Текст книги "Ворон"

Автор книги: Абдола Кадер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

10. Скитания

В одном своем письме Луи Куперус сетовал:

Куда мне податься!

Как я мог все это знать!

Я – поэт, мечтатель, художник, искатель, трубадур, что я знаю об этой теме!

Я ничего не знаю о ней.

Но я постоянно о ней думаю: во мне не осталось ничего другого: война, только Война и бегство от нее.

О, вот бы никогда больше не думать: наслаждаться изяществом книги, картины, античной скульптуры, погодой, игрой света в облаках, запахом цветка, полетом птиц.

Как было бы чудесно, быстро – душой, всего лишь мыслью, чувством – воспарить, прочь от этой земли, в лазурную летнюю ночь.

Целую неделю я парил в лазурном небе над Стамбулом, все предвещало, что я получу русский паспорт и через Болгарию отправлюсь в Москву.

Я уже представлял, как вновь поступлю в университет в Москве. На родине я хотел стать писателем, теперь же я хотел попытать судьбу в Москве. Я бы мог писать по-русски и стать русским писателем иранского происхождения.

Может, Луи Куперус и не мог радоваться игре света в облаках, запаху цветов и полету птиц, пока был вынужден жить в Германии во время войны. А я мог; всю неделю я приходил на Галатский мост, ложился на теплые камни и смотрел на облака и птиц, которые стаями то садились на воду, то вновь взлетали.

Я посетил все мечети в городе и, словно помешанный, разговаривал с воронами, обитавшими в этих мечетях: «Ворон! Еще пара дней, и я буду в Москве!»

Однажды вечером, услышав, как сотни воронов каркают в кронах деревьев на площади Таксим, я прокричал на персидском: «Эй, турецкие вороны, мне передать от вас привет московским?»

Они взлетели, шумно хлопая крыльями.

Турки смотрели на меня с удивлением: «Что прокричал этот человек?»

Это была длинная неделя ожидания и короткая неделя счастья.

Утром следующего понедельника я вернулся в русское посольство, чтобы забрать паспорт, который мне должна была обеспечить международная солидарность пролетариата.

Я позвонил в домофон и знакомый голос спросил:

– Чего тебе?

Я прошептал:

– У меня встреча с послом.

– Посла нет, – ответил голос.

Я подождал немного, еще раз нажал на кнопку, но никто не ответил. Я вновь позвонил, но аппарат молчал.

Я встал у ворот. Ровно в пять часов вечера на улицу вышел военный. Он даже не посмотрел в мою сторону.

– Товарищ, – сказал я робко, – может, вы знаете, когда посол вернется в посольство?

– Нет, не знаю, – сказал он и попрощался со мной.

После этого в течение шести месяцев я каждое утро приходил к посольству, звонил в домофон и спрашивал:

– А посол уже на месте?

– Нет, – отвечали мне.

Я спрашивал себя: может, я сообщил неправильный код или, может, моя партия дала мне неправильный код.

Но не в этом было дело. Посла действительно не было в посольстве, а его сотрудники не имели ни малейшего представления, о чем идет речь.

В Москве произошло важное событие, Советский Союз был на грани распада, но остальной мир еще не знал этого. Вероятно, я был первым, кто стучался в ворота погибшей империи незадолго до того, как принципы международной пролетарской солидарности перестали действовать. Огромный коммунистический корабль потонул, и вперед выдвинули Горбачева, чтобы он попытался спасти то, что еще осталось. Все в Москве занимались своими делами, каждый пытался обезопасить свое существование. Тайные коды? О чем вы? Работа советских посольств по всему миру была приостановлена, а все послы отозваны в Москву.

На самом деле пройдет еще несколько лет, прежде чем Советский Союз распадется, но в моем сознании это произошло именно тогда.

Я продержался в Стамбуле шесть месяцев, до тех пор пока жить там стало совершенно невозможно.

В первый день своего пребывания я, еще полный надежд на будущее, поселился в красивой гостиничной комнате с двуспальной кроватью. Это было излишне, но из номера открывался прекрасный вид на Босфор. Я мог себе позволить прожить там неделю. Осознав, что срок моего пребывания в Стамбуле затягивается, я переехал на третий этаж в комнату поменьше. Спустя несколько недель я перебрался в еще более маленький номер на четвертом этаже. И в конце концов – в самую крохотную комнатку в отеле на пятом этаже.

