Текст книги "Ворон"

Автор книги: Абдола Кадер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

6. Курдистан

Исфахан – магический город, а Курдистан – таинственный край. Нужно пройти по холмам, селам и дорогам Курдистана, чтобы понять, почему курды так гордятся им и своими традициями. Магия Исфахана – в сочетании искусства, архитектуры и религии. Таинственность Курдистана – в его природе, простоте жизни и открытости курдов. Не стоит туда отправляться в попытке забыть дорогого человека, потому что вороны будут постоянно напоминать тебе о нем. Об этом знал курдский поэт Баба:

 
Вороны, каркая, летают над нашим домом,
Подавая знак, что ты стоишь у окна.
Голуби раз за разом летят к твоему дому,
Принося тебе мои письма.
Любимая, оставайся стоять у окна,
Однажды я прилечу вместе с сотнями птиц
И заберу тебя к себе домой.
 

Пока власть в Иране менялась, курды воспользовались нестабильной ситуацией, чтобы заявить о независимости.

В ответ революционная гвардия новой власти вошла в Курдистан, и разгорелась война между вооруженными курдами и исламским религиозным режимом.

Вернувшись в Тегеран, я взял рюкзак и тайно отправился через горы в Курдистан. Будучи журналистом подпольной газеты, я решил отправиться на передовую, чтобы больше не думать о Исфахане.

Государственным газетам было запрещено писать об этой войне. Поэтому никто не знал, что на самом деле происходит в Курдистане. Курдистан – это край с большим количеством тайн и сюрпризов. Я разговаривал с курдами и писал об их жизни, их мечтах. Я записывал песни о Курдистане, которые мужчины пели, повесив ружья на плечи. И я заходил в их дома. В деревне Бардараш я зашел в мастерскую старого кузнеца. Казалось, что, входя в эту кузницу, попадаешь в Средневековье. Там было темно. Не горело ни одной лампы. В сиянии, исходившем от полыхавшего огня, виднелись неясные контуры изделий. Гвозди, подковы и лемехи плуга. Кузнец ковал серп. Он сунул его в пламя, и оно разгорелось с новой силой. Достав серп из огня, кузнец положил его на наковальню и начал постукивать по нему молотком. Я спросил его:

– Вы работаете здесь один?

– Нет, нас двое, – ответил мужчина.

Когда он опустил серп в жар печи, пламя вновь стало ярким. Я осмотрелся, но никого не увидел. Было темно, огонь разгорался, и серп в печи раскалился добела. Каким образом разгорался огонь? Где был тот второй человек? Мое внимание привлекла дыра в стене. Мне показалось, что я слышу, как работают кузнечные мехи. Я посмотрел в дыру. Там никого не было, но я услышал вздох ребенка.

– Кто там?

Мне никто не ответил.

– Есть там кто-нибудь? – крикнул я.

Тихий девичий голосок ответил:

– Да, я, Захра.

Я вздрогнул от неожиданности и проговорил:

– Можно мне тебя увидеть?

Из темноты, из-за средневековых кузнечных мехов сверкнули испуганные глаза. Глаза Захры, внучки кузнеца.

Шесть месяцев спустя я закончил рукопись, которая состояла из подобных историй.

Я послал ее в различные издательства Тегерана, но в то время никто не решался ее опубликовать. Отчаявшись, я отправился в самое крупное издательство. Редактор, пролистав мою рукопись, сказал:

– Возвращайся через час.

Я отправился в кафе, заказал что-то перекусить и несколько стаканчиков чаю, чтобы скоротать время.

– Это серьезная хроника, литературный манифест. Я бы очень хотел это издать, но, к сожалению, не могу, – сказал редактор, когда я вернулся в его кабинет.

Это был мой последний шанс, я стоял на улице, не зная, куда податься.

Было многолюдно, и мне это не нравилось. Я свернул в тихий переулок. Кто-то окликнул меня:

– Подожди!

Я обернулся и увидел молодого мужчину, я узнал его, это был вахтер издательства. Я надеялся, что редактор послал его за мной, потому что передумал. Он схватил меня за руку и зашептал:

– Если хочешь, я издам твою книгу нелегально. Я не могу тебе заплатить, и, после того как ты отдашь мне рукопись, мы больше никогда не увидимся. Ты меня не знаешь, я тебя не знаю. Договорились?

