Текст книги "Зак и Мия"

Автор книги: А. Дж. Беттс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Мия

Как хорошо, когда темно.

Фонари не горят. Луна ушла за облака. В салоне машины тоже нет света: лампочка не работает.

Хорошо, что Райс привез нас в Кингс-Парк. Мы стоим на обочине со стороны леса, напротив места, где впервые поцеловались. Помню, мы тогда не поехали в кино, а сразу двинули сюда, типа, посмотреть на ночной город. Но смотрели недолго.

Райс припарковался так, что за лобовым стеклом деревья. Так лучше. Так в салоне еще темнее.

В тот первый раз машина пахла новой кожаной обивкой. У меня был стаканчик с ледяным соком. Я жутко боялась его разлить и решила допить залпом, и чуть не отморозила себе мозг. По радио заиграла Леди Гага. Райс улыбнулся, снял кепку и поправил волосы, глядя в зеркало заднего вида. А потом помог мне перебраться на заднее сиденье. Там оказалось расстеленное одеяло. Он случайно заехал ботинком по лампочке, и она разбилась. Райс выругался, а я стала ржать. Его поцелуй был грубоватый и холодный, со вкусом колы и малины. Помню, он всю меня исцарапал щетиной – шею, грудь, ноги, краснота не проходила неделю.

Сегодня от него пахнет чипсами и лосьоном после бритья. Я стягиваю майку, кладу его руку на свой новый лифчик и так оставляю. Хочу, чтобы он сам нащупал бисерный бантик посерединке. Другую его руку я кладу себе на живот и помогаю ей скользить вниз, под пояс джинсов. Туда, где трусики с таким же бантиком. Хочу, чтобы он вспомнил, какая я на ощупь. Чтобы вспомнил, как шептал: «Я так жутко тебя хочу».

– Не надо, – он останавливает мою руку. – Что ты задумала?

Я ничего не задумала. И он тоже ни о чем не должен сейчас думать. Только обо мне. О том, как жарко. Как неудобно держаться за кожаные сидения мокрыми от пота пальцами. Я помню, как его спина стала влажной и скользкой. Отдышавшись, он сказал: «Ну вот, мы обмыли новую тачку». Потом улыбнулся и снова надел свою кепку.

А теперь он кладет руки на руль и смотрит в лес, сощурившись, будто считает стволы деревьев. Тоже мне, натуралист.

– Что не так?

– Мы расстались, – говорит он.

– Ах, «мы»?

Сперва Райс перестал отвечать на звонки, делегируя общение со мной автоответчику. Потом перестал отвечать и на сообщения тоже. Мы – не расставались. Он тупо свалил.

– Я просто не могу.

– Не можешь меня трахнуть?

– Нет. То есть, да.

Вообще-то я и не собиралась с ним трахаться. Просто хотела взбудоражить. Увидеть интерес.

– То есть…

А что я, собственно, хочу уточнить? «Я больше не красивая»? или «У тебя на меня больше не стоит»?

– Ми я, давай не будем.

Но я снова хватаю его руку и заталкиваю себе под джинсы. Хочу, чтобы он меня снова хотел. Я расстегиваю его ширинку свободной рукой. Он пытается отстраниться, но я наваливаюсь, я трогаю его, как он всегда любил. Хочу почувствовать, как он становится там большим и твердым, хочу знать, что его ко мне еще тянет, что я могу заставить его разомлеть, что…

Но ничего не происходит. Он хватает меня за руки и отводит их, продолжая смотреть в лес.

– Слушай, не стоит.

Жаль, у него с юмором так себе: отличный каламбур. Я усмехаюсь, подбираю рюкзак и шарю рукой по заднему сиденью, где должна быть футболка и костыли.

– Знаешь, Райс, ты скотина и трус.

Натянув кое-как футболку, я распахиваю дверцу и разворачиваюсь в сторону холодной ночи. Костыли с хрустом упираются в гравий.

– Не дури, Мия. Давай я отвезу тебя домой.

– Домой?

– Ну, куда скажешь. Могу подбросить к Эрин.

– Вот уж нет, – к черту Эрин, ее мамаша постоянно лезет ко мне с вопросами и думает, что заранее знает ответы.

