355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » А. Белоусов » Они не уйдут » Текст книги (страница 1)
Они не уйдут
  • Текст добавлен: 15 апреля 2020, 16:30

Текст книги "Они не уйдут"


Автор книги: А. Белоусов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Александр Белоусов
ОНИ НЕ УЙДУТ




Деповский мальчик

К полуночи метель разыгралась не на шутку. В снежной мгле мерцали с трудом различимые огни станции и поселка железнодорожников за ней. Ветер, тугой и плотный, поднимал снег с мертвой реки, гнал его над отлогим болотистым берегом, над пустынным перроном. Дальше путь ему преграждал почти отвесный склон Липовой горы, нависший над поселком. Здесь ветер завихривался и, словно бы озлясь, набрасывался на дома, нестройной цепочкой вытянувшиеся у подножия. У одних домов он накидал снегу вровень с крышей – там завтра жителям придется прокапывать тоннели от ворот, у других домов вымел снег подчистую, до черных завалин.

Один такой домик стоял на отшибе, и ему доставалось больше, чем другим. Ветер уже снес почти всю солому с дворовой крыши и силился оторвать плохо прибитую доску на воротах, которая громко хлопала при каждом сильном порыве.

Стук этот разбудил хозяйку. Она зажгла коптилку, перекрестилась и поглядела на ходики. Постояв еще немного в нерешительности, пошла в отгороженную дощаной заборкой боковушку.

Там, разметавшись на постели, спал светловолосый, давно не стриженный парнишка. Руки его во сне широко раскинулись, дышал он спокойно и ровно.

– Коля! – позвала мать. – Пора, вставай! Первый час уже, Коля!

С трудом поборов сон, мальчик поднялся и стал вяло одеваться.

– Поел бы, – напомнила мать.

Он молча выпил стакан простокваши и, зябко пожав узкими плечами, полез на печь, достал старый, весь заляпанный мазутом и остро пахнувший керосином полушубок. Мать подала шапку и ремень. Подперев подбородок рукой, она следила за ним печальными глазами. Жалко парня, а что поделаешь? Третий год уже ее Коля – деповский мальчик. Каждый над ним начальник. Куда ни пошлют – иди. Этой судьбы мало кто миновал из мужчин их поселка. Вот и отец Коли был таким же деповским мальчиком. Помогал котельщикам, быстро оглох. И рост у него рано остановился. Теперь вот и женат, сам отец, а по виду подросток подростком.

Так же, как отец, Коля собирался на работу хмуро и молча. Вот он подпоясался, присел на лавку, натянул сапоги и, не прощаясь, шагнул за дверь, в темноту. На печи посапывали малолетки-девчонки. На полатях беспокойно заворочался отец. Стараясь не шуметь, мать погасила коптилку и легла на лавку.

По-взрослому ссутулившись, Коля зашагал узкой улочкой к депо. Мороза не было, но ветер, метавшийся во все стороны, легко продувал рваную одежду. Сапоги были отцовские, большие, с отопревшими подошвами. Коля чувствовал, что с каждым шагом снег все больше набивается в портянки, и его начала пробивать зябкая дрожь. Он сжался в комок, стараясь уберечь остатки домашнего тепла.

На взгорке Коля остановился и прислушался. С северо-востока доносилась едва слышная в свисте ветра стрельба.

Декабрьские ночи становились все длиннее, все темнее. Коля теперь почти не видел дня: приходил с работы утром, в рассветных сумерках, и сразу ложился спать, ночами же уходил на работу. Вместе с ночами густела и тревога, еще с осени нависшая над поселком. Со стороны Тагила шли белые. Их задержали где-то под Кушвой, но к зиме они собрали силы и пошли в наступление. И хоть не верилось никому, что они дойдут до Чусовой, тревога не утихала.

Коля ускорил шаг, а к депо, под горку, и совсем побежал, путаясь сапогами в сугробах. Он обошел депо справа, разыскал в темноте низкую дверь и оказался в похожем на подвал помещении. Здесь было холодно и пахло застоявшейся керосиновой гарью. Не мешкая, Коля принялся за дело. Расставил на обитой железом скамейке с десяток пузатых паровозных ламп и наполнил их керосином. К каждой лампе подобрал стекло и почистил его пучком сухой чистой ветоши.

