Текст книги "Зак и Мия"

Автор книги: А. Дж. Беттс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Зак

Время обеда, и я убеждаю маму, что мне жизненно необходим мятный милкшейк из кафе – верный способ ненадолго выпроводить ее из палаты. За это время я успею постучать в стенку и как-то сообщить соседке, что хочу отдать ей звездочку – я не просил мне ее вернуть.

Я стучу, но за стенкой звучит мужской голос. Девушки там нет.

Сэма я впервые увидел в апреле, в общей комнате. Он тогда лежал на облучении, наши циклы пересеклись, так что мы подолгу играли в бильярд. Кажется, он мне подыгрывал. Свежий шрам после операции красовался на его голове набухшей, вызывающей буквой «С». «Прошу запомнить, что «С» значит Сэм, а не что-нибудь,» – говорил он. «С» могла бы означать «смерть»: у Сэма была опухоль размером с мячик для гольфа. Он даже носил с собой такой мячик в кармане – для наглядности. А сначала он считал, что у него часто болит голова из-за ныряния с аквалангом.

– У меня этот, как его… рецидив, – говорит он через стенку. – Как и у тебя.

Несправедливо, что эти два слова так похожи: ремиссия, рецидив. Они должны быть на противоположных концах словаря.

Сэм говорит, что после прошлой химии у него отросли кудри.

– Но теперь эта дрянь вернулась, так что опять будут облучать.

Сэм говорит, что он электрик, и поэтому не боится, когда его шарашит всякими приборами. Потом с гордостью сообщает, что после прошлого цикла каждый день ходил на серфинг. На той неделе даже показал язык тигровой акуле.

– А что она мне может сделать? – смеется он через стенку. Мне кажется, я слышу в его голосе океан.

Нина наведывается к нему намного чаще, чем ко мне. Они, кажется, одного возраста. Краем уха я слышу их разговоры ни о чем; в ее голосе звучит оживление. Потом она заходит ко мне, а на ее губах все еще играет улыбка – совсем не та, которой она обычно улыбается мне. Щеки ее пылают под цвет божьей коровки с одной из ее заколок. Я наблюдаю, как она меняет мою капельницу, настраивает монитор, и гадаю, как она позволила себе увлечься, если знает то же, что и я: шансы Сэма снизились с двадцати пяти процентов до десяти. И то, десять – это если округлить.

Черт, я не хочу всего этого. Не хочу думать о процентах и вероятностях, но так уж здесь устроена жизнь.

В школе вероятности не вызывали вопросов.

– Если бросить игральную кость, какова вероятность, что выпадет тройка?

– 1:6.

– Если бросить две игральные кости, какова вероятность, что выпадет две тройки?

– 1:36.

Мне вообще нравилась математика. Нравилось, как она объясняет расклад. Но теперь контекст изменился.

– Если 32-летнему мужчине удалили опухоль мозга, а через 8 месяцев случился рецидив, каковы шансы на выживание?

– 1:11.

– Переведите в проценты.

– 9,09 %.

И никуда от этой математики здесь не денешься. Врачи твердят о соотношении лейкоцитов и нейтрофилов. Медсестры измеряют температуру, вес, отсчитывают миллиграммы метотрексата, преднизона, циклофосфамида. Они документируют мой прогресс в цифрах, поощряя мои пошаговые улучшения, как будто темп зависит от меня. В отличие от карточек стариков с их хрупкими кишечниками, мой график полон оптимизма и вселяет надежду. Я просто образцовый пациент.

Не то что Сэм. Чертов Гугл. Некоторые сайты оценивают его шансы как 1:10, другие – 1:14. А он стучит мне в стенку и говорит: «Чувак, вруби четвертый канал, сейчас будет комедия!» – и начинает подпевать музыке из титров. Интересно, он когда-нибудь гуглит свои шансы?

Мне хватает ума не затрагивать тему статистики выживаемости при маме, Патрике и в Фейсбуке, чтобы не провоцировать лишних переживаний. Нужно отвлечься от нее и сконцентрироваться на том, что передо мной здесь и сейчас. Нина. Она моет руки и говорит:

– Сэм хочет позаниматься с тобой, когда тебя выпишут.

