Текст книги "Зак и Мия"

Автор книги: А. Дж. Беттс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Зак

– Как ты? – спрашивает Нина. Говорят, я тут уже 44-й день. – Справляешься без мамы?

– Я вообще-то большой мальчик.

Нина улыбается и вручает мне четыре таблетки, два леденца для горла, три витаминных пилюли и гигиеничку со вкусом папайи. Затем достает из кармана ушной термометр и меряет мою температуру, как мне кажется, слишком долго, задумчиво уставившись куда-то между кроватью и стеной. Она выглядит усталой. На заколке в ее волосах маленькая коала крепко вцепилась в ветку.

– Тридцать восемь? – предполагаю я.

– Тридцать семь и пять, – говорит она. – Неплохо. Ты как себя чувствуешь?

– А ты?

– А я-то при чем?

– Выглядишь ты так себе.

– Ах ты льстец. Видимо, выздоравливаешь, – она неубедительно улыбается и записывает мою температуру. – Ну, чего ждешь от нового года?

– Что он будет получше старого.

– Да уж, хорошо бы. Ладно, не вешай нос, Зак.

– Не вешаю, – отзываюсь я, хотя из нас двоих это пожелание подходит ей куда больше.

Нина несмешно моет руки и выходит.

Поскольку мамы нет, я совершенно не в курсе событий отделения. Мия тоже молчит. Я на всякий случай не выхожу из Фейсбука, но она в оффлайне.

Разные люди постят на ее страницу приглашения на всякие новогодние вечеринки. Никто так и не знает, что адресат подключен к аппаратам химии и гидратации. Мия, похоже, верит, что эти два мира могут существовать отдельно. Что если молчать про онкологию, то она как будто понарошку.

В полночь за окном с шипением и свистом взрываются фейерверки, рассыпаясь в небе золотыми и розовыми искрами. Где-то вдалеке голоса и гудки: люди празднуют. В отделении раздаются звуки хлопушек и веселые возгласы. Я пишу Мии:

С Новым годом!

Она не отвечает.

Новый год беззвучно и вкрадчиво накрывает мир.

Простуда – Зак, 0:1. Кому интересно: тромбоциты 48, нейтрофилы 1000. Это хорошая новость. А также: с НГ всех! Надеюсь, в субботу выпустят.

Нина по моей просьбе фотографирует меня. Я сижу в постели, подняв вверх большие пальцы, мол, все окей. Мое лицо стало менее одутловатым. Похоже, что новый костный мозг внутри наконец помог мне обновиться и снаружи.

Я ставлю новый снимок себе на юзерпик вместо Хельги. Комплименты текут рекой.

Затем я погружаюсь в запойный просмотр поттерианы. Восемь фильмов, от титров до титров. Такой тест на выносливость мне под силу. Особенно любопытно смотреть, как разворачиваются две вещи: деградация актерского таланта Рэдклиффа и постепенный расцвет Эммы Уотсон. Она превращается из ребенка в девушку где-то в районе «Узника Азкабана», и с того момента ее сексуальность только набирает обороты. К концу «Даров смерти» она вообще огонь.

Магия из фильмов, по-видимому, просачивается в мой мир, потому что я всего два дня как поправился, а уже рвусь на свободу. Врачи восхищаются динамикой, отмеченной в моей карте уверенно растущим графиком. Я чувствую себя как новенький благодаря Хельге и отчасти Эмме Уотсон. Мне кажется, если я прямо сейчас выйду из палаты, надев кепку, то никому на улице не покажусь больным. Сольюсь с другими прохожими, буду обычным парнем в кепке. Ну, может, чуть изможденным и бледным, как вампир, но это сейчас даже в моде.

– Что на тебя нашло? – смеется Кейт в конце сеанса физиотерапии, когда я прошу увеличить нагрузку.

Мне нравится чувствовать в мышцах напряжение. Нравится, как жадно легкие втягивают кислород. Нравится чувствовать воздух, поднимающийся от педалей велотренажера, когда я их кручу.

