Текст книги "Темпорама "Бой в июне" (СИ)"

Автор книги: А Кокоулин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Они смогли разработать алгоритм, по которому поле темпорамы можно было синхронизировать с зафиксированными на местности возмущениями. Кто-то даже предположил, что в этих возмущениях находятся события, являющиеся судьбоносными или в какой-то мере влияющие на будущее, то есть, на то время, в котором сейчас находимся мы с вами.

И вот...

Старик во фрачной паре обернулся на ближнюю темпораму.

– Ich habe das haus in Frankfurt verkauft.

– Он продал дом, – шепнул Лёшка.

– Ага, – кивнул Димка.

Старик с большим трудом разместил несколько темпорам в Берлинском музее кайзера Фридриха. Каждая темпорама была настроена на определённое возмущение, и, надо признать, картины в них открывались величественные и зачастую трагические. Одна, показывающая гибель Публия Квинтилия Вара в Тевтобургском лесу, очень понравилась пришедшему полюбопытствовать фюреру.

"Вот она, мощь Германии! – в воодушевлении произнёс он. – Мы растоптали римские легионы, мы растоптали Францию, и также мы растопчем Советы!".

И распорядился поставить себе "тевтобургские" темпорамы в рейхсканцелярии и в Бергхофе.

После этого в интересах подрастающего поколения и для поднятия боевого духа нации было решено размещать темпорамы в музеях Германии и на оккупированных землях.

– Und ich habe das recht, eine kleine gebühr zu sammeln (А у меня есть право на сбор небольшой платы), – улыбнулся старик. – Eine marke.

Кто-то захлопал.

– Nun aber...

Старик поманил к себе детей.

– Ich werde dich lehren beobachten im zeitrahmen.

Будто загипнотизированные, они подошли к нему все вчетвером. Старик поставил их у барьеров, каждого отдельно. Димка оказался на левом краю. Лёшка, кажется, на правом. От темпорамы веяло суховатым теплом и щекотало в носу. От стрекота чуть-чуть болели виски.

– Hinsehen!

Старик показал на переливающийся бок темпорамы.

– Stoppen sie einfach den blick.

Кто-то прошаркал за спиной у Димки. Видимо, тоже последовал стариковскому совету остановить взгляд на темпораме. От Димки до нее было не больше двух метров, бок ее круглился и нависал чуть сверху. Не успев сосредоточиться, он почувствовал шлепок по затылку.

– Hinsehen!

Старик, ухватив Димку за нижнюю челюсть, направил его взгляд. Пальцы больно прижали кожу.

Конечно, сначала Димка не увидел ничего. Но затем!

Оказалось, надо просто не следить за переливами и искрами, бегущими по поверхности огромной капли, а смотреть как бы внутрь, в одну точку. Тогда темпорама распахивалась перед глазами, будто цветочный бутон. Нет, по ощущениям это всё же было не совсем точно. Тебя как бы затягивало туда, мгновенно переносило к застывшему в пространстве мгновению.

– Oh, ich sehe es! – выдохнул справа Вилли.

– Ja, – произнёс кто-то над головой.

Темпорама показывала эпизод танкового боя. Один немецкий танк PzKpfw, "панцеркампфваген тип четыре". Один советский танк "Т-34".

Димка непроизвольно сжал кулаки.

"Т-34" горел. Он был повёрнут к зрителям боком, гусеницы взрывали заснеженную землю, закопчённая башня смотрела вправо, а панцеркрафтваген наползал на него, и дульный срез его орудия озарялся огненной вспышкой.

Был виден даже вылетевший снаряд, бронебойный, застывший в воздухе смертоносным чёрным шмелём в метре от соприкосновения с советской танковой бронёй.

На дальнем плане вздымались дымные султаны, в морозном небе висели точки самолётов, в стороне темнел лес.

Остановившееся время дышало боем, возможно, скоротечным или даже уже секунду или две назад закончившимся. Димке казалось, что он словно находится там, среди комьев земли, звеньев гусениц, в поднявшихся языках пламени.

Вмёрз.

– Wo ist das? – спросил женский голос.

– Unter dem Tichwin, – ответил старик. – Einundvierzigsten jahr, november.

Кто-то, покашляв, хрипло добавил:

– Ich erinnere mich. Schwere kämpfe.

– Тихвин, – прошептал Димка.

Старик, присев, развернул его от темпорамы, от замерших в движении танков к себе.

– Was hast du gesehen? – поинтересовался он.

– Танки, – сказал Димка. И поправился: – Zwei Panzer.

– Gut.

