Текст книги "Технология власти"

Автор книги: Абдурахман Авторханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

В эти минуту по длинному залу академии к столу президиума собрания бесшумно направились несколько человек, на ходу кивком головы обмениваясь приветствиями с присутствующими. В аудитории слегка зашевелились. В некоторых уголках наступивший было шепот перешел в громкий разговор. Кто-то с галереи растянутым басом крикнул: "Да здравствует любимец и теоретик партии товарищ Бухарин!"

– Простите, Лазарь Моисеевич,– сказал один из вошедших подчеркнуто ироническим тоном,– кажется, я прервал ваши ученые изыскания на самом интересном месте.

Это был Бухарин.

Не только как член Политбюро, но и как член президиума Коммунистической академии, он занял пустующее место Кагановича в президиуме. Покровский был явно смущен, но его помощник по собранию Адоратский призвал галерею и зал к тишине, а Каганович, демонстративно обращаясь не к Бухарину, а в зал, крикнул грубо и официально:

– Вы ошибаетесь еще раз, товарищ Бухарин, если умаете, чтобы кому-нибудь было интересно копаться в авозе, не находя там ни разу жемчужины.

Бухарин ответил:

– Значит плохие вы ассенизаторы!В зале раздался дружеский смех.

Было видно, что внезапное появление Бухарина и его друзей явно испортило увертюру Кагановича к предстоящим докладам "Об ошибках школы Бухарина".

Хотя и не предполагалось, что Каганович будет говорить по существу об "ошибках" Бухарина, а скорее ограничится лишь политически-принципиальной стороной дела, я заметил, что Каганович начал нервничать, перескакивая с одного вопроса на другой.

Еще во время продолжающейся его речи кто-то из членов президиума, кажется Шкирятов, отлучился из зала и направился в кабинет председателя президиума академии. Едва Каганович закончил свою речь, как вернувшийся Шкирятов подошел к нему и что-то прошептал на ухо. Каганович взял под мышку лежащий перед Бухариным свой тяжелый "наркомовский" портфель и быстро направился вместе со Шкирятовым в тот же кабинет. Произошла заминка. На этот раз не только Покровский, но, видимо, и Адоратский не знал, как быть дальше – дать слово кому-нибудь или ждать возвращения Кагановича и Шкирятова. С галереи начали кричать:

– Дать слово Николаю Ивановичу!

– Просим товарища Бухарина!

Бухарин добродушно улыбался, кивая головой в сторону кабинета: "подождем, мол, возвращения начальства".

Но начальство не возвращалось, зал требовал продолжения собрания, а галерея неистовствовала.

– Дайте слово Николаю Ивановичу!Вернувшийся Шкирятов успокоил зал:

– Николай Иванович, вас просят к телефону!Бухарин вышел из зала.

В кабинете у Бухарина произошел довольно продолжительный разговор по телефону со Сталиным. Запись этого разговора была приложена к делу "группы правых", когда оно разбиралось впервые на февральском пленуме ЦК 1929 года. Я постараюсь воспроизвести смысл этого разговора, не ручаясь, конечно, за текстуальную точность.

Сталин: ЦК считает нецелесообразным ваше присутствие на теоретической дискуссии, дабы последняя не приняла политического характера.

Бухарин: Каганович уже придал ей политический характер, к тому же присутствие почти всего аппарата ЦК говорит менее всего о ее "теоретическом" характере.

Сталин: Каганович присутствует там не как представитель ЦК, а по персональному приглашению Комакаде-мии, другие явились тоже по приглашению академии, членом которой являетесь и вы.

Бухарин: Однако я являюсь и членом Политбюро, а Политбюро не выносило никакого решения даже о "теоретической дискуссии". Как это могло случиться, что Каганович без ведома ЦК самолично открывает какую бы то ни было дискуссию?

Сталин: Видимо, инициатива исходит не от Кагановича, а от самой академии. ЦК ведь не может запретить ученому учреждению вести ученые споры, если бы даже они касались нас с вами, членов Политбюро. Но вы своим присутствием там, как член Политбюро, можете отрицательно влиять на свободу дискуссии, раз она уже началась. Поэтому я снесся с другими членами Политбюро и мы договорились, что вам лучше покинуть собрание, чтобы оно действительно не приняло и политического характера.