И мне офигенно нравится твердо стоять на ногах и смотреть из окна на мир снаружи, где ездят такси и машины скорой помощи, выходят покурить хирурги, ходят посетители с воздушными шариками для своих больных. Скоро я выйду туда. Буду дышать нестерильным воздухом настоящей жизни. Скорее бы! В палате стало слишком тесно.

В открытке от Сэма написано, что у него все хорошо: работает три дня в неделю и уже нашел для меня подходящую доску для серфинга.

Бекки прислала новую фирменную открытку: «"Добрая Олива" – оливковая ферма и контактный зоопарк!» На обороте она рассказывает, что родилось четверо козлят и одна альпака, а ее собственный младенец, судя по УЗИ, сейчас размером с манго.

Врачи не устают расхваливать мои анализы.

Нина меня поздравляет.

Но Мия по-прежнему молчит. В ее Фейсбуке все дежурно-прилично, как всегда. Друзья выкладывают ей на стену фотки с фестиваля и новогодних вечеринок, кто-то уже делится планами на выпускной и выбирает образ на День Святого Валентина, до которого осталось полтора месяца. Все эти люди по-прежнему считают, что у Мии не происходит ничего особенного.

А я слышу, как она плачет за стенкой по ночам. Иногда ее тошнит. Иногда она плачет и блюет одновременно.

Она не выходила в онлайн целых три дня, но я все равно пишу:

привет, соседка, ты как, попробовала тосты с сыром? у меня еще куча ценных кулинарных советов, если что. пишут, что вчера в испании один парень упал в цистерну с клеем, прикинь как влип? почему-то решил что ты оценишь.;-) короче, меня выписывают в субботу, так что если будешь стучать в стенку, учти что тут может оказаться какой-нибудь дряхлый дед. желаю удачно закончить 12-й класс, к счастью, такие вещи нужно делать всего однажды.

твой сосед

зак

Тут же загорается зеленая точка чата.

Мия: Хельга!

Зак: о, сколько лет сколько зим

Мия: Я теряю волосы. Прям клочьями. Вся подушка засыпана

Зак: это нормально

Мия: Нихрена не нормально!!

Даже странно, что она стала терять волосы только сейчас. Бросаю взгляд на ее юзерпик. Огромные солнечные очки, поза на камеру, густая каштановая шевелюра. У меня только-только отрос робкий ежик миллиметра в два.

Зак: они отрастут обратно

Мия: У меня выпускной через 6 недель!

Зак: значит, не надо будет заморачиваться с укладкой

Мия:?!

Зак: ну, одной проблемой меньше, типа

Мия: У меня волосы выпадают, а тебе смешно?!

Зак: эммм нет… но можно подобрать модный парик;-)

Мия: ПОШЕЛ ТЫ

Это наезд, без которого я бы мог обойтись. Я убираю руки с клавиатуры.

Мия: Ты что, издеваешься?

Даже не думал. Просто почти все теряют волосы после химии. Она не могла этого не знать.

Мия: Для тебя это, реально, повод поржать?

Она быстро печатает, быстрее меня. Ее слова впиваются в меня, как колючки. Разумеется, в химиотерапии нет ничего смешного, но что теперь – плакать? Если не смеяться над собой, как еще все это пережить?

Мия: ДУМАЕШЬ, МНЕ НРАВИТСЯ ВЫГЛЯДЕТЬ ВОТ ТАК???

Зак: думаю, у тебя сейчас нет выбора

Мия: ДУМАЕШЬ Я ПРЯМ МЕЧТАЛА ОБЛЫСЕТЬ И СТАТЬ УРОДИНОЙ КАК ТЫ?

Ну ничего себе.

Мия: ТАК ЧТО НЕЧЕГО РЖАТЬ

Зак: никто над тобой не ржет

Мия: И НЕ

Я вырубаю чат. Прячусь от нее в безопасный оффлайн.

Тут же раздается стук в стену – не знаю, она извиняется или продолжает рвать и метать. Я не отвечаю. Нашла, блин, мальчика для битья. БУМ, раздается с той стороны, БУМ, и я не прислоняюсь к стене, но чувствую каждый удар внутри.

Ее сообщения теперь падают мне в почтовый ящик.

Гребаный рак уже отобрал у меня каникулы,

Рождество и Новый год, а теперь отбирает

последнее что у меня осталось хорошего.