Собрав лампы в связку, Коля вышел на пути и прислушался. Неподалеку, у поворотного круга, сонно посапывал паровоз. А дальше, на станции, было непривычно тихо: ни свистков составителей, ни лязга буферов. Тяжелая связка ламп оттягивала плечо и глухо брякала в такт шагам. Пробравшись через сугробы к паровозу, Коля ухватился за грязные поручни и вскарабкался на переднюю площадку.

– Эй! Кто там лазит? – донесся из паровозной будки густой бас.

Это я, дядя Костя, – громко отозвался Коля. – Лампы вот сменю в фарах.

– A-а, Коля… – Голос машиниста сразу потеплел. – Опять мастер тебя в ночь послал? Ты иди в будку, погрейся. Успеешь еще. Паровозов сегодня не лишка…

– Сейчас, только кончу, – отозвался мальчик.

Он установил лампы в фарах, закрыл стеклянные глухие створки и, почувствовав, что пальцы на ветру совсем зашлись, торопливо полез в будку к машинисту. Здесь горела неяркая лампа-мигалка в стеклянном колпаке. Окна и двери завешены брезентом, от котла несло теплом.

Машинист, грузный, седеющий, сидел на своем месте у правого окна паровоза, опустив широченные корявые ладони к коленям, и задумчиво смотрел на затухающий в приоткрытой топке огонь. Перед дядей Костей Ежовым Коля немного робел, хотя механик всегда относился к нему ласково. Машинисты вообще казались деповским парнишкам людьми особого, высшего сорта. Они и жалованье получали втрое больше, чем рабочие в депо, и кричать на них мастера не смели. А машинист Ежов – лучший из лучших. Ездит в дальние рейсы. И говорят, что он знает все уральские дороги.

Помощник машиниста Мишка Костромин, вертлявый парень лет восемнадцати, копался, посвистывая, в инструментальном ящике.

– Ты что это, фары вздумал зажигать? – сказал он, увидев Колю. – Сейчас, брат, лучше без огня ездить. Какой-нибудь заблудший беляк пальнет – и ваших нет.

– Разве стреляли в кого? – спросил Коля, усаживаясь к горячей стенке котла.

– Хм… Стреляли, – протянул Мишка и презрительно сплюнул. – Вон смотри!

Он показал Коле несколько рваных дырок в стальной стенке тендерного бака. Дырки были забиты деревянными колышками, из них каплями сочилась вода. В неярком свете топки Коля разглядел, что лицо у Мишки серое, усталое, под глазами легли черные тени.

– Домой что не идете? – спросил Коля. – Я позову дежурного кочегара.

– Не велели уходить, – неохотно пояснил Мишка. – Те, со станции. Мы ведь до места не доехали, с полдороги воротились. На беляков напоролись. Однако и не зря съездили…

Мишка криво и зло усмехнулся. Если верить его рассказу – было так. Их посылали до Пашии. Туда отступил от Кусье-Александровского завода революционный Мусульманский полк, и его надо было вывезти в Чусовую. Но поездка с самого начала оказалась неудачной. На подъеме за станцией не смогли пробиться через снежные заносы и стояли до тех пор, пока не пришли рабочие и не разгребли путь. А перед Пашней, у разъезда Багул, порвался на две части поезд. Пришлось хвост оставить на перегоне. Когда прибыли с головными вагонами в Багул, там было пусто, только ветер гулял по путям.

Михаил побежал на вокзал. В дежурке застал начальника разъезда, перепуганного и бледного. Он торопливо собирал в кожаную сумку пачки поездных квитанций, листы графиков и не отвечал на звонки телеграфа.

– Это… белые звонят. Они в Пашии. Скорей! Надо уехать.

Начальник был уверен, что за ним специально прислали паровоз.

– Хвост мы на перегоне оставили, ясно? – кричал ему Мишка. – Не проехать теперь туда, ясно?

Но начальник, не слушая его, побежал к паровозу, полез в будку, пачкая форменную шинель о поручни.

– Быстрей, механик! Торопиться надо.