– Математикой?

– Серфингом, дуралей.

– Да ну, со мной? Я ж человек-надувная башка. Впрочем, зато удержусь на плаву…

– Сэм говорит, что после Рождества возьмет тебя с собой в Тригг. У него есть доска, которая тебе идеально подойдет. Просил узнать номер твоего мобильного.

Я опасаюсь, что я – готовая приманка для акул, но тем не менее вырываю листок из дневника и пишу свой номер. Чувак ходит с огромной буквой «С» на голове, а теперь еще с пятнами в легких, но продолжает покорять океан. Как такому откажешь? И я дописываю:

Еще можешь стукнуться в Фейсбук: Зак Майер (второй в списке, а то по юзерпику меня сейчас не факт, что узнаешь!)

Мама относит записку Сэму и зависает с ним поболтать. Близких у него нет, если не считать австралийскую овчарку и соседа по квартире, так что он радуется, когда мама приносит ему чай с печеньем. В другое время и другом месте им бы вряд ли нашлось о чем поговорить: мама с фермы на юге, он серфер-электрик, разъезжающий на Форде-Фалконе. Но здесь, в больнице, законы обычной жизни действуют гораздо слабее.

Нина меряет мне температуру ушным термометром. Сегодня у нее заколка с оленем.

– В этом крыле отделения атмосфера получше, тебе не кажется? – спрашиваю я, стараясь звучать как можно более обыденно, хотя торчащий из моего уха градусник наверняка все портит.

– Даже не знаю…

– То ли света здесь больше, то ли фэн-шуй какой-то… Очень подходит для пациентов младшего возраста. Ну, таких как Сэм. И тех, что помладше.

– Думаешь?

– Да, – киваю я убежденно. – По-моему, здесь логичнее размещать молодежь. Ну, типа Сэма и… всяких вроде него. Я говорю про будущее. В смысле потенциальных молодых новичков.

– Совсем юных, как Мия, да? – спрашивает Нина, записывая температуру в мою карту.

Мия. Ей идет это имя.

– С ней все хорошо?

Нина цепляет ручку за планшет. Какой бы ни была правда, я знаю, она не станет вешать мне лапшу на уши.

– С девочкой все будет в порядке, Зак. За нее можно не переживать.

Это я и так знаю. Я гуглил.

У нее лучшие прогнозы среди всех нас.

Два дня спустя приходит Патрик и говорит, что у него отличные новости.

– Что, я выздоровел?

– Н-не вполне… – хмурится он. То есть, ты, разумеется, выздоровеешь, Зак. Через пять лет ты будешь считаться здоровым даже официально…

– Тогда что за новость? Мне светит встреча с Эммой Уотсон?

Он тут же расслабляется и смеется.

– Не исключено! Я еще не читал, что там мелким шрифтом напечатано. В общем, мы тебя выдвигаем на «Загадай желание».

Я слышал об этом проекте: какая-то организация исполняет желания тяжелобольных детей младше восемнадцати. Я видел фотки, где они летают на вертолетах или обнимаются с Микки-Маусом в Диснейленде. Но все это были дети, а не подростки, так что я как-то не вижу себя среди потенциальных избранников.

– За что это меня номинируют?

– За то, что ты умеешь биться до конца, Зак.

– Типа как боксер Энтони Мандайн?

– Вроде того, – Патрик садится бочком на край моей кровати и зачем-то разглаживает брюки на коленях. – Хотя вообще-то не совсем. Просто ты никогда не жалуешься. Умеешь не раскисать, не то что… многие.

Я понимаю, что он хочет сказать «не то что та девчонка».

– Ага. То есть, я бодрячок вроде Халка Хогана.

– Зак, ну что ты в самом деле! – восклицает мама, в шутку замахиваясь лакричной палочкой. Она все время говорит, что нужно ценить участие Патрика, а не смеяться над ним. Как и остальной персонал больницы, он привык разговаривать о взрослых проблемах – банкротстве, бесплодии, несправедливости жизни и так далее.

– Я бы скорее сравнил тебя с воином, – говорит Патрик.

– Тогда мою палату можно сравнить с Афганистаном, а мою лейкемию – с Талибаном?