Я НЕ ПОЙДУ НА ВЫПУСКНОЙ В ДРАНОМ ПАРИКЕ,

ЯСНО??

Хельга!

Хельга?

Я больше так не могу

Хельга

Но я тоже так не могу. Я выключаю «айпад» и зарываюсь под одеяло.

Слышно, как ее рвет в туалете, но мне все равно. У меня не хватит сил вытянуть нас обоих.

Я наблюдаю за траекториями движения людей под окном. Одни стремятся в сторону входа с цветами под мышкой, другие выходят из дверей и спешат к парковочному автомату, после чего уносятся прочь на машинах.

Среди прочих я вижу мать Мии, которая передвигается нервными рывками. Сейчас она остановилась у клумбы, чтобы покурить. Она выглядит слишком молодой, чтобы иметь такую взрослую дочь. Еще она выглядит слишком испуганной. Готовой сорваться и сбежать в любой момент.

По правде сказать, мне иногда не хватает мамы. Она умеет не терять голову. Знает, что даже если нет настроения, всегда можно найти силы на один кроссворд.

Сделав последнюю затяжку, родительница Мии ныряет в главный вход. Минуту спустя я вижу, как она мелькает за окошком в моей двери. Следом идет целая толпа врачей – пятеро или шестеро. Это странно, потому что еще не время обхода. Я снимаю наушники и прислушиваюсь.

В соседней палате открывается дверь, люди заходят внутрь, и среди прочих шагов я узнаю цоканье каблуков доктора Анеты.

Последний раз, когда меня навещало сразу столько врачей, меня поздравляли с удачным первым курсом лечения. Принесли пирожные, пожимали мне руку, и затем я отправился в обычный мир. Может, Мию тоже сегодня выпустят? Тогда она еще удачливей, чем я думал. После позавчерашнего она мне больше не писала, я тоже не писал. Какой смысл?

– Как дела, Зак?

Я даже не заметил, как вошла Нина.

– Да ничего, вот, ноги разминаю, – отвечаю я, прохаживаясь по палате. Мои ноги, скрытые спортивными штанами, сейчас худые и бледные, но они скучают по бегу

– Я подумала, давай сыграем, – Нина подключает приставку

Я возвращаюсь к кровати.

– После стольких недель поражений ты все еще надеешься победить?

– Это мой последний шанс!

Но я качаю головой.

– Давай завтра, – говорю я. Хочу услышать речь, которая начнется за стенкой в любой момент. Думаю, все отделение будет радо отправить Мию восвояси. Не уверен даже, что для нее приготовили пирожные.

Нина включает телевизор.

– Смотри-ка, «Делай ноги». Обожаю этот мультфильм, а ты?

На экране пингвин танцует чечетку, но это не заглушает реплик за стеной. Там не прощальная речь. И голоса не радостные.

– Мия, послушай, – говорит голос ее матери.

– Послушай нас, Мия, – говорит голос доктора Анеты.

– Нет.

– Что происходит? – спрашиваю я у Нины, которая пытается сделать звук телевизора погромче.

– Не сработало, – говорит она, и я не понимаю, про телевизор речь или про лечение Мии.

– Нет, нет! – повторяет Мия снова и снова, и мое сердце съеживается от боли. – Нет. Нет…

– Мы говорили, что это может потребоваться. Ты же помнишь, мы тебя предупреждали, – продолжает доктор Анета. – Это не ампутация, это сохранение конечности, стандартное решение, и на данный момент – единственное возможное.

– Может, нужен еще один цикл, и…

– Ты прошла уже четыре цикла. Дополнительные не уменьшат опухоль. Послушай, Мия…

– Мия, послушай…

Для ее случая операция – хороший вариант, надежный. Опухоль удаляется, пересаживается новая кость, шансы на выживание взлетают до небес. Правда, нога до выпускного никак не заживет. На реабилитацию понадобятся месяцы. И останется шрам.

– Десять-пятнадцать сантиметров, – говорит доктор Анета. – Самое большее – двадцать.

Я бы не отказался от двадцатисантиметрового шрама на ноге, если бы это гарантировало, что я избавлюсь от рака. Но, опять же, я не Мия.