Бухарин: Во-первых, все ли члены Политбюро вашего мнения, во-вторых, распространяется ли это пожелание и на других членов ЦК – Кагановича, Позерна, Кри-ницкого, Стецкого, Ярославского, Шкирятова?

Сталин: Как вам известно, Рыкова и Томского в Москве нет, Калинин болен, а остальные запрошены. Они настаивают, чтобы вы подумали о политических последствиях вашего неподчинения общей воле Политбюро. О Кагановиче и других мы вопроса не обсуждали, но об этом мы поговорим после.

Бухарин: Прошу дать конкретный ответ – дали ли вы, как секретарь ЦК, указание об открытии хотя бы теоретической дискуссии против меня?

Сталин: Конечно, нет, но я не могу кому-либо и запретить ее, если бы даже она была направлена и против меня.

Бухарин: Я остаюсь на собрании.

Сталин: Но тогда уже за последствия пеняйте на самого себя!

Бухарин, заметно взволнованный и бледный, вернулся в зал и занял прежнее место. Каганович и Шкирятов все еще не возвращались. Вскоре к ним направились По-зерн и Ярославский. Через несколько минут туда же вызвали и Покровского.

В зале образовался явочным порядком перерыв. Начались групповые дискуссии. Все догадывались, что разговоры по телефону ведутся с ЦК. Некоторые подходили к столу президиума, стараясь понять, в чем дело. Бухарин углубился в чтение какой-то газеты и ни на какие вопросы не отвечал. Через полчаса члены ЦК вернулись в зал. Покровский без мотивировки сообщил:

– Собрание объявляется закрытым.

VIII. РАЗГРОМ МОСКОВСКОГО КОМИТЕТА

На второй день утром после злополучного собрания, проходя по коридору, я, как обычно, остановился у доски объявлений ячейки ВКП(б) ИКП. На доске висел свежеотпечатанный список студентов и профессоров, которые "срочно" вызывались в бюро ячейки. В списке была и моя фамилия. "Срочными" я считал все-таки свои обязанности студента и поэтому направился в лекционный зал, с тем, чтобы во время перерыва заглянуть в бюро. Едва началась лекция (была философская лекция Л. Аксельрод-Ортодокс), как зашел технический секретарь бюро ячейки, который прервал лектора, огласил тот же список, что висел на доске. Он добавил, что явиться нужно сейчас же. С разных мест поднялось около десятка человек. Встал и я. Спрашивая друг друга, что это могло значить, мы вместе двинулись в бюро. Там же собралась значительная группа и с других курсов.

В бюро сидел, нахмурившись и важно перебирая своюгустую рыжую шевелюру, новый Секретарь ячейки. Егосерые и безжизненные глаза, которое обычно выражаливсе, что угодно, кроме "большевистского огня", на этотраз дышали и "огнем", и злобой одновременно. Когдакто-то из его сокурсников попробовал шуткой рассеятьнарочито напущенную, казалось, начальническую важностьсекретаря, последний грубо прервал:

– Мы не в кабаке, а в бюро ячейки.

– Что ты, шутки не понимаешь, Павлуша?– попробовал было тот же сокурсник исправить свою ошибку.

– Моя фамилия Юдин,– резко ответил он, явно недовольный фамильярным обращением к себе, как к "Павлуше".

Сокурсник замолчал. Молчали и мы.

Юдин сделал перекличку по списку. Студенты явились все, но не было профессоров. Вернувшийся секретарь доложил, что профессора заняты на семинарах.

– Вызвать,– приказал Юдин.

Через несколько минут явились не менее нас озадаченные профессора.

– Все вызванные мною товарищи должны явиться

сегодня в ЦК к 6 часам вечера,– объявил Юдин.

На вопросы студентов и профессоров, в чем дело и к кому обращаться, Юдин отвечал коротко:

– Там узнаете!

Разные мысли нахлынули мне в голову.

– Донос Орлова?

– Возвращение на Кавказ?