У меня еще было немного денег, но кто знал, сколько мне еще предстоит пробыть в Турции? Я должен был оставить что-то про запас: на взятки полицейским на тот случай, если вдруг попаду к ним в руки. Я скромно питался, ел только хлеб и иногда позволял себе тарелку супа. Приближался день, когда мне придется или залезть в свои денежные запасы, или покинуть отель. Я предложил хозяину гостиницы свои часы. В обмен на них, он позволил мне еще три дня ночевать в другой комнате.

Это была не комната, а чулан. Обувь нужно было снимать перед дверью, за которой сразу стояла постель. Шагу ступить было негде. В чулане не было света. Казалось, будто лежишь в могиле.

«Ах, – думал я, – может, на следующей неделе я уже окажусь в Москве, в гостиничном номере на Красной площади, из окна которого буду смотреть на древние золотые купола».

В чулане воняло, но я не жаловался. Однажды ночью я услышал писк. Под кроватью кишели десятки крыс. В панике я тут же покинул отель.

Оказалось, что чулан был туалетом. Хозяин просто положил на дыру в полу доски и поставил на них сверху кровать.

11. Кошмары

Меня преследовали ужасные кошмары. Мне снилось, что я иду по узкой стамбульской улочке, по одной из тех, что выходят к железнодорожным путям.

Был поздний вечер, небо было черным, фонари не горели. Но все пространство пронизывал, будто туман, слабый, рассеянный сумеречный свет – свет загробного мира, где нет ни дня, ни ночи.

Свесившись из окон, за моими движениями безмолвно следили люди.

Вдруг я услышал шаги. Они были очень похожи на стук колес бегущего по рельсам поезда. Их звук разросся до невыносимого гула. Передо мной оказались мои родители. Я заметил, что они не отбрасывают тени.

– Мальчик, это ты? – прошептала мама. – Я не могу подать тебе руки, как видишь.

– Почему вы так торопитесь?

Отец указал на один из нарисованных им портретов у себя под мышкой.

– Что это?

– Портрет твоего прадеда.

– Почему он у тебя с собой?

Он нагнулся ко мне, хотя был меньше ростом, чем я, поднял руки к моему лицу, чтобы я мог видеть его жесты и сказал:

– Это… слишком опасно.

Он передал рисунок матери и с помощью складного ножа приподнял крышку колодца. В колодце была железная лестница, по которой он начал спускаться. Мать последовала за ним.

Этот фрагмент я позаимствовал из новеллы «В тумане царства теней» Виллема Фредерика Херманса. Это военный дневник, в котором Хермане от имени студента Карела Р. описывает мысли и переживания жителя оккупированного Амстердама.

Когда я читал это произведение, я переписал этот пассаж в свою тетрадь.

Потому что однажды мне приснился такой же кошмар.

В Стамбуле меня преследовали страшные сны. Я бросил на произвол судьбы жену и дочь, больше не мог вернуться на родину, и мне некуда было податься. Тот, кто хотел вместе со своими товарищами принести свободу своему народу, стал скитальцем.

Бродя по стамбульским улочкам, я избегал той, где находилось посольство. Я стал одним из бесчисленных беженцев и положился на волю судьбы.

Найти крышу над головой было не просто. Турки думали, что все иранские беженцы были богачами, что у них у всех в Иране по нефтяной скважине. Поэтому когда кто-то из моих соотечественников снимал жилье, цена была в три раза выше, чем обычно. На каждом углу дежурили полицейские, поджидая добычу. Завидев их, все разбегались по переулкам. Если полицейские подозревали, что у кого-то из беженцев есть деньги, то его задерживали.

«Паспорт!» – был их первый вопрос, потому что они знали, что почти все беженцы находятся в Турции нелегально. Если документы оказывались в порядке, они выясняли, где ты живешь, и, заполучив адрес, больше не давали тебе проходу. Они могли прийти и посреди ночи требовать денег. Если ты не платил, они сразу забирали тебя в участок. Нужно было всегда иметь наготове десятидолларовую купюру, иначе они обыскивали твои вещи до тех пор, пока не находили деньги.

Все свои сбережения я хранил в воротнике куртки и постоянно опасался, что однажды полицейские их все-таки обнаружат.

Чтобы не сойти с ума, я часами бродил по городу. Я всегда сдерживал слезы. Но в один прекрасный день, выйдя на берег Босфора и увидев проплывающий мимо большой грузовой корабль, я разрыдался.