– Какое-то время нельзя будет нагружать ногу. У тебя будет кресло-каталка…

– Как у инвалидов?

– Как у людей, перенесших хирургическую операцию.

– Я не хочу выглядеть калекой на собственном выпускном. Операцию можно сделать потом.

Если бы эта сцена происходила в детской больнице, то у персонала были бы наготове всякие успокаивающие и убалтывающие монологи. Что-нибудь вроде «мы все понимаем, как важен для тебя выпускной, и ясное дело, что никто не хочет оказаться на выпускном в инвалидном кресле, но зато потом ты будешь чувствовать себя хорошо-хорошо, и шрама почти не будет видно, запишем тебя на консультацию к пластическому хирургу, через год вообще никто ничего не заметит»…

Но мы не в детской больнице, и врачи не пытаются смягчить картину. Доктор Анета смеется – не из жестокости, конечно, а из искреннего недоумения.

– Мия, это не игрушки. Если отложить операцию, можно вовсе потерять ногу. Или, что хуже…

– Да мне плевать!..

– Мия, перестань, тебе надо… – говорит ее мама, но доктор Анета перебивает ее:

– Я назначила операцию на завтрашнее утро. Чем скорее мы ее проведем, тем больше шансов сохранить конечность. Затем останется пройти курс химиотерапии…

– Опять?!

– Еще четыре цикла, в качестве предосторожности. Я могу составить расписание так, чтобы ты попала на свой выпускной, но настоятельно рекомендую кресло, а не костыли. Операция в девять, так что до тех пор ничего не ешь. Хорошо? Может, хочешь принять снотворное?

– Я хочу другое решение!

– В таком случае, оставлю таблетки здесь. Если вдруг они не помогут заснуть, вызови медсестру.

На этом врачи покидают палату и мелькают за моей дверью. За стеной врубается незнакомая мне музыка жутковатой громкости и мощи. Мать Мии тоже покидает палату, а через минуту выбегает из главного входа под моим окном и устремляется к парковке.

– Я и не подозревала, что стены такие тонкие, – говорит Нина, выключая телевизор. – Хочешь, я попрошу ее сделать потише?

– Ты такая смелая?

– Не то чтобы.

– Все нормально, – улыбаюсь я. – Пусть.

Зак

Слабое дыхание на моей шее. Чья-то рука на моем плече. Почти невесомая. Наверное, мне это снится.

Или меня навещает призрак.

Как бы там ни было, за моей спиной кто-то дышит. Я подстраиваю свое дыхание под чужой ритм. Мне почему-то не страшно. Даже если это призрак, то он добрый. У него маленькие, теплые руки.

Немного странно, что призраки носят носки. Мои пятки определенно упираются в ткань чьих-то носков. Чьи-то коленки упираются в мои согнутые ноги с той стороны. Я открываю глаза в темноте.

– Мам, ты? – может, она переволновалась и приехала на день раньше. Но она бы не легла со мной на одну кровать.

Руки у призрака меньше маминых. Дыхание пахнет ванильным милкшейком.

Я чувствую, как пульс бьется в моих ступнях. Почему тело себя так ведет? Почему какая-нибудь его часть иногда решает напомнить, что кровь пульсирует не только в твоем сердце?..

И тут до меня доходит, что это пульс не мой, а существа в носках, прижавшегося ко мне. Нас укрывает сразу два одеяла. Интересно, давно мы так лежим?

– Мия?

Но она мерно дышит и не слышит меня. Я чувствую каждую часть ее тела, спящего за моей спиной. Ее не добудиться.

Я делаю глубокий вдох, затем выдох, и стараюсь дышать спокойно.

И не могу больше думать ни о чем.

Я делаю разминку у окна и любуюсь безоблачным небом, под которое скоро выйду. Где-то за горизонтом мама уже едет в мою сторону. Через пять часов мы будем мчать в обратную сторону, на юг, оставив город позади. У моей кровати будет только одно положение, и никакой кнопки вызова медсестры, и никаких больше мертвенно-голубых одеял.

Одеял на моей кровати почему-то два. А на моей подушке – длинный волос.

Черт!

