Текст книги "Екатерина II без ретуши"

Автор книги: А. Фадеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Прошу жену не оставить; я к ней ничего не пишу, а может быть, к ней худые слухи доходят, – и есмь с истинным почтением Вашего Превосходительства покорный и верный слуга Иван Талызин. Кронштадт. 29 июля 1762 года. (Талызин, когда писал это письмо, еще не знал, что в Ораниенбауме Петр III уже отрекся от престола.)

Прошу доложить Ее Величеству, Дивьер и полковник его полку желают присягу взять; я намерен от него взять, в том худобы не будет.

Из «Истории и анекдотов революции в России в 1762 году» Клода Карломана Рюльера:

В сии-то первые дни княгиня Дашкова, вошед к императрице, по особенной с нею короткости, к удивлению своему, увидела Орлова на длинных креслах и с обнаженною ногою, которую императрица сама перевязывала, ибо он получил в сию ногу контузию. Княгиня сделала замечание на столь излишнюю милость, и скоро, узнав все подробнее, она приняла тон строгого наблюдения. Ее планы вольности, ее усердие участвовать в делах (что известно стало в чужих краях, где повсюду ей приписывали честь заговора, между тем как Екатерина хотела казаться избранною и, может быть, успела себя в этом уверить); наконец, все не нравилось, и немилость к ней обнаружилась во дни блистательной славы, которую воздали ей из приличия.

Из «Мемуаров» Станислава Августа Понятовского. Письмо Екатерины II:

Княгиня Дашкова, младшая сестра Елизаветы Воронцовой, напрасно пытается приписать всю честь победы себе. Она знала кое-кого из главарей, но была у них на подозрении из-за своего родства, да и ее девятнадцатилетний возраст не особенно располагал к тому, чтобы доверять ей. И хоть она и заявляет, что все, что произошло со мной, прошло через ее руки, не следует забывать, что заговорщики были связаны со мной в течение шести месяцев и задолго до того, как она узнала их имена. Она действительно умна, но тщеславие ее безмерно. Она славится сварливым нравом, и все руководство нашим делом терпеть ее не может. Только олухи и могли ввести ее в курс того, что было известно им самим – а это были, в сущности, лишь очень немногие обстоятельства. И. И. Шувалов, самый низкий и трусливый из людей, тем не менее написал, как говорят, Вольтеру, что женщина девятнадцати лет сменила в этой империи власть. Разуверьте в этом, пожалуйста, великого писателя. От княгини Дашковой приходилось скрывать все каналы тайной связи со мной в течение пяти месяцев, а четыре последние недели ей сообщали лишь минимально возможные сведения.

Из «Истории и анекдотов революции в России в 1762 году» Клода Карломана Рюльера:

Вот какое участие принимала княгиня Дашкова в этом событии. Она была младшей сестрой любовницы Петра III и 19 лет от роду, более красивая, чем ее сестра, которая была очень дурна. Если в их наружности вовсе не было сходства, то их умы разнились еще более: младшая с большим умом соединяла и большой смысл; много прилежания и чтения, много предупредительности по отношению к Екатерине привязали ее к ней сердцем, душою и умом. Так как она совсем не скрывала этой привязанности и думала, что судьба ее родины связана с личностью этой государыни, то вследствие этого она говорила всюду о своих чувствах, что бесконечно вредило ей у ее сестры и даже у Петра III. Вследствие подобного поведения, которого она совсем не скрывала, многие офицеры, не имея возможности говорить с Екатериной, обращались к княгине Дашковой, чтобы уверить императрицу в их преданности; но все это произошло долгое время спустя после предложений Орловых, и даже речи и происки этих последних побудили первых, не знавших прямой дороги, какая была у Орловых, обращаться к императрице через княгиню Дашкову, считая ее более близкой к ней. Екатерина никогда не называла княгине Орловых, чтобы отнюдь не рисковать их именами; большое рвение княгини и ее молодость заставляли опасаться, чтобы в толпе ее знакомых не нашелся кто-нибудь, кто неожиданно не выдал бы дела. В конце концов, императрица посоветовала Орловым познакомиться с княгиней, чтобы лучше быть в состоянии сойтись с вышеупомянутыми офицерами и посмотреть, какую пользу они могли бы извлечь из них, потому что, как бы ни были хорошо настроены эти офицеры, они, по признанию самой княгини Дашковой, были менее решившимися, чем Орловы, которые присоединяли к намерениям и средства для их выполнения. К тому же вся отвага княгини Дашковой, ибо действительно она много ее проявила, ничего бы не порешила; у нее было больше льстецов, чем кредита, и характер ее семьи вызывал всегда известное недоверие. Наконец, княгиня или, скорее, через нее поручик Пассек, с одной стороны, и Орловы – с другой, потребовали, чтобы Екатерина дала им записочку, чтобы они могли убедить своих друзей в ее согласии.