– Заладил, как дятел! – досадливо отмахнулся дядя Костя и, сплюнув за окно на ветер, взялся за регулятор. Он и сам знал, что пора уносить отсюда ноги. Но прежде надо было с перегона вагоны как-то убрать…

Пока они ездили за вагонами, на станции разгорелся бой. По полотну, отстреливаясь, отступили от Пашии бойцы Мусульманского полка. Наступала ночь, и они, замерзшие, усталые, хотели задержаться здесь любой ценой. Уходить дальше в ночь и пургу было равносильно гибели. Белые лыжники подходили и подходили из снежной полутьмы. У станции завязалась частая перестрелка. В этот критический момент и возвращался к Багулу паровоз дяди Кости. Услышав шум поезда, увидев багровые отсветы пламени из топки, белые испугались. Поезд шел со стороны Чусовой – кто знает, может быть, это красный бронепоезд. Колчаковцы побежали от разъезда в сторону, в поле. А уставшие бойцы Мусульманского полка быстро грузились в вагоны. Через десять минут дядя Костя дал задний ход…

– Больше ста мужиков из огня увезли, – закончил свой рассказ Мишка. – Не мы бы – куда им деться? Сгибли бы. Ну а беляки нам вдогонку, аж свистело. Мы за котел встали…

Дядя Костя не вступал в разговор. Он сидел тихо, то ли подремывал, то ли думал о наступивших невеселых днях. Коля знал, что с рабочей ротой красных уходит из Чусовой его единственный сын, комсомолец. Дядя Костя помогал красным как только мог. Он в последнее время совсем не уходил с паровоза, спал урывками, на стоянках, бросив под голову старый кондукторский тулуп. Уже ясно было, что красным Чусовую тоже не удержать, и дядя Костя не знал, как ему поступить: оставаться ли в депо, работать и при белых, или же бросить опустевший дом и уходить.

Снаружи в стенку будки застучали.

– Эй! Есть живые? – раздался зычный голос. Другой голос, с хрипотцой, добавил: – Выйди, Ежов! Комиссара привел.

Дядя Костя открыл дверцу и стал спускаться по крутой лесенке. Железные ступенки скрипели под его грузным телом.


У паровоза стоял весь облепленный снегом бригадир из ремонтного цеха Федор Успенский, сутулый и длиннорукий, похожий на насторожившуюся ночную птицу, готовую взлететь при первом шорохе. Рядом с ним – плотно сбитый человек в командирской тужурке. Его Коля видел впервые.

– Давно дома не был, механик? – приветливо спросил командир.

– Давно, – хмуро отозвался машинист. – Совсем не слезаю с паровоза. Пропади она пропадом, война!

– Ну-ну! – примирительно сказал командир. – Любишь ты поворчать. До Перми сдюжишь? Понимаешь, наш поезд обязательно туда надо протянуть. Это очень важно… Постой, кто это тут еще?

– Мы от своих деповских не таимся, – ответил механик. – Это ламповщик наш, Коля Стародумов. Не смотри, что такой маленький. Не меньше нашего понимает – третий год в депо.

– И в самом деле мал, – отозвался командир, бесцеремонно разглядывая Колю. – Ему бы в лапту играть, в школу ходить…

Брови у командира были черные, совсем слились у переносицы, отчеркнув лоб от лица.

– А как насчет шамовки? – бесцеремонно вмешался Мишка. – Лошадь и то перед дорогой кормят.

– Картошки дам, – серьезно ответил командир. – Больше у самих ничего нет. Как прицепитесь к составу, беги в третью теплушку, скажи – от Кравцова. Испечешь. Вон у тебя огня – целая топка.

Грудя перед собой снег, паровоз медленно двинулся к станции. Коля увидел, как Мишка на ходу прошел по боковой площадке к фарам и погасил их. А еще через полчаса простучал колесами по мосту через Чусовую поезд. С погашенными огнями он направлялся к Перми. Коле стало грустно. Ему самому хотелось куда-то убежать, уехать от наступавшей тревоги, и он завидовал Мишке. Потом подумал о другом: «Мишка, наверное, картошку печет». Почувствовал, что и сам смертельно хочет есть. Дома не густо – мать экономит каждую картофелину, каждую чашку муки. Едоков много, работников – только отец да он, а времена такие, что на деповскую получку много не купишь.

До рассвета Коля сменил лампы еще на двух паровозах. Оба они ушли с поездами в том же направлении – к Перми. К утру ветер стих, высыпали частые звезды, снег под ногами стал поскрипывать – усиливался мороз. Занялся на востоке слабый рассвет. В это время Коля обычно уже уходил домой. Но сегодня началось такое, что он забыл об усталости и бессонной ночи.