Однажды я увидел сотни моих соотечественников перед главным полицейским участком. Это было странное зрелище, потому что обычно все старались держаться подальше от этого места. Беженцы подали много жалоб в ООН на турецкую полицию. И вот делегация ООН прибыла в участок, чтобы указать полицейским на их неподобающее поведение.

Я поискал в толпе знакомые лица, но никого не приметил. Один юноша прокричал что-то в сторону полицейского участка. Он был сломлен и зол – это было видно по его поведению и по поднятому вверх сжатому кулаку. Другие тоже выкрикивали проклятия. Меня поразило, что мои земляки массово начали скандировать по-турецки:

«Türk polisi fasist!»

«Yardim! Yardim! Yardim! Помощь! Помощь! Помощь!»

Полицейские, почувствовав опасность, начали бить людей дубинками, арестовывать всех, кто им попадался, людей тащили по земле в полицейский участок.

Тот юноша, который первым начал кричать, достал бутылку из внутреннего кармана и вылил ее содержимое себе на голову и одежду. Я не догадался, что это был бензин. Достав из кармана зажигалку, он поджег себя. Когда я осознал, что он сделал, было уже слишком поздно, языки пламени пробирались по его телу вверх. Я бросил рюкзак на землю, стащил с себя куртку и кинулся к нему. От боли его, словно марионетку, бросало из стороны в сторону, из-за чего у меня не получалось его схватить. Все были шокированы, и полицейские тоже. Одному моему земляку все же удалось прыгнуть на него и повалить на землю. Я набросил на голову юноши свою куртку, чтобы потушить пламя. Женщины вопили, мужчины начали еще громче скандировать лозунги, представители ООН выбежали наружу. Эмоции накалялись.

Прибыли «скорая помощь» с включенной сиреной и группа конных вооруженных полицейских. Последние въехали в толпу демонстрантов, которые начали разбегаться, чтобы не попасть в руки полиции. Я подобрал с земли куртку, бросился в длинный переулок и побежал. Свернув в конце направо, я ударился лбом обо что-то твердое и упал на землю.

Я не знаю, как долго там пролежал, но мне кто-то помог подняться, и я увидел, что это был иранец.

– Что с тобой случилось? – спросил он.

Я не мог вспомнить.

– Твое лицо и руки обожжены, и одежда тоже обгорела.

Я еще не был в состоянии говорить.

– У тебя здесь есть семья? Жена? Дети?

Мне жгло глаза, а по щекам текли слезы. Его вопрос тронул меня за живое и заставил прийти в себя. Ком в горле мешал ответить.

– Где ты ночуешь? – спросил он.

Я спал в дешевом общежитии за пределами города, где нельзя было появляться раньше десяти вечера и оставаться после шести утра. Ночи я проводил в одном помещении с турецкими сезонными рабочими. Спал я на полу и платил за это по три доллара за ночь.

Мужчина отвел меня в кафе, где я поведал ему часть своей истории.

Он был хирургом по образованию и когда-то служил в армии. Он намекнул, что был активным участником того же подпольного движения, что и я.

– Ты выглядишь нездоровым, – сказал он обеспокоенно. – Пойдем со мной. Там тебе будет лучше.

– Где ты живешь? – спросил я.

– Одна пожилая пара сдала мне дом, им он слишком дорого обходится. Они – иранские армяне, собираются уехать в Америку, но их документы еще не готовы. В этом доме, помимо меня, живут еще трое. Нелегально. Мы можем заходить только после того, как стемнеет. Утром, если нет никаких дел, мы можем оставаться внутри. Они милые люди. Женщина готовит. Мы платим по семь долларов с человека в день и можем есть вместе с ними. Один из постояльцев уехал. Ты можешь занять его место.

Это было странное предложение, а я вообще-то никому не мог доверять, но терять уже было нечего. Я больше не мог выносить одиночество.

Эту покосившуюся развалюху едва ли можно было назвать домом. Но это было неважно, лишь бы там было место, где я мог присесть.

В очень темном коридоре мне в нос ударил знакомый аромат иранской кухни. Я почувствовал запах свежего хлеба и услышал шепот на персидском языке. Это были по-матерински нежные слова:

– Проходи, сынок. Ах, что произошло с твоим лицом?