Указ Екатерины II Сенату, данный 29 июня 1762 года в Петергофе:

Господа Сенаторы!

Вы сами свидетели, каким образом, при самом начатии нашего предприятия, Божие благословение пред нами и всем отечеством нашим излиялось, а чрез сие я вам объявляю, что оная рука Божия почти и конец всему делу благословенный оказывает. Наше намерение и матернее милосердие о человеческом роде, а наипаче о верноподданных, скипетру нашему принадлежащих, к тому только и склонялося, дабы, при таковом важном предприятии, дойти до благого конца без всякого кровопролития. И сие теперь самым делом уже совершилося. Мы маршировали от Петербурга до половины пути в неизвестности, что делается в Ораниенбауме, и на половине дороги получили подлинное известие, что бывший Император со всем находившимся при нем двором, оставя свои мнимые голштинские войска, ретировался на яхтах и галере в Кронштадт, куда мужеский и женский пол оного своего двора насильно без остатка с собою взял. Но сие его предприятие поздно уже им затеяно было: ибо когда он, подъехав к гавани Кронштадтской, вступил на шлюпку и сигнал дал с других обоих судов прочим выступать, дабы удобнее войти на берег, то вход ему уже скоропоспешным нашего адмирала Талызина предварительным учреждением воспрепятствован был, так что, когда он из шлюпки велел подать голос на берег, что он сам приехал и чтоб в городе вспомоществовали своего Государя, тогда им в трубу ответствовано было, что иного в Кронштадте Государя не знают, кроме Императорского Величества, яко своей истинной Государыни. И таким образом, по многом переговоре, последнее ему объявлено было, чтоб немедленно ретировался или в противном случае пушками препровожден будет. Сие от Кронштадта, а другое уведомление о нашем к нему приближении столь много отвагу его поразило, что убежище он немедленно возымел к раскаянию, почему и прислал к нам два письма, первое чрез вице-канцлера князя Голицина на французском языке, в коем просил помилования, а другое чрез генерал-майора Михаила Львовича Измайлова своеручное же, писанные карандашом, что была б только жизнь его спасена, а он ничего столько не желает, как совершенно на век свой отказаться от скипетра Российского и нам опыт со всяким усердием и радостию оставить готов торжественным во весь свет признанием. Мы, приняв таковые его к нам смиренные прошения, послали ему от нас самих своеручную же записку, которою дали ему знать, чтоб он вышеупомянутое удостоверение дал нам письменно и своеручное, но так добровольно и непринужденно, что мы паче от его собственного поводу того ожидать будем, не употребляя никаких делом самым страхов, с чем мы к нему того до генерал-майора Михаила Львовича Измайлова и отправили, ожидая его теперь ответа; впрочем, весь его двор уже к нам явился принести нам в верности присягу, так как и гренадерские роты в Петергофе, и кто случился, все присягали. Что будет впредь, о том вас уведомим, а бывших при нем ближних, для предосторожности, под караулом указал задержать. Сей момент бывший Император к нам в Петергоф и удостоверение своеручное, которого и копию прилагаем[4]4
  Это отречение вошло в нижеследующий манифест.