Со стороны Тагила пришли два эшелона с красными. Паровозы догрузили углем, не отцепляя от составов, и оба поезда ушли к Перми. А вскоре неподалеку за поселком затрещала перестрелка. На пригорке у депо толпились люди.

– Не выдюжат! – уверенно говорил какой-то хорошо одетый служащий. – У Киселева – сила. Тысяча штыков, не шутка. Царский полковник, знает, как воевать. Одно слово – не мужик.

Вскоре со стороны таежной речки Вашкур, впадающей в Чусовую несколькими верстами выше поселка, пришли красные моряки-балтийцы. Они несли убитых и раненых. Часть их занялась похоронами товарищей, другие весь день что-то делали у моста через Чусовую. В ранних зимних сумерках там взвилось красное пламя, гром тяжелого взрыва прокатился по поселку. Все три горбатые фермы моста осели, дробя лед на Чусовой.

Уже в глубокой темноте Коля пришел домой. Только сейчас он вспомнил, что не ел со вчерашнего дня. Отец был дома. Ужинали молча, словно на похоронах. И ночью всем не спалось. Отец ворочался, мать вздыхала. В депо на дежурство Коля не пошел.

Только под утро он заснул. А утром семью разбудил резкий стук в дверь. Бледный свет уже лился в окна. Вошел деповский мастер Крапивин. Лицо его побагровело от мороза, рябины стали еще резче. А за ним в избу протиснулся молоденький солдат в погонах.

– Где ваш? – хмуро спросил мастер у матери. И когда из горенки вышел отец, он закричал ему: – Надевай свою рвань поживее! Девятисотый надо готовить к поездке!

Отец засуетился, начал надевать немыслимо перепачканные илистой глиной, что идет из котлов при промывке, лохмотья, и молоденький солдат с изумлением воззрился на эту одежду. А мастер повернулся к Коле:

– Ты почему не на работе? Увижу хоть одну пустую лампу – плачут твои уши!

Молча сходились к депо рабочие в это утро. Только снег скрипел под ногами.

– Та ли, другая ли власть, а рабочей лошади одно – вези, да не ленись, – хрипло пошутил кто-то. Ему не ответили.


Черные ночи

Пришли белые… Коля ждал, что сразу же случится что-то страшное. Но день в депо начался самый обычный. Шипел пар в промывочном цехе, кто-то скрипел рашпилем. Паровозов на ходу осталось мало: те, что ушли к Перми последними, в Чусовую не вернулись. Поэтому белые приказали отремонтировать несколько старых паровозов, уже который год стоявших возле деповского забора в запасе. А к полудню привели откуда-то с линии паровозы, побывавшие в бою: у одних были пробиты котлы, у других – тендерные баки, а у некоторых не было даже будок – угодил снаряд.

В ламповой пока делать было нечего, и Крапивин прогнал Колю в подъемочный пролет к бригадиру Успенскому. В конторке мастера сидел какой-то начальник – виднелась за широким стеклом квадратная голова и плечи с погонами. Этот «чин» время от времени выходил из конторки на балкончик и по-хозяйски оглядывал депо. Когда он стоял на шатком, сделанном из металлических угольничков балконе, Крапивин словно бы с ума сходил от усердия: попади под руку – получишь зуботычину.

Работали хмуро, не слышно было ни песен, ни прибауток. Так было в этот день и в следующий… Белые постепенно налаживали движение на железной дороге. Паровозы, вышедшие из депо, сразу же отсылали под поезда, на станцию. Но ходили поезда только в тагильском направлении. На Пермь и Кизел пути не было из-за взорванных на Чусовой и Вильве мостов. Воинские эшелоны, подошедшие от Тагила, сразу же разгружались, солдаты шли отсюда к Перми пешими колоннами. Какие были в поселке лошади, конфисковали в первые же дни – в обозы.

Дни тянулись унылые и однообразные. Но это еще можно было терпеть. Страшными были ночи. Вечерами поселок затихал, как вымерший. А за полночь нередко можно было услышать стук в двери то в одном, то в другом конце поселка.

Пришла очередь – постучали однажды ночью и к Стародумовым.