Я не хотел огорчать ее новостями об инциденте, произошедшем перед полицейским участком, поэтому просто поприветствовал ее:

– Салам, какой у вас милый дом.

Комната была обставлена просто, было тепло и уютно и пахло домом.

Чай был уже готов, что-то болтал маленький телевизор, а из динамика красного магнитофона раздавалась песня на персидском языке. Трое мужчин, сидя на полу, читали и играли в шахматы, увидев меня, они поднялись. Я не знаю почему, но в этот момент я рухнул на пол.

Мужчины помогли мне встать, отвели в ванную, засунули меня в большой медный чан, в такой, какой используется в хаммаме, и начали обливать теплой водой. Они помыли меня, будто я был их братом, дали мне чистую одежду и позволили занять место рядом с печкой, где пожилая женщина поставила передо мной круглый поднос с мисочкой супа и куском теплого хлеба.

– Хорошо, что твоя семья не видит тебя в таком состоянии. У тебя есть жена и дети?

Я поведал ей о своей семье и о том, как я здесь оказался.

– Твоя жена знает, что ты сейчас в Турции?

– Я послал ей открытку с надписью «Привет из Стамбула». Не знаю, получила ли она ее.

Целую неделю я не покидал дом и получал вкуснейшие горячие супы из заботливых рук иранки. Я пил чай, смотрел телевизор, читал старые газеты, играл в шахматы, проигрывал, проигрывал каждый раз. До тех пор пока не начал выигрывать и не обыграл всех в той уютной комнате.

Однажды ночью я тайком выбрался на улицу, чтобы прогуляться и подумать о том, что мне делать дальше. В одном переулке меня остановил полицейский. Он прижал меня к фонарному столбу и произнес:

– Я знаю, где ты живешь. Гони деньги или я тебя арестую. Я всунул ему в руку купюру. В свете фонаря он увидел, что это была десятидолларовая бумажка. Он сильно ударил меня кулаком в плечо и сказал:

– Это за твою сестру, давай еще!

У меня в карманах было немного мелочи. Остальное – в воротнике моей куртки. Если бы он об этом узнал, я бы и того лишился.

– У меня больше нет ничего, – попытался я его убедить. Он ударил меня еще раз и, схватив за шиворот, потащил к полицейской машине, которая стояла на улице под деревьями. Мне никто не смог бы помочь, если бы меня арестовали.

– Подожди, – проговорил я и вытащил две последние банкноты.

– У тебя неделя. Не уедешь, вернусь. Ты понял?

– Понял.

Я достаточно скитался, ждать было бессмысленно, и я решил выкинуть Москву из головы. Неделя отдыха и хорошего питания придала мне сил и помогла принять решение.

Мне нужно было, чтобы меня, как это уже произошло с тысячами других беженцев, нелегально вывезли из страны.

Для этого мне требовались деньги. Родственник пожилой пары, у которой я жил, помог мне связаться с женой, и она переслала мне несколько тысяч долларов через одну иранскую фирму, находившуюся в Стамбуле.

Все нелегальные беженцы искали контрабандистов, которые могли бы переправить их через границу. Из сотен человек, занимавшихся этим делом, ни один не заслуживал доверия, но выбора не было.

Закон джунглей гласит, что выживает сильнейший. Если ты платил высокую цену, то тебя отправляли в лучшие места в мире.

За десять тысяч долларов контрабандисты могли в течение недели доставить тебя в Нью-Йорк.

За девять тысяч долларов можно было через три дня попасть в Лондон.

За восемь тысяч – оказаться через три дня в Париже. Берлин стоил семь тысяч, Стокгольм – пять, Осло – четыре, а Копенгаген – три.

У кого была всего пара тысяч долларов, тот мог рассчитывать только на Нидерланды.

В Нидерланды никто не хотел. Никто точно не знал, где находится эта страна. Слово «Нидерланды» звучало подозрительно, туда ехать отговаривали: «Не стоит этого делать, это пустая трата денег. Язык очень сложный и страна малюсенькая. Забудь это место, там каждый день идет дождь и постоянно дует ветер».

После того как я расплатился с долгами, у меня осталось ровно две тысячи семьсот пятьдесят долларов. На эти деньги я также собирался купить костюм, рубашку и пару ботинок. Несколько сотен долларов мне нужно было приберечь на случай крайней необходимости. Контрабандисты, занимавшиеся отправкой людей, любили круглые числа, для них у меня оставалось как раз две тысячи долларов.