– Тогда к другой твоей подруге, которая тощая, – продолжает он.

Он не предлагает отвезти меня к себе, в квартиру сразу за домом родителей, хотя раньше прям уламывал меня там потусить. Но то было раньше.

– Пошел ты, – говорю я, поднимаюсь и хлопаю дверцей. – Я достойна лучшего, понял? – я бью по двери костылем. Остается вмятина, но я бью опять. – Все говорят, что ты мне в подметки не годишься, слышишь? Все!

Мозг услужливо напоминает мне: никто больше так не говорит. Так говорили, в прошедшем времени.

– Я тебе не уродина какая-нибудь, Райс! Ты просто не врубаешься!..

Он дает задний ход, и я снова бью костылем по машине. Я хочу расколотить ему все окна, хочу заехать по его дурной башке.

Земля и гравий разлетаются из-под колес, тачка быстро разворачивается и мчится прочь. Я остаюсь совершенно одна, с рюкзаком и костылями, в темном-претемном лесу.

Как хорошо, когда темно.

Так темно, что себя не видно.

Зак

К счастью, по дороге домой никто не вспоминает чертов трофей. К моменту, когда мы рассаживаемся вокруг телевизора с мороженым, я и сам уже о нем не помню. С экрана рассказывают про ландшафтный дизайн, мама с папой и Эваном обсуждают урожай оливок. Я ужасно им всем благодарен, что они ведут себя как ни в чем не бывало. Словно вечер как вечер, и все в порядке.

Сестра зовет меня с улицы. Точно: сегодня же пятничный вечер. Бекки уже ждет меня на пороге с клюшками для гольфа. Я напяливаю резиновые сапоги, беру фонарики, и мы идем по мощеной тропинке, туда, где овцы и козы уже собрались спать, привалившись друг к другу большими шерстяными комками. Бекки светит на овец, присматриваясь, не собирается ли какая из них ягниться. Затем она направляет луч фонаря туда, где альпаки. Пятеро спят, сложив передние ноги, а три другие фыркают и отступают вглубь загона, включая старшую альпаку, Дейзи.

Мы вешаем фонари на рейки ограды, чтобы осветить себе дорожку, и Бекки занимает исходную позицию с клюшкой.

Из кенгуриных какашек получаются идеальные снаряды: они сухие и достаточно плотные, так что даже со свежими легко управляться. А вот овцы и козы оставляют влажные кучки, которые разлетаются при контакте. В общем, гольф с овечьим дерьмом до добра не доводит, так что мы его оставляем в покое вместе с обитателями загона.

Маму больше всего раздражает дерьмо диких кенгуру, потому что его разносит повсюду – оно валяется и в загонах, и у входа в лавку, и в туалетах для туристов, и на свежемощеной террасе, и под скамейками, и на дорожке вдоль всего контактного зоопарка. Кенгуру перепрыгивают через любой забор в поисках съестного, и оставляют за собой кучу снарядов для гольфа, которые позволяют нам не скучать по пятницам. Пятничный вечер – время уборки на ферме перед наплывом туристов на выходных.

Бекки из-за беременности стоит в немного неправильной позе, но ее удар по-прежнему безупречен. Она отправляет какашку за какашкой далеко за пределы ограды, мимо растущих внизу олив. По-моему, она втайне мечтает стать великой гольфисткой. Пресса была бы в восторге от интервью о тренировочном режиме: тысяча какашек в неделю.

– Эвана, по ходу, снова ждет облом в делах сердечных, – говорит Бекки.

– Кто у него на этот раз?

– Француженка. Ты ее разве не видел? Знойная такая штучка. Ей двадцать один.

– То есть, папа набирает всяких француженок на сбор урожая? Вместо меня? И кто он после этого?

– Да там компания из шестерых студентов приехала, Зак. Дело не только в тебе.

– Блин, ну я же, в конце концов, не руки лишился!

– Сам знаешь: рекомендации врача – закон.