Старик улыбнулся и потрепал его по щеке.

– Panzer sind unsinn (Танки – ерунда), – заявил Максимиллиан, отступив от барьера. – Gibt es hier einen luftkampf ? (Есть здесь воздушный бой?)

– Zeitrahmen nummer drei, – ответил распорядитель.

Он показал на темпораму наискосок.

– Alex, bring mich (Алекс, неси меня), – сказал Максимиллиан и под смех публики напрыгнул на худенького Лёшку со спины.

– Oh, gutes Pferd! – сказал кто-то.

– Los, Los! – крикнул Максимиллиан.

Вокруг захохотали. Лёшка покачался на месте, кое-как подхватил ёрзающего на нём Максимиллиана под коленки, чтобы было удобнее, и пошёл сквозь расступающуюся толпу.

– Ditmar!

Вилли, повторяя за своим приятелем, облапил Димку за шею.

– Los! Du auch! – крикнул он ему в ухо. – Вези.

Снова грянул хохот.

– Harte russische Pferde!

Публика захлопала.

Вилли был куда легче Максимиллиана, и Димка в середине пути даже догнал Лёшку, тяжело ковыляющего с упитанным, улыбающимся грузом.

– Guten tag! – поздоровались друг с другом всадники.

Вежливые немецкие господа восьми и девяти лет.

– Zum temporahmen?

– Ja.

– Wirklich?

– Natürlich.

– Wir sind die ersten! – крикнул Вилли и ткнул Димку под рёбра.

Тому пришлось ускориться.

– Nein!

Димка успел искоса увидеть, как Максимиллиан яростно заколотил Лёшку по голове.

– Schneller! Was für ein toter knebel! – приговаривал он.

Но Лёшка явно выбился из сил.

Капля темпорамы вспухла перед Димкой. Кто-то в серой военной форме посторонился, давая ему подскочить к барьерам.

– Всё!

Димка остановился, Вилли сполз с него и запрыгал, вздёрнув вверх руки.

– Wir haben gewonnen! (Мы выиграли!)

Стоящие рядом несколько офицеров (один – в кителе оберста) переглянулись и закивали друг другу. Но, видимо, чему-то своему.

Обернувшись, Димка увидел, что Лёшка лежит на полу, а Максимиллиан молча и сосредоточенно бьет его толстыми ногами. Его никто не останавливал. Женщина в драповом пальто сказала: "Warum hier?" и брезгливо отвернулась. Другие наоборот, обходя, приговаривали:

– Gut gemacht! Russische sklaven müssen ordnung lehren! (Очень хорошо! Русских рабов нужно учить порядку!)

Кто-то даже со смехом обронил:

– Pferd ist tot.

– Bolivar wird nicht mehr zwei tragen, – поддержал его щуплый человек в очёчках непонятной для Димки фразой.

Лёшка прикрывал руками голову и, подтянув колени к животу, молча принимал удары. Даже не вскрикивал. Димка хотел ринуться ему на выручку, наверное, заработав этим неделю или две карцера, но сначала не решился, а потом уже стало поздно, потому что Максимиллиан устал.

– Aufstehen!

Лёшка послушался команды выдохшегося хозяина и поднялся. Неожиданный тычок кулаком в нос у Максимиллиана получился удачным – кровь так и брызнула.

– Gut, – удовлетворился Максимиллиан.

Улыбаясь, он подбежал к Вилли и потянул приятеля поближе к барьерам, рассказывая про асов-героев Вильгельма Батца и Герхарда Баркхорна, которые вот-вот догонят по количеству воздушных побед Эрика Хартманна, а Лёшка остался стоять, высоко запрокинув голову и прижав ладонь к подбородку, чтобы не накапать.

– Dietmar, sieh mal! – одёрнул Димку Вилли.

И тому пришлось послушно отвернуться к темпораме.

Воздушный бой его не заинтересовал. Возможно, потому, что сюжет был похож на танковый. Только здесь сражались "Messerschmitt Bf.109" и "ЛаГГ-3" и всюду было небо, расчерченное перьями облаков. А, возможно, из-за того, что он переживал за Лёшку и ненавидел Максимиллиана, который, забыв обо всём, с открытым ртом изучал темпораму.

А если бы его ногами?

Нет, не было ничего интересного ни в строчке пуль, раздирающих фюзеляж советского самолета, ни в радостно ухмыляющемся немецком пилоте. На фонаре кабины "мессершмитта" плясал кружок солнца.

Шмыгая носом, незаметно подошёл Лёшка.

– Как ты? – тихо спросил его Димка.