Это было время революции и войны, время, когда твоя возлюбленная в одночасье могла стать женой другого. Мне нужно было быстро принять решение.

– Договорились.

Я вручил ему рукопись, мы обменялись рукопожатием, нам больше не суждено было встретиться.

– Подожди минутку! – крикнул он. – Мне нужно имя, имя писателя. Я же не могу напечатать твое имя на обложке. У тебя есть псевдоним?

Второй раз в моей жизни мне задали этот вопрос. В этот раз мне также не пришлось долго думать:

– Рэфик Фоад!

С Рэфиком Фоадом, доктором, которого впоследствии казнили, я познакомился еще студентом. Позднее он стал известен и уважаем в Курдистане. У него не было своей практики, и он ездил по холмам и долам на старом джипе от пациента к пациенту.

Во время моей поездки в Курдистан я на неделю остановился у него. Он жил у родителей в большом старом доме. Было здорово вновь увидеть его спустя столько лет, к тому же я мог сопровождать его во время визитов к больным.

Когда я решил продолжить путь, он вывел коня из стойла, вручил мне ружье и сказал: «Езжай на этом проверенном скакуне по моему Курдистану и пиши о нашей боли».

Вскоре его арестовали. Вернувшись в Тегеран, я узнал, что его казнили.

Вахтер сдержал свое слово. Моя первая книга на персидском языке была опубликована и продавалась на улицах. На обложке красовалось имя Рэфик Фоад.

Я купил один экземпляр, быстро вдохнул запах его страниц и спрятал за поясом брюк. Мое сердце бешено колотилось от счастья.

7. Американцы

Я был свидетелем разных направлений американской политики, но до сих пор так и не смог понять американцев. На протяжении двадцати пяти лет они использовали шаха, чтобы, словно полицейские, следить за Персидским заливом, но чего они добились? Тоталитарного теократического режима.

В 2001-м американцы вошли в Афганистан, затем они со своими танками вторглись в Ирак. Но чего они достигли этим?

Из-за американской политики миллионы людей стали беженцами, и многие из них нашли пристанище в Европе.

Некоторое время назад ко мне в магазин заходил один турок, мой клиент. Он торгует недвижимостью, и у него под мышкой были зажаты большие свертки со строительными чертежами.

– Вы занимаетесь новым зданием? – спросил я, снедаемый любопытством.

– Мы строим мечеть. Количество мусульман в Амстердаме увеличилось, и потребовался более просторный молельный зал.

Позднее я пошел посмотреть на то место, где собирались возвести самую большую мечеть в Европе. Там как раз забивали сваи. Мой турецкий знакомый увидел меня и предложил мне сигарету.

– Это здание будет дорого стоить, потребуется несколько миллионов, чтобы его построить. Откуда возьмутся все эти деньги? – спросил я его.

– Это мечеть, Аллах позаботится об этом, – сказал он с улыбкой.

Я покачал головой.

– Невероятно, мавры, то есть марокканские берберы, несколько веков пребывали в печали, ожидая исполнения своей мечты. Они построили Мескиту в Кордове, несомненно самую красивую мечеть в мире, но им не удалось завоевать оставшуюся часть Европы. Они были повержены. Теперь, десять веков спустя, сотни свай забиваются в центре Амстердама, чтобы осуществить мечту тех марокканских берберов.

Турок громко рассмеялся, поиграл со своими четками, привезенными из Мекки, и подмигнул мне.

– Как говорят голландцы, мечты обманчивы, не так ли?

Я никому не рассказывал о своей книге, но не смог противостоять желанию поделиться этим с дядей Джалелем. Он в то время уже работал на улице Лалезар в киностудии, где снимали документальные фильмы. Улица Лалезар в то время была чем-то вроде Голливуда в миниатюре.

Завидев меня, он вышел из-за монтажного стола, и мы обнялись:

– Наш бунтарь принес какие-то важные новости, раз зашел ко мне без предупреждения. Рассказывай!

Я протянул ему книгу. Он сразу понял, что написал ее я. Он погладил обложку, раскрыл книгу, пролистал ее, прочел несколько абзацев, посмотрел мне в глаза, поцеловал меня в лоб и сказал:

– Я слышал о ней. Я ждал появления твоей книги, но это не она.

– Почему нет? – спросил я, разочарованный.