Вся моя семья вызубрила исчерпывающую брошюру «Вы пережили трансплантацию костного мозга: Что дальше?», включая Эвана, чей интерес к чтению обычно ограничивается журналом «ЗооНеделя». В брошюре сказано, что мне на ближайшие 12 месяцев строго противопоказаны контактные виды спорта, а также бег, вождение квадроцикла, физический труд и работа с механическим оборудованием. Домашнее задание, как назло, в этот список не входит.

– Бекки, ну одно дело участвовать в мотокроссе, другое – собирать оливки.

– Ничего. Будешь помогать мне кормить зверинец. Папе некогда, ему нужно все объяснить собирателям, а потом подвалит целый автобус с туристами. Сегодня же первый день каникул! – напоминает она мне. Как будто я мог забыть.

– А как мне знакомиться со знойными студентками, если я буду торчать здесь с малышней?

– Я отправлю кого-нибудь в разведку, – обещает Бекки. – Там, кстати, есть одна немка…

– Не-не-не. После трансплантации это все равно что предложить мне инцест.

– Ну ладно, вроде бы есть еще итальянка. Или новозеландка… я все разузнаю! – тараторит Бекки. – Тебе правда надо развеяться. Роман с иностранкой – отличный способ.

Сестра не догадывается, что девушек в моей жизни и так избыток. Я же теперь достопримечательность: старший в классе, второгодник. Меня то и дело дергают на переменах с просьбами помочь, поскольку в части предметов я шарю лучше остальных. Но дело не только в этом: девушки ведутся на уязвимость. Я же вижу, как они разглядывают мои шрамы. Что ведут себя подчеркнуто деликатно, словно я хрупкий груз с наклейкой «НЕ КАНТОВАТЬ».

Мне не нравится, когда вокруг меня ходят на цыпочках. И мне не нужно сочувствие.

Размахнувшись, я бью по кенгурушному снаряду. Мимо. Он приземляется на крыше курятника, и птицы, разбуженные шумом, испуганно хлопают крыльями.

– В твоей брошюре не возбраняется легкий флирт, – продолжает Бекки.

– Значит, планируешь выступить в роли сводницы?

– Между прочим, тебе надо поработать над характером, раз уж спортивная карьера прахом пошла.

Я размахиваюсь клюшкой и бью по следующему комку с такой силой, что он уносится в ночь с приятным свистом.

– Ничего так, – впечатляется Бекки.

Прислонившись к забору, она позволяет мне раскидать оставшиеся комки какашек самому.

Привет, Зак!

Как жизнь, старина? С прошедшим 18-летием! Ты уже вернулся в привычную колею?

Послушай моего совета, становись электриком. Будешь работать три дня в неделю – круче только яйца! На выходных еду на остров Бедж – ежегодная вылазка на стрельбища., оттянусь.

Тебя, между прочим, ждет 3-метровая доска для серфинга. Будешь в Перте – заскакивай. Это мой подарок тебе на день рожденья.

До связи!

Сэм

Я задумчиво стучу ручкой по одной из новых открыток с рекламой «Доброй Оливы». Хочется написать Сэму в ответ, что у меня тоже все прекрасно, но это будет неправильно.

– Твоя жизнь может измениться, – сказал мне Патрик в мой последний день в больнице. – Ты сорок семь дней не выходил из палаты…

– Из которых тридцать три не разлучался с мамой.

– Вот именно. Так о чем я говорил?..

– Что жизнь моя может измениться.

– Да. Может.

– Вам не кажется, что у меня волосы отрастают рыжими?

– Зак, я говорю не только про событийные перемены, – уточнил Патрик. – Я имею в виду эмоциональные тоже.

– Да, да, у меня уже куча эмоций, – парировал я и провел рукой по затылку. – Два круга лейкемии, немецкий костный мозг, а теперь я буду рыжим. Жизнь бьет ключом!

Потом приехала мама, я подхватил сумку и сбежал от разговора. Лифт спустил нас на первый этаж, и мы направились по зеленым стрелочкам к выходу.

Снаружи у меня закружилась голова. Мир оказался таким огромным! Ни стен, ни потолка, только бескрайняя свобода. На свободе стояли машины. Из свободы торчали дорожные столбы и парковочные автоматы. Светофоры! Дорожное движение! Синева океана и неба! Восемьдесят километров в час! Всю дорогу до дома мы ехали с опущенными стеклами, и я никак не мог надышаться.