– Почему бы и нет.

– Отличная метафора, спасибо. Можно я использую ее на уроке литературы?

– Разумеется. Ну, я пошел, – он поднимается с кровати. – Лучше заранее придумай, что будешь загадывать. Эмма Уотсон, говоришь? Это Гермиона из «Гарри Поттера»? А что? Как говорится, мечтать не вредно…

Когда он уходит, предварительно помыв руки и помахав мне, мама говорит:

– Веди себя прилично.

– Сама веди себя прилично. А то как загадаю тебе курс похудения у Дженни Крейг.

Если честно, не хочу я ни в Диснейленд, ни на Формулу-1 с Шумахером. Когда я наконец выберусь отсюда, то меньше всего мне нужна шумиха вокруг моей персоны. Чего я хочу – так это гулять под огромным синим небом, копаться на ферме с папой и Эваном, помогать Бекки с животными, гонять в футбол с ребятами… Просто хочу назад свою жизнь, и больше ничего мне не надо.

К тому же, я не заслужил награды. Я никакой не воин, и даже смелым меня едва ли назовешь. Я не совершал подвигов, не спасал утопающих детей, не отправлялся в кругосветное плавание, как та девица на розовой яхте. Три часа в день за игровой приставкой никого еще не сделали героем. Последние 27 дней я лежал в кровати, налаживал работу кишечника и терял волосы с распухшей до ужаса головы. Спустя семнадцать дней после трансплантации мой организм начал понемногу сам вырабатывать лейкоциты, если верить тестам. В общем, ничего сверхъестественного.

Я смотрел передачи о военнопленных, которые умудрялись выжить, дыша угольной пылью и залечивая раны опарышами. Вот их бы в Диснейленд. А у меня – какое выживание? В палате есть холодильник с морозилкой, телевизор, приставка, благодаря кондиционеру температура всегда приятная, плюс регулярная горячая еда и перекусы; мне даже постель самому застилать не надо.

Ничего удивительного, что я не жалуюсь. На что? При любом раскладе происходящее – ненадолго. Сегодня средняя продолжительность жизни типичного австралийца мужского пола – 79 лет, или 948 месяцев. Больница плюс первый курс химии и последующие проверки – это совокупно девять месяцев. Выходит, я провел тут всего 1,05 % своей жизни. На потолке моей палаты 84 плитки, и если представить, что потолок – вся моя жизнь, то лечение не займет даже одной плитки целиком.

В общем, с точки зрения вечности, текущая история – пустяки. Не с чем номинироваться на «Загадай желание». Вот Сэм – другое дело, но ему уже 32, и он не проходит по возрасту. Или взять Нину, которая знает ставки, но все равно влюбилась в него. Вот это достойно награды.

– Слушай, зачем тебе Эмма Уотсон? – спрашивает мама. Даже мама смелее меня. Она выбирает терпеть все это.

Моей смелости тут нет: я ничего не выбирал сам. Говорят: «он борется с раком», но я не подписывался на эту битву. Лейкемия подписала меня сама.

Зак

Фейсбук сообщает, что у меня два новых запроса на добавление в друзья. У меня их и так 679, куда еще?.. До болезни было 400 с чем-то, и уже тогда большая часть состояла из формальных знакомств: бывшие одноклассники, ребята с футбола, приятели из крикетной команды… А теперь со мной не френдится только ленивый: какие-то дальние родственники, другие пациенты из больницы, их семьи, а также виртуальные знакомцы с разных форумов по онкологии, которые особо злостно засоряют мне стену псевдомудростями и употребляют в переписке сокращения, которые я не всегда понимаю.

– Сетевое общение, – говорил мне Патрик, – играет важнейшую роль в период изоляции и помогает преодолеть это одиночество.

Но что-то мне подсказывает, что мои «друзья» выигрывают от сетевого общения куда больше, чем я.

Больше всего на Фейсбуке меня развлекает бесконечное отклонение маминых запросов на дружбу.

– Мам, я у тебя перед глазами каждый божий час, зачем ты хочешь, чтобы я мельтешил еще и в твоем Фейсбуке?

– Мне просто интересно, чем ты там занимаешься.