– Участие в "казни" Сталина?

Или что-либо лучшее? Но о чем лучшем может быть речь, как не об оставлении на учебе? Я решил руководствоваться правилом – "думай о лучшем, но будь готов к худшему". Однако Сталина я не "казнил", в троцкистах не состоял – что может быть хуже? Как всегда в таких случаях, я побежал к Сорокину. Как назло его сегодня не оказалось. Попытался узнать у Елены Петровны, секретарши Покровского, она ответила, что слышит все это только от меня. Я вернулся на лекцию. Старушка Аксельрод рассказывала о Ницше. Есть избранные и толпа, "господа" и "рабы". Избранные призваны делать историю. Толпа – навоз истории. Воля к власти – движущая сила человеческого развития. Ею обладают только избранные! Оригинально и кстати!

Свежие мысли и певучая речь лектора, "последнего могикана философии независимого марксизма", как мы ее называли, подействовали отвлекающе. Другие лекции прошли мимо ушей. Ловил себя часто на мысли, что думаю об Орлове, Юдине и ЦК. Обедал без аппетита, по обязанности. Сейчас же после обеда, пропустив урок немецкого языка, поехал на квартиру Сорокина. И дома его нет. Поехал к Зинаиде Николаевне и застал ее и его.

Вошел Резников, еще более бледный и расстроенный, чем я.

– Я сообщу вам катастрофическую новость,– сказал он,– сегодня Угланов и Котов сняты с работы, сняты секретари Рогожско-Симоновского, Краснопресненского, Хамовнического районов. Создана комиссия ЦКпод председательством Молотова по проверке всего руководящего состава московской организации (дело было вконце октября 1928 г.).

– Это ужасно и непостижимо!– сказала Зинаида Николаевна каким-то глухим, замогильным голосом. Наее глазах я заметил слезы. Резников подтверждающе кивнул головой и грузно опустился на диван.

– Это ужасно и непостижимо!– повторила Зинаида Николаевна, уже всхлипывая от плача. Мне стало ее очень жалко. Я подал ей стул и стакан воды. Она села, но отводы отказалась.

– Да вы же не понимаете, товарищи, это ведь начало настоящей контрреволюции,– сказала она, постепенно приходя в себя.

– Для одних начало, для других конец!– лаконичнозаявил Сорокин.

Я чувствовал, что Сорокин видел дальше и лучше смысл происходящих событий, переживал их, быть может, больше и глубже Зинаиды Николаевны, но старался не выдавать себя. Это ему явно не удавалось.

– Как это произошло и какова реакция в МК?-спросил Сорокин Резникова, сдерживая свое волнение.

Резников рассказал, что дня три тому назад, совершенно неожиданно для членов бюро МК, некоторые члены МК (Ворошилов, Менжинский, Булганин, Караваев и др.) и один член бюро МК (Бауман) предложили созвать внеочередное заседание бюро вместе с руководящим активом для важного заявления. Угланов, который был одновременно и секретарем ЦК, допытывался узнать, в чем дело, но ему ответили, что об этом будут доложено на самом заседании. Когда же по этому поводу Угланов обратился в ЦК, то Молотов (Сталин будто бы отсутствовал), предварительно заметив, что ЦК не в курсе дела, разъяснил каждый член МК, как и ЦК, имеет право требовать созыва заседания. ЦК, со своей стороны, охотно пришлет своих представителей на это заседание, если названные члены МК имеют сказать что-либо важное.

Угланов назначил заседание на 10 часов вечера. На заседание явились Сталин, Молотов, Каганович и целая группа членов МК и "активистов", не являющихся членами бюро. С самого начала члены МК поставили вопрос