Отец словно ждал этого: с вечера лежал на лавке не раздеваясь. Он соскочил, дрожащими руками зажег коптилку. Вошли четверо в шинелях с заиндевевшими воротниками. Один из них, видно старший, не здороваясь, прошел в передний угол и сел за стол. Другие остались у порога.

– Большевики есть? – деловито спросил сидевший за столом.

– Господи! Какие у нас большевики! – заголосила мать. – Хозяин в депо робит, других не прячем… Вы ему только громче говорите – глухой он.

Отец с напряженным лицом прислушивался к разговору.

– А там кто? – спросил один из солдат и прошел за заборку, где в боковушке обычно спал Коля.

– Сын спит, малолеток, – испуганно сказала мать.

Солдат бесцеремонно сдернул с Коли одеяло, глянул быстро и равнодушно и тотчас вернулся к старшему.

Пришельцы пробыли в доме с полчаса. Они оглядели кладовушку и чердак, слазали в подполье, и отец светил им лучиной, перетрясли всю рухлядь под лавками и в сенях, осмотрели двор. Ушли. Отец не лег спать. Сидел за столом, подперев голову ладонями. Мать залезла на печь и успокаивала разревевшихся малышей.

Коля, кажется, уснул, но вскоре проснулся от шума.

– Уйти бы куда, Варвара, – глухо и резко говорил отец. – Неладное чую. А? Что говоришь?

– Да я говорю – нешто к Федору, в Лысьву? – кричала ему мать в самое ухо. – К Федору, говорю!

– Нет! – ответил отец. – Там то же самое. Лето бы! Теперь и в лес не уйдешь.

Заметив, что Коля проснулся, мать замолчала. Лег отец, и Коля снова уснул. А когда проснулся, за окном уже был рассвет, мать стучала ухватами у жарко горевшей печи.

Завтрак получился почти праздничный: блины с молоком и суп-скороварка. Но отец был какой-то сам не свой. Ел он вяло и неохотно, быстро отодвинул чашку. Вскоре выбрался из-за стола и Коля. В депо они пошли вместе.

Там, у входа, в это утро стояли солдаты. Увидев их, отец было остановился, но люди шли в депо со всех сторон, как всегда, и отец тоже пошел, только почему-то положил руку на плечо Коле, чего раньше никогда не делал.

Навстречу вывернулся мастер.

– Тебе отдыхать можно! – крикнул он Коле. – Марш домой! Придешь завтра.

Тут же толпились другие ученики-подростки. Они поманили Колю к себе.

– Пошли с нами на станцию! – сказал один из них. – Пока Крапивин добрый. Когда еще отпустит…

Они вышли из депо гурьбой. К станции хотелось сходить и Коле: ждали, что в этот день придут два бронепоезда белых. Еще накануне в депо пришли солдаты, и командовавший ими офицер быстро прошел в конторку мастера. Вскоре оттуда выскочил, как настеганный, Крапивин и велел всем собираться. Тогда всех рабочих депо погнали на станцию, в самый дальний угол, к реке. Все пути там были забиты вагонами. У реки уже кипела работа. Паровозик «кукушка» подталкивал вагоны на крайний путь. Здесь их вагами и домкратами наклоняли и сбрасывали с обрыва на лед реки. Внизу уже лежало десятка два теплушек и платформ, сиротливо выставив натруженные чугунные колеса.

Когда пришли деповские, дело пошло быстрее. Работали как в угаре, и Коля не узнавал железнодорожников. Ведь они, бывало, мчались, забыв обо всем на свете, туда, где хоть бы одним колесом сошел с рельсов какой-то вагон, торопились его поднять. А теперь сами скидывали вагоны с обрыва. Кто-то выругался: «Ломать – не делать!» Передавали друг другу новость: от Тагила идут бронепоезда, вот для них и очищают пути.

Переговаривались:

– Несет их на нашу голову!

– И куда бы это они прут? К Перми?

– Не пройти, моста нет. Разве по льду переправят? Да нет, не пройти…

– Нам же хуже: понаедет офицерья, станут тут, полетит с нас шерсть.

Все это вспомнилось Коле, когда, взбежав за товарищами на взгорок, он увидел станцию. Отсюда как на ладони видны были ставшие близ вокзала две недлинные темные гусеницы. Бронепоезда, видно, прибыли еще ночью. На путях горохом рассыпались темные фигурки. Это солдаты вышли из своих бронированных клеток размяться, поискать кипятку, посмотреть, куда приехали. И, наверное, неприветливой показалась им Чусовая. Они задирали головы, рассматривая нависшие над станцией серые голые камни, озирались на прокопченные до черноты дома, на мрачные корпуса стоявшего чуть поодаль паровозного депо.