Лёшка дёрнул разбитой губой.

– Фигня. Макс не Олаф. Помнишь Олафа?

Димка кивнул.

Месяц назад у Олафа убили какого-то родственника на северном фронте, и он всю свою боль выместил на приютских. Лёшке тогда досталось больше всех, потому что он вздумал сопротивляться. Хотя как сопротивляться разъярённому скандинаву, который расшвыривает детей по палате, добавляя каждому удар кулаком или пинок обутой в тяжёлый сапог ногой? И не пожалуешься – фрау Доггель считала, что любое наказание приносит обитателям "Химсдорфа" исключительную пользу. Поэтому они и сносили все удары беспрекословно, не кричали, стонали и ревели тихо. Один Лёшка ударил Олафа в ответ.

Тот сначала остолбенел.

Что там за удар у Лёшки был? Смех один. Но то, что мальчишка после тычка кулаком в грудь не упал, а извернулся и стукнул его по голени, Олафа на несколько мгновений повергло в состояние, близкое к шоковому. Возможно, ему показалось, что мир перевернулся, и советские дети, эти личинки побежденных ублюдков, получили полное право защищаться.

Потом, конечно, он повалил Лёшку, и рыча что-то по-своему, то ли по-шведски, то ли по-датски, пинками погнал его, лежащего, в дальний конец палаты. Наверное, Олаф убил бы Лёшку, и спасло его только то, что Димка и прочие дети повалились перед ним на колени.

– Hast du gehört, сченок? Das werde ich nicht mehr ertragen! – прорычал тогда скандинав над Лёшкой и ушёл, сломав одну из кроватных стоек.

Лёшка отлёживался три дня, а они в две палаты изобретали самые разные способы, чтобы поверки не выдали его отсутствия. Подговорили даже херра Оффельда на день будто бы забрать Лёшку к себе в помощники.

– Ich glaube, das ist Batz, – сказал Максимиллиан.

– Nein, – возразил ему Вилли, – das ist ein anderer flieger.

Они пошли вокруг темпорамы, выбирая лучшую точку обзора, где было бы явно видно лицо пилота.

– Фашисты! – прошипел тихо Лёшка. – Лишь свои победы показывают. А мы им знаешь, как под Пензой вломили? У них на полгода желание наступать пропало.

– Только сейчас они уже у Молотова, – шепнул Димка.

– Это ненадолго.

От дальней темпорамы мимо них промаршировали, судя по выстриженным затылкам, новобранцы вермахта. Димка отскочил в сторону, когда из шеренги попытались ударить его ногой.

– Oh, scheitern! – разочарованно произнёс кто-то.

– Ditmar! Alex! – позвал их Вилли.

Мальчишки обогнули темпораму, протискиваясь между посетителями. Максимиллиан и Вилли спорили.

– Russischer pilot getötet! – настаивал Максимиллиан.

– Nein. Er springt mit dem fallschirm raus! – заявлял Вилли.

– Getötet!

Максимиллиан в подтверждение своей правоты стукнул Лёшку по плечу.

– Дитмар, – сказал Вилли, – смотреть русский лётчик.

– Так не видно, – сказал Димка.

– Встань на барьер.

– Нельзя же.

– Нельзя дальше... близко, – сказал Вилли. – Барьер – можно. Правильно? Und Alex wird dich unterstützen.

Димка оглянулся – посетители их не видели, толпясь у темпорам в центре зала. Видимо, мало у кого время, остановленное Густавом Борнхаузеном, вызывало подлинный интерес, чтобы изучать его со всех сторон.

– Los! – притопнул ногой Максимиллиан.

– Полезешь? – спросил Лёшка.

Димка шевельнул плечом.

– Мы же должны их слушаться.

Он взялся за доски барьера. От близости темпорамы наэлектризовались волосы на лбу.

– Постой, – сказал Лёшка, приседая, – давай с колена. А я потом подстрахую.

– Du musst sehen, ob russische pilot gestorben ist oder nicht. Verstanden? (Ты должен увидеть, мертв русский пилот или нет. Понял?) – сунулся с боку Максимиллиан.

– Verstanden, – подтвердил Димка.

Он поставил ногу на колено Лёшке, вторую закинул на вершину барьера и, толкнувшись, выпрямился вверх. Друг на всякий случай держал его, застывшего на концах досок как на тонкой поперечине, за руку.

Кокон темпорамы зашипел совсем близко, искры слепящими чёртиками запрыгали сантиметрах в двадцати, до кабины расстреливаемого "ЛаГГа" за мутноватой пленкой электромагнитного поля, казалось, не было и метра.