[Закрыть], нам подал, а оригинальное мы сами Сенату отдадим. Екатерина.

_{Петергоф. 1762 г. июня 29.}

Манифест Екатерины II:

Божиею милостию Мы, Екатерина Вторая, Императрица и Самодержица Всероссийская, и прочая, и прочая, и прочая.

Всем прямым сынам Отечества Российского явно оказалось, какая опасность всему Российскому государству начиналась самым делом. А именно, Закон Наш православный греческый перво всего восчувствовал свое потрясение и истребление своих преданий церковных, так что церковь Наша Греческая крайне уже подвержена оставалась последней своей опасности переменою древнего в России православия и принятием иноверного закона. Второе. Слава Российская, возведенная на высокую степень своим победоносным оружием, чрез многое свое кровопролитие заключением нового мира с самым ее злодеем отдана уже действительно в совершенное порабощение; а между тем внутренние порядки, составляющие целость всего Нашего Отечества, совсем испровержены. Того ради убеждены будучи всех Наших верноподданных таковою опасностию, принуждены были, приняв Бога и Его правосудие себе в помощь, а особливо видев к тому желание всех Наших верноподданных явное и нелицемерное, вступили на Престол Наш Всероссийский самодержавный, в чем и все Наши верноподданные присягу Нам торжественную учинили.

Подлинной подписан собственною Ее Императорского Величества рукою, Июня 28 дня 1762 года, тако: Екатерина.

Печатан в Санкт-Петербурге при Сенате Июня 28. А в Москве при Сенатской Конторе июля 3 числа 1762 года.

Петр III (1728–1762), российский император с 1761 по 1762 год, муж Екатерины II. Из отречения Петра III:

В краткое время правительства моего самодержавного Российским государством самым делом узнал я тягость и бремя силам моим несогласное, чтоб мне не токмо самодержавно, но и каким бы то ни было образом правительства владеть Российским государством. Почему и восчувствовал я внутреннюю оного перемену, наклоняющуюся к падению его целости и к приобретению себе верного чрез то бесславия. Того ради помыслив я сам себе, беспристрастно и непринужденно чрез сие объявлен не токмо всему Российскому государству, но и целому свету торжественно, что я от правительства Российским государством на весь век мой отрицаюся, не желая ни самодержавным, ниже иным каким-либо образом владеть, ниже оного когда-либо или чрез какую-либо помощь себе искать, в чем клятву мою чистосердечную пред Богом и всецелым светом приношу нелицемерно, в сие отрицание написав и подписав моею собственною рукою. Июня 29 дня, 1762 года. Петр.

Письма Петра III из Ропши, где он находился под арестом:

I

Сударыня, я прошу Ваше Величество быть уверенной во мне и не отказать снять караулы от второй комнаты, так как комната, в которой я нахожусь, так мала, что едва могу в ней двигаться. И так как Вам известно, что я всегда хожу по комнате, то от этого распухнут у меня ноги. Еще я Вас прошу не приказывать, чтобы офицеры находились в той же комнате со мной, когда я имею естественные надобности – это невозможно для меня; в остальном я прошу Ваше Величество поступать со мной по меньшей мере как с большим злодеем, не думая никогда его этим оскорбить. Отдаваясь Вашему великодушию, я прошу отпустить меня в скором времени с известными лицами в Германию. Бог ей заплатит непременно. Ваш нижайший слуга Петр.

P. S. Ваше Величество может быть уверенной во мне, что я ни подумаю ничего, ни сделаю ничего, что могло бы быть недостойно ее особы или ее правления.

II

Ваше Величество, если Вы совершенно не желаете смерти человеку, который достаточно уже несчастен, имейте жалость ко мне и оставьте мне мое единственное утешение, Елизавету Романовну. Вы этим сделаете большое милосердие Вашего царствования; если же Ваше Величество пожелало бы меня видеть, то я был бы совершенно счастлив. Ваш нижайший слуга Петр.