Видно было, как от завода, расположенного ниже по реке, идет к станции негустая группа людей. Несли иконы и короткие флаги, и очень похоже было на похоронную процессию. Это направлялись приветствовать прибывшее белое начальство купчики и полицейские, заводские мастера.

– Эгей! Коля! – донеслось с нижней улицы. Узнав голос Пашки Копалина, Коля быстро сбежал по переулку на привокзальную улицу. С этим веселым, неунывающим парнишкой Коля дружил давно. Пашка работать начал еще раньше Коли, только не в депо. Отца у Пашки не было, и мать пристроила его помогать одноногому дяде, который возил на станцию дрова, воду и уголь для пассажирских вагонов. Дядя Архип часто запивал, и тогда на Пашку ложилась вся работа.


Вот и сейчас Пашка ехал на подводе. На санях стоял плетеный короб с углем. У вокзала Коля помог ему опрокинуть короб и столкать уголь в деревянную загородку. Пока Пашка бегал за дежурным, чтобы тот принял уголь, Коля подошел к перронной решетке. Там, на перроне, прохаживался человек диковинного вида. Был он мал ростом: наверное, не выше Коли. Несмотря на морозец, голова его была не покрыта. Волосы на затылке сплетены в рыжую косичку. Шинель ему досталась явно не по росту, но еще длиннее была надетая на шинель поповская ряса, края ее волочились по земле.

Увидев Колю, он быстро подошел к решетке и строго сказал:

– Не ходи тут. К матери иди, домой!

Голосу него был старческий, но приятный. Коля отошел от решетки, хотя и хотелось поглядеть на бронепоезда вблизи.

– Поедешь со мной? – спросил, подходя, Пашка.

Они взобрались в пустой короб, и лошадь неторопливой рысцой побежала по накатанной привокзальной улице. За поселком заводских рабочих, у самого болота, где летом невозможно пройти, стояли печи углежогов. Куренщики давно знали Пашку. Они помогли мальчикам нагрузить короб, подбрасывали кусочки покрупнее: «Чтобы начальник не заругал робенка».

День уже кончался, когда они вернулись с углежжения. Не успели еще разгрузить короб, как к ним подошел молодой щеголеватый офицер в сопровождении двух солдат. Солдаты сбросили с саней короб и повели лошадь к выходу из вокзала. Там они вытащили из тамбура бронированного вагона пулемет и поставили на сани.

– К третьей версте! – скомандовал офицер.

Пашка зло тряхнул вожжами, и лошадь рывком взяла с места. Офицер сидел, не глядя на мальчиков, прямой и строгий, от него пахло духами. Он, видно, был в отличном настроении и звонко, с руладами насвистывал какой-то переливистый мотив. Рука его в аккуратной кожаной перчатке поглаживала замок пулемета.

На третьей версте от станции ждали другие солдаты, человек пять. Офицер велел остановиться.

– Понесем? – спросил один из солдат.

– Так лошадь можно провести, – отозвался другой.

– А мальцы?

– Тут подождут!

Пожилой солдат сноровисто, по-крестьянски, взял лошадь под уздцы и повел по натоптанной неширокой дорожке к кладбищу.

Уже смеркалось. Но еще ясно видно было полузанесенную снегом кладбищенскую ограду и кресты за ней, крутой обрыв к светлой речке Усьве. Справа вздымался склон горы, молчаливый, белый и холодный.

Летом нет веселее этого места. Кладбище тянется узкой лентой по солнечной террасе над рекой. Вдоль него пролегли железнодорожные рельсы к Кизелу, вдали – мост над Вильвой, теперь взорванный и покореженный. Летом сюда приходят отдыхать, как в сад. Теперь же, в снежных сумерках надвигающегося вечера, тихие ряды крестов на снежном поле и молчаливый склон горы казались зловещими.

Мальчики минут пять потоптались на переезде. Сердитая толстая будочница вышла из натопленной сторожки, поглядела на кладбище и перекрестилась. И по тому, как она смотрела в ту сторону, мальчики поняли: там что-то страшное. Пашка вдруг сказал:

– Пойдем туда, а? Мы низом, тропинкой… Зачем они пулемет взяли, а?

