Текст книги "Ловец душ"

Автор книги: Аарон Дембски-Боуден

Поначалу деятельность его была довольно скромной, по крайней мере по меркам Имперского законодательства. Мелкие преступники: убийцы, насильники и грабители, гангстеры и рэкетиры, расплодившиеся на темных улицах Нострамо Квинтус, – вскоре начали шепотом передавать друг другу имя. Имя, срывавшееся с дрожащих губ. Ночной Призрак.

Он убивал их. Едва вступив в период отрочества, мальчик, заметив совершавшееся преступление или насилие, бросался на злодеев из теней. Он нападал на них, обуреваемый животной яростью, и разрывал на куски тех, кто паразитировал на своих согражданах. Так проявлялась присущая ему от природы гуманность и желание навести порядок в окружающем мире.

Юный бог отлично понимал, что такое страх, глубинный и первобытный. Возможно, понимал даже слишком хорошо. Он научился использовать страх и убедился, что люди, охваченные ужасом, становятся куда податливей и послушней. На этих черных улицах он заучил уроки, сформировавшие впоследствии его легион. Человечество не нуждалось в доброте, в понимании и доверии для того, чтобы двигаться дальше по пути прогресса. Люди не подчинялись закону и порядку из альтруизма или из стремления к общему благу.

Они покорялись навязанным обществом законам из страха. Нарушение закона влекло за собой правосудие. А правосудие означало кару.

И он стал этой карой. Он стал угрозой законного возмездия. В чуть рассеявшемся рассветном сумраке Ночной Призрак выставлял на всеобщее обозрение самых известных преступников. Распятые, с выпущенными кишками, они были прикованы цепями к стенам общественных зданий или украшенным золотом дверям дворцов богатейших криминальных боссов и глав корпораций. Он всегда оставлял их лица нетронутыми, искаженными гримасами боли и мучительной агонии. Ночной Призрак знал, что застывшие взгляды его жертв пробудят больше ужаса и сострадания в сердцах их напуганных сограждан.

Прошли годы, и погибли еще многие. Вскоре бледные и хищные руки Ночного Призрака протянулись в высшие слои общества, выдергивая по одному главарей банд, организаторов и чиновников, стоявших у истоков коррупции. Страх, переполнивший улицы, навис теперь над дворцами богачей и правителей.

И пришла власть закона. Мир и согласие под угрозой наказания. Порядок, выстроенный на страхе.

В хрониках Восьмого легиона говорится, что, когда Император прибыл на Нострамо, он сказал своему потерянному и вновь обретенному сыну такие слова: «Конрад Курц, пусть сердце твое успокоится, ибо я пришел за тобой и собираюсь забрать тебя домой».

Ответ примарха также известен: «Это не мое имя, Отец. Я – Ночной Призрак».

Возможно, если бы основатель Восьмого легиона вырос в ином мире и усвоил иные уроки, его сыны стали бы более типичными Астартес, не похожими на тех одержимых, в каких они превратились к началу сорок первого тысячелетия. Но сыны Ночного Призрака помнили все заветы своего генетического отца и пронесли его правду сквозь века.

– Ловец Душ, – сказал однажды примарх Талосу.

– Мой господин? – ответил тот, не решаясь, как и всегда, прямо взглянуть в глаза отцу.

Вместо этого он остановил взгляд на темно-синей броне Ночного Призрака. Броня была украшена зигзагами молний, изображенных самыми искусными техножрецами Марса, и цепями, с которых свисали черепа множества сраженных примархом противников.

– Уже скоро, Ловец Душ.

Тоскливая нотка в голосе его повелителя не была чем-то новым для Талоса. Но вот прозвучавший в нем священный трепет оказался внове, и удивление заставило Талоса поднять голову и взглянуть в лицо отцу. В истощенное, почти безгубое лицо, с бледно-серой кожей – словно рассветное небо умирающего мира.

– Мой господин?

– Скоро. Мы бежим от ищеек моего отца, но погоня следует по пятам, и возмездие будет оплачено кровью.

– Возмездие всегда требует крови, мой повелитель.

– На этот раз кровь будет моей. И я заплачу эту цену охотно, сын мой. Смерть – ничто по сравнению с оправданием всей жизни. Умри с правдой на устах, и ты никогда не будешь забыт.