– Ты и так видишь, чем я там занимаюсь! И не только там. Ты же все мои действия наблюдаешь живьем и в подробностях!

– У меня там всего четырнадцать друзей, – говорит мама жалобным голосом. Но я не поддаюсь.

– Попробуй выходить в люди почаще! Общайся с друзьями, съезди к тете Трише – до нее ехать-то меньше часа. А еще лучше – просто езжай домой.

– И поеду. Вместе с тобой, ровно через семь дней, – говорит мама. Будто я мог забыть, сколько дней мне тут осталось. Как же.

Отклонив очередной мамин запрос, смотрю на следующий.

Я думал, он будет от Сэма.

Мия Филлипс хочет добавить вас в друзья

Общих друзей – ноль. Я вижу эти имя с фамилией впервые. Лицо, впрочем, кажется знакомым. Всматриваюсь… Топ с вырезом, кулон в форме половинки сердца. На юзерпике она, в обнимку с другими девушками. Неужели та самая Мия?

Я невольно перевожу взгляд на окошко в двери. Ее там нет, конечно. Только белая стена и часть вывески, запрещающей простуженным находиться в отделении. Сейчас к нему примотан кусок краснозеленой новогодней мишуры. Да, та самая Мия! Пум-пум, тук-тук. И она предлагает мне дружбу.

У меня перехватывает дыхание, перехватывает голос, перехватывает все.

Я собираюсь принять запрос, но колеблюсь. Как она вообще меня нашла?

– Мам, а Сэма уже выписали?

– Нет. Его перевели в шестую палату.

– Когда?

– Когда ты спал.

Я тут же начинаю говорить тише. Получается хрипло.

– А кто сейчас во второй?..

Мама пожимает плечами, будто это, вопреки обыкновению, ее совершенно не интересует, и протягивает мне зефиринку. Она прекрасно знает, кто сейчас во второй палате.

Я смотрю на экран. Добавить или отклонить?

– Нина говорила, что соседки не будет до вторника. У нее, вроде, цикл пять дней через пять?

– Не помню, – говорит мама. – Как иначе назвать мокасины, пять букв?

Не то чтобы мне нужен еще один контакт в Фейсбуке ради галочки. Тем более который дарит мне диски с попсой и отдирает с потолка звездочки. Она все понимает неправильно. И все время на кого-то злится.

Но все-таки она там совсем одна.

Я отвергаю логику, добавляю ее в друзья и задерживаю дыхание.

Но в мире ровным счетом ничего не меняется. Ни эпического землетрясения, ни закадровой музыки. Отлично, у меня есть еще один френд вместо друга.

Но тут – пум.

Швабра уборщицы за стенкой? Или…

Пум.

Мама с подозрением смотрит в направлении звука.

– Это ты стучал?

Я качаю головой.

– Мыши, наверное.

Пум – настаивает стена. Пум.

То есть, она всего за два часа оказалась в соседней палате, добавила меня в Фейбуке и постучалась в стенку. Ничего себе скорость событий!

Я захожу на ее страницу и листаю незнакомую мне жизнь в комментариях со смайликами и фотографиях.

Мия! В эти выхи фест на Ротто! Айда с нами?

Эй, ты чего не пришла к Джорджи? Было так круто!

Последнее обновление от самой Мии – трехнедельной давности:

Как же меня задолбала моя чертова нога.

Все комментарии под статусом – совершенно мимо цели:

Хаха, на танцах подвернула??!

А что, антибиотики не помогают?

Мамма Мия, ну ты и клуша;)

Скроллю дальше вниз, чтобы узнать побольше.

С месяц назад она писала про выбор платья и туфель к выпускному, выкладывала фотку растопыренной пятерни с разными цветами лака, и все это бурно комментировали ее френды, общее число которых составляет 1152 человека. Это вообще как? Разве возможно реально знать столько людей?

Про онкологию – нигде ни слова. Про лечение – тоже. И ее зовут тусить на Ротто. Непонятно. Она что же, всем говорила, что у нее просто разболелась нога?

Нет, я понимаю, прогнозы у нее хорошие. Но рак – это при любых раскладах паршиво. И по факту, и по последствиям.