У них не было офиса, и они всегда пользовались псевдонимами, их звали, например, Атильджан, Айаз, Саффет, Йахйа. Их деятельность покрывали полицейские.

Было одно кафе, где можно было найти контрабандистов. Потенциальный клиент должен был сесть за столик, стоявший на улице под деревом. В кафе сидели люди, которые за тобой наблюдали, если ты выбирал тот столик. Если ты внушал доверие, они подсылали к тебе одного из помощников, который садился рядом и предлагал закурить. Таким образом завязывался разговор.

– Сколько у тебя денег?

– Две тысячи долларов.

Помощник сплюнул в сторону дерева и отошел. Я не стоил их усилий. Я посидел еще пятнадцать минут.

Молодой человек, мой ровесник, по острому взгляду которого было понятно, что он не является помощником, сел рядом со мной и сказал на смеси турецкого и английского:

– С двумя тысячами долларов ты никуда не попадешь.

Он тоже предложил мне сигарету.

– Это все, что у меня есть.

Он посмотрел мне прямо в глаза, испытывая меня взглядом, и сразу понял, что я не вру.

– Поехали со мной, – сказал он.

Мы петляли по улочкам на его мотоцикле, он хотел убедиться, что за нами никто не следует. Он остановился у убогой забегаловки на окраине города и заказал еду для нас обоих.

– У тебя есть дети? – спросил он дружелюбно.

– Да, дочка.

– У меня тоже есть, и тоже дочка, – улыбнулся он.

У него было приятное лицо, темные вьющиеся волосы, карие глаза.

– Где твои жена и дочь?

– Дома, в Иране.

– Разумно, такие поездки не для них.

Когда мы поели, он протянул мне лист бумаги и сказал:

– Запиши адрес, где ты живешь. С завтрашнего дня ты вечерами не выходишь из дома. Деньги держи наготове. Никакого багажа. Рот на замке.

Я написал адрес, он засунул бумажку в карман, расплатился и уехал. Я пошел пешком домой.

Пятнадцать вечеров и пятнадцать длинных ночей я тщетно ждал его. Может, я предложил ему недостаточно денег? Или он мне все-таки не доверял? Обстановка была все еще небезопасной?

У него не было передо мной никаких обязательств. Возможно, он встретил более подходящих клиентов. К счастью, у меня еще были мои деньги. Я знал многих, кто заплатил контрабандисту вперед и так его больше никогда и не увидел. Были и такие, которые отдавали по десять тысяч долларов, думая, что летят в Америку, а потом их самолет приземлялся в другом турецком городе. В глубине души я верил, что мой контрабандист меня не подведет.

Я оказался прав. На шестнадцатую ночь он за мной приехал. Мужчины, с которыми я делил крышу над головой, и хозяева дома пожелали мне удачи. Я обнял каждого и поцеловал женщину. Выйдя на улицу, я пошел вслед за контрабандистом к мотоциклу, который был припаркован под деревом, и сел сзади. Он ехал за город, туда, где начинались поля. В пустынном месте он остановился и потребовал отдать ему деньги.

Что мне оставалось делать?

Я вытащил конверт из-за пазухи.

В свете фары мотоцикла он пересчитал купюры. Две тысячи долларов. Он засунул конверт во внутренний карман куртки. Теперь он мог бы уехать и бросить меня одного. Он этого не сделал. Мы еще пятнадцать минут ехали по извилистой дороге. Впереди я увидел очертания большого грузовика.

Контрабандист остановился у машины. Шофер вылез из кабины, чтобы открыть дверь прицепа. Он хлопнул меня по плечу и сказал по-деловому: «Iyi sanslar, удачи!»

Я залез внутрь и начал пробираться между грузовыми поддонами, чтобы сесть подальше от выхода. Мой провожатый уехал. Красный огонек его мотоцикла медленно удалялся в ночи, пока не исчез. Грузовик тронулся, прошло некоторое время, прежде чем я услышал голоса других попутчиков, прятавшихся среди поддонов с грузом. Вместе со мной ехало еще шесть или семь мужчин. Никто не знал, что уготовила им жизнь.

12. Порядок в хаосе

Я только что был в гостях у одного сирийского друга по имени Салех бин Ахамд, он писатель, примерно моего возраста. Живет один. Целый день он сидит дома и пишет рассказы на арабском языке. Мы познакомились, когда он однажды зашел в мой магазин. После короткого разговора на ломаном нидерландском он ушел.