Когда машина подъезжала к дому, к новой вывеске «Добрая Олива! Оливковая ферма и контактный зоопарк», я за полсотни метров учуял запах курятника, и мне показалось, что это лучший запах в мире. К счастью, мне хватило ума не сказать этого вслух: мое психическое состояние и без того волновало всех слишком сильно. Потом на меня набросился мой джек-рассел, явно с намереньем залобызать меня до полусмерти, но Эван его оттащил в сторону, чтобы я мог обняться с родными. Я чувствовал себя самой счастливой Хельгой из когда-либо живших. И когда-либо выживших.

Я снова пошел в школу, хотя поначалу засыпал на пятом и шестом уроках. Даже необходимость делать домашнее задание меня радовала, потому что рисовать демографические графики и анализировать планы развития экономики – это совершенно нормальные, здоровые занятия для ученика 12-го класса, которого ждут нормальные, здоровые контрольные и экзамены, и чья жизнь движется по понятной, предсказуемой прямой из точки А в точку В и далее в точку С.

Ровно поэтому я совсем не рад предстоящим весенним каникулам. Школа структурирует жизнь, без нее не получается понятной прямой. Время начинает идти то слишком быстро, то слишком медленно, а иногда внезапно начинает идти по кругу, как заевшая пластинка. Иногда стучит по плечу. Иногда захватывает тебя в плен и перебрасывает обратно в палату № 1, и ты видишь капельницу, и чуешь больничный запах, и помнишь тошноту, как вчера, и слышишь Мию за стенкой… Мия. Интересно, где она сейчас? Что с ней?

Вспоминаю отчаянный и сердитый стук. Трудные вопросы в лоб.

Успела ли она отрастить волосы к выпускному? Поехала туда в кресле или нет? Пережила ли операцию, вернулась ли к прежней жизни? Фоткается ли с подружками в торговом центре, показывает ли с гордостью шрам на ноге?.. Забыла ли обо мне, как стоило бы? Как мне бы стоило забыть о ней?

Остается только гадать: ее больше нет на Фейсбуке. Когда я вернулся домой, я улучил момент, пока накрывали праздничный стол, и вышел в интернет. Я хотел написать: мне приснилось, или ты пришла ко мне ночью? А если пришла, то специально, или ты часто ходишь во сне? Как прошла операция?

Но ее страница оказалась удалена. Я сперва даже решил, что она меня расфрендила, но поиск по имени-фамилии ничего не дал. Она просто взяла и стерла себя из интернета.

Так странно. Делишься с человеком секретами, разговариваешь о важном перед рассветом, но не знаешь о нем ничего: ни адреса, ни номера телефона. И он потом раз – и целиком исчезает из твоей жизни.

Я верчу в руках открытку. Если бы я знал адрес Мии, что бы я ей написал? Что-то в небрежном стиле Сэма, привет-пишу-просто-так? Или что-нибудь посодержательнее? О том, как обычное перестало быть обычным, и жизнь никогда, похоже, не будет прежней? Что я соблюдаю карантин и боюсь этих долгих двух недель каникул, когда остаешься наедине со своими мыслями.

В разгар размышлений ко мне заглядывает мама. После больницы она отвыкла стучаться.

– Ты как насчет вечеринки?

– Что, прямо сейчас?

– На следующей неделе. Соберем родню, твоих друзей… – она заходит в комнату. У нее в руке миска с мороженым, которое она принимается задумчиво мять ложкой. – Мэтью и Алекс наверняка смогут прийти. И Рика позовем…

– Так они разъехались, – напоминаю я. Сейчас кто где: в Перте и на востоке, одни учиться поехали, другие работать. – Ты вроде сегодня уже ела мороженое?

– Тогда позовем новых друзей из школы. Они же придут, если пригласить?

– Смотря что будут наливать.

Мама указывает ложкой на чертову брошюру с правилами жизни после трансплантации, которая приколота кнопкой к моей стене. Я и так помню: алкоголь – запрещенное вещество номер два.