о разрешении последним присутствовать на заседании бюро. Котов и Резников это предложение отвели. Бауман (он был и шефом деревенского отдела МК) поддержал. Молотов вмешался в дело и сказал, что это нарушение духа "внутрипартийной демократии", если "актив" МК на основании буквы партийного порядка не может присутствовать здесь. Стало ясно, что члены МК и актива явились не зря. Резников продолжал протестовать, но Угланов согласился и открыл "заседание бюро МК совместно с руководящим активом". Булганин, который тогда работал директором Московского электрозавода, но всегда числился в "активе чекистов", попросил слово для "заявления группы членов МК и ЦК о работе правых в московской организации". В заявлении подчеркивалось, что в московской организации, во главе важнейших учреждений и предприятий, в исследовательских институтах и вузах, в ряде районных комитетов и даже в самом Московском комитете "орудуют правые оопортунисты", их прямые ставленники и ученики, старающиеся свернуть партию на путь капиталистической реставрации. Секретарь МК Угланов, члены бюро МК Котов, Пеньков, Резников, Рютин, разглагольствующие на словах о "генеральной линии", на деле являются теми же правыми. Авторы заявления от имени районных активов и члены МК потребовали: 1) отставки московского руководства и 2) назначения специальной комиссии по проверке партийного лица руководящего состава всех московских учреждений, предприятий и советского и партийного аппарата. Не только для членов бюро МК, но и для самого Угланова заявление Булганина явилось полной неожиданностью. Угланов объявил перерыв и потребовал частного совещания с членами Секретариата ЦК (Сталин, Молотов, Каганович присутствовали не как члены Политбюро, а как секретари ЦК). Каганович категорически отвел предложение Угланова. Угланов апеллировал к Сталину, но Сталин недоумевающе развел руками. Заговорил Молотов:

– ЦК еще в феврале этого года предупреждал МК и лично Угланова о возможности такого оборота дела, как сейчас. В ЦК поступало много сигналов и даже требований районных организаций Москвы об оздоровлении руководства МК, но мы не хотели вмешиваться в ваши дела в надежде, что члены бюро МК одумаются, но все это оказалось тщетным. Сейчас уже нет другого выхода открыто поставленный вопрос надо обсудить открыто.

Молотов предложил продолжать обсуждение заявления.

Угланов еще раз предложил Сталину перенести обсуждение данного вопроса на частное заседание бюро МК и Секретариата ЦК, а если необходимо, и на заседание Политбюро.

Сталин ответил уклончиво: "Не нахожу положения столь трагическим, чтобы нужно было устраивать другое специальное заседание, хотя принципиального возражения и нет".

Выступление Сталина подействовало на Угланова обнадеживающе, и он официально возобновил заседание. Начались прения. Все выступающие члены МК, ЦК и "актива" единодушно поддержали заявление Булганина. Один из членов бюро МК (кажется, Полонский) сделал компромиссное предложение – поскольку данное заседание неправомочно обсуждать вопрос о руководстве МК, созвать чрезвычайный пленум МК и МКК для рассмотрения заявления группы членов МК. Угланов поставил предложение на голосование – все члены бюро, кроме Баумана, "за", весь "актив" – "против", секретари ЦК не голосуют. Находчивый Каганович перевернул результат голосования:

– По статуту сегодняшнего объединенного заседания бюро МК и "актива" предложение о созыве пленумая считаю отвергнутым, так как абсолютное большинстводанного заседания проголосовало против.

Тогда возмущенный Угланов вскочил со стула и громко спросил:

– Кто здесь секретарь МК – я или вы, товарищКаганович?

– Пока чго вы, товарищ Угланов,– невозмутимоответил Каганович

– Так разрешите вам заявить, что таковым я отныне не являюсь Продолжайте теперь вашу демагогию.Угланов быстро схватил со стола свой портфель и

демонстративно вышел из кабинета. За ним медленно последовал Сталин, но скоро вернулся без Угланова.

– Где же товарищ Угланов?– спросил Молотов.

– Побежал к Бухарину,– ответил за Сталина Бул-ганин.