Мне не приснилось. Она лежала со мной, дышала ванильным милкшейком в мой затылок и обнимала меня за плечо.

Впервые за 47 дней я хватаю дверную ручку и поворачиваю ее по часовой. Затем тяну на себя дверь и высовываю голову в коридор. Он такой длинный, что у меня слегка кружится голова. Я смелею и высовываю наружу плечо, а потом наполовину выхожу.

Меня замечает Нина.

– Зак! Вернись в палату! У тебя еще финальный осмотр.

– Да ладно тебе, меня же выписывают.

– Тем более! Чего тебе неймется? – она пытается спрятать от меня прощальную открытку с подписями.

Моя босая нога стоит на линолеуме. Я переношу на нее вес. Коридор кажется гораздо ярче, чем раньше, и весь блестит. Пахнет фруктами и жареными тостами. Вдоль стен аккуратно расставлены тележки. На самих стенах висят картины, которых я прежде не замечал.

– Зак, а ну вернись.

Но я двигаюсь вдоль стены, мимо занавешенных окон, к двери с цифрой «2».

Тук-тук-тук.

– Зак!

– Я просто попрощаться, – толкаю дверь, и она поддается.

Палата № 2 – зеркальное отражение моей, только выглядит холодной и пустой. Даже кровати нет. Остался только док от айпода в бывшем изголовье и объявление «ОПЕРАЦИЯ – НАТОЩАК».

За мной снова раздается голос Нины.

– Ее нет, Зак.

– А где она?

– Перевели в 6А. Так что давай, возвращайся в свое заточение и считай последние минуты, – она подходит и пытается развернуть меня в направлении моей палаты, но я крепко держусь за дверной косяк.

– Там что-то валяется, – говорю я.

Нина обводит палату взглядом и, наконец, тоже замечает предмет на полу. Она подходит, подбирает его и рассматривает. Пластмассовая божья коровка открепилась от своей заколки. У Нины в ладони лежит игрушечное насекомое с шестью черными пятнышками. Я понимаю, как она устала, как добра, как молода для этого.

– Я не слышал, как ее переводили, – говорю я.

Нина бросает божью коровку в корзину для мусора и берет меня под руку.

– Пойдем, Зак. Пора собираться домой.

Зак

– …и в этом году мы награждаем… Зака Майера!

Я прекращаю жевать. Это сейчас было мое имя?

– Подъем, – говорит мама. – Шевели конечностями.

Эван пинает меня под столом.

– Тебя награждают, балдень.

И верно: две сотни глаз устремлены в мою сторону. Мака подзывает меня с импровизированной сцены, умиленно улыбаясь.

– Давай, Зак. Иди.

Охренеть.

Я смотрю на Бекки. Меня награждают? За что? Но и сестра, и родители, и брат аплодируют вместе со всеми.

Игроки и их родители теснятся, пропуская меня к сцене, а я иду и гадаю, чем мог заслужить ежегодную крикетную награду. Блестяще проявил себя на скамейке запасных?

Меня выписали из больницы четырнадцать недель назад, и за это время я играл лишь в четырех матчах. И все видели, насколько слабой стала моя подача. Принимал я, можно сказать, получше: однажды мяч приземлился всего в метре от меня. Про отбивание и говорить нечего, меня к нему попросту не допускают. Словом, я своей игрой не заслужил даже бесплатной колы, не то что трофея, зажатого в волосатой ручище Маки.

И тут до меня доходит: это утешительный приз. Награда за поддержку командного духа, приложенные усилия и бла-бла, что еще в таких случаях говорят, без всякого отношения к реальным спортивным заслугам. Причем всем в зале очевидно, что происходит. В кои-то веки я рад, что при этом не присутствуют мои старые друзья.

Я обреченно поднимаюсь на сцену, Мака меня тут же хватает; я вижу капельки пота на его лбу и влажные пятна на рубашке в районе подмышек. Он ведет мероприятие с таким энтузиазмом, что мне даже за него неловко. Зал смотрит на нас с улыбками сочувствия и умиления. Мака, вцепившись в меня так, словно я могу убежать, произносит:

– Знаете… многие из вас не в курсе, но наш Зак из числа таких спортсменов, кто мог бы выбрать любую дорогу: футбол, баскетбол, регби… Что угодно! Неважно, какой формы или размера был мяч, Зак превосходно умел с ним обращаться. Он выбрал футбол, и это была его страсть. Но потом он почувствовал… переутомление… и я в том году предложил ему попробовать себя в «игре аристократов». Помнишь, как ты согласился, Зак?