– Я не про себя, – уточняю я.

– Ладно, позовем только родственников. Устроим барбекюшник. Отметим твои сто дней победы.

Честно говоря, идея вечеринки мне не нравится: если сто дней нормальной жизни нужно праздновать, то какая же она нормальная?

Но я соглашаюсь. Преимущественно ради мамы, но отчасти и ради себя. Потому что это, в конце концов, способ отвлечься. В частности, от мыслей о Мии.

Мия

Таксист делает мне скидку.

Но скидка бывает формата «ты красивая девочка, надо тебя порадовать», а бывает формата «ты жалкая калека, а я весь такой милосердный». У меня костыли и по щекам размазана тушь, какая уж тут красота. Но черт с ним. Зато сэкономила семь баксов. Он еще заработает, а мне пригодятся.

Я вытираю лицо рукавом толстовки и трижды звоню в дверь. Дверь открывает отец Шаи. Он смотрит на меня, поправляет очки, затем смотрит на часы в коридоре.

– Здравствуйте, мистер Ви. Шая дома?

– Майя?

– Мия.

Он кивает, припоминая меня. Я давно не появлялась.

– Ты, значит, теперь блондинка?

– Да. Мне идет?

– Симпатично. А костыли зачем?

– Да вот, удачно поиграла в нетбол. Шая как-то говорила, что у вас можно заночевать, если нужно…

– И нужно сегодня?

– Ну да, – я киваю на свой рюкзак. – Я понимаю, что уже поздно. Извините, так вышло.

Он снова смотрит на часы, потом вздыхает:

– Они в комнате.

– «Они»? Их много?

Он разводит руками.

– Каникулы же.

Вот блин. Одна Шая – это еще куда ни шло, но целая компания – это сложно.

– Я думал, ты бросила школу.

– Да нет, просто перешла на неполный день, потому что пошла на курсы. В следующем году наверстаю.

У меня на все готовы ответы.

– Понятно. Значит, у тебя все в порядке? Никаких… эксцессов?

Я хмыкаю и закатываю глаза, будто эксцессы в моей жизни – дело неслыханное. В действительности у меня все настолько не в порядке, что лучше об этом не думать. Чтобы не свихнуться. Может, лучше развернуться сейчас и уйти? Поймать другого жалостливого таксиста… правда, неясно, куда ехать.

– Проходи, – говорит мистер Ви. – Как-никак, ночь на дворе.

В комнате Шаи по мебели разложены шмотки. Из гостей – три девушки, я всех троих знаю. На диване сидит Хлоя, на полу валяются Эрин и Фло. Шая стоит у телевизора с пачкой DVD-дисков в руках. Когда я появляюсь на пороге, все замирают на слишком долгое мгновенье и переглядываются, ища друг у друга подсказки, как реагировать. Интересно, о чем они думают. А главное – что они знают?

Если бы я была призраком, то просто оторвалась бы от пола и растворилась бы в воздухе. Просочилась бы наружу сквозь закрытое окно. Никого не стала бы преследовать и пугать.

Но тут Шая роняет свои диски, перепрыгивает через подруг и бросается мне на шею. Я не могу ответить на объятье, потому что держусь за костыли.

– Мия! Как хорошо, что ты вспомнила!..

В свое время это мы с Шаей придумали устраивать запойные киномарафоны в конце семестра. Кажется, это было в восьмом классе. Мы были неразлучны – смотрели кино и пожирали чипсы, лишь изредка снисходя до кого-нибудь из одноклассниц и приглашая их присоединиться. Потом мы заменили чипсы шоколадным печеньем, чтобы оно отводило подозрение взрослых от молока, в которое мы подливали ирландский ликер. Получались поистине эпичные вечеринки. Мальчишки тащились под наши окна даже из разных кварталов и выкрикивали всякие глупости, чтобы нас засмущать. Это была крутая развязка десяти мучительных недель учебы, когда толком не удавалось потусить.

Шая провожает меня в ванную и протягивает косметические салфетки, чтобы смыть тушь. Мне так странно видеть свое отражение в зеркале. Никак не привыкну, что теперь выгляжу совсем по-другому.