Каганович предложил продолжать заседание, чтобы принять соответствующее решение МК по оглашенному группой членов МК заявлению. Члены бюро МК, в том числе и Резников, начали доказывать, что в отсутствие

Угланова невозможно и незаконно всякое обсуждение. Тогда выступил Сталин. Он выразил сожаление, что здесь разгорелись столь жаркие споры и страсти, так как,– говорил он,– речь не идет об отдельных личностях, а об определенном, для дела очень опасном идеологическом и политическом течении в партии, речь идет об уклоне в сторону от марксизма, о правом, реставратор-ско-кулацком уклоне. Совершенно неважно,– доказывал Сталин,– кто возглавляет или отражает на практике этот уклон, но абсолютно необходимо, чтобы все наши коммунисты поняли, что не ныне разоблаченный левый, троцкистский, а правый оппортунистический уклон является сейчас главной опасностью в партии. Надо разоблачать и ликвидировать эту опасность. Сталин не согласился и с Булганиным, что члены бюро МК во главе с Углановым являются "правыми". Это преувеличение и "перегибание палки". Но Сталин не считает в создавшихся условиях возможным, чтобы бюро МК могло вести успешную борьбу против правой опасности, тем более, что московский актив, как явствует из заявления Булганина и из выступлений участников данного заседания, настроен против нынешнего состава бюро МК. Сталин остановился персонально на Угланове, указал на его большие заслуги в подполье до революции, на его активное участие в революции и гражданской войне, на его непримиримую борьбу против троцкизма, на его заслуженный и высокий авторитет в партии и закончил речь: "все-таки, мы, большевики, привыкли прислушиваться к голосу массы, тем более партийной массы; поскольку партактив Москвы хочет сменить свое руководство, то ЦК готов отозвать Угланова и других членов бюро МК в свое распоряжение..." Каганович, который продолжал фактически председательствовать на заседании после ухода Угланова, начал "ковать железо, пока горячо". Он внес новое предложение: "Участники заседания бюро МК совместно с активом 1) сожалеют, что Угланов покинул заседание, грубо нарушив тем самым всякую партийную дисциплину, 2) просят ЦК об отзыве в свое распоряжение членов нынешнего руководства МК, 3) предлагают срочно созвать экстренный пленум МК для выбора нового руководства, 4) секретарем МК рекомендуют секретаря ЦК ВКП(б) В. Молотова".

– Теперь мы только поняли,– рассказывал Резников,– почему было созвано "экстренное заседание" и почему Булганин пригласил на него секретарей ЦК.

– Мне кажется, что вы не поняли даже теперь, вчем дело и что происходило на заседании,– возразилСорокин.– Вы думаете, что инициатива исходит от "активиста" Булганина? Игра более тонка, и она затеяна самим ЦК. Именно аппарат ЦК, Секретариат подготовил и заседание МК с "активом" и "заявление группы".При этом, как явствует из твоего сообщения, роли междусекретарями ЦК (за спиной Политбюро) были заранее распределены. Молотов – "умеренный", Каганович -"агрессор", а Сталин – благодетельный арбитр. Но чтобы успешнее разыграть всю эту комедию до конца,предварительно надо было вывести из терпения Угланова так, чтобы он ушел с заседания. Все фарисейские слова Сталина о его заслугах – дымовая завеса для более успешной атаки...

– Нет, на этот раз Сталин был искренен,– вмешался Резников.

– Да, точно так же, как он был искренен, когда кпервой годовщине Октябрьской революции писал в "Правде", что успешной подготовкой и победоносным проведением октябрьского переворота "мы прежде всего и главным образом обязаны т. Троцкому". Куда же он теперьзагнал "отца Октября"? Сейчас Троцкий обо всех наспишет как об "эпигонах Октября" потому, что Сталин ивсерьез его уверил, что без него не было бы Октября.Но Сталин это писал не для красного словца и даже недля подхалимства, а в своих собственных целях усыпитьбдительность врага (Троцкий был ему и тогда враг), войти в его доверие, забраться в его крепость и взорватьэту крепость вместе с его командиром. Так он поступилс Лениным, когда стал секретарем ЦК, так он поступил с Троцким, когда умер Ленин, так он поступает теперь с Бухариным... Сталин лукавил тогда и по отношению к Бухарину: "мы не дадим в обиду своего Бухарчика"-кричал тогда Сталин на Троцкого. С пеной у рта Сталин защищал Бухарина, возводил его заслуги до небес, болеетого, в период борьбы против Троцкого Сталин искусственно создал "культ Бухарина", "славу Бухарина".