Подвода и солдаты уже скрылись в ложке, который разделял кладбище на две неравные части. Ветер донес оттуда неясные, похожие на ропот, голоса. Пашка неожиданно заплакал, вытирая рукавом стынущие слезы.

– Они, наверное, деповских туда свели… Днем взяли.

Понизу, у самого обрыва, была протоптана узенькая тропинка. По ней и направились мальчики. Вскоре им открылась небольшая ложбина, и они припали за широким памятником. Внизу темнела толпа. Незаметно узкая гряда туч сдвинулась и открыла полную, сияющую золотым блеском луну. Долинку залило призрачным светом.

– Посохин! Смотри, Посохин! – выдохнул Пашка.

Солдаты к этому времени разом отошли в сторону, и открылась реденькая цепь людей – босых, раздетых. У ног их темнела свежевскопанная земля. Крайним слева и в самом деле стоял рабочий из депо – котельщик Посохин. Его трудно было не узнать. Молодой еще парень, высокий непомерно, немного сутулый. Волосы у него такие густые и всклокоченные, что он в самые сильные морозы хорошо обходился без шапки.

Коля начал было считать и остановился, вздрогнув: в средине цепи узнал отца. Ниже других ростом, он стоял совсем неподвижно и смотрел вверх, туда, где стынущее белое небо сливалось с такой же белесой вершиной горы. Казалось, он не видел ни хлопотавших вокруг белогвардейских солдат, ни могилы.

Один из офицеров начал выстраивать солдат в линию, они неуклюже топтались в глубоком снегу, снимая с ремней винтовки.


– Да оставьте вы это, поручик! – раздался вдруг высокий голос того офицера, чей свист все еще стоял у Коли в ушах. – Я сам. Много ли их тут!

Коля видел, как офицер прилег за пулеметом, и тотчас рывками замигало красноватое пламя, в уши ударил грохот выстрелов. Стихло. Но тут же сбоку послышался шум – удирала испуганная лошадь дяди Архипа, два солдата бежали следом, стараясь ее настичь.

Трифон Стародумов упал сразу, ничком, и больше не шевелился. Он казался теперь совсем маленьким. А с левого края по-прежнему стоял сутулый Посохин; рубашка на нем быстро темнела по всему правому боку.


– Гады! Дождетесь… – закричал он, но тотчас же его заглушила новая пулеметная очередь, короткая и злая.

Теперь Посохин упал. Падал тяжело, медленно оседая набок. Кулаки его чернели, и Коля вдруг подумал о том, что вот даже не дали ему как следует отмыть руки от деповской грязи.

С минуту стояла тишина. Офицер, насвистывая все тот же переливистый мотив, направился к подводе. Коля не видел, как догнали и остановили лошадь, как привели ее обратно к страшному месту. Задвигались и солдаты. Оживленно переговариваясь, они направились к расстрелянным. Двое или трое стали рыться в ворохе пиджаков и полушубков, другие принялись сталкивать убитых в яму. Вынырнул откуда-то маленький попик, которого Коля видел на перроне, торопливо крестил воздух над каждым из расстрелянных.

Пашка потянул оцепеневшего Колю за рукав. Мальчики отползли за сугробы и опрометью побежали по нижней тропинке. У переезда Пашка было остановился, но тут же махнул рукой и, пробормотав: «Черт с ней, с лошадью», – нырнул в ближайший ложок.

– Четырнадцать, – говорил он на ходу, задыхаясь. – И все деповские. Только двое из завода – я их, небось, тоже знал…

Он вдруг остановился и повернулся к Коле.

– А… Ты видел? Ну, отца-то?

…Уже в глубокой темноте добрался Коля домой. Встретила его заплаканная мать.

– Отец не пришел, и тебя, неслуха, где-то носит! – запричитала она. – Навязались вы на мою голову!

Коля молчком пробрался в угол, подальше от материного ухвата и сидел словно оцепенев. А мать, успокоившись, стала рассказывать, как ходили вечером женщины из поселка в управу – хотели узнать, куда мужиков увели. На их крик вышел такой красивый серьезный офицер и велел идти по домам: дескать, ничего с мужиками не сделается, их на время в Пермь отправили, поработать…

– Ну, даст бог, вернется отец, – закончила мать. – А то уж я всякое передумала. Да и то судить, на что он им, такой-то глухой?