Постепенно он стал задерживаться у меня все дольше, при этом продолжал говорить, даже если заходил клиент.

Потом он начал ходить по городу со складным стульчиком. Иногда он ставил его перед моим магазином и часами молча сидел и курил.

Мне это не нравилось, но прогнать его я не мог. Даже в том случае, если бы из-за него потерял всех клиентов.

Писатель Салех бин Ахамд оказался вне своего родного языка. Иногда он отсутствовал месяцами, чтобы однажды вновь передо мной появиться. Так недавно он опять неожиданно очутился у меня на пороге. Было раннее утро. У него на спине веревочкой был привязан оранжевый надувной молоток с текстом ВПЕРЕД, ГОЛЛАНДИЯ, ВПЕРЕД!

Я сдул молоток, свернул его и отвел растерянного Салеха домой.

На следующий день я услышал крики, доносившиеся с противоположного берега канала. Там стояла «скорая помощь». Из-за собравшейся толпы мне не было видно, что произошло. Но я разглядел в руках у полицейского оранжевый надувной молоток. Я побежал туда, но не успел я перебежать, как «скорая помощь» уже уехала.

В писателе Салехе бин Ахамде я вижу себя. Он – моя боль. Он написал горы рукописей на арабском. Когда я пишу у себя на чердаке, я часто думаю о нем.

Сегодня его выписали из психиатрической лечебницы. Я пошел навестить его.

– Мне уже лучше, – сказал Салех. Мне очень хотелось в это верить.

Салех бин Ахамд будит во мне воспоминания о том, как я жил в Стамбуле.

Голландцы часто ездят в Турцию в отпуск. Рассказывают, что там рай и восхищаются таинственными стамбульскими мечетями.

Десятки раз я рассеянно бродил по тем переулкам, мимо исторических мест и молельных домов.

Недавно я прочел книгу одного турецкого писателя о Стамбуле. Это было невероятно. Только прочитав эту книгу, я по-настоящему смог увидеть этот город.

Этот турецкий автор пришел к следующему выводу: «Чтобы получить удовольствие от пребывания в Стамбуле и насладиться виноградниками, деревьями и руинами, нужно прежде всего быть им чужим».

Долгое время я был чужестранцем в Стамбуле и не видел ни его виноградников, ни деревьев.

И потому я боюсь, что Салех бин Ахамд все еще не видит амстердамских каналов, лодок, церквей и площади Дам.

Я оставил Стамбул позади, забравшись в восемнадцатиколесный грузовик.

Сидя в прицепе, я не имел ни малейшего представления о том, каким маршрутом мы едем. Сейчас я сам часто езжу по Германии и почти уверен, что грузовик по пути в Нидерланды проезжал Дюссельдорф. Должно быть, водителей было двое, потому что за все время дороги у нас было всего три коротких остановки.

Мы сидели за грузовыми поддонами на полу, места прилечь не было. Мы не могли друг друга видеть и должны были вести себя спокойно, так как кислорода было недостаточно. В щель под дверью прицепа проникало мало воздуха, из-за чего мы все время пребывали в полусонном состоянии. Время от времени я слышал, как кто-то говорил, невнятно и вяло.

– Гдеее мыыы, дуууумаееешь?

– Неее знаааа….

Я пытался не заснуть, опасаясь, что задохнусь во сне. Через час сидения на корточках у меня ужасно затекли ноги. Мне во что бы то ни стало нужно было их вытянуть, но для этого не хватало места. Я больше не мог это выносить, мои колени буквально разрывало от боли. Я уперся руками в пол, чтобы снять напряжение. В этом положении я тоже долго не высидел. Я поменял позу и положил голову на пол. Стало получше, но так оказалось сложнее дышать. Преодолевая усталость я пополз между груженых поддонов к двери. У щели я несколько раз глубоко вдохнул. Свежий воздух прогнал боль в ногах и шее.

– Подползите к двери. Иначе вы умрете, – прошептал я по-английски другим.

Поначалу реакции не последовало, но потом я услышал, как они зашевелились.

У меня не получалось разглядеть их в темноте и, несколько раз тихо похлопав ладонью по полу, я сказал:

– Подбирайтесь к щели под дверью и глубоко вдохните.