III

Ваше Величество.

Я еще прошу меня, который Вашу волю исполнял во всем, отпустить в чужие края с теми, которые я Ваше Величество прежде просил, и надеюсь на Ваше великодушие, что Вы не оставите без пропитания.

_{Верный слуга Петр.}

Алексей Григорьевич Орлов (1737–1807), русский военный и государственный деятель, генерал-аншеф с 1769 года, граф с 1762-го, сподвижник Екатерины II, брат ее фаворита, Григория Григорьевича Орлова. Из писем Алексея Орлова из Ропши:

I

Матушка милостивая Государыня, здравствования вам мы все желаем несчетные годы. Мы теперь по отпуск сего письма и со всею командою благополучны, только урод наш очень занемог и схватила Его несчастная колика, и я опасен, чтоб он сегодняшнюю ночь не умер, а больше опасаюсь, чтоб не ожил. Первая опасность для того, что он все вздор говорит и нам это несколько весело, а другая опасность, что он действительно для нас всех опасен, для того что он иного так отзывается, хотя в прежнем состоянии быть.

В силу Именного вашего повеления я солдатам деньги на полгода отдал, тако ж и унтер-офицерам, кроме одного Потемкина вахмистра, для того что служил без жалованья. И солдаты некоторые сквозь слезы говорили про милость вашу, что они еще такова для вас не заслужили, за что б их так в короткое время награждать. При сем посылаю список вам всей команды, которая теперь здесь, а тысячи рублей, матушка, недостало и дополнил червонными, и у нас здесь было много смеха над гренадерами об червонных, когда оне у меня брали, иные просили для того, что не видывали, и опять их отдавали, думая, что они ничего не стоят. Посланный Чертков к вашему величеству обратно еще к нам не бывал, и для того я опоздал вас репортировать, а сие пишу во вторник, в девятом часу в половине.

По смерть ваш верный раб

Алексей Орлов.

II

Матушка наша, милостивая Государыня, не знаю, что теперь начать, боясь гнева от вашего величества, чтоб вы чего на нас неистового подумать не изволили и чтоб мы не были причиною смерти злодея вашего и всей России также и закона нашего, а теперь и тот приставленный к нему для услуги лакей Маслов занемог, а он сам теперь так болен, что не думаю, чтоб он дожил до вечера, и почти совсем уже в беспамятстве, о чем уже и вся команда здешняя знает и молит Бога, чтоб скорей с наших рук убрался, и оной же Маслов и посланный офицер может вашему величеству донесть, в каком он состоянии теперь, ежели вы обо мне усумниться изволите, писал сие раб ваш верный (подпись оторвана).

III

Матушка милосердная Государыня! Как мне изъяснить, описать, что случилось: не поверишь верному своему рабу; но как перед Богом скажу истину, Матушка! Готов идти на смерть; но сам не знаю, как эта беда случилась. Погибли мы, когда ты не помилуешь. Матушка – его нет на свете. Но никто его не думал, никак нам задумать поднять руки на Государя! Но, Государыня, свершилась беда. Он заспорил за столом с князем Федором, не успели мы разнять, а его уже и не стало. Сами не помним, что делали; но все до единого виноваты, достойны казни. Помилуй меня, хоть для брата. Повинную тебе принес, и разыскивать нечего. Прости или прикажи скорее окончить. Свет не мил; прогневили тебя и погубили души навек.

Скорбный манифест о смерти Петра III:

Божиею милостию Мы, Екатерина Вторая, Императрица и Самодержица Всероссийская, и прочая, и прочая, и прочая.