– Забудь Маркса, Ленина, Че Гевару, Кастро и остальных. Напиши собственную историю, ты ярко и драматично описал жизнь, но это не искусство. Как писатель ты не присутствуешь в книге. Повествование ведешь не ты, а Че Гевара.

Я был почти сломлен тем, что дядя Джалель раскритиковал меня, и все же я чувствовал себя счастливым, когда вышел на улицу и пошел по направлению к площади Тупхане.

В то время Тегеран бурлил от новостей. Мне поручили написать статью для нашей газеты, и я искал подходящий сюжет.

У американского посольства постоянно проходили митинги. В тот день народу собралось больше, чем обычно. Ежедневно там можно было увидеть флаги и транспаранты, что само по себе не являлось интересным новостным поводом.

Я увидел группу студентов на противоположной стороне улицы. С ними был молодой имам в черной чалме. Где же я его видел раньше? Я не знал, что они задумали, но странная тишина, окружавшая этих людей, молодой имам и непривычно безропотное повиновение ему студентов заинтриговали меня. Они остановились на тротуаре напротив посольства. Казалось, будто они смотрят на митингующих или любуются высокими воротами, железной оградой и большим американским флагом.

Ворота посольства были закрыты, а вокруг здания патрулировали вооруженные бойцы из Корпуса Стражей Исламской революции.

Этот молодой имам! Я несколько раз видел его по телевизору рядом с аятоллой Хомейни.

Имам прокричал: «Аллаху акбар! Аллаху акбар!» – и кинулся на большие ворота посольства. Студенты последовали за ним. Группа перелезла через металлическую решетку и спрыгнула в сад.

Я почуял запах новостей и тоже перелез через решетку.

Под крики «Аллаху акбар! Аллаху акбар!» имам побежал к большому зданию, стоявшему посередине сада. Американцы не рассчитывали на такую молниеносную акцию. Группа протаранила дверь здания и ворвалась внутрь. Американцы искали спасения на верхних этажах, за ними по пятам гнались имам со студентами. Американцы вбежали в зал для собраний и закрыли дверь изнутри. С помощью длинного стола студенты высадили дверь зала. Имам вытащил пистолет и прокричал по-английски: «Все на землю, руки на затылок».

Женщины вопили, но, так же как и мужчины, легли на пол и сделали то, что им приказали.

Я вдруг осознал, что присутствую в историческом месте и являюсь свидетелем исторического момента. Эта акция могла положить начало войне и повлечь серьезные последствия для многих людей.

Я понял, что, находясь там, поставил под угрозу собственную жизнь. Имам без колебания пристрелил бы меня, увидев меня за дверью.

Я еще мог незаметно выбраться оттуда и уйти, но как журналист не мог себе этого позволить.

Спустя некоторое время все американцы с завязанными глазами и со связанными за спиной руками были выведены из зала.

Имам шел впереди. Каждый студент вел заложника, чтобы тот не упал с лестницы.

Вдруг имам посмотрел на меня.

– Кто ты? – крикнул он.

Я попытался убежать, но три студента побежали за мной, и я, оступившись у двери, упал. Меня пнули в живот и подняли за волосы. Имам несколько раз дал мне кулаком в лицо и, схватив за шиворот, потащил к воротам посольства. Неожиданно он ударил меня пистолетом по затылку и толкнул к Стражам Исламской революции.

Из-за сильного удара у меня потемнело в глазах и подкосились ноги, а моя книга, которая была заткнута у меня за поясом, выпала на землю.

– Он один из левых сволочей, арестуйте его! – крикнул имам.

У меня не было шанса что-либо сказать, солдаты били меня, куда попало. Я думал, что мне пришел конец, пока одна девушка не растолкала бойцов. Она встала между ними и мной и прокричала:

– Хватит, вы его убьете! Смотрите! Они выходят. Американцев длинной вереницей выводили на улицу, где их уже ждали несколько военных джипов.

Моя книга все еще лежала на земле. Некоторые американцы с завязанными глазами наступали на нее, другие проходили мимо.

– Ты со мной? – спросила девушка, помогая мне встать. Мы незаметно смешались с толпой.

Тысячи людей, собравшихся перед посольством, скандировали: «Аллаху акбар! Аллаху акбар!»

Американцев увезли.

Имам исчез.

Студенты тоже.

Моя книга тоже исчезла.