– Сталин ни слова не говорил на заседании о Бухарине,– заметил опять Резников.

– Нет, говорил. Все, что он говорил хорошего об Угланове, есть бомба и против Бухарина, и против Угланова, и против всех нас. "От ступеньки к ступеньке"-это любимое выражение Сталина. Он делает все осторожно, хитро, но основательно. Он постоянно называл Троцкого Иудой, но теперь нам уже должно быть понятно, что он выболтал тогда свое собственное внутреннее существо. Если он тебя похвалил и ты верноподданно не стал на колени, так знай, что тебе суждено стоять на ногах до тех пор только, пока он не соберется с силами, чтобы свалить тебя в бездну. Станем ли мы на колени? – вот вопрос, на который мы вынуждены будем вскоре ответить...

Сорокин говорил долго, порою с резкими упреками по адресу Резникова. Резников редко и неубежденно возражал, видимо, только для того, чтобы возражать. Он в глубине души чувствовал себя виноватым перед Сорокиным, что так легко сдался на заседании.

– Что же мы должны были делать, по-твоему?-спросил он вдруг Сорокина.

– Уйти вслед за Углановым, оставив Сталина сосвоими наемниками.

– И что же получилось бы?

– Получился бы скандал, а на скандал Сталин не готов.

Резников ничего не возразил. Зинаида Николаевна на протяжении всей беседы сидела молча. Я собрался уйти, но Сорокин попросил меня поехать под Москву, на дачу к "Генералу". Я должен передать ему, что его ждут на квартире Зинаиды. Так как было уже поздно, я вынужден был сообщить Сорокину причину невозможности исполнить его просьбу, а стало быть – и тайну своего визита.

– К б часам вечера меня вызывают вместе с другимистудентами в ЦК, едва ли я успею выполнить твое поручение,– сказал я.

– Это в связи с чем?– недоуменно спросил он.И цель моего визита отпала. Сорокин не был в курсе дела.Я отправился в ЦК.

IX. НА ДОПРОСЕ В ЦК

В ЦК я пошел пешком, так как идти было недалеко. Зинаида жила в районе Театральной площади. Мне нужно было пройти через Лубянку на Старую площадь, где находится здание ЦК. Я пришел вовремя. В вестилюле находилось несколько человек, но из наших не было никого. На правой стороне от лифта "справочное окно" для посетителей. На стене большая черная доска с указанием комнат отделов ЦК и кабинетов секретарей ЦК. Даже

указаны дни и часы приема посетителей "секретарями"-"И. Сталин принимает по ...(дням) от ... до ... (часов) То же самое и у других секретарей ЦК – Молотова, Кагановича, Кубяка. Никаких специальных пропусков, предъявляй свой партбилет – иди прямо в секретариат Сталина и требуй, чтобы тебя приняли! Какие были демократические времена!

Когда я в последний раз посетил ЦК в 1940 году, порядок был другой: в приемной сидели чекисты в форме и без формы, к партийному билету надо было иметь еще специальный пропуск о разрешении входить в ЦК и только в указанный в пропуске отдел, но и этого недостаточно – чекист должен был перед заполнением пропуска созвониться с тем партийным бюрократом, к которому вы идете, и, если он согласен на свой риск пустить вас в здание, то заполняется на вас опросный бланк и тогда вы вступаете в "священную обитель". Доска "приема Сталина" и других секретарей исчезла уже с начала тридцатых годов. Но в 1928 году было время пресловутой "внутрипартийной демократии", и я беспрепятственно вошел в здание. Поднимаюсь на лифте на третий этаж и иду в Агитпроп, которому прямо подчинялся наш Институт. В коридоре встречаю выходящих из Агитпропа некоторых наших студентов. Спрашиваю, куда мы должны обращаться и в чем было дело. Отвечают, что в чем дело еще неизвестно, но что я иду правильно, а там скажут, что делать дальше. Вхожу в приемную шефа Агитпропа, застаю там еще несколько наших. Как только я вошел, ко мне обратился один из сотрудников, рыжий, до уродливости худой мужчина в пенсне:

– Вы, товарищ, из ИКП?

– Да!

– Как ваша фамилия?