Объявляем чрез сие всем верным подданным. В седьмой день после принятия Нашего Престола Всероссийского получили Мы известие, что бывший Император, Петр Третий, обыкновенным и прежде часто случавшимся ему припадком геморроидическим впал в прежестокую колику. Чего ради, не презирая долгу Нашего Христианского и заповеди Святой, которую Мы одолжены к соблюдению жизни ближнего своего, тотчас повелели отправить к нему все, что потребно было к предупреждению следств, из того приключения опасных в здравии его, и к скорому вспоможению врачеванием. Но, к крайнему нашему прискорбию и смущению сердца, вчерашнего вечера получили Мы другое, что он волею Всевышнего Бога скончался. Чего ради Мы повелели тело его привезти в монастырь Невский, для погребения в том же монастыре; а между тем всех верноподданных возбуждаем и увещеваем Нашим Императорским и Матерним словом, дабы, без злопамятствия всего прошедшего, с телом его последнее учинили прощание и о спасении души его усердные к Богу приносили молитвы. Сие бы нечаянное в смерти его Божие определение принимали за промысел Его Божественный, который Он велел, судьбами своими неисповедимыми, Нам, Престолу Нашему и всему Отечеству строить путем, Его только Святой воле известным. Дан в Санкт-Петербурге, месяца Июля 7 дня, 1762 года.

Часть III
Фавориты

Григорий Орлов

Георг Адольф Вильгельм фон Гельбиг; прибыл в Россию в 1787 году, провел в ней восемь лет, преимущественно в Петербурге, имел обширный круг общения и был лично знаком с Екатериной II как секретарь саксонского посольства. Из книги «Русские избранники» о Григории Орлове:

Фамилия Орловых не прусского происхождения, как утверждали; она принадлежит к стародворянским родам Русского государства. Нам, однако, неизвестно, объясняется ли ее происхождение маленьким городом Орловом при реке Вятке, Казанской губернии, или другими небольшими местечками Орловоми, или же оно было более знаменито.

По сведениям, сообщенным графом Алексеем Орловым, которые, быть может, ради определения ранга были составлены в слишком выгодном смысле, отец их, Григорий Орлов, занимал в царствование Петра I почти место подполковника стрелецкого войска; будучи 53 лет, он женился на девице Зиновьевой, девушке 16 лет, и прижил с ней девять сыновей. Четверо из них умерли, вероятно, детьми; но пятеро хорошо нам известны. Они носили имена: Ивана, Григория, Алексея, Федора и Владимира.

Три старших брата, из которых Григорий был вторым, вступили в Шляхетский кадетский корпус, где получили очень хорошее военное образование и особенно изучили главнейшие иностранные языки – немецкий и французский. Из корпуса Григорий вышел в гвардейский пехотный полк, но вскоре, вероятно по собственному желанию, был переведен в артиллерию. Он был красивейший мужчина, и это преимущество содействовало ему в приобретении места адъютанта при генерал-фельдцейхмейстере. В это время, вследствие открывшейся его связи с одной дамой, он имел неприятности и уже почти лишился было свободы, но это прошло ему пока благополучно. Григорий и его три брата, так как к ним присоединился уже и Федор, жили в полном согласии. Они продали довольно порядочное имение своего отца и проживали капитал, вращаясь всегда в веселом, но неизысканном обществе, ведя карточную игру и своими выходками заставляя говорить о себе и при дворе, и в городе. Благодаря такому образу жизни состояние их было прожито и на место его явились долги. Так как они скоро потеряли кредит, то положение четырех братьев стало довольно опасным, но их спасали ум и счастливая карточная игра.

Казимир Феликсович Валишевский (1849–1935), польский историк, писатель и публицист. Из книги «Вокруг трона. Екатерина II»:

9 октября 1762 г. барон де Бретель, французский посланник, докладывал из Петербурга своему министру, герцогу Шуазелю: «Не знаю, ваша светлость, к чему поведет переписка царицы с г. Понятовским, но, кажется, уже нет сомнения в том, что она дала ему преемника в лице г-на Орлова, возведенного в графское достоинство в день коронации… Это очень красивый мужчина. Он уже несколько лет был влюблен в царицу, и я помню, как однажды она назвала мне его смешным и сообщила о его несообразном чувстве. Впрочем, по слухам, он очень глуп. Так как он говорит только по-русски, то мне теперь еще трудно судить об этом. Определение „глупый“ вообще довольно часто приложимо к окружающим царицу; и хотя она, по-видимому, вполне мирится с этим, однако, мне кажется, есть основание предвидеть, что она удалит большинство окружающих ее. До сих пор она жила только с заговорщиками, которые, почти за единственным исключением Панина и гетмана (Разумовского), все бедняки, бывшие поручики или капитаны, и вообще сброд: таких можно встретить во всех городских притонах…»