Но девушка осталась. Она была красавицей и жила в Тегеране.

Женщина, с которой я живу на канале Лаурирграхт в доме 37, – это та самая девушка, спасшая меня у посольства. У нас есть дочь, она изучает нидерландскую литературу в Амстердаме.

8. Война

В моей душе нет места для ненависти и вражды. Единственное чувство, которое я не способен побороть, – это зависть. Я желаю каждому большой дом, дорогую машину, полные карманы денег и золота. Но я умираю от зависти, когда, например, читаю стихотворение «Скорбь» Геррита Ахтерберга:

 
Скорбь, я не дам
Звезде – светить,
Глазам – смотреть и видеть,
Вселенной – в равновесье быть,
Танату – счет всем предъявлять,
Что нас с ней разлучил.
 

Антология его стихов «Проезжая последний город» лежит в ящике под моим прилавком. Его стихотворения недлинные, я могу читать их между делом у себя в магазине.

Хотя я не питаю ненависти, но есть глубоко укоренившиеся чувства, которые присутствуют сызмальства и обусловлены родным языком, литературой и обычаями.

У нас, персов, испокон веков были проблемы с арабами. Мне стыдно об этом писать, но это исторический факт. Лично мне нравится арабский язык, арабская литература, арабские женщины и свежие арабские финики. Я даже знаю наизусть многие суры Корана. Но с тех пор как магометане четырнадцать веков назад вторглись на территорию Персидской империи, сожгли наши дворцы, бросили наши сочинения в реки, объявили вне закона наш язык, упразднили дарованную нам Заратустрой религию и уничтожили наши древние храмы огня, чтобы заменить их на мечети, персы испытывают ненависть к арабам.

Здесь, в Амстердаме, среди моих постоянных клиентов есть три арабки – сунитки родом из Ирака. Они носят хиджаб, это красивые женщины с красивыми, большими, карими глазами. Каждая из них – будто новое воплощение Шахерезады из «Тысячи и одной ночи».

Я понимаю арабский язык и немного на нем говорю. Когда они входят, я встаю со стула и приветствую их по-арабски: «Ahlan wa sahlan marhaba!» Тогда они мне улыбаются, хотя обычно не дарят улыбок посторонним мужчинам, но они знают, что в моем магазине они желанные гости и могут не опасаться приставаний. Для них я взвешиваю лучший, свежайший кофе.

У себя на родине они были неграмотными. Здесь, в Амстердаме, они ходят на языковые курсы. По большому счету, это районный культурный центр, где добровольцы обучают иммигранток нидерландскому языку и арифметике.

Они не ходят в кафе или в кино. И даже в библиотеку, потому что еще недостаточно хорошо владеют нидерландским языком. По-моему, мой магазин – это единственное публичное место, куда они заходят, чтобы перекинуться с кем-нибудь парой слов.

Они мне не представились, поэтому я не знаю, как их зовут. Вчера они снова заходили.

– Как прошел урок? – спросил я.

– Сложно, – сказала одна из них.

– Что вы сегодня изучали?

– Счет.

Они показали мне свои записи. Я едва сдержался, чтобы не рассмеяться. У них, не умевших читать, был совершенно иной взгляд на мир.

В своих тетрадях они тренировались писать числа: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 0, но у них явно были сложности с 6 и 9. Они их путали. Поэтому им пришлось написать целую страницу шестерок и страницу девяток. Но они так забавно загибали хвостики у этих цифр – то вверх, то вниз, то влево, то вправо, – что те напоминали криптографию.

– Невероятно, – сказал я.

Они посмотрели друг на друга с улыбкой.

– Мы стесняемся своего почерка, – сказала та, у которой были самые красивые глаза, – но с тех пор как мы занимаемся числами, мы их видим повсюду: на дверях, на машинах, на нашей одежде и на нашей обуви.

– Это фантастика, – сказал я.

– Амстердам стал красивее, с тех пор как мы научились различать цифры, – сказала она.

Вошел клиент. Женщины быстро собрали тетради и ушли.

– Wedaen! До свидания! – крикнул я.

– Wedaen! – ответили они хором.