– Я бы пригласила тебя, – говорит Шая, изучая в зеркале свои брови, – но я думала, что ты куда-то свалила. Писала-писала тебе сообщения, а ты молчок…

– Да я тусила с Райсом. Ты ж его знаешь.

– Ага. Так ты собираешься в Сидней?

– Завтра, – киваю я. – К тетке поеду. На автобусе.

– Ты в курсе, что на самолете быстрее?

– Это скучно, – отмахиваюсь я.

Кроме того, для посадки в самолет нужен паспорт. Шая тоже теперь внимательно смотрит на мое отражение.

– Без тебя все совсем не так. Ты еще вернешься?

Я пожимаю плечами.

– Мистер Перлман говорит, что если ты бросаешь школу, то надо, чтоб твоя мама пришла и что-то там подписала.

– Она уже все подписала. Забей.

Приведя лицо в порядок, я поворачиваюсь в сторону комнаты, где девчонки уже расстелили матрасы и спальники. Фло и Эрин успели переодеться в спортивные штаны и футболки, а Хлоя красуется в топике и дизайнерских шортиках. У нее такие длинные, стройные, безупречно загорелые ноги. Она наклоняется, берет из коробки печенье, откусывает и, заметив мой взгляд, улыбается с набитым ртом. Когда-то она мне страшно завидовала.

– Мия, ложись тут, – говорит Фло, указывая ногой с ярко-красным педикюром на ближайший к туалету матрас. Так странно, что Шая ее позвала марафонить. И тут Фло добавляет: – Отсюда удобнее вставать ночью.

Спокойно. Она просто хочет быть тактичной. Но последний раз, когда меня что-то спросили о «травме ноги», я разразилась матюгами, а потом сбежала.

Хлоя устраивается на матрасе рядом с Эрин, и они вместе составляют программу просмотра. Комедия, ужасы, комедия, мелодрама, ужасы. Я вся внимание. Не хочу пропустить ни буквы.

– Блиныч, – произносит Шая, которая все еще разглядывает себя в зеркале. – У меня гадский прыщ на щеке! Видишь?

Я наклоняюсь к ней и присматриваюсь.

– Не вижу прыща.

– Как невовремя, завтра же туса у Брендона… Эрин! – кричит она. – У тебя далеко та штука с чайным деревом?

Я начинаю ржать, потому что это правда дико смешно.

– Шая, у тебя там ничего нет!

– Я не могу прийти к Брендону с гнойником в подрожи!

Шая сдавливает кожу на щеке, и до меня доходит, что она это серьезно. Вбегает Эрин с лосьоном, начинает помогать его нанести и всячески суетится с видом человека, оказывающего первую помощь умирающему.

У меня чувство, будто я наблюдаю за ними сквозь стекло аквариума. Для них это правда вопрос жизни и смерти? Неужели я была такой же?

И кто внутри аквариума – они или я?..

Девчонки то и дело перемещаются и меняются пакетами с едой. Я не ем ничего, кроме соленого попкорна: от леденцов у меня болит живот, а у шоколада по-прежнему вкус воска.

В какой-то момент Хлоя это замечает.

– Мия, ты чего, на диете?

Диета. Я и забыла это слово.

– Тебе не надо, ты и так худющая, – подхватывает Шая. Как будто это комплимент.

Приходится съесть батончик со вкусом воска, потом еще один. Я сейчас съем все что угодно, лишь бы не обращать на себя внимание лишний раз. Скорее бы они заткнулись и сосредоточились на фильме, но разговоры не смолкают.

–.. мистер Перлман настоящий урод…

–.. все думаю, что надо вставить импланты…

–.. у меня концы волос секутся, заколебали…

–.. Бэтси слишком серая мышка для Джо…

– …хочу набить вот здесь тату, но никак не выберу картинку…

–.. как думаешь, я нравлюсь брату Хлои?..

–.. маникюр облупился…

–.. смотри, у меня целлюлит!..

–.. надо похудеть на два-три кило к вечеринке.