Когда они почувствовали себя лучше, завязался разговор. Нас было семеро: афганец, иранец, армянин из Сирии, иракец, турецкий курд и два болгарина.

Чтобы убить время, мы коротко, вымученно переговаривались. Английский знали не все.

В нашем воображении мы видели себя вновь гуляющими по Еревану, Дамаску, Курдистану, Исфахану и Багдаду.

Когда фура замедляла ход, мы заползали назад за поддоны с грузом.

По пути дверь в прицепе открывалась трижды. Шоферы молча меняли полное ведро с нечистотами на пустое. Мы не испытывали недостатка в воде и хлебе.

В последний раз, когда дверь разблокировали, внутрь хлынуло море воздуха и водитель начал нас подгонять:

– Acele, çabuk… поторапливайтесь!

Мы не могли встать, потому что слишком долго сидели, не меняя позы. Мы на карачках поползли к двери и встали на ноги, подтянувшись и ухватившись руками за груз на поддонах.

– Acele! Bu sekilde… быстро! В ту сторону! – прокричал шофер.

Согнав нас в темноту, он вновь завел грузовик.

Я понятия не имел, куда делись остальные и где они оказались. Сам я пошел по длинной дороге, которая пролегала вдоль ферм и канав. Я не мог ни на что ориентироваться, потому что здесь не было ни гор, ни холмов, пока вдали не показалась церковная колокольня.

В деревне, в которую я пришел ранним утром, вероятно, еще никогда не было чужаков. Люди смотрели на меня с удивлением. Наверное, я выглядел растерянным. Когда я подошел к колокольне, рядом со мной остановилась полицейская машина. Я поднял руки вверх и крикнул: «Убежище!»

Это слово прошептал нам на ухо один из водителей грузовика.

В полицейском участке меня допросили. Полицейский записал основные события и взял отпечатки пальцев. После этого он доставил меня в центр для беженцев, в бывшую казарму, где не встретишь обычных граждан.

Я оказался в мире, о существовании которого никогда не знал. Несколько сотен мужчин, с бородой и без, они курили и говорили на всевозможных языках; мусульманки в цветастых, длинных юбках; русские женщины в мини; болгарки на последних сроках беременности; монгольские дети на велосипедах; военные беженцы из Сомали; китайские младенцы на руках у юных, маленьких матерей; иранские поэты; боснийские актеры и актрисы; турецкие армяне; повстанцы из Рабочей партии Курдистана; афганские красавицы; преступники; бывшие диверсанты; бывалые генералы; наркоторговцы; проститутки; шпионы; воры; обманщики; мученики; голландские кошки и собаки: здесь все жили вперемешку.

Высоко на дереве сидел ворон, который внимательно следил за всем и каждым.

Меня определили в маленькую комнату, где, кроме меня, спали еще пятеро мужчин на двухъярусных железных кроватях.

Я только прилег и положил руки за голову, как территория вдруг наполнилась воем сирен полицейских машин. Все выбежали наружу. Молодого серба зарезали в душевой. Всех мужчин поставили лицом к стене и сказали держать руки на затылке. Я стоял между боснийцем и иракцем.

Царил хаос. Пока полиция искала преступника, группа беженцев, изнуренных долгосрочной голодовкой, лежала на матрасах в телевизионном зале. Эти мужчины вместе со своими семьями вот уже на протяжении восьми лет жили в лагере, но суд все еще не вынес решения об их статусе.

Люди больше не могли выносить неопределенность и хаос. Они искали контрабандистов, перевозивших людей в Канаду или Америку. День и ночь перед единственной телефонной будкой в лагере стояла длинная очередь. Они звонили родным.

– Продай наш дом, пришли денег.

– Продай нашу машину, пришли денег.

– Пойди к отцу, попроси денег.

– Продай золотые украшения, пришли денег.

Дважды я собирался позвонить жене и сказать: «Зайди к моему отцу и попроси денег».

Я знал, что он был готов продать дом, чтобы помочь мне, но как только я дозванивался, то клал трубку: я не мог так с ним поступить.

Когда я в третий раз поднял трубку, собираясь набрать номер, по стеклу будки постучали. Группа добровольцев пыталась внести порядок в царивший хаос, организовав уроки нидерландского языка.

Кто-то из них – это была женщина – позвала меня через стекло:

– Там урок нидерландского! Ты пойдешь?

Я положил трубку и решил пойти с ней.

Ворон, каркая, пролетел над лагерем.