Отец говорил что-то еще, но Талос уже ничего не слышал. Каждое произнесенное слово вонзалось ему в сердце, как ледяной клинок.

– Ты умрешь, – выдохнул он. – Я знал, что это случится, мой господин.

– Потому что ты видел это, – усмехнулся примарх.

Как и обычно, в его улыбке не было и тени веселости. На памяти Талоса Ночной Призрак никогда не проявлял ничего, хотя бы отдаленно похожего на радость. Его ничто не смешило. Ничто не приносило ему наслаждения. Даже в самые кровавые минуты боя его лицо носило выражение сосредоточенности и порой отвращения. Жажда битвы была ему не присуща, или он давно перерос лихорадочное упоение схваткой.

Вот результат того, что примарх пожертвовал собственной человечностью во имя блага Империума. И за эту великую жертву его ждала достойная награда – императорские ассасины, идущие по следу.

– Да, господин, – повторил Талос.

Горло его пересохло, а низкий голос Астартес казался ребяческим лепетом по сравнению с горловым рыком примарха.

– Я видел. Откуда ты знаешь?

– Я слышу твои сны, – ответил примарх. – У нас с тобой общее проклятие. Проклятие прозрения. Ты такой же, как я, Ловец Душ.

И тут нечем было гордиться. Несмотря на то что Талос никогда не чувствовал себя ближе к примарху, чем в эту минуту, он не испытывал гордости – только ужасное ощущение уязвимости, которое грозило пересилить даже благоговение перед его богоподобным отцом. До смерти примарха им предстоял еще только один разговор. Хотя ни слова не было сказано, Талос знал и это.

Почему воспоминания нахлынули на него именно сейчас? Пробуждение инстинктов, упоение охотой? Словно подстегнутый плетью, Талос перешел на бег. Руна жизненных показателей пульсировала на краю дисплея – так неровно бьется сердце неисправного двигателя. Было очевидно, что девушка ранена. Ее имплантат, грубый и сугубо функциональный, не передавал конкретных деталей. Повелитель Ночи услышал приглушенное дыхание Эвридики и участившийся пульс ее похитителей и застучал подошвами еще громче, чтобы они знали о его приближении.

А затем, решив, что момент настал, когда до него донесся испуганный шепот добычи, охотник скользнул в тень. Походка его стала беззвучной, и он замер в ожидании.

Один из смертных прошел мимо укрытия Повелителя Ночи – двух конденсаторных цилиндров в рост человека. От смертного несло грязью, потом и страхом. Талос с трудом удержался от того, чтобы облизнуть губы.

– День добрый, – тихо и насмешливо шепнул он.

Дробовик рявкнул, взорвав тишину. В панике заключенный выстрелил, даже не успев обернуться. В течение одного бесконечного мгновения он пялился в черноту, где горели два ярко-красных глаза. Затем Талос прыгнул.

Смертный умер слишком быстро. Талос даже пожалел о том, что нельзя растянуть удовольствие. Труп с переломанной шеей грохнулся на пол. Повелитель Ночи уже растворился во тьме.

– Эдсан? – позвал кто-то. – Эдсан?

– Он мертв, – раздалось из-за спины.

Миррик успел изумленно втянуть воздух, прежде чем его голова слетела с плеч. Талос позволил телу упасть, но голову поймал.

Сжав в руке космы нестриженых грязных волос, Повелитель Ночи двинулся сквозь мрак со своим трофеем. Лицо убитого все еще конвульсивно подергивалось в предсмертной гримасе.

Третьим умер Шиверн.

Шиверн оставался с женщиной. Он стоял над ней, поигрывая силовым молотом. Как и прочие заключенные, он отобрал оружие у одного из охранников во время бунта. Но, в отличие от большинства, он был неповинен в тех преступлениях, из-за которых угодил за решетку.

Не будучи еретиком, Шиверн получил срок за связь с культистами-мятежниками в одном из миров, который отказался следовать Имперскому Кодексу и откололся от Империума. Когда Империум Человечества вернул власть над планетой, Шиверна вместе с другими политиками обвинили в ереси. И совершенно необоснованно, потому что он возражал против отделения от Трона. Ирония заключалась в том, что Шиверн получил пожизненный срок за ересь, в то время как двадцать лет на государственной должности тайно предавался преступным страстям без всякой боязни разоблачения. На руках его была кровь пяти женщин и двух юношей. Шиверн считал, что ему не в чем раскаиваться.

– Индрига? – позвал он.

Никто не ответил. Женщина у его ног снова тихонько рассмеялась. Шиверн пнул ее ботинком, чувствуя, как что-то – возможно, пара-тройка ребер – треснуло от удара.

– Заткнись, бездна тебя дери!

У него зачесалось в ушах. Жужжание, похожее на гул пчелиного роя, вызывало неприятный зуд.

– Что это за проклятый шум? – пробормотал бывший чиновник, крепче сжимая молот в тонкопалой руке.

Это было гудение активированной силовой брони Марк IV. Талос вынырнул перед Шиверном из темноты, освещенной лишь тусклым лучом карманного фонарика.

– Лови, – предложил Повелитель Ночи.

Несмотря на рычание динамиков вокса, голос его звучал почти дружелюбно.

Шиверн инстинктивно поймал то, что ему швырнули. Секунду он подержал это в руке, прежде чем уронить с воплем ужаса. Теплая кровь замарала его ладонь и запястье. Голова Миррика со стуком покатилась по полу.

– Подождите! – взмолился Шиверн, глядя на выступающий из мрака силуэт. – Я к ней не прикасался, – солгал он.

Босая ступня Эвридики ударила его под колено. Шиверн пошатнулся. Он выпрямился как раз вовремя, чтобы уткнуться физиономией в болтерный ствол. Широкое дуло просунулось ему в рот, раскрошив зубы. Холодный металл уперся в нёбо. Шиверн едва успел приглушенно пискнуть, прежде чем болтер рявкнул, и голова бывшего политика разлетелась кровавыми брызгами.

Талос отпихнул в сторону обезглавленное тело и посмотрел сверху вниз на Эвридику. Девушка была избита и покрыта синяками. От одежды ее остались лишь клочки, один глаз заплыл. Все же она выглядела куда лучше Септимуса, мимолетно отметил Талос. Никаких необратимых повреждений, по крайней мере физических.

– Мы уходим, – сказал Талос.

– Остался еще один, – невнятно пробормотала Эвридика, едва шевеля распухшими губами. – Верзила.

– Тем не менее мы уходим, – повторил Талос, нагнувшись к девушке.

Перекинув навигатора через плечо и держа болтер в свободной руке, Астартес двинулся к выходу из генераториума.

– Это Индрига, – просипел уголовник в ручной вокс-передатчик.

Индрига скорчился в темноте у подножия мертвой генераторной башни и придушенно шептал в микрофон. Он не был создан для того, чтобы прятаться. Бывшему гангстеру потребовалась вся сила воли, чтобы не выскочить из укрытия и не размозжить башку монстру в доспехах, который сейчас удирал прочь.

– Говори, – ответил шепелявый мужской голос.

– Лорд Рувен, – сказал заключенный, – он явился за ведьмой.

– Это заставляет меня задаться вопросом, почему ты до сих пор жив.

Несколько секунд Индрига боролся с собой, пока не выдавил:

– Я спрятался, господин.

– Он ушел?

– Уходит сейчас. – И после паузы: – Он забрал ведьму с собой.

– Что значит «забрал»? Зачем ему понадобился ее труп?

Индрига сглотнул достаточно громко, чтобы звук был слышен по воксу. Рувен раздраженно вздохнул.

– Мы взяли ее с собой, – признался Индрига. – Мы хотели…

– Довольно. Не желаю слышать о твоей смертной похоти. Ты не сумел выполнить простейший приказ, Индрига. И сейчас ты за это умрешь.

– Господин…

– На твоем месте я бы уже бежал.

Индрига опустил передатчик. Звук шагов убийцы в доспехах вновь начал приближаться. Заключенный презрительно скривился. Очевидно, проклятый ублюдок вернулся, чтобы довершить начатое.

Наверное, услышал мой шепот…

Индриге требовался свет. Он включил подствольный фонарь и выскочил из укрытия. Луч света прорезал темноту перед ним, как копье.

Гигантская фигура в доспехах поспешно развернулась, без сомнения защищая свисавшую с плеча ведьму. Дробовик Индриги рявкнул: раз, другой, третий. С каждым выстрелом из дула вылетал град картечи, стучавший по керамитовой броне.

Талос повернулся к Индриге в ту секунду, когда вместо очередного выстрела раздался сухой щелчок. Эвридика на его левом плече не пострадала – Астартес вовремя прикрыл ее. Огромный болтер выпалил всего один раз. Повелитель Ночи целился низко, и снаряд угодил Индриге в живот. Болт взорвался секундой позже, разбросав ошметки бывшего преступника по проходу. Самый большой кусок, состоявший из груди, рук и вопящей головы Индриги, прожил еще двенадцать мучительных секунд. Талос, не обращая внимания на крики, поднял ручной вокс, который выронил умирающий заключенный.

– Пророк, – сказал голос на другом конце канала связи.

– Рувен, – мягко произнес Талос, – брат мой. Давно мы с тобой не виделись. Я должен был узнать твой корявый почерк, когда четверо так называемых богов пытались заморочить мне голову.

– Сейчас я Рувен из Черного легиона, Око Магистра Войны. Уверяю тебя, Талос, ты и понятия не имеешь, о чем говоришь.

– То же самое утверждает Вознесенный. Я устал от тявканья оскверненных и падших. Магистр Войны предавал другие легионы и раньше, но это слишком нагло и грубо даже для него.

– Как скажешь, брат. У тебя нет никаких доказательств его участия, кроме пробитого нагрудника. И кому до этого есть дело? Вознесенному? Но он – ручной пес Абаддона и всегда был им. Одно отделение Повелителей Ночи, угодившее в западню, не остановит грядущий Крестовый Поход.

У ног Талоса Индрига испустил дух. Последовавшая за этим тишина не понравилась Талосу, потому что вопли смертного глупца доставляли ему странное удовольствие.

– Твой бандит-фанатик подох, – сказал Талос, отступая от трупа.

– Я не собираюсь проливать над ним слезы. Скажи, как ты смог с такой легкостью отказаться от даров Четверых? Неужели они не предложили ничего соблазнительного? Ты не почувствовал искушения даже на секунду?

– Я все еще не понимаю, зачем вы заманили меня сюда, брат, – сказал Талос, глядя на человеческие останки у себя под ногами. – Ты должен был знать, что я никогда не оставлю легион.

– Восьмой легион слаб. Вознесенный хочет избавиться от тебя; ты не слишком-то любишь своих братьев; и, что важнее всего, сам Абаддон заинтересовался тобой. Неужели это ничего для тебя не значит? Как такое возможно?

Талос уже шагал к выходу. Он снял Эвридику с плеча и, не замедляя шага, осторожно взял ее на руки.

– Когда мы встретимся в следующий раз, я убью тебя, Рувен.

Повелитель Ночи нашел навигатора, которой суждено было сыграть ключевую роль в грядущих событиях, – и чуть не потерял ее пару дней спустя. Вдобавок эта идиотская авантюра едва не лишила его Септимуса. И все еще могла стоить Септимусу жизни, если раб не переживет предстоящих операций.

Расточительность. Расточительность за гранью понимания.

– Запомни мои слова, Рувен: не важно, ходишь ты в любимчиках Разорителя или нет, я тебя уничтожу.

– Почему ты отказал Четверым? Ответь мне, Талос.

– Потому что я сын своего отца.

Талос отшвырнул вокс и пошел дальше.

– Приятно было пообщаться с тобой, брат. Мне недоставало твоей незамысловатой искренности и прямодушия. Талос? Талос?

Поднимаясь по лестнице на следующий уровень, Талос почувствовал, как Эвридика зашевелилась у него на руках.

– Благодарю вас, – тихо сказала девушка.

Ответа у Талоса не нашлось. Ее слова оказались слишком непривычными.

Часть вторая
ДРЕВНЯЯ ВОЙНА

 
Настанет время, когда наш Легион рассеется меж звезд.
Когда другие станут искать союза с Силами, что мы отвергли.
Пути грядущего сокрыты от меня,
И вам придется в одиночестве ступить на эти тропы.
Но я знаю вот что.
Война, что нашу кровь воспламеняет,
За десять тысяч лет не завершится.
Пустите кровь Империуму. Сокрушите Трон. Не знайте жалости.
Но будьте осторожны – ведь Древняя Война
Не принесет предателям единства.
И верить можно только вашим братьям по легиону. Больше
Не доверяйте никому!
 

Примарх Конрад Курц

XI
ТРИ НЕДЕЛИ СПУСТЯ

Раб прислушивался у двери.

В комнате кто-то двигался. Металлическая переборка глушила звуки. Раб поднял руку, к которой так пока и не успел привыкнуть, и набрал нужную комбинацию. Изнутри донесся звонок. Шаги приблизились, и дверь с шипением отъехала влево. В проеме показался другой раб.

– Септимус, – с улыбкой сказал обитатель комнаты.

– Октавия, – отозвался Септимус. – Время пришло.

– Я готова.

Двое слуг легиона вместе зашагали по затемненным коридорам той части «Завета», что предназначалась для смертных. Полоски люминофора под потолком здесь были вечно настроены на полумрак. Достаточно, чтобы видеть, даже для тех, кто не родился в бессолнечном мире, – и все же даже вечерние сумерки на большинстве планет были светлее.

Октавия все еще не могла удержаться от того, чтобы каждые несколько секунд не коситься украдкой на Септимуса. Операции провели недавно, и его кожа только приспосабливалась к аугментике. Там, где имплантаты и плоть встречались, все еще виднелись красные воспаленные участки. Вместо левого глаза, который Септимус потерял во время атаки на «Громовой ястреб», теперь красовалась фиолетовая линза в бронзовой оправе, закрывавшей висок и скулу.

Дочь навигаторского Дома, Октавия не раз видела аугментические протезы при дворах Терры. В том числе и те, что были у ее отца. По общим стандартам, Септимус еще сравнительно легко отделался. Его имплантаты оказались всяко лучше той дешевой аугментики из серии «отрежь и пришей», которую могли себе позволить многие вполне обеспеченные граждане Империума.

Тем не менее девушка понимала, что все это нисколько не утешает Септимуса. Она искоса смотрела, как раб нажимает на дверной рычаг затянутой в перчатку рукой – рукой, которую он потерял заодно с глазом. Октавия пока не видела аугментической кисти и предплечья, зато слышала глухое гудение сервомоторов и приводов. Кровоподтеки на горле и груди оружейника почти сошли, но походка Септимуса напоминала о недавних ранениях. Хотя раб выздоравливал и за три недели сильно окреп, он все еще держался скованно и явно чувствовал боль. Он двигался, как старик в зимнюю стужу.

Они шагали по нижним палубам «Завета», отведенным для смертных. Октавия сомневалась, что когда-нибудь сумеет привыкнуть к здешнему… обществу. В отличие от верхних палуб, где жили ценные рабы и офицеры, эти темные переходы заселял второсортный сброд. Они ютились в каютах, как и экипаж любого другого военного судна, но многолетняя служба Повелителям Ночи исказила и сам корабль, и его обитателей. Октавии они напоминали паразитов, кишащих в темноте.

Вдалеке, в одном из бесчисленных запутанных коридоров, кто-то закричал. Октавия вздрогнула, услышав это. Септимус нет.

Пока два раба пробирались по широкому стальному переходу, дорогу им пересекла закутанная в плащ фигура, двигавшаяся практически на четвереньках. Существо метнулось поперек коридора и исчезло в соседнем проходе. Октавия предпочитала не знать, кто или что это было. Из щелей в металлическом потолке капала холодная вода. Капли падали нерегулярно, создавая неровный ритм. Где-то наверху был пробит охладитель – еще одна дыра в корабельных венах, медленно истекавшая ледяной влагой сквозь ржавые раны. Такое встречалось здесь часто. Сервиторы-ремонтники никогда не добирались до нижних палуб.

– Зачем мы пошли этой дорогой? – тихо спросила девушка.

– Потому что у меня здесь дела.

– Зачем эти люди вообще здесь? Астартес охотятся на них для развлечения?

– Иногда, – ответил Септимус.

– Ты шутишь?

Октавия знала, что Септимус не шутил, и вообще не понимала, зачем завела этот разговор.

Раб улыбнулся, и девушка чуть не споткнулась. Прошел почти месяц с тех пор, как Октавия в последний раз видела его улыбающимся.

– Они способны принести пользу, знаешь ли. Будущие оружейники. Или сервиторы. А проштрафившихся офицеров однажды можно использовать на посту с меньшей ответственностью.

Девушка кивнула. Тем временем они подошли к чему-то отдаленно напоминавшему рыночный ларек. Конструкция была сделана из обломков металла, вкривь и вкось пристроенных к стене коридора.

– Вам нужны батареи? – прохрипел усеянный фурункулами человек, сидевший в лавке. – Батареи для ручных ламп. Свежезаряженные на огне, проработают по меньшей мере месяц.

Октавия оглядела его морщинистое, костлявое лицо с глазами, затянутыми молочной пленкой катаракт.

– Нет. Нет, спасибо.

Девушка предполагала, что в глубинах «Завета» деньги ни к чему, но и менять тут на товар было нечего. К тому же Октавия не понимала, для чего они остановились здесь. Девушка оглянулась на Септимуса. Тот не заметил этого, поглощенный разговором со стариком в поношенной служебной униформе.

– Иеремия, – позвал он.

– Септимус?

Старик поклонился с явным почтением:

– Я слышал о выпавших тебе испытаниях. Разреши?

Септимуса при этом вопросе передернуло. Тем не менее он ответил:

– Да, пожалуйста.

Раб нагнулся к старику, и тот ощупал его лицо дрожащими руками. Кончики пальцев мягко огладили воспаленную кожу, незажившие кровоподтеки и новые протезы.

– Похоже, дорогие.

Старый раб улыбнулся, показав черные дыры на месте нескольких зубов.

– Приятно видеть, что хозяева все еще ценят тебя.

Он убрал руки.

– Видимо, да. Иеремия, это Октавия. – Септимус указал на нее затянутой в перчатку рукой.

– Моя госпожа, – поклонился старик так же низко, как кланялся Септимусу.

Не зная, что сказать, девушка выдавила улыбку и произнесла:

– Привет.

– Разрешите?

Октавия напряглась, так же как Септимус минутой раньше. Она могла пересчитать по пальцам те случаи, когда другой человек касался ее лица.

– Вы… лучше не стоит, – тихо сказала она.

– Не стоит? Хм. Судя по голосу, ты красотка. Она красотка, Септимус?

Септимус не ответил на вопрос. Вместо этого раб отрезал:

– Она навигатор.

Руки Иеремии отдернулись, а пальцы робко поджались.

– О. Не ожидал. Что привело вас сюда? – спросил старик у Септимуса. – Вам ни к чему рыться в отбросах, как нам здесь, внизу, так что, думаю, вы явились не за моим отборным товаром?

– Не совсем. Пока я отходил от ран, – сказал Септимус, – у рожденной в пустоте был день рождения.

– Верно, – кивнул Иеремия, рассеянно перекладывая по прилавку почерневшие от огня батареи, безделушки на нитках и импровизированные инструменты. – Ей уже десять. Кто бы мог подумать, а?

Септимус осторожно почесал висок. Скрытые перчаткой пальцы погладили воспаленный шрам там, где бронзовая пластина соединялась с кожей.

– У меня для нее подарок, – сказал он. – Ты сможешь передать ей это от меня?

Оружейник сунул руку в висящий на поясе кошель и вытащил серебряную монету. Октавия не смогла разобрать деталей чеканки – большую часть скрывали пальцы Септимуса, – но то, что было видно, смахивало на какую-то башню. Старик некоторое время стоял неподвижно, ощупывая холодный и гладкий кругляш, который Септимус опустил ему в ладонь.

– Септимус… – сказал он, понизив голос почти до шепота. – Ты уверен?

– Уверен. Передай ей вместе с печатью мои наилучшие пожелания.

– Передам.

Старик сжал пальцы, пряча монету. Октавия отметила, что в жесте, кроме благоговения и заботы о сохранности артефакта, было и мучительное отчаяние. Так прижимаются к брюху волосатые лапки подыхающего паука.

– Никогда не держал ни одной из них в руках, – признался слепой. – Помолчав, он добавил: – Не смотри на меня так – я не собираюсь присвоить ее.

– Я знаю, – ответил Септимус.

– Да пребудет с тобой благословение и впредь, Септимус. И с тобой, Октавия.

Они попрощались с торговцем и двинулись дальше.

Когда спутники миновали несколько поворотов и старик уже не мог их услышать, Октавия откашлялась.

– Ну? – спросила она.

Загадочный подарок заставил ее на время забыть о собственной судьбе.

– Что «ну»?

– Ты собираешься рассказать мне, что это было?

– Время в космосе течет с разной скоростью. Ты навигатор, так что знаешь об этом лучше многих других.

Конечно, Октавия знала. Взглядом девушка дала понять Септимусу, что ждет продолжения. Она обратила внимание на то, как искусственный глаз ее спутника с жужжанием ворочается в глазнице, пытаясь повторить выражение неповрежденной части лица.

– На этом корабле есть одно существо, более значимое, чем другие. Мы зовем ее рожденной в пустоте.

– Она человек?

– Да. Вот почему она важна. Великая Ересь гремела десять тысячелетий назад. Но для «Завета» прошло меньше столетия. Меньше ста лет с того дня, когда ударный крейсер ворвался в небеса Терры вместе с величайшим флотом за всю историю – с армадой Воителя, Хоруса Избранного.

Октавия почувствовала, как от слов Септимуса по спине побежали мурашки. Все это еще было внове для нее: и «Завет», и измена Золотому Трону. Девушка не решилась бы даже описать собственное положение на корабле, потому что тогда пришлось бы признать свершившийся факт предательства. И вот теперь приходится слушать о том, что судно, на борту которого она сейчас находится, участвовало в последнем сражении Ереси. «Завет» атаковал Терру вместе с другими кораблями Хоруса – причем всего несколько десятилетий назад по внутреннему времени корабля. Октавия снова вздрогнула. От богохульства бросало в холод и одновременно сладко замирало сердце. Она жила на самой кромке мифа. Другая, великая эпоха укрыла ее своей тенью, и в присутствии Астартес кровь быстрее бежала по жилам. Они были куда более живыми и яркими, чем все, кого ей доводилось знать прежде. Их ярость была горячей, горечь холоднее и ненависть куда глубже…

И то же самое относилось к «Завету». До того как Септимус заговорил, Октавия не могла выразить это ощущение словами. Но она чувствовала корабль. Чувствовала оскорбленную гордость в реве его двигателей, похожем на неумолчный рык раненого зверя. Теперь она поняла почему. Ересь не была для Восьмого легиона мифом, каким-то давним мятежом, больше похожим на легенду, чем на реальную историю. Нет. Она была воспоминанием. Совсем недавним, выжженным в памяти Астартес, как ожоги от орудийного огня, пятнавшие железную шкуру их корабля. «Завет» нес отметины проигранной войны, и его экипаж делил с ним горькую память. Поражение навеки заклеймило их судьбы.

Не прошло и нескольких десятков лет с той поры, когда корабль обрушил яростный огонь на поверхность Терры. Несколько десятилетий назад находящиеся на его борту Астартес шагали по имперской земле, выкрикивая приказы и убивая верных защитников Трона, и их болтеры ревели в тени башен колоссального дворца Бога-Императора.

Для этих Астартес Ересь не была ни легендой, ни древней притчей. Недавнее воспоминание, искаженное причудами времени в варпе.

– Ты выглядишь так, будто у тебя закружилась голова, – заметил Септимус.

Девушка, сама того не замечая, замедлила шаг. На озабоченный взгляд непохожих глаз Септимуса, живого и аугментического, она ответила слабой улыбкой.

Оружейник добавил:

– Это легче понять, если вспомнить, где швартуется «Завет».

– В Оке Ужаса, – медленно кивнула Октавия.

– Именно. Око Ужаса. Рана в ткани нашей реальности. Там правит варп.

Даже будучи навигатором, одной из немногих, кому генетическое отклонение позволило прозревать в Море Душ и узнать варп ближе, чем любому другому смертному, Октавии сложно было представить Око Ужаса. Истории о кораблях, пропавших в варпе на годы и десятилетия и появившихся в реальности за несколько недель до отлета, были неотъемлемой частью навигации сквозь Имматериум. Когда корабли погружались во вторую реальность, они подчинялись извращенным законам варпа.

Но и зная все это, Октавия с трудом могла вообразить столь огромный промежуток времени. Десять тысячелетий здесь – и всего лишь несколько десятков лет там. От такой разницы кружилась голова.

– Я понимаю, – неуверенно произнесла она. – Но при чем здесь твой подарок?

– Рожденная в пустоте уникальна, – ответил Септимус. – За те десятилетия, что прошли для «Завета» со времен Великой Ереси, она единственная родилась на борту корабля.

Заметив вопросительный взгляд девушки, он объяснил:

– Ты должна понять. Даже при полностью укомплектованной команде рабов на судне находилось не так уж и много. Экипаж «Завета» всегда был малочисленным и элитным. Это корабль Астартес. А когда все начало приходить в упадок… Короче, она единственная. Вот и все, что имеет значение.

– Так что же ты ей подарил?

– Печать. Ты получишь такую же этой ночью, после операции. Не потеряй ее. И никому не отдавай. Только с ней ты сможешь чувствовать себя в безопасности на палубах «Завета».

Девушка улыбнулась привычному выражению. Все члены экипажа ударного крейсера говорили «этой ночью» и никогда «сегодня».

– Если печать так важна, зачем ты отдал ее рожденной в пустоте?

– Поэтому и отдал. На каждой печати вырезано имя одного из Астартес. А на самых редких и ценных нет имени, и это значит, что владелец такой печати находится под защитой всего легиона. В древности каждый раб прислуживал одному воину. У этих слуг были печати с именами хозяев, чтобы указать, кому они принадлежат, и помешать другим Астартес нанести вред такому ценному рабу. Печати мало значат сегодня, когда почти никто не чтит обычаи старины. И все же остались такие, кто признает их значение. В том числе и мой господин.

– Ты хочешь, чтобы она была под защитой?

– Большинство Астартес даже не знают о ее существовании, а если бы и знали, им было бы все равно. У полубогов другие заботы. Но она – талисман для простых смертных «Завета». – Септимус вновь улыбнулся. – Она – залог удачи, если можно так выразиться. Моя печать будет означать, что она под защитой Талоса. И тот, кто встретит ее, будет это знать. А тот, кто попытается причинить ей вред, умрет от его руки.

Девушка задумалась о его неожиданной щедрости, и итог размышлений ей не понравился.

– А что насчет тебя? Без печати…

– Приоритеты.

– Что?

– Приоритеты, Октавия. Думай о своем будущем, а не о моем.

Раб кивнул на темную запертую дверь в конце коридора:

– Мы пришли.

– Ты подождешь меня? – спросила она. – Подождешь, пока это кончится?

– Нет. Мне надо забрать Первый Коготь с поверхности через час. – Он заколебался. – Извини. Если бы я мог…

– Ничего страшного.

Девушка прикоснулась к полоске металла, обхватившей лоб. Странно, что к такому можно привыкнуть. С улыбкой она добавила:

– До скорой встречи.

Септимус кивнул, и навигатор вошла в апотекарион. Как только двери открылись, сервиторы-хирурги ожили и засуетились. Септимус наблюдал за ними, пока дверь с лязгом не захлопнулась. Знакомое зрелище, учитывая, что он долгие недели провел под их присмотром.

Когда Октавия скрылась, раб проверил свой наручный хронометр и торопливо направился в обратный путь. Война на поверхности Крита вновь призывала его.

Октавия вышла два часа спустя. Полоска металла на ее лбу уступила место черной шелковой повязке. Повязку ей заранее вручил Септимус. Шелковая ткань аккуратно закрывала третий глаз.

В кармане девушки был серебряный медальон легиона, который она получила от безымянного Астартес, наблюдавшего за операцией. За все два часа Повелитель Ночи не сказал ей ни слова.