Из «Истории и анекдотов революции в России в 1762 году» Клода Карломана Рюльера:

Орлов скоро обратил на себя всеобщее внимание. Между императрицей и сим дотоле неизвестным человеком оказалась та нежная короткость, которая была следствием давнишней связи. Двор был в крайнем удивлении. Вельможи, из которых многие почитали несомненными права свои на сердце государыни, не понимали, как, несмотря даже на его неизвестность, сей соперник скрывался от их проницательности, и с жесточайшею досадою видели, что они трудились только для его возвышения. Не знаю почему: по своей дерзости, в намерении заставить молчать своих соперников или по согласию с своею любезною, дабы оправдать то великое, которое она ему предназначала, он осмелился однажды ей сказать в публичном обеде, что он самовластный повелитель гвардии и может лишить ее престола, стоит только ему захотеть. Все зрители за сие оскорбились, некоторые отвечали с негодованием, но столь жадные служители были худые придворные; они исчезли, и честолюбие Орлова не знало никаких пределов.

Из книги «Вокруг трона. Екатерина II» Казимира Феликсовича Валишевского:

Григорию Орлову, хваставшемуся однажды своим личным влиянием в гвардии, вдруг вздумалось в присутствии государыни объявить, что ему было бы достаточно месяца, чтобы свергнуть ее с престола.

– Может быть, мой друг, – сказал Разумовский, – но за то и недели не прошло бы, как мы бы тебя вздернули.

Джон Бёкингхэмшир, английский посланник при дворе Екатерины II. Из «Секретных мемуаров, относящихся к кабинету в Санкт-Петербурге»:

Орловых пятеро, но старший из них (Иван Григорьевич) уклоняется от занятий видной роли, а младший (Федор), которому не больше девятнадцати лет от роду, находится за границей. Старший из остальных трех братьев, Григорий, состоит любимцем своей императрицы и первым человеком в русском царстве, насколько он поставлен в это положение сделанным ему императрицею отличием. Она от души желает видеть его великим, чтобы личное пристрастие ее к нему могло быть оправдано одобрением публики. Он не располагает преимуществами хорошего воспитания, но, если оставить это без внимания, не роняет себя в разговоре об обыденных предметах. Судя по тому, что было случайно высказано им в частном разговоре со мною, он считает искусства, науки и производство изящных вещей вредным для большой и могущественной страны, находя, что они расслабляют ум и тело людей: он считает за лучшее оказывать содействие только земледелию и производству предметов необходимости, которые могли бы быть вывозимы в необработанном виде. Англичан он любит, так как считает их народом откровенным и мужественным, особенно на основании слышанных им рассказов о цирке Браутона, представления которого вполне соответствуют вкусам его семьи. Раз он предлагал взять на себя устройство кулачного состязания в Москве, на котором намеревалась было присутствовать и императрица, пока ей не сказали, как серьезно относятся к боксу англичане.

Александр Густавович Брикнер (1834–1896), русский историк немецкого происхождения, профессор кафедры истории Дерптского университета. Из монографии «История Екатерины Второй»:

Екатерина не находила слов, расхваливая красоту, ум, познания, доблесть своего любимца. Так, например, она заметила об Орлове: «Природа избаловала его: ему всего труднее заставить себя учиться, и до тридцати лет ничто не могло принудить его к тому. При этом нельзя не удивляться, как много он знает: его природная проницательность так велика, что, слыша в первый раз о каком-нибудь предмете, он в минуту схватывает всю его суть и далеко оставляет за собою того, кто с ним говорит».