– Komm schon! – не вытерпел Максимиллиан.

– Jetzt! – сказал Димка.

Он встал на носки и замер, заглядывая в кокон.

Темпорама снова рывком будто бы втянула его в себя, и он увидел, что одна из фашистских пуль высекла искры из приборной доски и вонзилась в дерево, а другая пробила плексиглас кабины, но советский лётчик в полетном комбинезоне и в шлемофоне был несомненно жив и пытался сдвинуть крышку фонаря.

От того, что немецкий ас промахнулся, сердце у Димки радостно трепыхнулось.

– Lebt! Живой! – крикнул он вниз.

– Bist du sicher? Lüg mich nicht an! (Ты уверен? Не обманывай меня!) – придвинулся Максимиллиан.

– Lebt! – повторил Димка.

Вилли засмеялся.

– Du hast wieder verloren! (Ты проиграл!)

– Hornochsen!

Рассерженный Максимиллиан врезал по барьеру ногой. Он сделал это специально и, не оглядываясь, пошёл прочь, к темпораме номер четыре. Сооружение под Димкой зашаталось, и он непроизвольно взмахнул руками. Искры волной пронеслись перед его глазами, а правая кисть на секунду погрузилась в темпораму. Кожа ощутила льдистое покалывание, а затем под крик Вилли Димка рухнул вместе с Лёшкой на пол.

Подбежала какая-то женщина, посмотрела на копошащихся приютских (ничего стоящего внимания), ощупала Вилли. Тут же вынырнул "фрачный" старик.

– Was passierte?

– Sie sind gefallen (Они упали), – показал на Лёшку с Димкой Вилли.

– Klettern zur zeitrahmen? (Забирались к темпораме?) – уточнил старик.

– Ja, – кивнул Вилли.

– Мы не сами, – попытался возразить Лёшка, но лицо старика "скисло", едва тот начал говорить.

– Ich wusste immer, dass russischen kinder dumm sind, – сказал распорядитель.

Он грубо поставил Лёшку с Димкой на ноги.

– Sind Sie allein hier? (Вы здесь одни?)

– Nein, mit sturmführer Slomak.

Старик закивал.

– Er muss sie dafür bestrafen. Wo ist er? (Он должен наказать вас за это. Где он?)

Он заоглядывался, ища унтерштурмфюрера.

– Hier, – сказал Лёшка.

– Komm!

Старик подтолкнул их ладонью к центру зала. Димка сжимал и разжимал пальцы попавшей в темпораму руки. Пальцы не распухли и не отваливались, как он испуганно думал вначале, только как-то странно похрустывали. Возможно, доля секунды для пальцев не имела никакого значения. Отпущенный женщиной Вилли подбежал к старику и зашагал сбоку.

– Herr Holmer, diese jungs begleiten mich und Maximillian, – сказал он.

– Ich weiß.

– Aber...

– Stopp!

Старик грозно свёл брови. Убедившись, что Вилли оробел и не собирается ему возражать, он кивнул и потащил Димку с Лёшкой дальше, теперь схватив их за узкие воротнички курток. Пуговица сдавила Димке горло.

– Ich werde diese schande nicht ertragen, – пробормотал старик.

Большая часть публики от первых темпорам ушла к дальним, и было вполне разумным искать унтерштурмфюрера там. Тем более, что "тевтобургская" картина была последней в экспозиции.

Димка едва касался пола носками ботинок. Голову от пуговицы приходилось задирать вверх, и он только тогда заметил, что над темпорамами висят растяжки с названиями. Шестая, например, называлась: "Friedrich der Große und Schlacht bei Lobositz", видимо, запечатлев какого-то Фридриха при Лобозице. А пятая именовалась "Kampf im Juni".

"Бой в июне".

У неё распорядитель и остановился. Погрозив Димке и Лёшке пальцем, он указал на место рядом с темпорамой и сказал:

– Warten Sie hier! Verstanden?

Они кивнули.

– Junge! – обратился тогда старик к Вилли. – Stellen sie sicher, dass sie nicht weglaufen (Проследите, чтоб они не убежали).

– Ja, – сказал Вилли.

– Wir werden nicht weglaufen! – сказал Лёшка.

Не в "Химсдорф" же им обратно бежать? Без припасов и карты больше некуда.

Старик, впрочем, скривился (кажется, прошипев: "Russische märchen!") и направился в дальний конец зала.

– Что с рукой? – спросил Димку Лёшка, заметив, что тот постоянно тискает то пальцы, то запястье.

