Текст книги "Банда профессора Перри Хименса"

Автор книги: А. Вороной

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава 6. РАЗМЫШЛЕНИЯ ХИМЕНСА

Много дней после этого профессор лично занимался устранением нестабильности и уточнением градировочной шкалы координатора пространств, приведением в соответствие временных периодов. Он сам забирался в кварцевую капсулу, брал с собой регистрационную аппаратуру, сверял показания, фиксировал при этот карту звездного неба, вносил поправки в модулятор временных интервалов. Раза два он просил Бранта Уордена забросить его лет на десять назад: ему хотелось встретиться там с самим собой, хотелось разрешить этот парадокс времени и пространства. Но ни разу это ему не удалось. И у них сложилось мнение, судя по поглощаемой генератором энергии, что в этом случае происходит скачок в иную точку, в точку минимальной энергии, где встреча с самим собой невозможна.

Чтобы встретиться с самим собой, как показывали прикидочные предварительные расчеты, нужна бесконечно большая энергия. Это была, на языке науки, на языке математики, сингулярная точка. Так что вопрос пока оставался открытым.

И пригласив на виллу сотрудников, Перри Хименс снова вернулся к этому парадоксу – к встрече с самим собой. Что будет, если участвующий во временном перемещении человек, мутант, убьет самого себя. Появится ли он вновь перед нами или нет?

– Все оказалось намного проще, – подвел черту под своими рассуждениями профессор, – чем многие еще сейчас думают. Таких встреч не происходит! Сколько раз я пытался забросить самого себя в свой кабинет на пять, на два года назад, и именно в то время, когда я находился дома. Ничего не получается.

Хименс сделал паузу, выверенную паузу, посмотрел на притихших в ожидании его дальнейших слов сотрудников, на Бранта, Дика, Грегори, Роя. Ричардсон изображал, что его нисколечко не волнует этот парадоксальный феномен. Грегори насупился. Брант казался спокойным, выдержанным. Джойс весь подался вперед, вслушивался. «Какие все они разные, – подумал Хименс, – и в то же самое время чем-то схожие. Честолюбивые, уверенные, а то и рефлектирующие».

– Наш генератор работает по общим законам физики, – продолжил профессор, выпрямившись в кресле, вытянув ноги к камину. – По законам пересекающихся полей и пространств, зиждущихся на свойствах слабых взаимодействий. И чем ближе мы берем участок нашего времени для встречи с самим собой, то, как ни парадоксально это выглядит, но накопитель потребляет все больше и больше энергии и практически стремится к бесконечности, когда мы пытаемся перебросить себя в эту комнату, хотя бы вот к этому камину. Можете попробовать, коллеги.

Профессор хохотнул принужденно, распорядился, отдав приказания молчаливому слуге-негру, толстому и добродушному, чтобы тот принес еще пару бутылок вина, сухого, марочного. Негр вышел, прикрыв осторожно массивную дверь букового дерева, волоча ноги по дорогому узорчатому ковру. А Хименс, по-видимому, фундаментально оседлав своего научного конька, пустился дальше медленной рысью.

– Те же законы минимума энергии, то есть роста энтропии, проявляются здесь: двойник вытесняет мутанта в какое-то другое, в какое-то иное, пока неведомое нам, измерение. И вот нам бы и не мешало над этим и поломать голову. Куда девается двойник? Куда девается мутант? Кто из них настоящий? Если, вообще, это корректный вопрос… Мне кажется, что они оба настоящие, что они просто живут в каких-то параллельных мирах, разделенных временными, гравитационными, пространственными и прочими полями, как те пластины гигантского конденсатора.

Хименс отхлебнул из бокала, забулькал горлом, вероятно, от жадности сделав большой глоток, вино пролилось на подбородок, он небрежно смахнул его рукавом, своей той же потертой кожанки. Слуга подал ему салфетку, но он отмахнулся, мол, не мешай, ступай. Поправил кочергой потрескивающие в огне березовые поленья. Выпучил на Джойса чуть осоловевшие от алкоголя глаза, выкрикнул:

– Я погиб! Представьте, в одном из измерений я вдруг погиб! Что тогда произойдет с моим двойником? Что произойдет с мутантом? Вот в чем еще следует нам разобраться. Но у нас все еще впереди, – захихикал он пронзительно. – Я еще жив! И мы проведем на днях в спецзале совещание и поставим на нем ряд проблем, которые должна решить наша лаборатория.