Голос ее Коля слышал плохо, словно издалека. В ушах у него все еще стоял грохот выстрелов, он видел вновь и вновь, как мерцало пламя пулемета, как сразу упал отец, как стоял и ругался Посохин…

– Да ты вроде горишь весь? – испугалась мать. – Ну, не бойся, не бойся. Ложись-ка быстрей к теплу.

Забравшись на печь, Коля неожиданно быстро заснул и спал, как ему показалось, долго-долго. Снилось какое-то чудище, бесформенное, большое и темное. Он бежал от него, но ноги не слушались. От ужаса мальчик как будто бы просыпался, но вскоре все начиналось вновь.

Вырвал его из полубреда громкий голос. Мать говорила с кем-то в сенях. Потом скрипнула дверь, и мать вошла в избу, за ней – бригадир Успенский.

– Вот ведь, Варвара, какое дело… Не у одной тебя.

Когда Коля слез с печи, мать плакала, уткнувшись в подоконник. Плакала беззвучно и потому —.страшно. На полу лежал узелок: рабочая одежда отца.

– Ага, и ты, значит, слышал! – сказал Успенский, увидев Колю. – Вот, брат, какие дела… За старшего ты теперь в доме. Понимаешь? Принесли вот сегодня – только одежда и осталась от наших товарищей. А Трифон-то им чем помешал? Смирнейший был человек…

– За что они их? – вырвалось у Коли.

– За что? – переспросил Успенский. Он помолчал, собираясь с мыслями. – Да так… Ни за что. Видишь, им надо было себя показать. Мол, рука у нас твердая, никого не пожалеем. Чтобы, значит, их впредь боялись, не смели против слова сказать. Так я понимаю. Ну, а придрались – придраться всегда можно… Паровоз на линии встал, помнишь, первый-то выпустили? Вот к этому и прицепились. А брали – кто под руку попадет. Посохина – за то, что лохматый да ростом приметный, отца твоего – за то, что сразу не отозвался.

Успенский положил руку на голову мальчика.

– Ничего… Поможем всем миром. Ты знаешь что? Переходи на наш поршневой участок – там хоть немного, да будут платить, говорят. А то ведь вам не прожить.

…Пусто стало в избе Стародумовых. Притихли сестренки, видя, что мать целыми днями ходит заплаканная. И самому Коле все казалось вечерами, что вот загремит калитка – глухой отец всегда хлопал ею очень крепко, заскрипит пол в сенях. И днем, когда в депо работал, часто ноги несли его в промывочную – ему все казалось, что ничего не случилось и отец по-прежнему работает там, забравшись на какой-нибудь котел.

Не очень-то он был близок отцу. Но почему-то теперь, когда его не стало, Коле вспоминалось только хорошее, что было у него с отцом. Вспомнилось, как однажды, было это на демонстрации 1 Мая, подошли к нему ребята с такими же, как у него самого, не отмытыми от мазута руками. Расспрашивали о том, где работает, у какого мастера учится. Сказали: «Вот что, деповской, ты самый что ни на есть пролетарий, наш. С нами тебе и быть». Его записали в союз молодежи.

Матери и отцу он ничего не сказал. Мать такими вещами совсем не интересовалась, а отца Коля побаивался. Не потому, что тот его бил или ругал. Но Коле как-то было не по себе, когда он чувствовал пристальный взгляд отца. Глухота отгородила его от людей и даже от своей семьи. И работу в депо ему давали самую грязную и тяжелую. Он промывал паровозные котлы, чистил топки, перетаскивал в железном коробе горячий шлак.

Однажды Коля увидел, как отец с обычной молчаливой бесцеремонностью вывернул карманы его пиджачка и достал серенький листок – временный билет члена союза молодежи. Он читал, шевеля губами, и вдруг лицо его, обычно напряженное, как у всех глухих, озарилось чуть приметной улыбкой. «Вступил? – глухо и резко спросил тогда отец. – Ага, ладно!» Он легонько притронулся к груди сына и осторожно, стараясь не измять, положил листок на старое место. А девчонки – Верка и Нинка, видя, что отец улыбается, тотчас же его оседлали: одна взобралась к нему на колени, а младшая – прямо с ногами на шею…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю