошо, но обычно делал много ошибок, так что рассчитывать на высокую оценку не приходилось. Никогда не забуду собравшихся в одном зале для написания диктанта национальных меньшинств: грузин, армян, узбеков, татар, калмыков. Среди них я оказался самым грамотным, потому что у меня списывали минимум трое. Преподавательнице, видимо, дали указания относиться к нацменьшинствам снисходительно. Диктант назывался «Воробей», и она диктовала его так: «Во-ро-бей си-дел на вет-ке…»

За диктант я получил пятерку, остальные экзамены сдал на четверки, но даже при наличии производственного стажа этого было недостаточно для поступления. Тогда я пошел на спортивную кафедру, где рассказал, что имею три первых спортивных разряда. Акробатика их не интересовала, но первый разряд по настольному теннису, да еще полученный в Литве, отличавшейся высоким уровнем этого вида спорта, произвел впечатление.

С набранными баллами я бы не прошел, но спортивный руководитель все-таки договорился о моем зачислении. К слову, впоследствии на соревнованиях по настольному теннису я попал в десятку призеров, но лучшим так и не стал. Меня взяли лишь во вторую команду.

На удивление родных и друзей, я поступил в Ленинградский университет, один из самых престижных вузов Союза. Как и все приезжие студенты, поселился в общежитии на Мытинской набережной, а там стоял стол для тенниса. За годы учебы сложился определенный контингент игроков, но я мог обыграть любого. Уже тогда мое зрение ухудшалось, и хорошо играть я умел только при достаточном освещении.

Как-то мне предложили сразиться с чемпионом общежития, каким-то арабским шейхом. Тогда еще не было напряженности в отношениях с арабами, но арабы и евреи молча друг друга не любили. Мы тогда пели в шутку: «Наши братья-арабы подрались из-за бабы. В смысле баб были слабы наши братья-арабы».

Араб оказался довольно приличным игроком, играл профессиональной ракеткой, которую мало кто мог купить, но я его обыграл. Мой соперник понимал, что я – еврей, и был настолько потрясен своим поражением, что, разозлившись, изо всей силы треснул своей дорогой ракеткой по столу.

Она разлетелась на маленькие кусочки, и один из них попал мне в лицо, под глаз, пробил кожу так, что пошла кровь. А у меня условный рефлекс: когда я вижу кровь, то долго не думаю и сразу бью. Я ему тут же врезал, и довольно неудачно, потому что он ударился головой.

Не проучившись еще и двух месяцев, я уже нажил себе такие цурес (неприятности). Меня вызвали в какой-то спецотдел, обвинили в избиении аспиранта из дружественной арабской страны, кажется, из Ливана, и хотели выгнать из университета. Я отправился к председателю студенческого совета общежития, с которым мы нередко вместе пили водку. Мне часто присылали посылки из Вильнюса, всегда была закуска, а он очень любил выпить, так что мы подружились.

Ему уже исполнилось тридцать пять лет, и он пришел в университет с завода, где был директором. Мы нашли ребят, которые подтвердили, что араб предварительно меня оскорбил, а потом разбил ракетку, повредив мне лицо. Это меня спасло: из общежития выгнали, но в университете оставили.

Я ушел из общежития с чемоданом и договорился встретиться с питерскими друзьями у кафе «Север». Миновал час-полтора, никто из друзей, обещавших меня подобрать, не появился, но я по-своему был даже рад. Это такая мазохистская черта: убедиться, что кто-то полное говно, тоже доставляло мне удовольствие. Но вдруг на тетиной «Победе» приехал Лева Мархилович, мой друг по Паланге, единственный человек в Питере, которого я знал еще с Литвы. Он сообщил, что договорился с матерью, и они согласны меня приютить.

Меня поселили в большой квартире на старом Невском, принадлежавшей Левиной тете. Ее муж, крупный питерский бизнесмен-еврей, получил длинный срок и умер в тюрьме. Тетя жила с семьей своего брата – Левиного отца. Деловые люди традиционно собирались там для игры в карты, как это было при жизни хозяина квартиры.

В поисках места для житья я прожил у Левы несколько дней. Не могу забыть, как в этой семье проходил обед. У нас в Литве мать готовила несколько блюд, десерт, а когда обед заканчивался, она не убирала мясо со стола, ибо люди беседовали за столом так долго, что им снова хотелось есть. Они с удовольствием опять ели, опять пили, хотя и немного, так как отец водку не любил.

А на обеде у Левы Мархиловича о выпивке вообще речи не шло. Здесь подавалось на донышке немного супа, каждый получал ровно один кусочек хлеба, одну котлетку и ложку, буквально столовую ложку, картофельного пюре, а также стаканчик водянистого компота. Все было свежее и вкусное, но никто не имел права попросить добавки. Для меня такой обед выглядел просто издевательством, потому что я меньше пяти котлет не съедал. У себя дома в Вильнюсе я в обед один съедал столько, сколько вся их семья в Питере. Чтобы утолить голод, я незаметно выскальзывал из квартиры на улицу, где стояла «Пышечная», выпивал чашку кофе и проглатывал три-четыре пышки.

Вместе с тем я был очень благодарен Леве за то, что он дал мне возможность определиться и найти жилье на углу Литейного и Невского, рядом с Домом технической книги. В Вильнюсе когда-то у меня был знакомый, который потом жил в Питере, где он дал мне подзаработать в качестве тренера по настольному теннису. За это половину получаемых девяноста рублей я отдавал ему. Он-то и сдал мне одну из своих комнат в коммунальной квартире, а во второй комнате жил сам с матерью и братом.

Трудно сказать, сколько в этой коммуналке с одной-единственной кухней ютилось человек, наверно, сорок или пятьдесят. Мне вспоминается, как одна женщина там все время возмущалась, что ее котлеты подгорали. Она их покупала по семь копеек за штуку, но, поскольку масла у нее не было, она их бросала прямо на сковородку, и те начинали гореть. Соседи не выдерживали гари и подливали ей масла, то есть ее задача состояла в том, чтобы положить котлеты, а о масле заботились другие. На кухне все пространство занимали столы, и на каждом был чернилами отмечен чей-то кусок.

Я вообще не появлялся на кухне, но однажды ко мне подошла староста квартиры и сообщила: «Абель, через две недели ваша очередь мыть полы». А я в своей жизни ни разу не мыл полы. Взглянул на эти древние полы с огромными трещинами длиной где-то с Невский проспект, и мне чуть не стало дурно. Подошла моя очередь, мне выдали тряпки и ведро, я приступил к мытью, а староста заявила: «Нет, не так. Каждую паркетину надо мыть отдельно». Чтобы вымыть такую квартиру требовалось два-три дня. Сославшись на то, что я студент и у меня нет времени, нанял эту старосту за пять рублей, и она выполнила работу за меня. Я больше никогда не мыл там полы.

В моей комнате плодилось такое количество клопов, которого больше нигде мне увидеть не довелось. Я ложился спать и вскакивал от ощущения, что меня чем-то обклеили. Просыпался, резко включал свет и обнаруживал на своем теле мириады мерзких кровососов. Меня научили, как с ними бороться: нужно было залить какую-то жидкость, оставив дырочку в стене, через которую клопы убегали к соседям. Потом соседи делали то же самое, и клопы прибегали обратно ко мне. Мама моего приятеля меня жалела и часто приглашала поесть с ними. Ее звали Рахиля Захаровна. Помню, как она ложкой почешет голову, а потом той же ложкой наливает мне суп. Я ей всегда привозил из Вильнюса подарки, и даже потом, покинув их коммуналку, продолжал дружить с этой семьей.

Сватовство

Мой ленинградский приятель Зиновий был намного старше меня, что не мешало ему быть во многих вопросах наивным, а в сексуальной области получокнутым. Он все время рассказывал о каких-то эротических точках и утверждал, что сможет добиться любви любой девушки, если она разрешит ему до них дотронуться. На самом деле у него в жизни еще никогда не было секса с женщиной, а когда такая возможность выпала, он спросил меня, как пользоваться презервативом. Я объяснил с юмором: мол, надо сначала презерватив надуть, а потом быстро надеть. Но он принял мои слова всерьез, и на следующий день упрекнул меня в том, что у него ничего не получилось. На свидании Зиновий поступил, как я учил, презерватив улетел, а девушка ушла, потому что подумала, что Зиновий – дурак.

Однажды я познакомился с евреем – начальником отдела снабжения ленинградского ресторана «Националь». У того была дочь, и он все порывался меня с ней познакомить. Когда я увидел эту дочку, у меня потемнело в глазах. Тогда я решил вместо себя подсунуть ей Зиновия. Отец девушки ухватился за эту идею и предложил устроить знакомство в их квартире. Мы с Зиновием купили цветы и отправились на встречу. Там присутствовали бабушка, мать, отец и, наконец, появилась очень уродливая невеста. Семья накрыла потрясающий стол, и мы вели непринужденную беседу.

Потом приступили к обеду, выпили. Обычно люди, занимающие такие должности, как наш хозяин, много не пьют, потому что голова у них всегда должна быть свежей. Я, таким образом, сконцентрировал внимание на закусках. И тут увидел посредине стола подозрительный торт, смазанный не кремом, а майонезом. Я придвинул торт к себе, аккуратно вырезал острым ножичком треугольник и обалдел от того, что увидел. В торте было несколько слоев: осетрина, черная икра, затем красная рыба и красная икра. И так эти слои повторялись пять-шесть раз.

А сверху они были покрыты тонким слоем легкого майонеза.

Вкус этого торта я помню до сих пор. Не понимаю лишь, почему не подбил никого приготовить такой торт в Америке. А там, в Ленинграде, я отрезал все новые и новые кусочки и, наконец, привлек внимание Зиновия, который тоже любил пожрать. Мой приятель отвлекся от невесты и начал усердно поедать торт вместе со мной. Мы его съели, попрощались и ушли. Больше Зиновий никогда не захотел появиться в том доме, и даже слоеный торт не соблазнял его. Мне было стыдно встречаться с отцом девушки, потому что в роли свата я полностью провалился. Впоследствии я неоднократно бывал сватом. Во-первых, потому что хотелось сделать доброе дело, а во-вторых, поучаствовать в хорошем застолье тоже было соблазнительно.

Наказание обидчика

В университете организовывали вечера студентов. На встречу первокурсников с выпускниками и старшекурсниками я пришел со своим соучеником, русским пареньком, которого угощал деликатесами из вильнюсских посылок. Однажды я дал ему сочную, спелую грушу, которую тот съел и удивленно спросил: «Что это такое?» Оказалось, что, как ни парадоксально, этот житель Магнитогорска никогда в жизни не ел груш. Он был неглупый парень, и с тех пор мы подружились.

На вечере мы, конечно, немного выпили и встретили группу выпускников, среди которых находился аспирант, мой партнер по теннису. Он пришел с еще двумя аспирантами, один из которых, как выяснилось потом, уже женился на югославке и должен был уехать в Югославию.

Мы стояли, облокотившись на спортивные теннисные столы, разговаривали, и вдруг этот будущий югослав заявил: «Я вас, евреев, ненавижу. Ненавижу за ваш ум, за вашу пронырливость, за ваш успех в жизни и за ваш обрезанный член». Я просто опешил, а он тут же резко ударил меня, да так, что я перекинулся через стол, упал и, пока очухался, они все убежали.

Я затаил обиду и стал искать этого югослава, потому что всю свою жизнь всегда старался отомстить за нанесенное оскорбление. Искал долго, и как-то мне подсказали, что мой обидчик находится в общежитии физмата. Поехал туда, нашел его комнату, в которой жило восемь человек. Мой обидчик спал пьяный. Я навалился на него и стал так сильно бить и душить, что он начал орать, как сумасшедший. Сбежались люди, и меня оттащили, иначе я бы его просто убил. Я осуществил свою месть, и впервые в жизни мне за это ничего не было.