Профессор заметил, как скривилось лицо Ричардсона. «Ох уж эти аристократы, – недовольно кашлянул он, зная, что его норовистый молодой коллега плохо переносит мозговые атаки. – Им бы сразу на все готовенькое. Им бы сразу к власти прорваться, в президенты выбиться, а то и в диктаторы».

– Дик, у тебя зубы никак заболели? – съехидничал Хименс.

– Уry! – буркнул тот, отворачиваясь к камину.

Брант засмеялся, Грегори и себе, прикрывшись ладонью, заулыбался.

– Я не закончил свое маленькое выступление. Нам нужно будет на этом совещании определить задачи более низменные, более земные – как нам реализовать наши достижения в промышленности, конечно, не теряя ведущих позиций. Как нам заявить во всеуслышание о своих научных достижениях. Что можно, а что и повременит, с публикациями, что наиболее целесообразно разрекламировать.

– А не могли бы вы, профессор, более подробно рассказать о своих перемещениях во времени, о своем проникновении в далекое прошлое, – попросил Грегори Волкер; его, видимо, заинтересовали некоторые нюансы такого путешествия.

– С удовольствием! С удовольствием! – обрадовался тут же Хименс, скорчив самодовольную кривую ухмылку: он был польщен этим вопросом Волкера, подтверждающим, что эта проблема всех затрагивает. – Вас, конечно, увлек момент встречи с самим собой. Не так ли, дорогой Гpeгoри?

– Да, с самим собой, – промычал невнятно Волкер и кивнул бугристой головой, покрытой коротенькими черными волосами, как бы подтверждая ясновидение Хименса.

Прикрыв опять лицо ладонью, Грегори заулыбался; он был еще не в такой степени опьянения, чтобы тут же и раскрываться душой перед всеми, зная, как некоторые недолюбливают кругликов. Да и сам-то профессор не лучше. Задавая этот вопрос, Грегори больше интересовался тем, как южно проникнуть в прошлое и убрать там некоторых одиозных исторических личностей, подправляя развитие общества в лучшую сторону. Ведь некоторые параноики прошлого, хотя бы вот и та, гавкающая в микрофон с трибуны, личность с коротенькими под носом усиками, объявившая тогда себя чуть ли не пророком ницшеанского мировоззрения, передового, прогрессивного, на Земле должны жить сильные и породистые люди, они дадут лучшее развитие будущей мировой культуре, а хилые и разные там больные должны уступить им место – а свой народ мессианским, божьим помазанником, принесли вместо счастья и гармонии, еще одну, уже последнюю, мировую войну. Сколько было уничтожено людей! Сколько их погибло в разных, разработанных учеными, камерах и лагерях… Даже наша старая ведьма, отправившаяся уже к своим близким в ад, наша «Вдовушка» и та бы погубила значительно меньше… Хотя, не приходится и сомневаться, последствия от взрыва ее были бы тоже огромные, непредвиденные, мрачные.

– Ха-ха-ха! Я угадал, – зареготал Хименс, чуть не погасив своим дыханием свечу на журнальном столике. – Да, я проделал уникальные опыты над самим собой. Я изучил свою родословную. И я понял, что с теми, кто дальше отстоит по времени от меня, требуется для встречи о ними все меньше и меньше энергии. Вероятность встречи с ними увеличивается, с незначительными флуктуационными отклонениями. И, по-видимому, дальнейшая их жизнь, перемешанная случайными знакомствами, событиями, опять же приведет к тем же результатам, к тому, что в будущем, в нашем времени, буду существовать я! Да, я, профессор Перри Хименс!