Ирак и Иран – это соседние страны. Иракцы – арабы, а иранцы – персы, у каждого из этих народов свой язык. На протяжении тринадцати веков персы и арабы воевали друг с другом. Затишье продлилось девяносто лет, в течение которого у нас было негласное перемирие, но Америка вновь пробудила старую вражду арабов и персов во время правления Саддама Хусейна. Американцы хотели отомстить за революцию и продолжительную акцию с захватом заложников в Тегеране. Они обеспечили поддержку Саддаму, и тот напал на Иран.

Каждую ночь иракские военные самолеты, пролетая над нашими городами, сбрасывали бомбы на дома, лишая людей сна.

Каждую ночь гибли и получали ранения сотни людей.

Мои воспоминания об этом ясны как день. Я отправился домой, чтобы навестить свою родню. Моя младшая сестра была на сносях. Мы все вместе сидели на ковре во дворе и ели. Из ниоткуда с оглушающим шумом появился истребитель, времени убежать не было. Моя мать прыгнула вперед и накрыла собой живот моей сестры, а мой отец накрыл собой мою мать.

Война продлилась восемь лет, обе стороны потеряли в общей сложности миллион человек.

Как иракцы, так и иранцы массово покидали свою страну.

Иранские власти опасались, что левая оппозиция, воспользовавшись ситуацией, при поддержке Советского Союза захватит власть. Было решено полностью избавиться от левой оппозиции. Тысячи людей были арестованы, сотни казнены без суда и следствия.

Я оказался в безвыходном положении. Мне нужно было что-то предпринять.

Герой Виллема Фредерика Херманса Карел Р. в своем военном дневнике пишет:

«Я достал из шкафа пистолет с таким спокойствием, будто никогда не собирался его использовать.

Мне придется его всегда носить с собой? Но где? В боковом кармане? Но тогда одно мое бедро станет подозрительно широким, а пистолет будет болтаться во время ходьбы.

Во внутреннем кармане пиджака? Тяжелый предмет постоянно на моей груди? А разве это не будет заметно?

Может быть, лучше в заднем кармане брюк, или нет: лучшим местом все же остается боковой карман плаща.

Нет, пиджак – его я не снимаю».

Главный герой книги Херманса покидает свою страну, засунув пистолет во внутренний карман пиджака.

Я не хотел уезжать, я хотел остаться и писать книги.

9. Кабинет Ленина

На прошлой неделе я не мог писать, так как ездил по делам в Германию. В перерывах между встречами в различных фирмах я читаю ту книгу, которую всегда беру с собой. Эту привычку я перенял у отца.

Одна персидская пословица гласит: «Не пытайся продать икру тому, кто живет на Каспийском море». Каспийское море – это место, где ее добывают.

Иммигрантам в Нидерландах довольно сложно зарабатывать на хлеб коммерцией. И уж тем более, если они хотят заниматься продажей кофе. Этот бизнес непрост во всем.

Торговая палата ставит целый ряд условий. Банки не желают давать ни цента. Крупные фирмы, занимающиеся продажей кофе, просто принуждают тебя открыть фастфуд с ближневосточной кухней.

Не бывать этому.

Мои усопшие родные в гробу бы перевернулись и легли бы спиной к Нидерландам, если бы узнали, что их потомок, когда-то мечтавший стать писателем, с длинным ножом стоит за прилавком забегаловки, продающей шаурму.

Я не стал выходить на нидерландский рынок, а в основном поставляю кофе в Германию и Бельгию. Поэтому я часто в разъездах. Когда я уезжаю, мои жена и дочь по очереди следят за магазином.

Тот, кто покинул родной кров и очаг, больше никогда не будет прежним.

Многих из нас переезд наделил новым характером.

Приезжая в Германию, я часто встречаю старых товарищей. Когда-то они, с ружьями на спине, скитались по горам, пытаясь завоевать города. Теперь они все – водители такси. То, что в лице таксистов Германия получила так много квалифицированной, высокообразованной рабочей силы, – это хорошо, но мне больно, когда я это вижу.

В конце дня, после того как я посетил всех своих немецких клиентов, я отправляюсь на вокзал. Там я всегда встречаю земляков. Их сразу можно заметить среди других таксистов.

В ожидании пассажиров они сидят за рулем и читают газету или книгу на персидском языке. Они узнают меня по логотипу на моем фургончике: ПОСТАВЩИК КОФЕ РЭФИК ФОАД АМСТЕРДАМ.

Они сразу выходят из такси. Мы пожимаем друг другу руки, обнимаемся, и они покупают пачки кофе, которые я специально привез для них.