Называю. Рыжий скелет смотрит в список, находит мою фамилию. Против фамилии какая-то буква и цифра, выведенные красным карандашом.

– На четвертый этаж, кабинет такой-то-чахоточным голосом говорит он.

Я поднимаюсь на четвертый этаж в указанный кабинет. Поражает мертвая тишина на этом этаже. Все двери в комнаты и кабинеты плотно обиты кожей на войлоке. По коридору тянутся длинной лентой мозаичные дорожки. В этом ряду на дверях никакихнадписей, только номера. Стучу в указанный кабинет о мягкую кожаную дверь, но я знаю, что ни меня не услышат, ни я ничего не услышу. Поэтому нерешительно вхожу в кабинет: ба! за столом, в мягком, но довольно потертом кресле, сидит Орлов!

– Как вы сюда попали?– совершенно глупо и некстати спрашиваю я. Находчивый Орлов отвечает вполне резонно:

– Не так, как вы!– Потом он прямо переходит к делу:– Под страхом исключения из партии, а значит и из ИКП, предупреждаю вас от имени ЦК, чтобы вы отвечали правдиво на поставленные мною вопросы. Мы знаемвсю правду, но если вы постараетесь утаить ее от ЦК, вывыйдете отсюда без партбилета.

Орлов делает маленькую паузу и начинает перебирать бумаги в папке. Внушительный тон его, серьезность внутрипартийной обстановки, а главное, его таинственный кабинет в ЦК производят свое впечатление. Я убеждаюсь, что этот желчный и недалекий человек может решить мою судьбу. Молниеносно пролетают в голове мысли о "казни Сталина", "дне рождения" у Зинаиды, дружбе с Сорокиным, о сегодняшней встрече с Резниковым. Значит, Орлов все знает. И его дилемма тоже ясна: расскажу – остаюсь в ИКП, нет – выгонят из ИКП и из партии. Я волнуюсь и этим порчу дело, так как знаю, что Орлов исподлобья наблюдает за мною. Беру себя в руки и сосредоточиваюсь, вернее, стараюсь делать это. Я готов отвечать на все вопросы во имя Зинаиды, Сорокина и кавказской чести категорическим – "нет!". Пусть исключают. Путь сошлют в Сибирь. Пусть...

Внезапным вопросом Орлов перебивает мысли:

– Вы были вчера на собрании в Комакадемии?

– Да, был.

– Кто вам билет дал?

– Дали в ИКП.

– Кто персонально?

– Сорокин.

– Почему он дал именно вам?

– Спросите у него.

– Я вас спрашиваю.

– Я вам ответил.

– Вы аплодировали Бухарину?

– Да.

– Почему?

– Потому, что он член Политбюро.

– Вы кричали "ура" Бухарину?

– Вы мне скажите лучше, зачем я вызван сюда. Я считаю излишним отвечать на эти глупые вопросы.

– Не забывайте, что вы находитесь в ЦК, и отвечайте на вопросы,– грозит Орлов.

Но у меня уже легче на душе. Я вижу, что Орлов учиняет надо мною мелкий полицейский допрос без серьезных для этого данных. Поэтому я храбрюсь и перехожу в контратаку:

– Я только вчера впервые в своей жизни увиделБухарина и, когда аплодировали все, даже президиум,аплодировал и я. Но если за это время с Бухариным произошло что-нибудь неладное, то тут виноват не я, а ЦКчленом которого он является.

– А вы аплодировали Кагановичу?– вдруг спрашивает Орлов.

– Да, и на том же основании, что и Бухарину.

– Разделяете вы теоретические воззрения и политические взгляды Бухарина?

Я вскакиваю со стула, изображаю глубокое возмущение и угрожаю Орлову, что за такие провокационные вопросы с его стороны я пойду с жалобой к самому Сталину. Мои угрозы не действуют.

– Перестаньте закатывать мне здесь истерику, как баба, и заниматься демагогией. Я вашу антипартийнуюдушу вижу насквозь... Не пугайте и Сталиным, работая против Сталина... Подумаешь, не успел еще вылупиться,а хочет учить. Итак, будете вы отвечать по существуна поставленные вам вопросы?