С Хименса можно было сейчас рисовать императоров прошлых веков, самодержцев и вождей. Выставленный вперед квадратный подбородок, нос, греческий, задранный кверху, во взгляде решимость, властолюбие, уверенность в своей непогрешимости и гениальности. И Дик Ричардсон, а за ним и Грегори Волкер, дружно рассмеялись, немного смутив профессора. Тот принял обыкновенный, человеческий вид, даже наоборот, выражение его лица теперь было покорным и конфузным.

– Так, насчет встречи с самим собой. Я как-то пытался перебросить самого себя на десять дней назад. Вы, наверное, помните тот случай, когда перегорели все предохранители в лаборатории…

– И погас свет во всем Манхэттене! – выкрикнул Брант.

– Да, Уорден, именно так.

– Это когда нам пришлось уплатить штраф в 50 тысяч долларов, – напомнил Грегори Волкер, загадочно улыбаясь.

– Да, Грегори, именно тогда. Спасибо всем за подсказку. Так вот, я специально в тот день, десять дней назад, просидел два часа за письменным столом, просматривая газеты. И при перебросе я не застал там себя. Мне почудилось, а может быть, это и было так на самом деле, что я успел заметить, как кто-то, похожий на меня самого по очертаниям, вдруг растворился в каком-то голубом свечении, как только я очутился в кабинете. И когда я опять мгновенно покидал комнату, перемещаясь в настоящее, мне снова показалось, в самый последний момент, что кто-то то возник из голубого свечения у письменного стола с газетой в руках.

Грегори Волкер еще раз мысленно вернулся в те далекие времена и опять же ужаснулся – ведь и теорию-то для того усатенького фюрера придумали не его забулдыги из баварских пивных, а ученые. Они, собственно, нейрофизиологи, опираясь на данные науки, на свой и чужой накопленный опыт, на знания, что от формы черепной коробки, от того, в каких условиях находится та или иная часть мозга, что и как на нее давит, зависит темперамент, настроение, а то и умственные способности человека. А он уже, тот параноик, вождь своей нации, взял это на вооружение, доказывая, что арийская нация самая умная, самая здоровая и прочую чушь. Куда бы ему, ефрейтору, с его куриными мозгами, без ученых – а они, к сожалению, находились и находятся во все времена, способные угодить власть имущему, сильному лидеру – додуматься до этого. А другие, тоже ученые, сидели в своих лабораториях и корпели над проектами своих «вдовушек»…

Профессор кашлянул, обвел взглядом коллег, почему-то притихших, словно сейчас взвешивающих, – а следует ли им так далеко в своих исследованиях забираться в познании истины, а не пора ли прервать эти эксперименты, остановиться, а вправе ли они идти до конца, готовы ли они, да и их общество, к этому, – посмотрел на догорающие в камине поленья, бодреньким голосом предложил:

– Давайте лучше поговорим о будущем. Оно у нас, – он слегка стукнул кулаком по столику – завидное! Это мы уже все знаем. Но… как ни странно, оно же для нас, почему-то, закрыто. Нe так ли, Брант? Сколько раз ты пытался перебросить в будущее хотя бы крошечную мышь, но она так и оставалась сидеть в кварцевой камере генератора, оставалась в настоящем.

– Но и вы, шеф, пытались забросить в будущее мутанта, забросить его по инерции из прошлого, чтобы проскочить наш порог, наше настоящее. И что же из этого вышло? А ничего, если я не ошибаюсь. Нас тyда кто-то не пустил…

– Или что-то, Брант! Что-то не пустило! – выкрикнул Хименс.

Глава 7. ИТАЛЬЯНСКАЯ ПАСТОРАЛЬ

Итальянский квартал начинался сразу же за Гарлемом, за негритянским жилмассивом, подпирающим его с севера. С востока ограничивался пуэрториканским кварталом. С запада – рекой Гудзон, складскими помещениями внутреннего порта Нью-Йорка, помпезной эстакадой скоростной надземной дороги, высоко приподнятой над береговой линией Гудзона. Справа от нее и примостились разноцветные виллы и домишки итальянцев, с небольшими двориками.

Квартал был таким же тесным и перенаселенным, как и соседний Гарлем, считавшийся второразрядным районом Манхэттена. Но среди этой сутолоки домов и магазинчиков попадались участки с парками и сквериками, с фонтанами и теннисными кортами. И мелькали заросли деревьев, где в тени утопали особнячки, дорогие, построенные в стиле сицилианских банкиров и миллионеров.

Дышалось в парках хорошо, ибо все деревья, эвкалипты и каштаны, акации и клены, магнолии и дубы, возвышавшиеся над аккуратно подстриженными кустами лаврового дерева, не забывали о своих обязанностях и, как и тысячи лет назад, продолжали выделять днем кислород. Изредка тишину тенистых аллеек нарушали ребячьи визги и крики.

В итальянском квартале было все, что и должно было бы быть в Италии. Ресторанчики с итальянской кухней, бары, кафе, итальянские кинотеатры, библиотеки, церкви, газеты и публичные дома. Все то, что как-то могло принести деньги, эти центы и доллары, стояло здесь цепко, пустив корни в каменистую почву.

Семейство донны Марии Кассини было многочисленным: три внучки, две уже почти взрослые, студентки Бруклинского технического колледжа; два внука, самому старшему из которых было уже под тридцать, и он отделился от них, этот непослушный Чезаро, а самому младшему из внуков было семь лет. Все это семейство нужно было накормить, одеть и вывести в люди. Жили в доме и две сестры донны Марии, жили со своими мужьями, детьми и внуками. Вся эта шумная компания занимала двухэтажный особняк с длинным просторным портиком.

Сегодня о утра туман повис над кварталом, но, к счастью, легкий ветерок разогнал его, появилось солнце, деревья зажелтели своим осенним убранством. Носившаяся в воздухе паутина, цепляясь за бельевые веревки, попадала в глаза, на лицо, и тогда донна Мария почему-то вспоминала свою Сицилию, ее осень, вот такую же теплую… Нет, намного теплее и мягче, и без этого рева проносившихся по эстакаде машин. Донна Мария уже несколько раз выходила на портик, щуря старческие глаза, вглядывалась в улицу, в ее конец, надеясь там кого-то увидеть. И каждый раз там было пусто, и она, тяжело вздыхая, ковыляла к себе, в комнату.

И вот черный «Крайслер» выполз из-за угла, проехал медленно по улочке и остановился у дома донны Марии. Из него выбрался молодой человек, стройный, подтянутый, в дорогом костюме в полосочку, с большим букетом красных роз и с множеством свертков подмышкой. Он привычным движением открыл калитку особняка, огороженного решетчатым невысоким заборчиком; звонок в доме известил – кто-то вошел во двор.

Смешная девочка в коротеньком платьице выбежала навстречу Чезаро Кассини, своему старшему брату, смеясь и подпрыгивая, она не переставала кричать: «Чезаро приехал! Чезаро приехал! Баба Мария, Чезаро приехал!»

По широкой лестнице начали спускаться все родственнички, дяди, тети, галдя и сильно жестикулируя. Малышня, будто не замечая Чезаро, миновала его, выскочила на улицу и уже забралась в машину, сигналя и крича от радости. Из дома вышли и сестры Чезаро, нежно обняли его с обеих сторон, прижались щеками к его лицу.

Чезаро всегда приезжал сюда на день рождения донны Марии. И сегодня его здесь все ждали, все знали, что вот-вот, с минуты на минуту он должен появиться, и поэтому стол был уже сервирован в большой комнате, но никто не притронулся к еде.

Донна Мария сидела в углу и смотрела телевидео-объемное шоу. Показывали собачьи гонки. Она была почитательницей животных, особенно старых кошек и собак. Донна Мария делала вид, что не замечает вошедшего в комнату внука. И когда тот подошел вплотную к ней и поцеловал в кирпичного цвета щеку, она попыталась подняться, но Чезаро удержал ее.

Она кивнула на кресло напротив себя, он сел, и она долго-долго внимательно его рассматривала слезившимися черными глазами.

– Как ты давно не был у нас, Чезаро, – простонала она. – Ты не жалеешь свою бабку. Вот умру, тогда будешь плакать, что не застал меня в живых. Мог бы приехать и просто так, тебя здесь все так любят…

– Баба Мария, что та говоришь? Я тебе желаю прожить еще сто лет. И вот привез тебе твои любимые орехи, прямо из Палермо.