Пум…

Друзья ей постят и постят на стену всякие глупости про каникулы и рождественские распродажи, не зная, что Мия живет между домом и больницей. Что ее тошнит от химии. Как так получилось?

Скроллю дальше, разматывая ее жизнь в обратной хронологии. Попадается буквально пара жалоб на больную ногу, а остальное – как ни в чем не бывало. Какие-то школьные заморочки, приглашения на пляж и пошопиться, фотки с музыкальных фестивалей. Все складывается в симпатичную, яркую мозаику, но за ней совершенно не видно самой Мии.

Айпад внезапно издает трынькающий звук, и в правой нижней части экрана появляется окошко, в котором написано: «Мия печатает…»

Трыньк.

Мия: Это ТЫ?

Черт! Как она догадалась, что я на ее странице? А вдруг она думает, что я за ней шпионю? Блин, но она первая попросилась в друзья!

Всего пять минут назад я смотрел себе мирно второй день чемпионата по крикету, а теперь взбалмошная соседка стучится в мою стенку и в мой Фейсбук. Мия, нажми на тормоза! Или это мне надо разогнаться?.. И зачем писать ТЫ капслоком?

Пум.

– Зак! – теперь в мамином голосе слышно раздражение. – Это ты или кто?

Вот я влип. Кому и куда отвечать? Маме? Мии? В стенку или в Фейсбук? И что вообще говорить?

Трыньк!

Мия: Але! Зак Майер – это ты?

Курсор выжидающе моргает в поле под ее вопросом, но я парализован, словно кролик под взглядом удава.

Пум!

Теперь я уверен, что стучит никакая не швабра, а очень даже кулак, и этому кулаку наверняка сейчас было больно. Она в моем айпаде, она за моей стеной, отступать некуда.

Я печатаю:

Зак: да, я это она

Дурацкая ошибка, но что хуже – я случайно жму ввод до того, как успеваю ее исправить. Повисает мучительная пауза, в ходе которой я в мыслях рву на голове волосы, которых в реальности нет, а девушка, видимо, пытается вникнуть, что значит мой ответ.

Мия: Ты М или Ж?

Зак: я М

Короткие сообщения безопаснее. Тачскрин – зло.

Зак: я тут

Подумав, еще добавляю:

и я правда М

На добавление, правда, уходит несколько секунд, потому что я долго выбираю: расшифровать для верности «М» и написать «пол мужской», или же уточить «я мальчик», или лучше «я мужчина»? Идиотизм: конечно, она понимает, какого я пола! Она же раза четыре заглядывала ко мне в палату. Хотя, может, ежедневное общение с женщинами вроде мамы и медсестер подпортило мои Y-хромосомы? А костный мозг от предположительной немки дополнил картину?..

В меня летят все новые вопросы:

Мия: А ты вообще кто? Это ты сейчас за стенкой?

Зак: я. 1 палата, мы соседи, я зак.

И снова добавляю:

я М

Мия: А че на аватарке женщина?

У меня там действительно женщина. Такая характерная немка с плаката Октоберфеста, с косичками и угрожающих размеров грудью.

Зак: это прикол такой, это не я

Как рассказать про домыслы насчет анонимного донора из Германии и прозвище Хельга?

Зак: короче долго объяснять, есть шанс что я немного хельга

Мия:?

Зак:!

Ну а что тут скажешь?

Нужно как-то доказать, что я это я. Собравшись с духом, вытягиваю руку и стучу в стенку. Звук получается не такой, как раньше.

Мама внимательно за мной наблюдает. Удивленно смотрит на мой сжатый кулак. Я и забыл, что она здесь!

Мия: У меня в тумбочке твой телефон. Зачем?

Зак: я сэму передавал.

к тебе попало по ощибке

Почему все должно быть так сложно? Видимо, Сэм забыл забрать записку с номером, а уборщица недоглядела. Исправляю опечатку:

Зак: По ошибке! Ошибке!!!

Черт, теперь повтор и восклицательные знаки выглядят раздраженно. Будто я жалею, что зафрендил ее. Кстати, я и правда жалею, но только потому, что в результате выгляжу как клоун.