Как тут забудешь? Я перестал тянуть футбольные нагрузки, пришлось искать замену, чтобы как-то занимать себя по вечерам. Выбор был – крикет или плавание. Какой идиот выберет плавание?

Мака, тем временем, продолжает:

– С уверенностью говорю вам, друзья, что у этого молодого человека золотые руки, золотое сердце и золотая выдержка! Потому что даже когда Зак узнал… скажем так… нехорошие новости… он все равно ходил на тренировки. Ну… когда у него получалось.

Мака мучительно косноязычен. Хочется его тряхнуть и сказать: завязывай уже, переключись на призы молодым дарованиям, а то они сейчас заснут. Ей-богу, если он все-таки ляпнет про онкологию, я развернусь и уйду.

– …в общем, он переборол все сложности, и не раз, и продемонстрировал, что такое человек с характером, причем как на крикетном поле, так и по жизни. Когда у него был день рожденья, он не отменил тренировку, а пришел к нам и принес с собой торт! Словом, наш Зак – настоящий спортсмен и важный член команды!

Может, засунуть ему в рот трофей, чтобы он, наконец, свернул болтовню? Но следующие слова Мака произносит, словно и так чем-то подавился:

– Мы все гордимся тобой, дорогой наш Зак. Даже когда ты лежал в больнице, ты заходил в Фейсбук, интересовался счетом своей команды и поддерживал наш боевой дух, когда сам нуждался в поддержке. Ты показал нам, что такое олимпийский дух. И ты заслужил эту награду, как никто другой.

Вот он, злополучный двусмысленный комплимент. Я саркастично задираю вверх большие пальцы, выхватываю у Маки трофей и спрыгиваю со сцены. Затем направляюсь к боковому выходу и быстро иду прочь, через освещенное прожекторами поле, мимо разметки для европейского и австралийского футбола. Я стремлюсь скорее оказаться за пределами поля, в спасительной темноте, где никого нет. Там я размахиваюсь и запускаю трофей в невидимую даль заповедника, где днем колеса горных велосипедов подскакивают на камнях и корнях. Может, завтра кто-нибудь подпрыгнет на чертовом трофее.

Я наклоняюсь, переводя дыхание. Каждый выдох звучно прорезает холодный воздух. Черт побери, у меня новый костный мозг, лейкемия в прошлом, так почему она тащится за мной в мое будущее? Мне не нужны утешительные призы и прочие утешения. Не нужна жалость. Не нужно, чтобы меня поощряли только за то, что я живой.

– Если так ты бросаешь, удивительно, что тебе вообще что-то дали.

Я мог бы догадаться, что Бекки пойдет за мной следом.

– Мака…

– Мака – олень, с ним все понятно.

– Да блин… – я сплевываю. – Он что, промолчать не мог? Я просто хочу, чтоб ко мне относились как…

– Как к нормальному человеку.

– Да.

– Ты и есть нормальный. Правда, иногда швыряешься трофеями в трекинговые маршруты, бормоча себе под нос проклятья. Но остальное время ты совершенно нормальный.

– Вот именно.

– Пойдем обратно? Там шоколадный мусс на десерт.

Когда-то я любил его больше всех сладостей на свете. Но теперь мне нужно беречь иммунитет. Теперь мне нельзя заварной крем, мягкий сыр, мягкое мороженое, мясные деликатесы; нельзя плавать в бассейне, ходить в сауну, дышать пылью, пить алкоголь… сосиски-гриль – и те больше нельзя.

– В шоколадный мусс кладут сырые яйца, – говорю я. – Так что увы.

– Мне тоже нельзя, – понимающе кивает Бекки, поглаживая свой семимесячный живот. Затем она кладет мне руку на спину и улыбается. Я вздыхаю. Мне не хочется уходить из темноты.