– Не знаю, – шепнул Димка. – Я, кажется, темпораму чуть-чуть задел.

– Болит?

– Нет.

Вилли обошёл их, будто сторож, по кругу. Димке он напомнил "капо", который охранял военнопленных, разбирающих развалины через дорогу. Тот тоже изображал, что его ничего не касается.

– Вилли, ты же видел, что это Максимиллиан, – сказал Димка.

– Nein, ich habe es nicht gesehen (Я ничего не видел), – ответил, краснея, Вилли и отошёл к темпораме с Фридрихом.

– Значит, отлупят ремнём, – вздохнул Лёшка.

– И два дня карцера, – сказал Димка.

– Три.

– Зато тех, кто в карцере, кровь сдавать не возят.

– Ну, хоть это.

Вокруг ходили немцы, шаркали подошвами ботинок и туфель, позвякивали каблуками солдатских сапог. Серые шинели, голубоватые мундиры, плащи и платья. Прожекторный свет лился с темпорам вниз.

– Руку покажи, – попросил Лёшка.

– Смотри.

– Ого!

Безымянный палец и мизинец на Димкиной правой руке явно обгоняли остальные пальцы в размерах и вообще казались чужими, наживленными. Взрослыми.

– Я два пальца прижал, а два не успел, – будто извиняясь, сказал Димка.

– Гнутся?

– С трудом.

– Но вроде розовые, живые.

– Хрустят.

Они отошли к барьерам, чтобы их не смёл с дороги толстый господин в тёмном в полоску костюме. Оглядываясь на темпорамы, он так размахивал кожаным портфелем, что стукнул им какого-то гауптмана. Возник небольшой скандал. Господин извинялся, гауптман, багровея, обещал пристрелить гражданскую скотину, которую, наверное, впервые выпустили в общественное место.

Словно две собаки гавкали.

– А в общем, – тихо сказал Лёшка, – нет в темпорамах ничего особенного.

– Как так? А пальцы? – спросил Димка.

– Ну и что? Пальцы – это ерунда. Я думал, если темпорамы секретные, мы сможем все разузнать и передать потом нашим. Если бежать, то с важными данными, сечёшь? Так нас точно никуда в тыл не отправят.

Димка вздохнул.

– Я и в тыл согласен.

– Максимиллиана бы самого головой в темпораму, – сказал Лёшка, разглядывая лоснящееся поле "Боя в июне". – Слушай...

Он умолк.

– Что? – спросил Димка, поворачиваясь к другу.

Лёшка перевёл на него взгляд горящих глаз.

– А если мы на секунду или две окунёмся в темпораму целиком? Мы же, наверное, тоже повзрослеем, как твои пальцы? А вдруг вырастем в великанов?

– Мы умрём, – сказал Димка. – Ты же слышал старика.

– Может, он просто так сказал?

– Ага, просто.

Рука зудела, и Димка спрятал её под куртку.

– Да понял я, – грустно сказал Лёшка. – И так не хорошо, и этак. Картинок фашисты себе тоже специально навыбирали...

Он всмотрелся в темпораму. Димка, закусив губу, последовал его примеру. Всё равно им ничего не оставалось, как ждать, когда старик приведёт господина унтерштурмфюрера.

"Бой в июне" обрушился на Димку палящей жарой.

В пронзительно-синем небе светило невозможно-яркое солнце. Это было первое, что он увидел. Жара. Затем он увидел дым, плывущий ниже, и заметил огненный цветок взрыва и комья земли, застывшие в воздухе.

Совсем близко зеленел защитный кожух "сорокопятки". В отдалении лежали два снарядных ящика. Ствол пушки был повёрнут в сторону поля, рассечённого просёлочной дорогой. У дальнего конца поля, в зыбком мареве проступали хищные силуэты танков. До них было метров пятьсот. Один танк горел.

За кожухом пушки находились двое. Димка со своего места не очень хорошо видел второго, дальнего от него солдата, который к тому же упал, зато смог хорошо разглядеть присевшего на сошку и застывшего вполоборота ближнего.

Он был старший сержант. Командир орудия. Воротник его пропыленной гимнастёрки с темнеющим между лопаток пятном украшали чёрные петлицы с тремя красными треугольниками и скрещёнными пушками.

Лицо его было сосредоточенным, грязным. Но очень молодым. Брови белёсые. Рот раскрыт. Видимо, он что-то кричал подчинённому.

Кувыркалась в траву пустая, с сизоватым дымком, гильза.

Димка сделал небольшой шажок влево. Ему показалось, что у виска старшего сержанта что-то темнеет. Ещё шажок влево.