– Чезаро, ты все такой же шутник. Что-то ты плохо стал выглядеть. Бледный, под глазами синева. Тебе нужно отдохнуть, Чезаро. Все это твоя неспокойная работа. Ты чем сейчас занимаешься, Чезаро? Ходят слухи, что ты высоко поднялся. Сам дон Дженовази уважает тебя. Береги себя, Чезаро…

– Берегу, ба, берегу! И что тебе показалось неспокойным в моей работе? Работа как работа. Живопись, картины, консультации.

– Часто бываешь на родине, Чезаро?

– Да, вот недавно, как-то был во Флоренции, ба. Туда-сюда, быстро смотался, за пять минут.

– Ты неисправим, Чезарио. Я серьезно тебя спрашиваю, а ты все шутишь, насмехаешься над бабкой. А как мне хочется вернуться домой, на нашу солнечную Сицилию. Там бы и умереть…

– Я обещаю, баба Мария, скоро мы переберемся в Италию. Еще немного нужно подождать. Совсем немного. Мне нужно провернуть несколько дел, и мы будем богаты, мы переберемся все домой.

Донна Мария печально опустила глаза. Она чувствовала, что ей уже не перебраться через этот проклятый океан, что эта осень, скорее всего, последняя ее осень. Она снова стала рассматривать внимательно Чезаро.

«Лицо замкнутое, жесткие морщинки у рта. Правда, видно, говорят люди, что Чезаро связался с мафией, – подумала донна Мария, хотя она его и не осуждала: так живут многие итальянцу в Америке. Но ее внук, он же еще совсем ребенок. Спросить бы его об этом. Обидится…»

– Долго ты пробудешь у нас, Чезаро? Ceйчac тетя Эмилия приготовит твои любимые аньелотти[17]17
  Аньелотти – квадратные пельмени, начиненные фаршем из овощей и телятины (итал.)


[Закрыть]. Ты ведь знаешь, Чезаро, никто лучше ее не сможет так приготовить их. А какие у нас сегодня спагетти? Настоящие итальянские спагетти, а не эти проклятые маккерони[18]18
  Маккерони – собирательное название макарон (итал.)


[Закрыть], что продают здесь в ресторанах и барах.

В комнату вбежал Томас, младший брат Чезаро. Томас смотрел на Чезаро сверкающими глазенками, смотрел с завистью на своего брата. Он тоже когда-нибудь станет таким же большим и тоже будет носить такую же шляпу и ездить в такой же машине, как у Чезаро. И он тоже будет носить под мышкой такой же большой пистолет, как и у Чезаро, который он успел уже углядеть.

Чезаро подхватил под руки брата, поднял высоко его над головой. И тот засмеялся, замахал руками, ухватился за уши Чезаро, изображая испуг. А ему не было страшно нисколечко. Но он хотел доставить удовольствие старшему брату. Он знал, что Чезаро ему что-то привез. Чезаро всегда так делал.

Чезаро заменял ему отца и мать, так как первый был убит несколько лет назад, а мать умерла еще раньше при родах. Он же, Чезаро, оплачивал и обучение в колледже старших сестер. Где Чезаро берет деньги, никто не спрашивал. Это считалось неприличным. Чезаро взрослый мужчина, и он сам знает, как и где можно добыть деньги, эти зелененькие бумажки, на которые они и существовали вот уже не один десяток лет в этом большом городе. Чезаро опустил брата на пол, погладил по голове и вышел. Через пять минут он вернулся с большой длинной коробкой, подарил брату игрушечный автомат. Почти как настоящий. Именно то, что Томас и хотел. Автомат работал на воде. Нужно было только залить в него чуточку воды, и все. А потом катализатор быстро ее разложит на кислород и водород. Пузырьки водорода тут же поступят в камеру и там, как и в двигателе машины Чезаро, в его новеньком «Крайслере», подается от электронного устройства искра, и газ взрывается с шумом. Шум специально здесь не устранили, для большего эффекта. Дети это любят.