Из «Секретных мемуаров, относящихся к кабинету в Санкт-Петербурге» Джона Бёкингхэмшира:

Этот третий брат, Алексей, – великан ростом и силой (самый меньший из этих трех братьев имеет рост в шесть футов). Он говорит по-немецки, но не знает по-французски и – может быть, потому, что сознает свое менее важное значение, – более общителен и доступен, чем старший брат. Относительно того, которые из них обоих выше по уму, мнения расходятся, но спорить об этом – значит спорить о пустяках: обоих надо считать за молодых офицеров, получивших воспитание как бы в Ковент-Гардене, кофейнях, трактирах и за бильярдом. Храбрые до крайности, они всегда считались, скорее, людьми смирными, чем склонными к ссорам. При своем неожиданном возвышении они не забыли своих старых знакомств и вообще обладают большою долей того беспринципного добродушия, которое располагает людей оказывать другим небольшие услуги без ущерба и хлопот для себя, и хотя они способны на самые отчаянные затеи, когда дело идет о чем-нибудь очень важном, однако отнюдь не станут творить зла ради самого зла. Они ничуть не мстительны и не стремятся вредить даже тем, кого не без причины считают своими врагами. В продолжение опалы генерала Чернышева они были самыми горячими ходатаями за него, хотя не могли сомневаться в его враждебности к ним. Однако всякий, кто попытался бы добиваться привязанности императрицы, подвергся бы большой опасности, если бы не стал действовать с величайшею осмотрительностью; ему надо было бы озаботиться тем, чтобы минута одержанного им успеха совпала с минутой настолько сильной опалы Орловых, при которой они были бы уже не в силах коснуться его. Не очень давно некий молодой человек хорошего круга, внешностью и манерой своей сильно располагавший в свою пользу, обратил на себя особенное внимание императрицы. Некоторые из друзей Панина, бывшие также и его друзьями, поощряли его добиваться цели. На первых порах он последовал было их совету, но вскоре пренебрег блестящею участью, которая, казалось, открывалась перед ним. Было довольно естественно предположить, что такая непоследовательность в его поступках вызвана была его любовью к одной даме, с которою он жил в тесной связи еще с той поры, когда при отсутствии корыстных видов любовь и обладание составляют все на свете; но потом он сознался по секрету близкому родственнику, что он побоялся угроз, высказанных Орловыми по адресу всякого, кто вздумает заместить их брата, и не имел достаточно честолюбия, чтобы рискнуть жизнью в своей попытке.

Из книги «Русские избранники» Георга Адольфа Вильгельма фон Гельбига:

Алексей, третий из братьев Орловых, получил одинаковое воспитание с обоими старшими братьями и стал потом также унтер-офицером в гвардии. Он показывал полное согласие с мнениями всех своих братьев, но, кажется, имел все-таки большее пристрастие к Григорию, чем к другим. Впрочем, Алексей разделял с братьями все их юношеские дебоши, из которых один отпечатал на его лице знак, оставшийся навсегда. В доме виноторговца Юберкампфа, в Большой Миллионной улице, в Петербурге, Алексей Григорьевич Орлов, бывший тогда только сержантом гвардии, затеял серьезную ссору с простым лейб-кампанцем Шванвичем. Орлов хотел уже удалиться, но был им преследуем, настигнут на улице и избит. Удар пришелся по левой стороне рта. Раненый Алексей был тотчас же отнесен к знаменитому врачу Каав-Бергаве (лейб-медик великого князя Петра, был племянником всемирно известного Бергаве, фамилию которого он принял) и там перевязан. Когда он вылечился, все еще оставался рубец, отчего он и получил прозвание «Орлов со шрамом».