Вот оно!

Острый, не больше ногтя осколок целил старшему сержанту в голову. Вернее, он уже летел в неё, грозил вонзиться в череп, пропарывая в воздухе едва видимую бороздку. Димка понял, что в следующую секунду артиллерист будет мёртв. Возможно, что его упавший напарник, наводчик или заряжающий, тоже уже был убит.

– Видишь? – спросил Лёшка.

– Ты про осколок? – уточнил Димка.

– Ага.

– Вижу.

– Он совсем рядом.

– Ты про что?

Лёшка шагнул ближе.

– Если забраться на барьер, – зашептал он Димке в ухо, – его, наверное, можно будет схватить.

– Зачем?

– Представь, что осколок должен убить нашего артиллериста, а мы его взяли, и нет осколка! И артиллерист, значит, жив. В него же не попало!

Сухие Лёшкины губы царапали кожу.

– Скорее, рука отвалится, – сказал Димка, отодвигаясь.

– А если не отвалится?

Лёшка смотрел так, словно ждал чего-то.

– Ты хочешь сейчас? – обмирая, спросил Димка.

– Что я, дурак что ли? Нам не дотянуться. Да и не дадут. Позже.

– Когда?

– Завтра. Или через неделю. Ты Вилли скажи, что ещё сюда хочешь. А я господину унтерштурмфюреру скажу. Про немецкий гений, мощь и прочее. Они любят, когда ими восхищаются. Надо только глаза таращить.

– Da sind Sie! (Вот они!)

Старик-распорядитель в компании хмурого унтерштурмфюрера проломился сквозь гогочущих солдат к темпораме номер пять и предъявил ему мальчишек. Господин Сломак тяжело кивнул.

– Ich habe verstanden.

Его острый взгляд на секунду остановился на Лёшкиной разбитой губе, а затем перекочевал на Димку, прячущего руку за спину.

– Was ist in hand? – спросил унтерштурмфюрер.

– Nichts, – ответил Димка.

– Zeige mir. Покажи.

– Herr sturmführer...

Глаза унтерштурмфюрера заледенели.

– Zeig mir deine hand, – чеканя слова, повторил он.

– Herr sturmführer, er ist nicht schuld, – подступил Лёшка и тут же удостоился звонкой оплеухи.

След ладони проступил красным пятном.

– Sehr gut. Das ist richtig, – сказал старик-распорядитель.

Что-то в Димке задрожало от бессильной ненависти.

– Zeig mir deine hand. Руку!

Унтерштурмфюрер требовательно протянул ладонь.

– Hier! Hier! Siehe! (Вот! Вот! Смотрите!)

Максимиллиан, незаметно подобравшийся сзади, вцепился Димке в предплечье и, сопя, вывернул его наружу. Несколько долгих мгновений господин унтерштурмфюрер, не понимая, смотрел на Димкины пальцы.

– Was ist das? Что это, Дитмар?

Он перевёл взгляд на старика.

– Zeitrahmen, – сказал тот, пожевав губами. – Ich habe darüber gesprochen.

– Aber...

У унтерштурмфюрера дёрнулась щека. Максимиллиан тем временем с неясным шипящим звуком отпустил Димкину руку и принялся оттирать ладони о брюки. Унтерштурмфюрер отодвинул его в сторону.

– Das sind erwachsene finger (Это взрослые пальцы), – сказал он.

– Ja, – подтвердил старик.

– Werden sie nicht wieder in ihren früheren zustand zurückkehren? (Они не обратятся назад?)

– Nein.

– Ist das ansteckend? (Это заразно?)

– Nein, nein!

Унтерштурмфюрер посмотрел на Димку.

– Dumkopf! Глупая голова!

– Sie haben sich selbst auf den Zaun geklettert! (Они сами забрались на забор!) – плаксиво заявил Максимиллиан, разглядывая свои ладони.

Унтерштурмфюрер приподнял Димку за шкирку.

– Alles! Всё! – сказал он. – Tour ist vorbei (Экскурсия закончена).

– Und Teutoburger wald? – умудрился в подвешенном состоянии выдавить Димка. – Der Triumph deutschen Geistes.

Унтерштурмфюрер хохотнул и перешёл на русский.

– Тебе ещё и лес? – он повернул мальчишку лицом к дальнему концу зала. – Смотри. Видишь, там верхняя площадка над темпорамой? Хочешь прыгнуть оттуда?

Ограждение площадки белело над горбом кокона. Всего три смельчака забралось туда.

– Нет, – сказал Димка.