И мальчик тут же «застрелил» Чезаро, донну Марию и кинулся «убивать» поджидавших их в соседней комнате дядь и теть. Дом ожил от спячки, заговорил выстрелами, по одиночке и сериями. Никто не останавливал мальчика. Ведь это был брат самого Чезаро.

Букет роз вызвал у донны Марта такой же букет слез из глаз. Внук не забыл, что сегодня ее день рождения и привез те розы, которые она так обожала. И они напомнили ей её молодость. И она, уже чуточку успокоившись, опять заплакала.

* * *

Они, как те святые апостолы, только со своими женами и детьми, уселись за длинным столом, более двадцати человек. И в центре, рядом с донной Марией, сидел ее внук, сидел Чезаро. И на кого они смотрели, на донну Марию, или на ее внука, было не понять. Чезаро выделялся своим лоском, своим костюмом, своими золотыми запонками. И их пристальные взгляды немного смутили Чезаро. В их взглядах сквозила какая-то детская зависть, раскрывающая их нищету, их бедственное положение. Но чем он мог еще им помочь? И так много денег уходило на учебу сестер, на поддержание в порядке этого особняка, да и ведь у него у самого была семья, и там были свои расхода и тоже большие.

– Как здоровье Джулии? Почему она не приехала с тобой, Чезаро? – спросила донна Мария, чтобы разрядить эту гнетущую тишину. – Как поживают там мои правнуки? Я хотела бы их видеть.

– Джулия занята, донна Мария. Я же вам об этом звонил. У нее много хлопот… Простыл малыш Джонни, и она не смогла его оставить на служанку. Она приедет на днях, как только поправится малыш.

– Надеюсь, с ним ничего серьезного не случилось, Чезаро? – всполошилась донна Мария, а с нею и все семейство.

– Так себе, простыл, наверное, свинка или коклюш. Врачи уже его обследуют. Ты напрасно так волнуешься, ба, – успокоил донну Марию Чезаро.

Внесли закуски и три бутылки хорошего вина, привезенного Чезаро. Мужчины оживленно заговорили, передавая из рук в руки бутылки, подолгу разглядывали наклейки. Это была настоящая «Марсала», изготовленная на Сицилии и выдержанная 90 лет. Дядюшка Альберти зацокал языком, подрагивающими руками стал открывать бутылку. Вино, действительно, было хорошим: чуточку терпким, искристым, в меру холодным. От него веяло запахами виноградников Сицилии, запахом земли, оставленной ими много лет назад, но так и не забытой. Тетушки и дядюшки, донна Мария и ее сестры всплакнули после первого глотка сухого вина, утирая платочками слезы.

Обед дальше пошел в более веселом настроении. Все только и говорили, что скоро Чезаро совсем разбогатеет, что скоро они все переберутся назад, в Италию, переберутся не как бедняки, а как богатые люди, переберутся под ласковое жаркое солнышко Сицилии, купят там большой дом, а то и несколько домов.

Обед подходил уже к концу, когда раздался звонок тевида. Вызывали Чезаро. Тот подошел к нему.

– Да, у донны Марии, девяносто. Хорошо. Передам. Так срочно? Буду через двадцать минут.

– Что случилось, Чезаро? – спросила, выжидательно глядя на него, донна Мария. – Ты уже покидаешь нас?

– Да, донна Мария. Срочно нужно ехать. Вас поздравляет с днем рождения дон Дженовази. Просил не волноваться и прожить еще сто лет.

– А может, ты не поедешь, Чезаро? – робко пропела бабка, понимая, что Чезаро не останется, если звонит дон Дженовази: с ним лучше не шутить. Но ей так не хотелось расставаться с Чезаро… эта боль в сердце, это щемящее предчувствие, что eй уже, вероятно, не увидеть больше Чезаро. Сколько eй осталось-то жить? Месяц? Неделю? Старость есть старость, от нее никуда не уйдешь, от нее не спрячешься, разве что там, под каким-нибудь бразильским колпаком. А их Чезаро так редко бывает здесь, так редко…