Она ничего не пишет. Наверное, тоже жалеет. И вообще, зачем знакомиться с кем-то, кого нельзя повидать живьем? Особенно если он выглядит как я и лепит дебильные опечатки.

Так. Глубокий вдох. Нужно как-то прояснить ситуацию.

Зак: меня не выпускают, и я просил сестру передать записку сэму. он лежал там до тебя, сейчас перевели в 6-ю. я не знал, что записка попадет к тебе, но это все фигня

После паузы она спрашивает:

Мия: Почему тебя не выпускают?

Курсор мигает как будто с интересом. Но как ответить вкратце, почему меня теперь не выпускают? Слабость весь одиннадцатый класс, все думали, что устаю на футболе, потом начались синяки, изнеможение, постоянные простуды. Потом анализы, диагноз, шесть месяцев химии, потом наконец долгожданная жизнь. Затем рецидив, поиск донора и облучение, трансплантация и карантин, чтоб новый костный мозг прижился, а иммунитет достаточно восстановился, и нейтрофилы оказались готовы к моему выходу в мир. Так что я здесь торчу, пережидаю это и радуюсь всяким мелочам да глупостям. Вроде стука в стенку или возможности пообщаться – в кои-то веки – с кем-то моих лет.

Зак: да просто не выпускают и все.

но осталось 7 дней, скорее бы:-/

В ответ тишина. Я сказал что-то лишнее? Может, ей показалось, что я бью на жалость?

Я чувствую, что ее внимание ускользает, что она, должно быть, отводит взгляд от экрана или собирается переключиться на чат с кем-нибудь здоровым и нормальным, с подружками, которых волнуют загар, марки солнечных очков и прикольные кулоны на шею. На фотках они выглядят, как фотомодели из журналов. И мне ужасно хочется сказать, что я вообще-то тоже из этого здорового мира, такой же, как они, просто сейчас временно выгляжу, как человек-попкорн. Но вместо этого я пишу:

Зак: врубай свою музыку, если хочешь, я, правда, не перевариваю гагу

Мия: Я тоже

Зак:?

Мия: Мне этот диск подарили. Еще он хорошо отпугивает маму

Зак:?

Мия: Реально, попробуй

Зак: с моей не сработало, короче, ты слушай что угодно, твоя палата, твои правила

Ответа нет, так что я безрассудно продолжаю.

Зак: и вообще ты там держись и не гру

Опять лажа. Жаль, что в чат не встроена отмена отправленного сообщения на такие случаи.

Зак: сти

Зачем вообще эти вещи писать? Можно подумать, грустить возбраняется. Если хочет, то пусть грустит.

Похоже, что если она чего и хочет, так это побыть одна. Зеленая точка возле ее имени гаснет, а я сиди здесь, один на один с чувством, что сказал все не то и не так.

Вообще-то подобную чушь – типа «не грусти» – должны говорить близкие. Где ее мама или тот чувак в шляпе, который ее навещал? Почему идиотничать выпало именно на мою долю? Кто-то должен сидеть рядом с ней и постоянно повторять, что все будет хорошо, что ее не продержат тут долго, ей всего лишь 17, по статистике у нее впереди еще лет 67, а сейчас просто неприятный эпизод жизни, такой таймаут перед возвращением к привычному ходу вещей, по длительности совсем незначительный. Как частичка плитки на фоне целого потолка.

Я слышу, как она поднимается с кровати, и вскоре раздается звук смыва в туалете. Если ее тошнит, надеюсь, что все-таки из-за цисплатина, а не из-за меня.

Еще какое-то время я листаю ее Фейсбук. Узнаю, что она в следующем году переходит в двенадцатый класс, раз в неделю ходит на косметологические курсы, любит фильмы Тима Бертона, актера Райана Рейнольдса, музыку Flume и драже M&Ms с арахисом. Терпеть не может бананы. Еще на страничке обозначено, что она состоит в отношениях с Райсом Грейнджером.

На этом я закрываю айпад. Мы зафрендились, но это не делает нас друзьями. Помимо болезни, у нас нет ничего общего. Было бы странно и дальше так внимательно прислушиваться к событиям за стенкой.

– Остракизм, синоним, шесть букв, – требовательно произносит мама.

Но слова подводят меня.