– А чего так?

– Это случайно. Это Максимиллиан.

Унтерштурмфюрер щёлкнул зубами.

– Не обвиняй в собственных ошибках никого другого. – Он швырнул Димку на пол и досадливо поморщился, прижав ладонь к выстрелившему болью плечу. – Wir gehen zurück zum waisenhaus.

Лёшка бросился поднимать друга.

– Schnell ins auto, – сквозь зубы процедил унтерштурмфюрер.

Подошла фрау Эберт, и он дал ей ощупать руку через ткань рукава.

– Herr sturmführer, – жалобно обратился к нему Вилли, – können sie ihnen das erste mal verzeihen?

Димка даже зауважал зелёного кузнечика. Сначала он, конечно, предал, может, испугался, а теперь вступился.

Только унтерштурмфюреру-то что? Фашист он и есть фашист. С ними разве нормальный разговор возможен? А Вилли хоть и немец, но не фашист. А Максимиллиан – стопроцентный фашист, сразу видно. Как так получается, Димка не понимал. Возможно, ели они от пуза, фашисты, вот что, если на Максимиллиана смотреть. Хотя нет, унтерштурмфюрер худой. Тогда, наверное, все фашисты становились фашистами от своей злости.

Димка встал на ноги.

Это ведь, пожалуй, и правда, подумал он. Олаф злой. Фрау Доггель – кошмар какая злая. Повар Ганс просто злющий. И фройлен Зибих, несмотря на улыбочки, доброй уж никак не назвать. На весь "Химсдорф" один только херр Оффельд был человеком хоть и грубым, но часто расположенным к приютским мальчишкам.

– Verzeihen? – наклонился к Вилли унтерштурмфюрер.

Кузнечик часто-часто захлопал ресницами.

– Ja.

– Willie, – криво улыбнулся унтерштурмфюрер, – erlebe niemals mitleid mit den russen. Sie sind es nicht wert (Никогда не жалей русских. Они этого не стоят). Frau Ebert?

– Was? – отозвалась женщина, глядя на спутника рыбьими глазами.

– Sie alle betrachteten? (Вы всё посмотрели?)

– Oh, ja, ja, – ответила фрау Эберт. – Schöne Bilder! Feuer, explosionen. Es ist so natürlich.

Показывая взрыв, она развела руками.

– Nach Hause? Ich bringe sie hin. (Домой? Я отвезу вас).

– Danke schön.

Они двинулись к дверям, над которыми зеленела надпись готическим шрифтом: "Ausgang".

– Kinder.

Унтерштурмфюрер поманил мальчишек за собой. Так манят собак или кошек, обещая им вкусную еду и цокая языком.

– Los! – толкнул Лёшку Максимиллиан.

Димку он толкать не стал, хотя видно было, что ему очень хотелось. Но пальцы Димкины его останавливали. Стукнешь или пнёшь, а у вдруг также вспухнет?

Унтерштурмфюрер не оглядывался. Поблескивали стекла экспозиций, от рейхсфлагов рябило в глазах.

– Willie, – Максимиллиан притянул приятеля и что-то зашептал ему на ухо.

Кузнечик, покивав, обогнал Димку с Лёшкой и пристроился сбоку от матери. Димка расслышал: "Eiscreme".

На выходе из музея фрау Эберт взяла Вилли и Максимиллиана за руку.

– Kinder wollen im café, – сказала она унтерштурмфюреру. – Entschuldigen sie mir, fahren allein (Извините меня, едьте одни).

Тот кивнул.

– Wie sie wollen.

Димке и Лёшке предназначалось другое:

– Folgt mir! (За мной!)

Унтерштурмфюрер сбежал по ступенькам к автомобилю, отдав честь медленно поднимающемуся к музейному входу гестаповцу в чёрном мундире. Тот кивнул и с усмешкой проводил взглядом Димку и Лёшку, а когда Димка повернул голову, наставил на него указательный палец в чёрной перчатке.

– Пых!

Гестаповцу было смешно. Он был победитель.

– Ничего, – прошептал Лёшка, – пусть. Нам бы ещё раз к темпораме попасть. Выловим осколок, и всё изменится.

– Почему? – спросил Димка.

– Ты же слышал старика? Это судьбоносные моменты, он сам сказал. Мы поправим один, что будет с остальными?

– Не говорил он этого!

– Los! – поторопил их унтерштурмфюрер.

Он держал заднюю дверцу "хорьха" открытой.

Лёшка юркнул внутрь первым. Димка замешкался, вытянувшиеся, распухшие пальцы неловко стукнули по автомобильному крылу. Боль прошила руку аж до самого локтя.