Михаил Михайлович Щербатов (1733–1790), русский историк, публицист. Из книги «О повреждении нравов в России»:

Алексей и Федор Григорьевичи Орловы славились своей силою. В Петербурге только один человек кичился, что сильнее их: это был Шванвич (отец того Шванвича, который пристал к Пугачеву и сочинял для него немецкие указы). Он мог сладить с каждым из них порознь – но вдвоем Орловы брали над ним верх. Разумеется, они часто сталкивались друг с другом; когда случалось, что Шванвичу попадал один из Орловых, то он бил Орлова, когда попадались оба брата – то они били Шванвича. Чтобы избежать таких напрасных драк, они заключили между собой условие, по которому один Орлов должен был уступать Шванвичу и, где бы ни попался ему, повиноваться беспрекословно, двое же Орловых берут верх над Шванвичем, и он должен покоряться им так же беспрекословно. Шванвич встретил однажды Федора Орлова в трактире и в силу условия завладел бильярдом, вином и бывшими с Орловым женщинами. Он, однако ж, недолго пользовался своей добычей, вскоре пришел в трактир к брату Алексей Орлов, и Шванвич должен был в свою очередь уступить бильярд, вино и женщин. Опьянелый Шванвич хотел было противиться, но Орловы вытолкали его из трактира. Взбешенный этим, он спрятался за воротами и стал ждать своих противников. Когда Алексей Орлов вышел, Шванвич разрубил ему палашом щеку и ушел. Орлов упал; удар, нанесенный нетвердою рукой, не был смертелен, и Орлов отделался продолжительною болезнью и шрамом на щеках. Это было незадолго до 1762 г. Орловы возвысились и могли бы погубить Шванвича, – но они не захотели мстить ему; он был назначен Кронштадтским комендантом, и стараниями Орлова смягчен был приговор над его сыном, судившимся за участие в Пугачевском бунте.

Из «Секретных мемуаров, относящихся к кабинету в Санкт-Петербурге» Джона Бёкингхэмшира:

Самый младший из находящихся в России братьев, Федор, составляет гордость и украшение семьи. Если бы какая-нибудь путешественница захотела описать его наружность, она сказала бы, что в нем черты Аполлона Бельведерского сочетались с мускулами Геркулеса Фарнезе. Речь его легка и свободна, манеры приятны. В настоящее время он может лишь мало разговаривать с иностранцами, потому что с трудом объясняется по-французски. Императрица дала ему должность, и он, говорят, проявляет усердие и ум. В то время когда для братьев его сказались последствия их личных достоинств и услуг, он был еще слишком молод, чтобы чему-нибудь научиться, но со временем он может оказаться годным для высших должностей и затем оказать, в пору упадка, поддержку братьям, счастливые начинания которых возвели его наверх.

О Федоре Орлове из книги «Русские избранники» Георга Адольфа Вильгельма фон Гельбига:

Злоупотребление, делавшее избранников в царствование Екатерины II особенно вредными для государства, заключалось в том, что каждый из них тащил за собой массу других. Мало того, что избранник, не имевший ни малейших заслуг пред государством, получал от самой императрицы, не напоминая ей даже об этом, несметные богатства, но она часто раздавала даже отдаленнейшим родственникам не только доходные места и прибыльные занятия, нет – высокие звания, ордена, крупные жалованья, земли и денежные подарки.

Федор был четвертым из Орловых. Как и они, он воспитывался в кадетском корпусе, из которого братья вышли вскоре по его поступлении. Затем он имел ту же участь и поступил в гвардию. Здесь он служил одновременно с ними. Не сделав ничего особенного, он все же пользовался плодами усилий трех старших братьев на пользу императрицы. Через них он быстро повысился на военной службе, но и сам прославился во многих делах первой турецкой войны. Он был награжден за это многими почетными должностями. Он сопровождал своего брата Алексея в экспедицию в Архипелаг и под его высшим командованием исполнял важные поручения. Так, между прочим, он выиграл важное морское сражение близ Мореи. За это он получил награды, льстившие его честолюбию и приносившие ему большие выгоды. В царскосельском саду видна еще колонна серого мрамора с корабельным носом из белого мрамора, которая должна напоминать потомству о его морском подвиге.