Последние слова Орлов произносит громко и почти по слогам. Его всегда желчная физиономия превратилась вся в вопросительный знак. Но и я теперь действительно вне себя. Слова "как баба" (у кавказцев это самое тягчайшее оскорбление) ядовитой пулей сразили мое самолюбие. У меня буквально потемнело в глазах. В этот миг мне казалось, что я готов на убийство, на смерть.

– Гражданин Орлов, ты был и остался шпиком и карьеристом, которому не должно быть места в аппарате ленинского ЦК. Или я потеряю свой партбилет, или тебя отсюда выставят!

При этих словах я выбегаю из кабинета.Забыв сесть в лифт, спускаюсь по лестнице. Еще не дошел я до третьего этажа, как слышу сзади крик; кто-то бежит за мною, громко называя мою фамилию. Останавливаюсь. Подходит незнакомое мне лицо кавказского типа, средних лет, в военном костюме без знаков и, широко улыбаясь, будто мы с ним давнишние друзья, просит меня зайти в его кабинет. Я добиваюсь узнать, в чем дело, но незнакомец просит сначала зайти. Поднимаемся обратно на четвертый этаж, идем мимо кабинета Орлова и через два или три кабинета незнакомец открывает мне дверь. Заходим. Обстановка в первой комнате почти та же, что и у Орлова. Здесь сидит довольно пожилая женщина и что-то печатает. Мы заходим в следующую комнату. На ходу незнакомец говорит женщине: "Если кто-нибудь придет, то я занят". Незнакомец, продолжая все еще улыбаться, указывает мне на стул, сам садится после меня в кресло,– менее потертое, чем у Орлова. На столе два телефона (внутренний и внешний), свидетельствующие о ранге более высоком, чем у Орлова. Незнакомец представляется:

– Вы меня, конечно, не знаете – я ответственный инструктор ЦК и моя фамилия Товмосян. Но о вас яслышал от ответственного инструктора ЦК т. Кариба. Выего знаете, недавно он инструктировал Северный Кавказ и Дагестан. Он о вас самого лучшего мнения и пророчит вам большие успехи. Я знал, что вас сегодня вызвалив ЦК к Орлову по каким-то вашим институтским делам.Я попросил Орлова после окончания беседы познакомить меня с вами, но, оказывается, вы с ним поссорились.В чем дело, что случилось?

Я не хотел возвращаться к теме об Орлове, но Товмосян был весьма настойчив и любопытен. Тогда я рассказал суть дела.

– Вы по форме совершенно правы – он вас личноо скорбил, знай он наши "кинжальные обычаи" Кавказа,этого бы не случилось, но вы не правы по существу. Вы чересчур погорячились и тем ухудшили свое положение.Если это дело дойдет до ЦКК, то будет плохо не ему,а вам. В Москве, разумеется, знают, что мы – народ горячий, но нашей горячностью мы должны пользоватьсяпротив врагов партии, а не против друзей.

– Если в партии вообще есть враг, то этот враг -Орлов,– заметил я тут же.

– Ошибаетесь, он не дипломат и даже не теоретик, но предан партии всеми фибрами души.

– Он был "всеми фибрами души" предан и белой контрразведке,– отвечаю я.

– Откуда вы это знаете?

– Видел документы...

– Да, это старая история. Она не раз была предметом расследования ЦКК. Ничего порочашего на него ненашли. Ведь, в конце концов, сейчас важно не то, что

кто-то когда-то кем-то был, важно другое – кто кем является сегодня. У нас в партии немало членов с дореволюционным стажем, но какой от них толк, если они смотрят назад, а не вперед. Если хотите, такие старые члены партии сегодня даже вредны для нашего дела.

Товмосян при этих словах пристально посмотрел мне в глаза. И в этих глазах он несомненно читал величайшее удивление. В самом деле, только впервые от Товмосяна я слышал столь грубое и циничное определение: "старые члены партии сегодня вредны". Я решительно не мог понять этого, еще меньше понимал я, почему и к чему Товмосян все это говорит мне, неужели только для этого заявления он вернул меня назад.