Димка зажмурился и замер у подножки.

– Sсheisse!

Унтерштурмфюрер пинком отправил его в салон. Каким-то чудом Димка не влетел головой ни в стойку, ни в крышу, лишь чиркнул макушкой. Пальцы горели, ногти на них отросли на пол-сантиметра.

– Я скажу фрау Доггель, чтобы вы получили по полной, – пообещал унтерштурмфюрер. – Готовьтесь.

Он завёл "хорьх".

– Херр Сломак, – сказал Лёшка, – пусть мы и виноваты. Но мы бы хотели проникнуться тем, что есть Германия, великий Рейх. А как нам это сделать? Изучая историю по рассказам нашего повара Ганса или фройлен Зибих и усердно работая, это не всегда возможно. Парад в городе был всего один. А больше нам негде узнать, кому мы должны быть вечно благодарны за свое освобождение и жизнь. Поэтому мы и полезли ближе к темпораме. Снизу не сильно разглядишь мощь немецкого оружия.

– Вот как?

Унтерштурмфюрер повернулся на водительском сиденьи. Несколько мгновений он с усмешкой разглядывал Лёшку, потом показал жестом ему придвинуться. Тот подался вперёд.

– Ближе, – сказал унтерштурмфюрер.

Лёшка побледнел, но выполнил приказание.

Бум! Кулак унтерштурмфюрера врезался в Лёшкин лоб с сухим треском. Мальчишка отлетел назад, нырнув головой в кожаную обивку.

– Вот мощь немецкого оружия, – сказал унтерштурмфюрер.

Кинув взгляд на Димку, он повернулся обратно. "Хорьх" мягко тронулся и покатил по улице, пропустив перед собой мотоцикл.

– Все ваши россказни я знаю наперёд, – сказал унтерштурмфюрер. – Вы просто боитесь наказания, а не восхищаетесь Германией.

Лёшка долго не шевелился, лежал, скрючившись, покачиваясь в такт движению автомобиля. Стёртые подошвы его ботинок касались Димкиного бедра, но трогать их или дёрнуть за брючину было страшно. А вдруг Лёшка мёртв?

На глаза у Димки навернулись слёзы. Ещё пальцы торчали из ладони уже как две синеватые сосули. Внутри них что-то дёргало и ломалось. Но приходилось терпеть, потому что господин унтерштурмфюрер мог окончательно разозлиться.

"Хорьх" сердито рыкнул клаксоном перебегающей перед самым капотом девушке. Они выехали на окраинную дорогу, где целый квартал лежал в руинах. Дома расстреливали прямой наводкой. Унтерштурмфюрер посмотрел в зеркало заднего вида.

– Дитмар, как там твой приятель? – спросил он.

– Не знаю, – выдавил Димка.

В это время Лёшка поднялся сам. На половину лба его растеклось красное пятно. Волосы торчали дыбом.

– Я нормально, – сказал он.

– Понравилось, русёныш? – усмехнулся херр Сломак.

– Олаф бьёт сильнее.

– Я скажу ему, чтобы он тобой занялся.

– Мощь германского оружия преувеличена.

Автомобиль притормозил. Несколько секунд унтерштурмфюрер сидел неподвижно, словно обдумывал, что можно возразить на эти слова. По лицу его, чуть повернутому в салон, пробежала странная, короткая, как солнечный блик, дрожь.

– Я могу тебя убить.

Между передними сиденьями просунулся чёрный ствол "вальтера" и уставился на Лёшку.

– Сиденье запачкаете.

Унтерштурмфюрер качнул головой.

– Это верно. Не хотелось бы. Может, пойдём в развалины?

Он показал глазами на остатки прогоревшей стены слева. Лёшка побледнел, но кивнул.

– Пойдёмте.

Он взялся за дверную ручку.

– Стой! – сказал унтерштурмфюрер и убрал "вальтер". – Сиди, где сидел. Я должен доставить вас обоих обратно в "Химсдорф" и, увы, не могу никого застрелить. Если только не при побеге. Может, ты побежишь?

– Нет, – сказал Лёшка.

– А ты? – спросил Димку унтерштурмфюрер.

– Nein, herr sturmführer.

Глаза у унтерштурмфюрера были пустые, холодные, и Димка испугался, что он передумает насчёт того, чтобы не пачкать обивку. Он видел, как Стёпку Лихолетова подстрелили за то, что побежал за колонной военнопленных, и знал, что фашистам ничего не стоит убить в десять тысяч раз больше народу.