Реплики сливаются в гул, перемежаясь хихиканьем, фырканьем и периодическими взрывами гогота. У меня дежавю. Кажется, я уже проживала этот вечер. И даже этот фильм ужасов, потому что я заранее знаю, что будет дальше. Разве это ужасы? Даже не близко.

И я понимаю: рыбки в аквариуме – это они. Выписывают свои беззаботные круги внутри прозрачных стенок. Когда-то наша компания была для меня всей жизнью. У нас были свои внутренние шутки и свои секретики, которые мы ревностно хранили и защищали от остальных, а остальные смотрели на нашу дружбу и завидовали. Эти девчонки и еще полдюжины девчонок и ребят из школы были для меня главными людьми. Мне казалось, что мы такие настоящие, такие бесстрашные, такие крутые… что мы – легендарные персонажи.

Теперь я оказалась снаружи этого мирка, но смотрю на него без зависти. Их волнует, как похудеть на три кило за неделю? Я могу им рассказать, как похудеть на три кило за день. Концы волос секутся, ну надо же, трагедия! И прыщи как главный источник драм. Когда вся башка чешется, как у меня, когда нога постоянно пульсирует от боли, а от любой еды хочется блевать, несуществующие прыщи перестают мерещиться, а несмешные шутки становятся очень отчетливо несмешными. Ах да, еще эпитет «худющая» перестает казаться желанным.

Я притворяюсь, что заснула, и слышу разговоры шепотом, не предназначенные для моих ушей. Это ты ее пригласила? Чего она ведет себя как стерва? Райс этого не заслужил. Вот Брук, мне кажется, ему больше подходит, ты как считаешь?..

Когда последний фильм заканчивается, шепот сменяется мерным дыханием. Я проверяю телефон и вижу сообщение от мамы:

Пропало $130 из банки, значит, ты была дома.

Объяснись или не возвращайся. Хватит все делать исподтишка. Пора взрослеть!

Я удаляю сообщение. На экране время: 2:59. Три утра. Проклятое время. Интересно, Зак тоже сейчас не спит? Больше трех месяцев прошло. Наверное, уже меня не помнит.

Надеюсь, он все-таки научился спать по ночам, не то что я. Лежу и не могу ни спать, ни плакать, потому что просто ни на что нет сил.

А мне, между тем, нужен новый план. План А был рассчитан на то, что мама меня поймет. План В – на то, что мой парень будет вести себя как мужик. План С – на то, что подруги, клявшиеся мне в верности, сдержат клятву. Срочно нужен план D.

Еще не рассвело, и я аккуратно пробираюсь в темноте между идеально гладких ног, трогательно свернутых ладоней, стараясь никого не задеть костылями. По подушкам разметались роскошные длинные волосы. Они спят как счастливые младенцы. Я не держу на них зла. Не их вина, что некоторые вещи понимаешь, только прожив их.

В кухне у микроволновки висит сумка. Я нахожу в ней красный кошелек, внутри – фотография Шаи в детстве и двести баксов.

– Простите, мистер Ви, – шепчу я.

Ну вот, еще один побег. Еще один удар по репутации. На этот раз придется скрыться где-нибудь подальше. Поеду и впрямь на восток. Мама права, выбор небогат: объясниться или не возвращаться.

На автобусе я доезжаю до центрального автовокзала и покупаю билет так далеко, насколько хватает денег. О следующем действии подумаю, когда доеду

Какая-то женщина из первого ряда встает и уступает мне место. На нем оказывается табличка: «Для пассажиров с ограниченными возможностями». Я благодарю и сажусь.

В моем рюкзаке – мобильник, зарядка, айпод с наушниками, блеск для губ, тушь с тональником, дезодорант, увлажняющий крем, гель для душа, а также пара футболок, спортивные штаны и пять пар нижнего белья. Еще полпачки оксиконтина.

Водитель врубает двигатель, и автобус начинает вибрировать, а затем трогается с места. Город еще весь темно-синий. Я вижу, как улицы проносятся сквозь призрачное отражение моего лица.

Надо было захватить подушку, чтобы прислониться к стеклу и поспать. И жаль, что обезболивающих так мало. И жаль, что так быстро кончаются деньги.

Но особенно жаль, что у меня нет плана D.