Мы разговариваем, обмениваемся последними новостями о родине. Разговоры обычно длятся недолго, потому что, как только прибывает поезд и пассажиры выходят наружу, мои товарищи бегут к своим машинам, чтобы проехать немного вперед, когда очередь из такси продвигается. Мне хочется поговорить на серьезные темы, но вести с ними такие беседы невозможно. Ни в Германии, ни в Бельгии, ни в Нидерландах.

Еще один мой товарищ живет в Кёльне, он поэт. На родине он отвечал в нашей подпольной газете за страницу, посвященную искусству. В Кёльне он несколько лет проработал в маленьком ночном магазинчике, принадлежавшем одному турку. На самом деле, это был киоск, где мог поместиться только один человек, при этом, когда появлялись клиенты, он должен был стоять согнувшись за прилавком, разговаривая с ними через окошко в стеклянной стене.

Когда посетителей не было, он работал над своими стихами.

Приезжая в Кёльн, я навещал его. Наши разговоры через окошко постоянно прерывали клиенты.

Работа в этом киоске отнимала у него жизнь. Он ушел от турка и открыл свою овощную лавку.

– Почему именно овощную лавку? – спросил я его.

– Это проще всего, капитал не нужен. Ставишь несколько ящиков фруктов и зелени в лавке, и готово. Открываюсь в одиннадцать утра, закрываюсь в шесть. Тогда весь вечер я могу заниматься своими делами.

Вчера в Кёльне я разговаривал с ним. Оказалось, что свободное предпринимательство – это не такое простое дело:

– Ты никогда не боялся огурца? Ты никогда не осознавал, что груши могут тебя убить? Я сижу здесь, в магазине, и смотрю на огурцы, на груши, на шпинат в коробке, это ужасно, они все гниют. Эти испорченные баклажаны угрожают моему существованию.

Конечно, не каждый стал таксистом или продавцом овощей. Многие получили высшее образование и нашли хорошую работу. В первую очередь, женщины воспользовались новой ситуацией, чтобы добиться достойного положения. И все-таки создается впечатление, будто первое поколение беженцев оставило позади свои мечты, чтобы обеспечить своим детям лучшие шансы в жизни. Они, будто спортсмены, передающие эстафетную палочку следующей группе бегунов.

В Нидерландах я наблюдаю целую волну иммигрантских детей, получающих высшее образование. Они в десять раз усерднее своих нидерландских однокурсников, потому что они осознают свое положение. Сейчас такие компании, как «Heineken», «Shell», «Philips» и «KLM» стремятся заполучить самых умных студентов-иммигрантов. Я очень хочу участвовать в этом новом течении, распахнуть свои двери этим изменениям.

Чудесно снова быть дома, я рад вновь оказаться на чердаке и писать: о себе, о моих земляках и других странах.

Когда я бежал из Ирана, все мое прошлое превратилось в восьмизначное число. Это был код, который сообщила мне моя подпольная партия на случай крайней необходимости. Мой связной сказал мне тогда:

– Если придется бежать из страны, попробуй через Афганистан. Или отправляйся в горы и переходи границу с СССР. Если не удастся, попробуй через Пакистан или Турцию. В любом случае, тебе будет нужно обратиться в русское посольство. Там ты спросишь посла и назовешь ему тайный код. Тогда посол все устроит в соответствии с правилами международной солидарности пролетариата. Ты получишь паспорт и отправишься в Москву, об остальном там уже позаботятся.

Этот код, будто магическое число, отпечатался в моем мозгу. Иногда я начинал сомневаться, правильно ли я его запомнил. Поэтому я записал его цифры в нескольких местах в обратном порядке, в том числе и на внутренней стороне каблука моего левого ботинка.

Попытки пересечь границу с СССР на севере часто заканчивались неудачно. Посторонних замечали за десятки километров до границы и арестовывали.

Я подумал, что Афганистан будет наилучшим вариантом. Глубокой ночью я отправился к восточной границе, однако бегство подчиняется только своей собственной логике. Даже если продумаешь несколько вариантов, лишь дорога укажет, куда тебе идти.

Мне помогла старинная мудрость: «Выбери путь, и он поведет тебя».

Я выбрал путь в Афганистан и оказался в Турции.

Турция – красивая страна, а турки – необычайно хорошие люди. Я люблю их. Но не турецкую полицию – она ужасна, именно она в свое время превратила Турцию в ад для моих соотечественников.

Бог не мог помочь путнику в турецких приграничных районах, в отличие от пачки «Marlboro». Она должна была быть красной и длинной. Она действовала словно магическое заклинание. Не взять в дорогу доллары было не так страшно, как не иметь при себе «Marlboro». Тому, у кого в карманах при обыске не находили сигарет, могло не поздоровиться.

Худой и оголодавший, я наконец добрался до Стамбула.

Хотя я понимал, что не являюсь единственным беженцем, но все-таки не ожидал увидеть, как тысячи моих соотечественников бродяжничают на улицах Анкары и Стамбула.

Я был наивен, не мог представить, что могу стать одним из них, и не хотел иметь с ними ничего общего. Я был на пути в Москву, где собирался продолжить борьбу. И у меня еще было достаточно денег, чтобы прожить некоторое время в Стамбуле в ожидании русского паспорта.

Я поселился в приличном отеле. Ранним утром следующего дня я, начистив ботинки, отправился в советское посольство. На его воротах не было охраны, за происходящим на улице следили видеокамеры.

Я позвонил в дверь и долго ждал, пока мне ответят.

– Что надо? – спросили меня по-английски.

Это был не тот вопрос, который я ожидал услышать. Я представлял себе, что распахнется дверь и я прошепчу секретарю на входе: «Мне нужно поговорить лично с послом».

– Что надо? – повторил голос.

– Я не могу говорить об этом здесь, мне нужно лично поговорить с послом, – прошептал я в дырочки старого бронзового коммунистически) домофона. Ответа не последовало.

– С послом, и только, – прошептал я.

На балконе появился русский дипломат, он был в костюме. Окинув меня взглядом, он отвернулся. Опять пришлось ждать целую вечность. Русский военный спустился по лестнице и подошел ко мне. Он взялся двумя руками за прутья решетки, просунул лицо между ними и сказал по-английски с сильным русским акцентом:

– Кто ты? И что ты хочешь?

Я сразу почувствовал в нем товарища и прошептал:

– Международная солидарность пролетариата. Я только что из Ирана, у меня есть тайный код. И согласно договору я должен встретиться с послом с глазу на глаз.

Он отошел, но спустя пять минут вернулся, чтобы открыть маленькую дверь в воротах. Я чувствовал, что это особенный момент в моей жизни: я у русских товарищей из Советского Союза, здесь безопасно.

Меня отвели в комнату с коричневыми деревянными скамейками в коммунистическом стиле, и я присел. Я впервые увидел портреты великих коммунистических вождей, чьи книги я читал, будто священные тексты. Ленин, Сталин и Леонид Брежнев. Там также висел большой плакат, на котором были изображены тысячи демонстрантов с алыми флагами на Красной площади в Москве. Я был так растроган, что у меня навернулись слезы на глазах.

Мне не пришлось долго ждать посла. У него было лицо Ленина и черты Сталина. Мы пожали друг другу руки, и он проводил меня в свой кабинет. Это был незабываемый момент, будто я входил в кабинет самого Ленина. Все прошедшие годы я читал об этих вождях, я так часто рассматривал фотографию кабинета Ленина, что точно знал, какие предметы стояли на его рабочем столе. И теперь я находился в этой комнате, и все было так, как на фотографии, за исключением портретов.

Посол усадил меня на коричневый кожаный диван.

– Говорите, – сказал он.

Мне потребовались ручка и бумага, чтобы сообщить ему секретный код. Он дал мне блокнот с эмблемой серпа и молота. Переполненный эмоциями я доверился восьмизначному числу. Для пущей уверенности я снял левый ботинок и проверил цифры. Это был последний раз, когда я сомневался в коде. Число обрело плоть: 95736240. Вообще-то, его легко было запомнить:

9 – 5 = 4

7 – 3 = 4

6 – 2 = 4

4 – 0 = 4

Затем я должен был умножить это число на два и записать в обратном порядке: 2 × 95736240 получалось: 084274191.

Все сошлось.

Посол положил листок во внутренний карман пиджака, предложил мне стакан русского чая, задал несколько общих вопросов об Иране и сказал:

– Возвращайтесь на следующей неделе.

Оказавшись на улице, я пошел, нет, взлетел и начал парить в голубом небе.